Текст книги "Том 4. Солнце ездит на оленях"

Автор книги: Алексей Кожевников

В первом же поселке, остановившись на ночлег, Колян принес из своего ящика пригоршню камней и начал вертеть их перед пламенем камелька. Некоторые из камней искрились, сияли, как звезды, меняя сияние при каждом повороте.

Все, кто был в тупе, обступили Коляна. Ребятишки похвастались, что у них тоже есть камни, и, обшарив всю тупу, насбирали изрядную кучку. И эти повертели над огнем. Затем, к удовольствию и ребятишек и Коляна, устроили обмен. Выменяв, что хотелось, ребятишки побежали к товарищам похвалиться. И тем захотелось обновить свои камешки, и они потащили их к Коляну, на обмен.

Останавливаясь на ночлег, на обед, Колян обязательно заводил разговор, что собирает камни для науки, и показывал, как богата ими Лапландия. И ему несли новые, кто на обмен, кто в подарок, обещали достать еще.

Наступило время устраивать камни в какой-нибудь склад. Волочить на оленях в Хибины, где геологическая партия имела квартиру, – далеко, везти по железной дороге не было денег. В Веселые озера тоже далеко, а кроме того, Колян вообще не знал, как быть ему с Веселыми озерами: и вернуться туда и жить в разлуке с ними было одинаково тревожно, трудно.

 
Мое сердце – очаг без огня,
Без весла и без паруса лодка,
Как полярное время без дня,
Как река из одних берегов, без воды,
Как ночные деревья без теней,
Как покинутый воз без оленей.
 

Эта немая тоска никогда не оставляла его.

Наконец, Колян решил сложить собранные камни на станции Оленья, у знакомого охотника, где останавливался уже не раз, и на облегченной упряжке заняться новым сбором.

– Колян? – оглядев его, спросила хозяйка, слепнущая старуха. – Все куришь. Скоро ли будешь сыт?

– А тебе не нравится это?

– Мне что! Я сама курю. Мне жалко тебя, жалко твою Русю. Неужели тебе трубка дороже Руси? Неужели ты такой дурак?!

Оказалось, что уход Коляна из Веселых озер объясняют его неладами с Русей из-за трубки. Руся не переносит ее, а Колян не может расстаться. Вот накурится досыта и прибежит домой.

– Бросай. Удрал, бегаешь, как бездомный зверь росомаха. Руся живет одна. Багаж лежит здесь. Это никуда не годится! – Старуха сдернула оленью шкуру, прикрывавшую в одном углу тупы какую-то горку, и Колян увидел багаж, который привезла Ксандра с Волги и оставила тут до зимней дороги. – Вези его скорей! Руся, наверно, ждет, плачет.

Колян постоянно вспоминал Ксандру, иногда с обидой, чаще с обожанием, а что переживает она, не подумал. Оставил одну зимой, без дров, в холодной тупе. Какие уж тут дрова, если не нашлось человека съездить на станцию за багажом. Может, и она, как он, все бросила и уехала на Волгу.

Оставив камни и погрузив вместо них багаж Ксандры, Колян тем же днем уехал в Веселые озера. По дороге он выбросил трубку и старательно вытряс из карманов табак, вплоть до самой мельчайшей пыли. Чтобы и не пахло им.

– Здравствуй, Максим!

– Здравствуй, шатун!

Старик глядел явно сердито, а Колян растерянно топтался у порога.

– Чего топчешься, садись! – сказал Максим. – Не в гости пришел, а домой. Где пропадал? Где тебя олешки таскали? Или твои глупы ноги позабыли дорогу к дому? Мне надо умирать, надо отдавать тебе олешков, собак, тупу, а тебя нет и нет. Вот и старался жить изо всех сил. Совсем устал.

– Живи, Максим, сто лот!

– Зачем жить, если не ходят ноги? Прожил семьдесят – довольно.

– Где наши олени? – спросил Колян.

– Они умней тебя, давно пришли домой.

– Кто пасет их?

– Волки. Хорошо пасут, уже три головы сожрали.

– Как живет Ксандра?

– Это спроси у нее.

Когда на улице прогамели ребятишки, разбегавшиеся после уроков по домам, Колян пошел в школу. Ксандра встретила его, как показалось ему, насмешливо:

– А, нашелся… Тут Мотя распустила слух, что я услала тебя. Пристала ко мне, как глина к подошве. Ну, расскажи, где был, что делал!

Она села по одну сторону школьного столика, Коляна усадила по другую. Он рассказывал, как собирал камни: сперва с геологами, потом один. Попутно с рассказом доставал из кармана камешек за камешком, специально отобранные для Ксандры. Она глядела на них устало, равнодушно: они были вроде той коллекции, какую изучала в школе.

– Тебе, – сказал Колян, придвигая камни.

– Нет, не возьму, – твердо сказала Ксандра. – Надо будет, соберу сама или куплю.

– Возьми по дружбе.

– Нет, нет. Иной раз дружба оборачивается хуже купли.

Колян понял, что набиваться бесполезно, убрал камни в карман и спросил:

– Ты как жила?

– Хорошо, нормально.

– Дрова были?

– Хватало.

– Кто возил?

– Все. Ни на кого не могу пожаловаться. Помогали все очень хорошо.

– Ксандра, прости меня! – вдруг сказал Колян.

– За что? – удивилась она. – Ты вроде ни в чем не виноват.

– Виноват. Мне мое сердце говорит: сильно виноват. Оставил школу и тебя без дров, оставил одного больного Максима.

Колян пытался не раз убеждать себя, что ничего худого не сделал – помогать школе и Ксандре он не обязан, Максим сам отпустил его, но сердце наперекор этому говорило: виноват, стыдись.

– Мне ты ничего не обязан, – сказала Ксандра, – можешь считать себя чистым.

– Я привез твой багаж с железной дороги, – сказал Колян. – Что еще надо сделать?

– Ничего, ничего. – Ксандра замахала руками. Она стала бояться дружеских услуг.

Оба почувствовали, что говорить больше не о чем, молча посидели, молча перенесли багаж из санок в школу. Затем Колян ушел к Максиму. Ушел с досадой на себя, что сам, необдуманным, ненужным сватовством, нарушил прежнюю дружескую легкость отношений с Ксандрой. Вернутся ли они, эти отношения?

– Ну как? – спросил Максим, когда Колян вернулся от Ксандры. Втайне старик надеялся, что отказ выйти замуж она переменит на согласие: ведь девушки так же непостоянны, как ветер.

– Жива, здорова.

– Это я знаю без тебя. Говори самое главное!

– Что, Максим?

– Свадьба будет?

– Нет, не будет.

– Не хочет. Вот упрямая девка. – Максим, кряхтя, начал подниматься с пола. – Я пойду поговорю с ней.

– Не надо, – запротестовал Колян. – Я не хочу больше свататься.

– Вот и пойми вас, молодых: то хочу, то не хочу. – Старик опустился обратно на пол.

– Да, не хочу, – повторил Колян.

– Разлюбил? Нашел другую невесту?

Колян не стал объяснять, что сватовство к Ксандре всегда смущало его и посватался он от недомыслия. Теперь одумался и даже рад, что Ксандра оказалась недоступной, как солнце. Хорошо, когда у человека есть солнце.

Некоторое время, как все кругом, Колян пас оленей, охотился, рыбачил, добывал дрова, пил много чаю, подолгу сидел без дела, глядя в пламень камелька. Но если другие были вполне довольны, такой жизнью, то у него с каждым днем росло желание переменить ее. Он не видел никакого смысла оставаться в поселке. Школа, Ксандра вполне обходились без него. Максим еще не нуждался в большой заботе, и ему охотно помогали соседи. А у Коляна уже выросла потребность в больших заботах и больших думах.

Он не перестал любить Ксандру, но понял, что любить можно и в разлуке, совсем нет надобности постоянно быть возле любимой: солнце и вдалеке прекрасно.

Он решил уехать. Попросил сестру Мотю и Оську приглядывать за Максимом и его стадом. Своих оленей забирал с собой.

Перед выездом зашел в школу и сказал:

– Ксандра, мне ничего не надо. Я поглядеть на тебя. Можно? Ты работай, работай!

– Можно и поговорить, у меня не такое уж неотложное дело. – И она отодвинула стопку ребячьих тетрадок.

– Я зашел сказать одно слово. Прощай!

– Ты куда?

– Искать камни.

– Когда вернешься?

– Когда станет тоскливо.

И ушел. Она не успела сказать что-либо напоследок.

До весны Колян собирал камни по берегам и руслам незамерзающих рек, по обнаженным горным кручам, где не мог держаться снег, выменивал в поселках, затем свез их в Хибины геологам. Там камни рассортировали, одни переложили в геологические ящики, другие вернули Коляну. За труды ему дали много денег.

Он проработал у геологов с месяц, потом они отпустили его в экспедицию гидрогеологов, которые считали, меряли, заносили на карту лапландские озера и реки и больше нуждались в проводнике, чем геологи.

В начале зимы гидрогеологи уехали домой: старшие учить, а младшие учиться. Коляна оставили в Мурманске.

С ним были олени, и ему предстояло либо вернуться в Веселые озера, либо искать зимнюю экспедицию. Он пошел к Крушенцу, у которого всегда были поручения с выездом на оленях: отправить агитбригаду, лектора, новые книги в библиотеку.

Крушенец куда-то торопился и встретил Коляна уже на ходу.

– У тебя какое дело? – спросил он. – Срочное или может потерпеть до завтра.

– Совсем нет никакого дела. Вот пришел просить. Я стал совсем безработный.

– В таком городе, в такое время безработный? – удивился Крушенец. – Выдумываешь, парень. Ты пешком или на оленях?

Колян сказал, что оленья упряжка ждет у крыльца.

Крушенец сел в нарту, взялся за хорей и сказал:

– Я буду править оленями, маленько прокачу тебя и покажу город.

По берегу залива тянули куда-то железнодорожную ветку. В порту товарные вагоны и платформы, грузовики и конные подводы подвозили к кораблям лес, каменный уголь, увозили рыбу, ящики с товарами.

В другой стороне города экскаваторы рыли котлован для большой постройки, а вездеходы по первобытному бездорожью перевозили строительный материал.

– Видишь, сколько работы! Выбирай любую!

Иногда он приостанавливал оленей и спрашивал рабочих:

– Вам нужны люди?

Везде говорили, что людей не хватает.

– Слышишь? А ты о безработице… И Мурманску строиться еще долго-долго. И потом будем ставить новые города, заводы, тянуть всякие дороги.

– И везде станет, как Мурманск? Везде переведутся олешки? – встревоженно спросил Колян.

Оба задумались. А пораздумав, Крушенец продолжал:

– И об оленях не тревожься, они всегда будут. Это наши золотые помощники: им не надо ни дорог, ни бензина, даже санок. Они на хребте могут носить хоть груз, хоть человека.

Эта похвала оленю окончательно успокоила Коляна.

– Понял, все понял, – сказал Колян и попросил дать ему теперь же какое-нибудь оленно-ездовое дело.

Крушенец пообещал:

– Будет. Приходи завтра.

На этот раз надо было повозить по Лапландии одну старушку, которая уже с полнедели, заходя раз по пять в день, надоедала ему: отправь да отправь!

– Вот, знакомьтесь! – Крушенец назвал вошедшую к нему сильно седую, но с моложавым лицом старушку длинным, замысловатым именем, с которым даже он, ловкач на язык, едва справился, будто прочавкал ногами по болоту: – Феоктиста Мартемьяновна Долгополова, московская фольклористка.

– Ой-ой! – не удержался Колян от удивления и паники.

– А мы сделаем попроще, все-все долой, оставим только бабушка Московка, – предложила бойкая фольклористка. – Это годится?

– Бабушка Московка, – повторил Колян отчетливо.

– Замечательно, лучше не надо. Перейдем к другому. – Московка сказала, что ее надо провезти по лопарским поселкам.

– Куда?

– Везде, куда можно проехать.

– Что будем делать? – спросил Колян.

– Сказочки, песенки слушать.

– А делать что? – повторил Колян: сказочки, песенки он не считал работой.

– Что услышим, будем записывать.

Слово «записывать» объяснило Коляну важность затеи: для него записывание, вообще всякое писание было трудно, и он считал его серьезным делом.

Добившись согласия прокатить ее по Лапландии, сухонькая, нетерпеливая Московка попрощалась с Крушенцем и бойко повела Коляна к гостинице, где остановилась. По пути жаловалась, что ей надоело в городе. Несколько лет, всю бездорожицу, какая была в революцию, гражданскую войну и разруху, она просидела безвыездно в Москве. А человек она и по рождению, и по привычкам, и по любви деревенский. Считаясь московской жительницей, главное время проводит в деревне. И еще пожаловалась:

– Напрасно считают меня старушкой-бабушкой: я ведь не шибко стара, только седовата преждевременно. А душа у меня совсем молодая, даже детская, больше всего на свете люблю сказки, – и начала выспрашивать, любит ли сказки Колян, умеет ли баять, сказывать их, затем пристала: – Ну, расскажи хоть одну, хоть самую махонькую!

Получилось действительно как у детей: шли по людной городской улице и, не стесняясь ничем, Колян сказывал свои любимые сказки про медведей.

– В одном поселке ребятишки катались с горы и позабыли всё на свете. Незаметно подошел талла – старый медведь, расшеперил большую сумку, и ребята вкатились в нее. Взвалил их медведь на спину и потащил к своей веже. У нас есть поговорка: сума легка, но трудна дорога. Устал медведь, прилег отдыхать и заснул. А ребята вылезли из сумы, навалили вместо себя камней и убежали. Остался в суме один парнишка, чтобы разговаривать с медведем.

Проснулся талла, снова закинул суму на плечи и заворчал:

«Вдвое тяжелей стала. Отчего бы это?»

«А мы подросли, пока ты спал», – отвечает парнишка.

«Ну и дрых же я! – И медведь принялся хохотать так, что задрожали горы. – Вот дрых и храпел, знать…»

«Да, да, так храпел, что все мои товарищи оглохли и онемели! – кричит парнишка. – Один я немножко ворочаю языком».

– Вот молодец! – похвалила его Московка и захлопала ладошами.

Колян продолжал сказывать:

– Завидел медведь дым над своей вежей и кричит:

«Эй, жена, старуха, готовь большой котел!»

Ну, пришел домой, отдал суму медведице, сам принялся точить нож. А в котле вода уже кипит, плещется, как живая рыба в озере. Развязала медведица суму, тряхнула. Выскочил из нее один мальчик, за ним водопадом посыпались камни.

«Погляди, старый дурень, чего ты принес?!» – крикнула медведица.

«Ладно, сварим одного этого, – сказал медведь. – Лови, держи его!»

«Не надо ловить, не надо держать, я сам никуда не уйду, – вдруг запел мальчик. – Ты меня унесешь, как принес. Унесешь, унесешь…»

«Чтоб я унес? – зарычал медведь. – Не бывать этому. Нет!»

«Да-да-да, унесешь, как принес, – поет мальчик и лезет обратно в суму, потом командует: – Ну, тащи!»

«Да с чего это?» – злится медведь.

«А с того, что скоро придут охотники и сварят тебя в этом котле».

Тут только туговатый на ум медведь понял, что удравшие ребятишки расскажут про него охотникам, схватил суму и бегом в поселок. Добежал до горки, вытряхнул парнишку из сумы:

«Вот принес. Я здесь взял тебя».

А парнишка ухватился за шерсть, залез медведю на спину и требует:

«Неси дальше, неси к моему отцу с матерью!»

Принес медведь парня к родителям. А там полна вежа охотников, собираются этого медведя искать.

«Сам пришел, – обрадовались охотники, – тогда не будем тратить на него пули, а повесим. Выбирай, медведь, где хочешь болтаться: на сосне или на елке?»

Заплакал медведь, стал просить, чтобы пожалели его, стал обещать, что каждую весну будет оплакивать все елки, и слезы потекут по ним светлыми каплями, и маленькие дети будут собирать их. Пожалели медведя, отпустили живым. И верно, каждую весну стекают по елкам светлые липкие медвежьи слезы. Ребятишки собирают их и называют смолой.

Беспокойная Московка не угомонилась, пока не вытянула из Коляна все сказки, какие лежали близко в памяти. Сперва она выманивала их тем, что приговаривала: «Ай, интересно! Ай, хорошо!» Потом угостила Коляна обедом и подарила ему пачку столичных папирос. Трубку он забросил окончательно, а папиросы немножко потягивал. Заметив, что Колян начал путаться, она пожалела его:

– Отдохни, потом доскажешь! Сейчас поедем.

– А не поздно?.. – сказал он. – До самого первого поселка ехать часа два. Приедем вечером.

– И хорошо. Вечер – самое сказочное время. День дан человеку работать, ночь – спать, а вечер – сказки сказывать.

Выехали. Некоторое время Московка молча любовалась, как полыхали закатным пламенем заснеженная земля, заиндевелые деревья и окна в удаляющемся городе. Затем спросила:

– Ты знаешь загадки?

– Немножко.

– Давай будем загадывать! Я не умею жить молчком. – И загадала: – Кто спать ложится в одной земле, а просыпается в другой?

Колян показал на утопающее в море солнце и в свою очередь заганул:

– Кто спать ложится осенью, а просыпается весной?

В ответ Московка наговорила целую кучу: медведь, барсук, еж…

Тогда Колян заганул помудреней:

– Лес бежит – земля дрожит…

– Сама лиса в норе, а хвост на улице…

– Не бог, а висит вместе с богами в святом углу…

– Не рыба, а ныряет, без чешуи, а блестит…

– Горит без дров, без керосина, без дыма…

– День и ночь бежит, гремит, сам не спит и другим не дает…

– Всегда летит, всех толкает, а остановится – сразу умирает…

– Ни окошек, ни дверей, только две дыры, а жить можно…

– Лодочка по морю с неводом плывет-ныряет, сама не захлебнется, а невод в море оставляет…

– Два братца никак не могут расстаться – и работают, и отдыхают, и бегают, и стоят всегда вместе…

– Без крыльев, а летает, без рук, а толкает…

Кое-что Московка отгадала, кое-что не сумела.

В поселок приехали еще засветло; солнце, правда, угасло, но заря горела сильно. Северные зори горят ярко и долго.

– Заезжай к самому главному сказочнику! – сказала Московка.

Но Колян не знал такого, и она велела повернуть оленей на ребячий гам, раздававшийся неподалеку. Трое ребятишек играли в догонялки. Подъехав к ним, Московка сказала:

– Подойдите ко мне!

А когда ребятишки начали подходить, но слишком медленно и опасливо, вдруг спросила:

– Вы любите конфетки?

Удивленные странностью вопроса, они подозрительно остановились. Тут Московка подошла к ним сама, каждому дала по конфетке и сказала:

– А теперь проводите меня к самой-самой мастерице сказывать сказки!

– Зачем тебе?

– Я сказки покупаю, даю за каждую по конфетке.

Ребятишек словно подменил кто – они оживились, осмелели, каждый начал расхваливать свою бабушку, тянуть к ней.

– Коль все отменные сказочницы, пойдем без выбора, – решила Московка и пошла к ближайшей.

А ребятишки побежали по домам сказать, чтобы готовили больше сказок.

Когда Московка приходила к сказочникам, они уже были подготовлены детишками и рассказывали охотно. Никакой платы никто не брал, но от конфеток ребятишкам не отказывались.

Переезжали из поселка в поселок. Сказочники были разные. Одни – известные мастера, знаменитые артельные баюны, которых и в артель брали особо для того, чтобы сказками, байками помогали коротать длинные вечера, затяжную непогоду. Другие потешали только семейный круг. Некоторые всегда охочи сказывать, а иные ломливы: их надо было почестить, раскачать.

Московка оказалась ужасно ловкущая развязывать языки и выманивать байки. Иной раз так настроит ребятишек, что они завопят: «Бабушка, расскажи сказку!» Ну, а за первой польется другая. Иной раз начнет женский разговор о шитье, вышивке, потом сведет его на сказки. Иногда придерется к чему-нибудь и расскажет сперва сама. Иной раз польстит: «Про вас, мил человек, сама Москва знает. Вот меня и послали к вам» – и покажет московскую командировку с печатью. Самую ломливую и скупую на слова сказительницу взяла тем, что вызвала ее на спор:

– Давай, кто кого перебает!

Баяли поочередно, сказка за сказку. На тридцатой сказительница-скупердяйка призналась:

– У меня все.

А Московка рассказывала еще целый вечер и под конец похвасталась:

– У меня их неисчерпаемый окиян-море.

– К чему еще рыскаешь, аль не довольно? – спросили ее.

– Сказки – что хлебушко. Надо собрать все, до последнего зернышка. Не соберем – растеряются, забудутся, умрут вместе со сказителями.

На исходе светлых дней, перед «темной порой», Колян заехал в Веселые озера. Пока Московка записывала сказки, он заготовил Максиму дров на всю зиму, а по пути, незаметно, добавил к тем, что были привезены для Ксандры.

Перед отъездом дальше Московка рассказывала в школе долгий зимний вечер сказки разных народов. А Колян спел сказку-песню:

 
Наша тундра ой-ёй велика!
Расходилась по тундре пурга,
Потушила огни в очагах,
Утопила оленей в снегах.
Рыскал в тундре волков целый полк,
И остался один старый волк.
Исходил он много дорог,
Ничего не нашел, лишь продрог.
Схоронился под шкурой лопарь.
В тупе дым и вонючая гарь.
В страхе жмется собачья семья
К брюху теплому оленя.
Вдруг открылася дверь, и шасть
В тупу жадно-клыкастая пасть.
Никому не придет и в толк,
Что пожаловал в гости волк.
Взговорил тут волк: – Лопарь!
Ты трусливая, жалкая тварь.
Я решил тебе сделать честь -
К твоему очагу лечь.
Мы с тобою лютые враги:
У нас две и четыре ноги.
Но сегодня лихая пурга
Научила любить и врага. —
Усмехнулся лопарь: – Что ж,
Ты на друга, пожалуй, похож:
У тебя дружелюбная пасть.
Можешь спать у меня всласть.
Только память твоя коротка —
У меня ты зарезал быка.
– Я зарезал быка, сознаюсь,
Чтоб насытить волчицу свою.
Но тогда ведь стоял ясный день
И далеко зашел твой олень.
У меня есть в овраге дом,
Он отделан чистейшим льдом.
Приезжай как-нибудь ко мне
Погостить по зиме!
Захвати оленей и собак,
Навести мой пустынный овраг!
Угощу за тепло и приют,
Мои волки тебе споют -
И помиримся, два врага,
Ради дружбы съедим молодые рога.
– Хорошо, – говорит лопарь, —
Мы дружили с волками встарь. —
Находилась пурга, улеглась.
Волк просунул из тупы пасть.
А лопарь кричит ему:
– Подожди, я ружье сниму!
– Ты решил меня убить?
Ну, так этому никогда не быть! —
Волк завыл и прыгнул за порог.
А лопарь ружьем – трок.
Зверь упал и рычит: – Грех!.. —
Лопаря одолел смех:
– Не хочу я к тебе в овраг.
Угощу твоим мясом собак.
Разве малая волку честь,
Что собаки его будут есть?!
 

Весной Московка уехала домой, а Колян – в Мурманск встречать ученых. Экспедиций было много: изучали горы, озера, реки, искали места для рудников, заводов, дорог, ловили зверей, птиц, жуков, бабочек, собирали травы, мхи… И всем нужны были проводники, ямщики, рабочие.

Колян на многие годы сделался помощником ученых людей, бродячим гусляром, песельником, баюном, желанным во всяком доме, у всякого костра. Жизнь его обратилась в бесконечную цепь новых знакомств, свиданий, разлук, в сплошное путешествие по своей любимой Лапландии.

Ему правилась эта встречально-прощальная жизнь. Порой она была холодная, голодная, трудная, даже опасная, но всегда широкая, на весь Мурман, и нужная всему народу.

 
По выси небесной,
По шири озерной
Куда-то плывут облака.
Нигде им не тесно,
Везде им просторно
И всюду дорога легка… —
 

распевал Колян, воображая себя плывущим облаком. Его узнала вся Лапландия, все принимали как родного, он стал любимым сыном страны, сыном народа.

Раза два-три в году он проведывал Веселые озера. Тогда в поселке начиналось всеобщее гостевание, хождение из тупы в тупу, иногда выпивка, бесконечные пересказы всяких былей и небылиц. Авдон и его машинка на это время забывались.

В каждый приход Ксандра приглашала Коляна в школу, и он рассказывал ребятишкам о разных экспедициях, о всяких открытиях. Например, в Лапландии найдено столько полезных ископаемых, что ученые называют ее землей сокровищ, вторым Уралом, рудной жемчужиной Севера, окаменелой сказкой природы. А поиски только начаты. Другое диво – озера и реки. Их насчитывают много тысяч, а счет еще далеко не закончен. Когда закончили, оказалось восемнадцать тысяч двести девять рек и сто одиннадцать тысяч шестьсот девять озер.