Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

И прежде чем Сослан мог выразить ему свою благодарность, Саладин сделал знак невольнику. В зал внесли большой драгоценный ковчег из черного дерева, окованный серебром и закрытый двойными створчатыми дверцами.

– Здесь хранится ваш памятник веры! – снисходительно произнес султан. Дверцы ковчега раскрылись. Сослан увидел горизонтальный поперечник расчлененного креста, вертикальную часть которого он, очевидно, отдал императору Исааку. Сослан долго стоял неподвижно и затем, обернувшись, тихо сказал султану:

– Если бы Вы предложили мне все сокровища мира, то они показались бы ничтожными в сравнении с тем, что я получил от Вас! Мои слабые уста не в состоянии принести Вам достойной хвалы и благодарения, но мое слово порукой, что Иверия будет свято хранить залог мира и дружбы с султаном Египта и Дамаска. Примите, о царь царей, золото, которое мы везли Вам, хотя ценность его ни в коей мере не может сравниться с той великой святыней, которую Вы даровали мне!

Он испросил разрешения султана впустить Мелхиседека со слугами, принесшими золото.

Вначале Саладин как бы обрадовался принесенному дару, так как сильно нуждался в деньгах для продолжения войны с крестоносцами, но вскоре приятное чувство сменилось в нем грустью. Вероятно, предчувствие близкого конца, сознание, что дело его жизни удалось только наполовину и впереди опять предстояла жестокая борьба с Ричардом, своей храбростью приводившим в ужас всех мусульман, теснили и угнетали сердце Саладина. Он ни в чем не находил себе отрады. Он впал в задумчивость, забыв о присутствии гостя и ничем уже не проявляя интереса к жизни. Сослан переждал некоторое время, обдумывая, как утешить султана.

– О, царь царей! – наконец, сказал он. – Хотя различие веры не позволяет мне желать Вам успеха в борьбе с христианами, я должен открыть правду. В стане крестоносцев свирепствуют раздоры и разногласия. Конрад Монферратский убит, Филипп покинул Палестину, остался один король Ричард. Из всех героев, каких порождала земля, нет выше Ричарда, и однако он меньше всех способен закончить дело освобождения Иерусалима. Поверьте моим словам, я еще не успею ступить ногой на свою землю, как Ричард Английский прекратит войну и заключит мир с Вами!

Речь Сослана оживила Саладина, и мрачные тени исчезли с его лица. Желая чем-либо отблагодарить его за доброе предсказание, он приказал невольнику подать свою лучшую саблю с прославленным дамасским клинком. Она была вся испещрена множеством всевозможных линий, показывавших, сколько потрудилась над ней рука оружейного мастера, а стальная рукоятка переливалась блеском драгоценных камней, среди которых сиял венок из алмазных роз.

– Пускай память о нашей встрече живет в твоем сердце! – произнес Саладин, даря ему саблю. – Она охранит тебя от врагов и будет залогом дружбы между нами!

– С радостью принимаю Ваш дар, – ответил Сослан, – и вижу по Вас, что добродетель равно прекрасна повсюду и украшает всякого, к какой бы вере и народу он ни принадлежал! Навсегда уношу светлую память о Вас!

Они простились сердечно. Сослан взял драгоценный ковчег, и Саладин проводил его долгим, сожалеющим взглядам, предвидя, что это было одно из последних приятных впечатлений, которые ему суждено было испытать в жизни.

Выйдя из дворца вместе с Мелхиседеком, Сослан остановился в саду, не веря тому, что испытания его кончились и он может спокойно возвращаться на родину.

Спускались сумерки. В саду разносился тончайший аромат роз; покрытые туманом синели Ливанские горы, в вечернем сумраке тонули очертания древнего города.

– Сколько побоищ, опустошений пронеслось над этой страной, – подумал Сослан. – Сколько крови пролилось в прошлом и сколько ее еще прольется в будущем! – Затем он подумал о Саладине, и сердце его сжалось тоской. Но он не подозревал тогда, что по прошествии менее чем одного года в тех местах, где он стоял, воздвигнется могила великого султана, грозного врага крестоносцев.

Окинув прощальным взглядом дворец, Сослан бодро устремился вперед, поощряемый радостными и призывными возгласами Мелхиседека.

ГЛАВА V

В том же самом помещении, где два года назад происходило бурное собрание, посвященное возведению русского князя на царство, вновь собрались именитейшие и знатнейшие люди Иверии, явившиеся сюда по особому тайному приглашению патриарха Микеля и Абуласана. Собор представлял собою волнующееся море людей духовного и светского звания, изъявляющих царице свою преданность и любовь и горячо обсуждавших поведение царя, о котором шла дурная слава далеко за пределами столицы.

Когда собрание было уже в полном сборе и Абуласан увидел, что оно состоит преимущественно из доверенных лиц и нечего опасаться раздоров и предательства, он, по согласию с Микелем, распорядился послать за царем и сказать, что его требует к себе царица.

Вслед за этим появилась Тамара, окруженная министрами, главнокомандующим Мхаргрдзели, старыми вельможами и князьями и чинно следовавшей рядом с ней Русудан, с важностью принимавшей шумные и горячие приветствия от многочисленных представителей духовенства и светской знати. За все свое царствование Тамара ни разу не выступала в полном согласии с Микелем и его приверженцами и не пользовалась такой мощной и единодушной поддержкой со стороны войска и сановников, как на этом собрании, когда решался вопрос о расторжении ее брака с Юрием.

Она вошла в темной пурпурной мантии, подбитой горностаем с диадемой, украшенной драгоценными каменьями и изящной вуалью, спускавшейся вниз по плечам, скромная и в то же время величественная, напоминая всем, что перед ними царица, перед которой виноваты многие из ее подданных.

Все присутствующие удивились, как за эти годы изменилась царица, как строго и печально стало ее лицо, какая глубокая дума залегла в ее чертах, сменив привычное выражение кротости и приветливости выражением непреклонной твердости и суровости.

Она воссела на трон уже не как юная, приятная всем, послушная царевна, прельщавшая своей красотой и нежностью, а как могущественная царица, знающая силу своей державной власти и готовая дать отпор всем строптивым и непокорным, кто смел бы покуситься на ее трон и царство. Тихо повернула она голову к собранию, как бы отвечая поклоном на приветствия подданных, но все заметили, как сдвинулись ее брови и выражение недовольства сверкнуло в ее выразительных глазах. Даже Микелю стало не по себе от этого взгляда, он в замешательстве отвернулся, испытывая страх перед неизвестным будущим, перед внезапно выросшей силой и властью царицы. Непостижима была для всех происшедшая перемена в Тамаре, но еще загадочней казалось поведение Микеля, который совсем недавно с таким упорством принуждал царицу выйти замуж за русского князя, а теперь созвал собор, чтобы свергнуть его с престола и приговорить к изгнанию.

Абуласан, два года назад торжественно извещавший собор о сыне русского государя Андрея, «царя 300 царей», называя его достойным претендентом на трон Иверии, теперь с большой робостью и тревогой оповестил собравшихся, что великое горе переживает царица и вынуждена из-за распутства мужа расторгнуть с ним брачные узы.

– Страшно подумать, что отечество наше осталось без наследника, и впереди нас ожидают смуты и крамолы, а царскому роду грозит прекращение. Царь не оправдал наших надежд, одна царица может исправить нашу ошибку и вызволить нас из беды.

Абуласан еще не кончил свою речь о царе, но в зале уже раздались недовольные возгласы и стало шумно, как бывает всегда при решении спорного вопроса, когда мнения расходятся. Но присутствие царицы мгновенно успокоило недовольных. Наступила тишина, и в это время вошел Юрий. Он был одет в богатую царскую одежду, опоясан золотым поясом и держал в руке золотой жезл, осыпанный алмазами и драгоценными каменьями. Хотя он был очень бледен, с выражением крайнего изнеможения на лице, тем не менее держался очень спокойно и гордо и, не кланяясь никому, прошел прямо к царице, заняв место рядом с нею. Глаза всех присутствующих были устремлены на царственную пару, точно они восседали на своих тронах не для печальной церемонии развода, а возглавляли торжественное пиршество, сулившее приглашенным большие и разнообразные удовольствия. Никто не мог оторваться взглядом от Юрия, настолько он был привлекателен в царском наряде и настолько страдание одухотворяло и делало прекрасным его лицо.

Вероятно, Тамара разделяла общее мнение, так как встретила Юрия мягким, сердечным приветствием, видимо, желая ободрить его и придать ему мужество для перенесения тяжелого испытания. Юрий понял это и почувствовал уверенность в своих силах, несмотря на то, что наступил час, когда он терял последние супружеские права и лишался трона Иверии. Хотя он и понимал, что мог сейчас воспротивиться расторжению брака и остаться царем, но его ни на одно мгновение не покидала мысль, что царица смотрит на него как на своего рыцаря, и вспомнил ее слова: «Прими обиду за меня, и я возмещу тебе сторицей!» Он знал, что по закону для развода требовалось обвинение в измене и безнравственности, и эту вину он должен был принять на себя. Между тем дружественное отношение царицы к Юрию, его серьезность и сосредоточенность изменили общее настроение в зале. Молодые витязи сочувствовали Юрию в его страданиях и догадывались, что слухи о распутстве царя были ничем иным, как измышлением его врагов, и имели целью опорочить Юрия и свергнуть его с престола.

Мучительная неопределенность не могла долго продолжаться, вызывая у всех собравшихся чувство растерянности и недоумения. Не подозревая, что Юрий обо всем осведомлен и действует по согласию с царицей, Абуласан, опасаясь его вмешательства, от имени высокого собрания предложил патриарху расторгнуть брак царицы с русским князем и сделать это безотлагательно, так как прибавил он: «Нельзя допускать, чтобы нечестие пустило корни в нашей крестоносной стране, нельзя позволять безнаказанно попирать нравственность!»

Юрий вспыхнул от гнева, не удержался и крикнул:

– Замолчи! Как смеешь ты корить царя, не сделавшего никому никакого худа!

Наступило сильное замешательство. Еще минута, и горячие витязи повскакивали бы со своих мест, столкнулись с владетельными князьями и прибегли к оружию. Предвидя, что и сам Юрий не сможет долго выдержать подобное напряжение, силы его иссякнут, Тамара поднялась, тихо, но с такой отчетливой внятностью, что было слышно в самых отдаленных концах зала, произнесла:

– Хотя божественный закон и запрещает мне оставлять супруга, но я не могу больше оставаться с человеком, который не был и не может быть моим супругом. Подобный брак нарушает чистоту супружества и оскверняет святость таинства, и не грех развязать узы, ставшие в тягость нам обоим. Святые отцы! Любезные братья! Именем бога прошу вас, будьте беспристрастны, исполните святой закон и не судите царя, ибо судья над ним – бог!

С этими словами Тамара сошла со своего трона и в сопровождении свиты направилась к выходу. Отовсюду понеслись крики и восклицания:

– Государыня! Повели защитить тебя! Рука не дрогнет лишить себя жизни ради тебя! Царствуй на славу!

Юрий не тронулся с места и молча взирал на все происходившее. Бурные, противоречивые чувства захватили его душу. Он вдруг очнулся от того оцепененного состояния, в каком находился в последнее время, и увидел себя на краю бездны. Он хотел схватить меч и заколоть себя, но с ним был Захария, который удержал его за руку, прошептав: – Мужайся, царь! Царица не покинет тебя!

Эти слова вернули самообладание Юрию, и он снова обрел силу и утерянное хладнокровие. Прежде чем кто-либо из присутствующих мог опомниться, он встал и спокойно, с большим достоинством сказал:

– Любезные братья! Хотя за мной нет никакой вины и вы сами призвали меня к вам на царство, насилием я не хочу оставаться в вашей стране и причинять горе царице, мудрейшей и чистейшей из всех цариц мира! Исполню ее волю. Отрекаюсь от престола и изъявляю свое согласие на разрешение ее от уз брачных!

Последние слова Юрий произнес совсем тихо, покачнулся и упал без памяти. Мхаргрдзели и молодые витязи подхватили его и унесли из дворцовых покоев.

Пользуясь наступившей тишиной, Микель заявил о расторжении брака царицы с русским князем.

– Властью, данной мне свыше, – торжественно возгласил он, – освобождаю навек от присяги всех лиц, которые клялись царю в верности, и запрещаю навсегда повиноваться ему под угорозой от церкви.

После его заявления сановники – духовные и светские военачальники, полководцы изъявили в кликах свою преданность Тамаре. Они потрясали мечами, клялись Сионом, что изрубят каждого, кто посмеет посягнуть на честь их державной повелительницы, всячески выражали свою радость по поводу того, что Юрий свергнут с престола, и царица отныне свободна выбирать себе мужа по сердцу и дать нового царя Иверии. При общем одобрении Микель отслужил благодарственный молебен и распустил собор со словами:

– Я исполнил свой долг, да свершится воля бога!

Хотя все присутствующие клялись в верности царице и призывали гром проклятий на голову Юрия, многие из них возвращались домой совсем с иным настроением.

С того дня в столице началось еще более сильное брожение, и все безнадежно запуталось. Общество раскололось на несколько течений, разделилось во мнениях, настроениях и суждениях. Начались ссоры, разногласия, раздоры между сословиями, распространялись всякие небылицы, зловредные измышления, и никто не мог отличить истину от лжи, и никто не знал, на чьей стороне правда. Старые княжеские роды, удержавшиеся в столице после разгрома Юрием, и те, что успели вернуться, занимались теперь заговорами и интригами. Но после свержения русского князя они окончательно примкнули к царице, надеясь заслужить ее милость и расположение и вернуть утраченные привилегии. Против них восстали служилые сословия, которые были крепко связаны с Юрием и ратовали за его примирение с царицей. Большинство простого населения было на стороне царицы, но войска и многие из военачальников, участвовавшие в походе с Юрием, втайне поддерживали его, хотя открыто боялись выражать ему свое сочувствие.

В то время, как страсти разгорались, власть расшатывалась, противники старались досадить друг другу, не брезгая никакими средствами, Юрий и Тамара уединились в своих дворцах. Царица отменила все празднества и развлечения, никого не принимала к себе, показывая этим, насколько она встревожена и огорчена происходившими в стране событиями и раздорами между своими подданными. Юрий после собора впал в глубокую меланхолию, ночи проводил без сна и находил утешение только в беседах с Романом. Роман, погруженный в чтение священных книг, старался отвлечь князя от «земной скорби», как он называл его любовь к царице, и перевести к более возвышенным мыслям о бренности всего земного, о духовных утехах и отречении от земных привязанностей.

– Премногие из великих князей воссияли добродетелью и почитаются как святые, – назидательно говорил он, – сколько из них приняли иноческий чин и пред престолом господним молятся за свою родину! Твой отец сподобился мученического венца; Борис и Глеб были раньше умучены и прославились чудесами, Василька ослепили. А благоверная княгиня, Ольга, а святой Владимир! Сколько их просияло – ведомо только богу! А ты пленился земной сладостью и не хочешь последовать примеру своих родичей. Отрекись от мира, уйди в монастырь и обретешь покой душе!

Юрий молча внимал словам Романа, не прекословя ему и думая, что старый дружинник был прав, и для него не было сейчас иного пристанища в жизни, кроме тихой монастырской обители. От природы Юрий был великим жизнелюбцем и, хотя жизнь его изобиловала большими скорбями и испытаниями и мало подарила ему радостей, даже в минуту отчаяния он мысленно не искал спасения в монашеском клобуке и не стремился к отречению от мира. Но теперь он начал задумываться над своей жизнью, так как был одинок и ничто не привязывало к жизни, кроме царицы. Его тоскующая душа невольно переносилась к прошлому, где перед ним вставали знакомые образы русских князей, прославивших свои жизни мученичеством и бранными подвигами.

Так протекли самые горькие первые дни после собора, и Юрий с облегчением стал думать, что царица примирилась с его пребыванием в Иверии и он может остаться здесь на некоторое время. Но однажды вечером Роман вошел в покои Юрия и тихо сообщил ему:

– Дворец окружен войсками. Все выходы заперты. Видно, князья поймали нас и не хотят выпустить. Напрасно мы упустили время и не спаслись бегством.

Юрий вспылил, схватил меч и направился к двери. Его не страшили никакие опасности, он рвался к схватке с врагами и хотел найти, наконец, достойное применение своим силам. Но вошел слуга и доложил:

– Амир-спасалар Мхаргрдзели и мандатурт-ухуцес Чиабер прибыли во дворец и просят свидания.

– Зови! – коротко приказал Юрий и в бессилии опустился в кресло.

Он встретил посланцев Тамары молчаливым удивлением, не сказав им ни одного слова приветствия.

Захария отвернулся – ему было тяжело смотреть на былого сподвижника боевых походов и воинской славы. Он молчал, предоставляя Чиаберу первому начать речь и взять на себя выполнение поручения царицы.

Чиабер с холодной учтивостью отвесил по этикету поклон Юрию и сказал:

– Царица прислала Вам богатые дары. Из своей казны отпустила Вам золото и драгоценные камни, дабы Вы могли отбыть из Иверии с почетом, ни на что не жалуясь, а имея все в избытке. Да будет Вам впереди жизнь тихая и приятная!

Юрий усмехнулся и зло посмотрел на Чиабера.

– Благодарю царицу за внимание, но в подарках ее я не нуждаюсь. У нас с нею общая казна, и я в любое ему склонить бывшего царя к добровольному отъезду из Иверии отбывать я не думаю и обременять казну лишними расходами не собираюсь, ибо могу и в сем дворце проводить жизнь тихую и приятную.

Слова Юрия звучали, как насмешка. Взгляд у него был суровый, презрительный и выражал такую обиду и непримиримость, что Чиабер не остался в заблуждении относительно его намерений. Было ясно, что Юрий отнюдь не сделался уступчивым и вовсе не склонен так легко поступиться своими правами.

Чиабер взглянул на Мхаргрдзели, как бы предлагая ему склонить бывшего царя к добровольному отъезду из Иверии. Но Захария едва превозмогал свою слабость, борясь с чувством сострадания и привязанности к Юрию, и стоял неподвижно, печально опустив голову.

Тогда Чиабер, видя, что ему пока нечего ждать помощи от Мхаргрдзели, проговорил сухо и деловито:

– Вам надлежит немедленно покинуть Иверию, – такова воля нашей державной царицы! Все готово к Вашему отбытию. Корабль ждет Вас у берегов Понта. Вам разрешено взять из слуг и людей всех, кого Вы пожелаете, в Константинополь. Золото и драгоценности украсят Вашу жизнь у греков и избавят от всяких лишений.

– Не ты ли, Захария, наденешь на меня оковы? – с горечью обратился Юрий к неподвижно стоявшему Мхаргрдзели. – Не ты ли разобьешь цепи нашей дружбы, политой кровью в боях и ратных подвигах? Бери и веди меня! Рука моя не обагрится твоей кровью, но пусть твоя совесть горит огнем неугасимым от этой черной измены!

– Нет! Я не изменил Вам, но Вы изменили своему слову царице, – воскликнул Захария, не будучи в силах более сдерживать волнение. – Посмотрите, что делается в столице! Каждый день Вашего пребывания здесь увеличивает раздоры, беспорядок и смуту и грозит ввергнуть нас в пучину зла и напастей. Царица не имеет ни днем, ни ночью покоя. Она просит Вас покинуть Иверию и готова осыпать Вас своими милостями. Почему Вы не желаете исполнить ее волю, а хотите кровью залить наше отечество и зажечь в нем брани и крамолы?!

– Кто сказал тебе, Захария, что я отказываюсь исполнить волю царицы? – прервал его Юрий. – Слово мое нерушимо, но не ему, моему врагу, – он указал на Чиабера, – следовало передавать мне волю царицы. Ради тебя, ради нашей дружбы я сделаю все, о чем попросишь.

– Клянусь святым Георгием! Каждый из нас сохранит навеки о Вас добрую память, если вы в последний раз поможете царице справиться с врагами и с Вашим уходом успокоится народ. Я имею повеление царицы сегодня в ночь отправить Вас из столицы, пока не вспыхнуло восстание и заговорщики не убили Вас.

– Мне не дорога жизнь, – быстро ответил Юрий, – и мне лучше умереть здесь, чем погибнуть в неизвестности в чужой стране.

Захария, видя, что разговор принимает неблагоприятный оборот, сделал знак Чиаберу, чтобы он удалился, так как его присутствие крайне раздражало царя, и он мог из самолюбия воспротивиться отъезду и не исполнить воли царицы. Чиабер, как ловкий и тонкий царедворец, быстро понял намерение Мхаргрдзели и, предоставив ему уладить дело с Юрием, поспешно вышел, чтобы не мешать им и сделать необходимые распоряжения для скорейшего выезда из столицы свергнутого царя.

Как только Чиабер скрылся, Юрий порывисто поднялся и обнял своего друга.

– Захария! От твоей руки я с радостью приму смерть. Жить на чужбине изгнанником, никогда не видеть царицы – хуже смерти! Исполни мою просьбу! – Он протянул ему меч и прошептал чуть слышно: – Убей меня, освободи от мучений!

Захария не вымолвил ни слова. Испытанный в боях, он не знал душевной слабости, а теперь еле сдерживал слезы и не мог смотреть на Юрия. Он один из придворных понимал всю глубину страдания и отчаяния Юрия, никогда не забывал про него и неустанно скорбел о его несчастной и одинокой жизни.

– Если Вам нестерпима скорбь, – наконец, вымолвил Захария, – то и царице не менее скорбно, чем Вам. Своей смертью Вы причините ей горе и положите темное пятно на ее царствование. Ничего она так не желает, как того, чтобы Вы успокоились душою. Поэтому она избрала Константинополь, где вы не будете терпеть никаких лишений и сможете отвлечься от тяжелых мыслей и начать новую жизнь. Пока Вы в столице, ни Вам, ни ей не будет покоя!

Напоминание о царице, искренние взволнованные слова Мхаргрдзели, его преданность и участие так растрогали Юрия, что он не стал больше возражать.

– Пронзил ты мое сердце острей копья, Захария! Я исполню волю царицы и отправлюсь в Константинополь. Но помни! Если душа не выдержит этой пытки, не вини меня ни в чем! Я не волен над собою, я не ручаюсь за себя…

– Я буду сопровождать Вас и не дам печали иссушить Ваше сердце. Готовьтесь к отъезду! Чуть заря поднимется в небе, мы должны оставить столицу.

Мхаргрдзели ушел, торопясь явиться к царице, которая ожидала его, несмотря на поздний час.

Оставшись один, Юрий позвал Романа и коротко сообщил ему:

– Сегодня в ночь уезжаем в Константинополь. Не медли со сборами! – На это Роман тоже коротко ответил, перекрестившись:

– Бог, видно, сжалился над нами и послал нам избавление! – и, не прибавив больше ни слова, начал готовиться в дорогу. Юрий немного успокоился и затих, в известной мере даже испытывая некоторое облегчение при мысли, что томительная неопределенность кончилась, впереди предстояла какая-то перемена.

В глубине души Юрия таилась хотя и робкая, но светлая надежда, что отъезд его временный, что царевич Сослан не вернется из Палестины, царица в награду за верность призовет его в Иверию, и они будут вместе царствовать. Эта тайная надежда дала ему бодрость и силу приготовиться к отъезду. Когда ночью явился Мхаргрдзели, опасавшийся, что царь впадет в безумие и откажется ехать, Юрий ласково встретил его, и они вышли на улицу. Возле дворца их дожидались кони, навьюченные тюками с золотом, ценным оружием и другими подарками царицы. Там же стоял отряд отобранного войска, изъявившего согласие следовать за князем в изгнание. Юрий, ошеломленный, остановился и долго стоял неподвижно возле своего коня, прощаясь мысленно с царицей и с Иверией, где протекло самое яркое и самое страдальческое время его жизни. В одно мгновение пронеслись в его памяти все перенесенные им здесь испытания; сердце обожгла горечь неразделенной любви, и вновь с неодолимой силой его охватила тоска и ослепила разум. Ему казалось, что не было на свете жизни более мучительной и нестерпимой, чем та, какая выпала на его долю: иметь родину – и потерять ее, сделаться царем – и стать изгнанником, любить – и быть навеки отвергнутым. Теперь он раскаивался, что не заколол себя мечом, когда был у царицы, и не прекратил своей мучительной жизни.

Мхаргрдзели откликнул его, так как приближался рассвет, надо было спешить с отъездом.

Юрий молча сел на коня и, обернувшись к другу, тихо обронил:

– Совсем обезумел я. Прости, брат! Я тебе земно кланяюсь, за все благодарю! Передай царице, пусть живет и благоденствует… – Он не докончил, тронул коня, и за ним двинулись все Остальные. Когда они проезжали мимо дворца в Исани, Юрий, потрясенный, остановил коня, сердце его было готово разорваться от боли и восторга. Во мгле рассвета на балконе дворца стояла царица в белом одеянии. Подняв руку, она попрощалась с ним и благословляла в далекий путь.

Юрий хотел соскочить с коня и броситься к царице, но видение исчезло.

– Успокойся! – тихо сказал Захария. – Царица велела передать, что будет молиться за тебя и никогда не забудет тебя.

Юрий ничего не ответил, но с безумной скорбью помчался вперед, стремясь скорее покинуть столицу. Вслед за ним поскакали воины, военачальники, Мхаргрдзели, и вскоре все они исчезли в горах, окутанных дымкой предрассветного тумана.