Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Тамара внимательно посмотрела на Юрия, стараясь угадать, что значит его ответ: отказ, данный в уклончивой форме, или внутренняя невозможность для него сразу покориться ее воле и тем самым навсегда отказаться от своей любви, от всех надежд, связанных с нею?

Между тем, Юрий, поняв, что благосостояние государства и дальнейшая судьба царицы зависит сейчас от его решения, укрепился духом и временно забыл о своих страданиях.

– Не устрашайся моей просьбы! – великодушно произнес он. Воля твоя для меня священна, и я никогда не омрачу печалью светлых дней твоей жизни. Ты не можешь укорить меня в том, что я принес зло на твою землю. Враги твои рассеяны, царство окрепло, живи и царствуй, не проклиная меня!

– Ты заслужил мою вечную благодарность, и я никогда не забуду того, что ты сделал для моей родины. Полагаюсь на твою рыцарскую честь и верю, что ты меня не обманешь.

– Скажи мне последнее слово, которое я унесу с собою в могилу, – тихо попросил Юрий и еще тише добавил, – не могу забыть того вечера перед Карсом. Зачем я послушался тебя и не преступил твоей воли? Теперь я заслужил бы свое прощение, и нам не пришлось бы навечно расставаться. Клянусь, мы были бы счастливы!

– Напрасно ты расстраиваешь себя подобной мыслью, – тоже тихо ответила царица, – я полюбила тебя за твое благородное сердце и никогда не забуду твоего великодушного поступка. И я предлагаю тебе – прими мою дружбу! Поверь, любовь перестанет тогда сжигать огнем твое сердце и путеводной звездой засветит тебе в жизни.

Тамара протянула руку, прощаясь с Юрием, и, когда он склонился перед нею, совсем тихо, с неизъяснимой грустью докончила. – И вот мои последние слова тебе: ты мой рыцарь! И как рыцарь будь терпелив и верен! Пусть враги клевещут на тебя. В моем сердце ты будешь жить как благородный русский князь, который не посягнул на мою честь и развязал наши узы. Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть! Прими обиду за меня, и я тебе возмещу сторицей!

– Взяла ты мою душу! Делай со мной все, что хочешь, – почти в изнеможении прошептал Юрий. – Моя жизнь и моя душа в твоей власти навеки…

Он поцеловал край ее одежды, и когда поднялся, возле него уже стоял Мхаргрдзели, давая понять ему, что свидание кончилось. Они вышли, а Тамара осталась одна и долго прислушивалась к мерным звукам удалявшихся шагов.

ГЛАВА IV

Тимофей больше, чем его повелитель, был озабочен предстоящим турниром в Акре, так как ему приходилось выполнять непривычную для него роль оруженосца и следить за боевыми доспехами господина.

Сослан предпочитал лучше иметь дело со своим слугой, чем с иноземным, и хотя Тимофей был неопытен в этом деле, но зато он проявлял такое рвение и смекалку, что мог превзойти любого служителя западных рыцарей.

Как-то, вернувшись из мастерской, куда он носил запаять железный нагрудник для лошади, Тимофей неожиданно заявил Сослану:

– Слышно, что султан прибудет на ристалище и говорят, будто сам черт выйдет сражаться с ним. На чьей стороне окажется победа, тому достанется крест господень!

Слова Тимофея пробудили живейший интерес Сослана. И хотя он понимал, что Саладин никогда бы не согласился принять подобные условия для своего участия в турнире, тем не менее он сильно разгорячился, представив на одно мгновение, что победа может принести ему такую драгоценную награду.

– Кого ты разумеешь под чертом? – спросил он, уже любопытствуя знать о всех слухах и боясь допустить оплошность, могущую повлиять на тот или иной исход турнира.

– Того самого, кого здесь больше всего боятся: Ричарда Английского, – объяснил Тимофей. – Говорят, по силе и ловкости с ним не может сравниться ни один человек, а что касается его свирепства, то он не уступит самому дьяволу, оттого все и называют его чертом. Слышно, что французский король боится и завидует ему и потому, не рассчитывая на свои силы, подбирает себе самых сильных витязей, которые могли бы за него сражаться.

Сослан впервые в словах простеца Тимофея нашел разрешение мучившей его последнее время загадки: почему Филипп обратил на него внимание, снарядил для его выкупа посольство к Саладину, неусыпно следил за ним и избрал его своим ратоборцем на турнире, тем самым поставив неизвестного иверийца выше всех франкских рыцарей? Сослан как воин и как витязь горел желанием встретиться со знаменитым английским королем и померяться с ним силой на турнире, хотя и понимал, что трудно будет добиться над ним победы. Между тем Сослан не допускал даже мысли о своем поражении, так как оно несло ему потерю чести и славы не только у крестоносцев, но, что было важнее всего, снизило бы его во мнении самого Саладина. Единственным развлечением были для него посещения Невиля, который являлся к нему вместе со щитоносцами и оруженосцами короля, из коих Сослан должен был выбрать себе наиболее искусных и проворных и приучить их к своей манере обращаться с оружием. Было очевидно, что король рассматривал его успех как свой собственный и принимал все меры к обеспечению победы. Образцы самых разнообразных доспехов и вооружения – латы, шлемы, щиты, кольчуги, палицы, секиры, мечи, копья – заполняли помещение, в котором жил Сослан, так как он должен был тщательно готовиться на случай ожесточенных боев и непрерывных схваток с противником. Эти приготовления отвлекли внимание Сослана от неотвязных и тоскливых мыслей о Гагели. На некоторое время он забыл и о франкских рыцарях, поглощенный одной только жаждой славы и победы. Он даже удивился, когда явился Невиль и объявил ему, что на завтра назначен турнир и что рано утром он должен прибыть на ристалище. После тревожной ночи Сослан с Тимофеем и двумя королевскими оруженосцами отправились на Акрскую равнину, служившую еще недавно поприщем кровопролитных боев, где должны были теперь встретиться храбрейшие витязи Запада и Востока.

Равнина предстала перед изумленным взором Сослана совсем в ином виде, чем он привык ее видеть. Стан крестоносцев, где они жили с Гагели, был превращен теперь в грандиозную арену с многочисленными галереями для зрителей. Вместо шатров и древесных насаждений расстилалось огромное пустое пространство, где рыцари могли на свободе отдаться состязаниям, не ограничиваясь ни местом, ни временем, и в полной мере насладиться продолжительной борьбой с сильнейшими и упорнейшими из противников.

Сослан выехал на отличном коне, который тоже, как и он, был в полном боевом вооружении, с железным нагрудником спереди и щитом позади для охранения хребта и груди лошади. Стальная секира была привешена к луке седла, на шее Сослана висел щит, чтобы: руки могли свободно действовать и управлять конем и копьем; на щите было изображение Георгия Победоносца, попирающего дракона, взятого из герба Иверии; на правом боку висел длинный меч с крестообразной рукояткой, в руке он держал длинное копье, сверкавшее на солнце. На широкой равнине собралось множество рыцарей, желающих принять участие в турнире, и среди них Сослан быстро различил мусульманских воинов с дротиками, в разноцветных одеяниях, с любопытством и волнением взиравших на блестящее собрание витязей и с нетерпением ожидавших начала состязания. Арабские скакуны, которых Сослан хорошо запомнил после битвы под Акрой, были столь резвы и прытки, что сарацины едва сдерживали их. Проезжая сквозь ряды рыцарей, Давид не нашел пока ни одного знакомого лица, которое могло ободрить его любезным приветствием, Он преднамеренно ехал с закрытым забралом, не желая обнаружить ни своего звания, ни имени, а – выступать как рыцарь стальной брони, так как весь был закован в стальной панцирь, с богатой дамасской насечкой.

Невиль, неотступно следовавший за ним вместе с оруженосцами, указал ему направление, в котором надо было ехать, чтобы соединиться с франкскими рыцарями, окружавшими Филиппа. В первую минуту Сослан испытал странное чувство растерянности и восхищения; он ни разу не был на таком грандиозном турнире, где подвизалось столько отважных воинов, непобедимых рыцарей, прославившихся далеко за пределами своего отечества.

Издали казалось, что Акрская равнина превратилась в сверкающее море шлемов, мечей, длинных копий и щитов, заполнявших, насколько можно было окинуть взглядом, всю необозримую даль. Рыцари блистали на солнце разноцветными бронями и доспехами, с серебряными и золотыми насечками, и грозно возвышались на крепких конях, готовые яростно вступить в бой, не зная ни жалости к себе, ни пощады к врагам своим.

Сослан ехал медленно между великолепными рядами воинов, вызывая своей исполинской фигурой завистливые взгляды одних и порождая недоумение в других, так как никто не знал, откуда и когда появился этот могучий рыцарь, кто были его противники и на чьей стороне он будет сражаться.

Филипп в высшей степени любезно приветствовал Сослана и остался весьма доволен его вооружением, а более всего тем, что он выехал с закрытым забралом, не показывая своего лица, что придавало его ратоборцу ореол таинственности и значительности. Особенный интерес к нему проявляли англичане, знавшие почти наперечет всех выдающихся витязей в армии короля Филиппа и усиленно старавшиеся разгадать, кто был этот неведомый рыцарь, сразу привлекший общее внимание.

Филипп остался доволен тем, что на щите Сослана было изображение Георгия Победоносца, попирающего дракона, и надпись гласила: «Сила ничего не сделает, если помощь бога не довершит». В его представлении Ричард олицетворял собою дракона, которого до сей поры никто не мог преодолеть, и он с надеждой взирал на Сослана, горя желанием отомстить высокомерному королю и обесславить его в глазах народов.

Сослан по предложению Филиппа присоединился к группе рыцарей, какими ему надлежало предводительствовать, и двинулся с ними на место, отведенное воинам, сражавшимся под знаменем Филиппа.

На противоположной стороне выстроились английские рыцари, облаченные в длинные кольчуги, за ними стройными рядами шли сарацины, также приглашенные принять участие в состязаниях.

Как только Сослан остановился, провожаемый любопытными взглядами присутствующих, в тот же момент сотни инструментов самых различных народностей зазвучали в воздухе: барабаны, трубы, литавры, кларнеты слились с арабскими цимбалами и колоколами, а затем полилась сарацинская музыка, заглушив оркестр франков; больше нельзя было ни минуты оставаться на месте. Герольд короля Филиппа провозгласил громким голосом:

– Храбрые рыцари, ратоборцы Ричарда, короля английского, Филиппа, короля французского, – вперед! Сражайтесь за славу! Бессмертие будет достойной наградой за ваши подвиги! Еще не успел смолкнуть призывный возглас герольда, как копья склонились на подпорки, шпоры вонзились в бока коней, противники с быстротой молнии ринулись друг на друга и с такой силой сшиблись посреди арены, что треск копий, гул от ударов мечей, щитов и железных шлемов разнесся далеко за пределы ристалища.

После первого же столкновения арена была усеяна телами людей, копьями и мечами и изорванными знаменами. Те из рыцарей, которые не были вышиблены из седла или успели выпутаться из стремян и вылезти из под упавших лошадей, уже вступили в жестокий бой между собою, силясь скорей одержать победу и получить славу победителя турнира. Противники сходились грудь с грудью, бились в беспорядке, презирая смерть и стремясь к быстрейшему окончанию боя, так как затяжка и промедление грозили каждому из них роковыми случайностями, потерей сил, могущими раньше времени вывести их из строя.

Франки, сарацины изощрялись друг перед другом в ловкости и меткости ударов; состязавшиеся рати рыцарей слились воедино, представляя собой ужасное зрелище. Блестящие доспехи витязей покрылись пылью и кровью, копья и мечи беспрерывно менялись, щиты звенели жалобно и грозно при каждом ударе меча и секиры, как бы напоминая о том страшном конце, который ожидал всякого, кто допустил бы какую-либо оплошность или своевременно не отразил нападения.

Сослан, уцелев после первой боевой схватки, выдержал еще несколько жестоких стычек с наиболее упорными противниками, преследовавшими его с особой настойчивостью и ни минуты не оставлявшими в покое.

Приближался решительный момент, когда большинство рыцарей покинуло арену и остались немногие, рассчитывая в последних сражениях добиться победы. Сослан успел заметить, что среди рыцарей не было ни одного равного по силе герцогу Гвиенскому, и поэтому борьба пока не представляла для него особой трудности. Он не ввязывался в бой, стремясь сберечь свои силы, и больше оборонялся, чем нападал, но наносил такие удары, что противники его быстро выбывали из строя. В это время он увидел, как со стороны англичан отделились двое витязей и один сарацин и помчались на него, как видно, со свежими силами, готовясь вырвать решительную победу на турнире. Они начали поединок смело и дружно, нацеливаясь прямо в шлем Сослана, чтобы сразу свалить его с коня и лишить возможности сопротивляться.

Сослан отбивался от них с большим хладнокровием и выдержкой. Вскоре ему удалось навести одному сокрушительный удар в самую середину щита, а у другого – острием копья захватить край стальной решетки забрала, отчего шлем свалился, всадник не смог удержаться на коне и упал на землю. В это же время сарацин, с необычайным искусством управляющий конем, налетел на него сбоку и, махая длинным дротиком, стал кружиться возле него на своем арабском скакуне, очевидно, преследуя одну цель: довести Сослана этой дьявольской пляской до полного изнеможения, затем вступить с ним в бой и несколькими ударами выбить из седла, заставить признать свое поражение. Он был неуловим и проворен и, наступая на Сослана, как бы насмехался над силой великана, столь беспомощного перед его проворством и ловкостью. Но Сослан обладал верным глазомером и, угадав его хитрый прием, в точности рассчитал круги, делаемые сарацином, и, как только он приблизился к нему, быстро перегнулся в седле, выхватил у сарацина дротик, следующим движением, поразившим зрителей своей силой и ловкостью, он поднял его из седла и повергнул вниз, на арену. Сослан не хотел наносить ему удара, так как считал его побежденным, но сарацин с решительным проворством вскочил на ноги, сел на коня и важно повернулся к нему.

– Клянусь Абубекром! Ты плохо заплатил за мое гостеприимство! – крикнул он. – Но я рад, что сразился с тобой, и ты испробовал моего дротика!

Сослан тотчас же по голосу и хвастливым словам узнал в сарацине своего покровителя-эмира и сильно обрадовался этой неожиданной встрече.

– Клянусь твоим пророком, я предпочел бы быть побежденным, чем лишить тебя жизни. Я готов искупить свою вину перед тобою. Требуй, чего хочешь!

– Хотел бы я погибнуть от твоей руки, но, видно, – отважно крикнул он, – нам суждено еще встретиться. Спеши выполнить свое дело!

Они не кончили беседы, как ряды рыцарей расступились, к Сослану примчался витязь в темной броне, с изумрудом, очевидно, спешивший на помощь сраженным рыцарям.

– Эй, рыцарь! – крикнул он Сослану. – Хочешь ли сломать копье и стяжать славу победителя?!

Сквозь закрытое забрало не было видно лица его, но глаза блестели весело и насмешливо, и Сослан сразу вспомнил про герцога Гвиенского.

– Наконец-то, ты появился! – приветствовал его Сослан. – Принимаю твой вызов, но больше не жди от меня пощады! Я знаю, кто ты!

– Ты ошибаешься, рыцарь! – уже явно насмехаясь, произнес тот и поднял копье. – Ты совсем не знаешь, с кем будешь сражаться, – и, обрывая беседу, он налетел на него с поднятым копьем, и с такой силой ударил в самую середину щита, что оглушенный конь рухнул на землю вместе с Сосланом. На один миг все скрылось от зрителей в столбе пыли. Удар был настолько силен и сокрушителен, что все были уверены в гибели Сослана, но, когда пыль рассеялась, к общему изумлению, оказалось, что он стоял невредимый возле своего павшего коня и высоко держал меч, как бы призывая соперника к единоборству. В это время подоспели другие рыцари, готовясь сразиться с ним грудь с грудью и вырвать из его рук победу, но витязь в изумрудной броне вдруг соскочил с коня и бросился в рукопашную схватку с Сосланом. Видимо, он предпочитал один с помощью своей крепкой руки и доброго меча заставить его сдаться и просить пощады. Мгновенно все замерли в ожидании; обе рати рыцарей, как франков, так и сарацин, пребывали неподвижными, представляя двум сражавшимся витязям решить вопрос; кто же из них будет победителем турнира?

Сослан в должной мере оценил великодушие своего соперника, который не пожелал с чужой помощью добиться победы путем численного превосходства. Как видно, он был уверен, что справится с ним один, блеснув лишний раз перед всеми своей силой и доблестью. Сослан почувствовал по первому удару, что это был витязь несокрушимой силы, перед которым не мог бы устоять ни один человек, и невольно подумал:

– Нет, этот рыцарь превосходит во много раз герцога Гвиенского! – и в первый раз в жизни он испытал тревогу за исход поединка, видя перед собой противника, победа над которым представляла большую трудность.

Они бились долго, с яростью и упорством, не желая ни в чем уступать друг другу, и чем сильнее становился бой, тем с большей ловкостью они сопротивлялись, отражали и наносили удары, и в каждом движении проявляли столько силы, меткости и искусства, что вызывали в зрителях неудержимые крики одобрения и восторга. Отовсюду было слышно: «Хвала храбрым рыцарям! Своими подвигами вы превзошли Геркулеса. Сражайтесь, благородные рыцари»!

Сослан, вначале ощущавший утомление, так как сражался без отдыха в продолжение всего турнира, вскоре разгорелся от боя. Рука его окрепла, и он преисполнился неистовой ревностью к славе, вспоминая родную Иверию и тех, кто воодушевлял его на борьбу с врагами. Он вспомнил прекрасную Тамару, которую должен был прославлять своими подвигами, и со всей силой вдруг ощутил, что нет большего счастья на земле, как победить этого витязя, поразившего воображение его не столько мощью и крепостью, сколько веселой удалью и беззаветной отвагой. Теперь Сослан убедился, что этот витязь был не герцог Гвиенский, и в сознании его блеснула догадка, что это – Ричард, король английский, но тотчас же погасла. Поединок между ними вступил в последнюю, решающую фазу. Не одолев Сослана в рукопашном бою, витязь распорядился подать им свежих коней, переменить копья и щиты, а затем они отъехали и стали друг против друга на двух концах ристалища. Как только герольд подал сигнал, они вскачь понеслись вперед и столкнулись на арене с такой силой, что копья их рассыпались, кони взвились на дыбы, а всадники едва удержались на седлах. На мгновение они остановились, как бы видя бесполезность дальнейшего сопротивления, и Сослан в необычайном волнении воскликнул:

– Я прекращаю бой! Клянусь святым Георгием! Ни один смертный не мог бы выдержать моего удара. Ты – или дьявол, или прославленный Ричард Львиное Сердце! Я признаю твою победу!

Маршал бросил на арену жезл, тем самым кладя конец состязанию, оба они опустили свои мечи, соскочили с коней и устремились друг к другу. Витязь в темной броне поднял свое забрало; то же сделал и Сослан, и они тотчас узнали друг друга.

– Герцог Гвиенский?! – с некоторым разочарованием промолвил Сослан. – А я думал совсем иное.

Я сдержал свое слово. Мы с тобой встретились и испробовали силу друг друга, – весело отозвался мнимый герцог Гвиенский. – Я в долгу перед тобой. Ты с честью выполнил мое поручение, охраняя вход от сарацин, когда мы дрались под Акрой, и попал в плен к Саладину. Единственное удовлетворение, какое могу предложить тебе, – это славу, достойную твоей доблести! Пусть знают все, что ты знаменитый ратоборец, которого не мог одолеть даже сам Ричард Плантагенет, король английский.

– Ричард Плантагенет! Так вот кто был моим противником! – воскликнул Сослан. – Итак, я не ошибся! Ваше величество! Я узнал Вас по первому удару Вашей несокрушимой руки. Такой силы, признаюсь, не было у герцога Гвиенского.

– Не умаляй заслуг герцога Гвиенского, – весело ответил Ричард, весьма довольный похвалой Сослана. – Тогда я был болен и дрался только в полсилы.

– Но зачем Вы скрыли от меня Ваше имя? Если бы я знал, что сражаюсь на стороне Ричарда Плантагенета, силы бы мои удесятерились, – продолжал с той же искренностью Сослан, – и Вы избавили бы меня от многих мучений!

– Не думай, что я обманул тебя, – живо возразил Ричард, – моя мать – Элеонора Гвиенская, и во Франции я называюсь герцогом Гвиенским.

В это время к ним подъехал Филипп, вполне удовлетворенный результатами турнира и торжествовавший при мысли, что Ричард потерпел неудачу. Но Ричард рассыпался в похвалах его ратоборцу, пользуясь случаем показать всем, что напрасно его укоряли в гордости и высокомерии, что он может быть мягким и уступчивым и всегда готов чтить подвиги храбрецов и героев, если даже они в числе его противников. Он громко и не без иронии возгласил:

– Да будет победителем турнира знаменитый защитник Франции, подобно которому у нее еще никогда не было! Трубы, звучите!

И вмиг раздались громовые звуки труб, барабанов, литавр и кларнетов, и как понял Сослан, это была награда, дарованная ему королем английским за услугу, оказанную ему под Акрой.

Ричард велел привести боевого коня в полном вооружении, предоставляя его победителю, и Сослан с удовольствием отметил ценность подарка и выразил свою благодарность Ричарду. Пока короли состязались между собою в великодушии и любезности, Сослан должен был объехать кругом арены и отвечать на приветствия. В это время к ристалищу прискакал всадник и попросил немедленно доложить о нем королю Филиппу. Сослан, пользуясь происшедшим замешательством, решил уклониться от дальнейшего чествования и поскорее скрыться от любопытных взоров. Он отъехал подальше от галерей, заполненных народом, и заметил невдалеке, на холме, чью-то одинокую фигуру, закутанную в плащ, которая при виде его вдруг начала беспокойно двигаться и делать знаки, не то призывая на помощь, не то давая знать о себе.

Сердце у Сослана больно забилось и, забыв о зрителях, нарушая установленный этикет, он помчался к тому месту, где стояла фигура в плаще. Вне себя от волнения, он спрыгнул с коня; человек с криком бросился к нему навстречу и упал к его ногам.

– Мелхиседек! Почему ты один? Где Гагели? Что с ним случилось? – восклицал в нетерпении, радости и испуге Сослан, не веря, что перед ним Мелхиседек, которого он вместе с Гагели считал погибшим. Он поднял его, расцеловал и засыпал вопросами, но Мелхиседек был осторожен. Он успокоил Сослана сообщением, что Гагели жив и невредим, дожидается царевича в Антиохии, и просил отложить их разговор до того времени, когда они останутся одни и не будут привлекать ничьего внимания.

Хотя Сослан и был огорчен, что Гагели не вернулся, но, тем не менее, радостное сознание, что друг его жив и находится в безопасности, окрылило его радостной надеждой на скорое свидание. Он отпустил Мелхиседека, сказав, что скоро вернется, и помчался вниз к ристалищу. Странное зрелище вдруг представилось его глазам. За тот короткий промежуток времени, что он провел с Мелхиседеком, арена вся опустела. Многочисленные рати рыцарей рассеялись, и оба монарха также покинули место недавнего состязания. Как видно, случилось что-то важное и чрезвычайное, что заставило всех забыть про победителей турнира и раньше прекратить празднество. Сослан оказался один посреди обширного пространства, усеянного переломанными копьями, мечами, значками и щитами сражавшихся рыцарей, и, находясь в недоумении, хотел уже повернуть обратно, как увидел всадника, стремительно мчавшегося к нему навстречу. Поравнявшись с ним, Невиль поведал ему о случившемся.

– О, доблестный рыцарь! Совершилось страшное злодеяние! Неустрашимый витязь, многих превосходивший своей храбростью, Конрад, маркиз Монферратский, убит в Тире двумя исмаэлитами, извергами человечества! Страшная весть повергла в ужас и печаль обоих монархов. Они удалились с ристалища, повелев в знак траура отменить Ваше чествование. Наш король, бывший в дружественных отношениях с маркизом, оплакивал его гибель. Страх и трепет владеют всеми умами и сердцами!

Сообщение о гибели Конрада Монферратского ужаснуло и взволновало Сослана. В то же время он испытывал невыразимое облегчение при мысли, что слова Густава о пребывании Гагели в Тире были ложными, и он находится вовсе не в Тире, а укрылся в Антиохии.

Между тем Невиль продолжал:

– Наш августейший монарх Филипп потерял покой и сказал мне несколько минут тому назад: «Я хочу покинуть святую землю, ибо опасаюсь, что меня постигнет здесь та же участь, что и Конрада Монферратского. Старец с горы не замедлит прислать своих слуг, чтобы убить меня».

Сослан выразил ему сожаление по поводу всех происшедших событий и одобрил решение Филиппа покинуть Палестину. Невиль уехал опечаленный, утеряв всякий интерес к знаменитому ратоборцу. Вернувшись домой, Сослан всю ночь провел в беседе с Мелхиседеком, который подробно передал ему о перенесенных ими испытаниях и больше всего о том, как они были в плену у исмаэлитов и как выбрались оттуда. Его рассказ производил особенно сильное впечатление теперь, когда был убит Конрад Монферратский и могущество фанатической секты казалось несокрушимым. Слушая повествование Мелхиседека о франкских рыцарях и о похищении ларца, Сослан находил подтверждение своим догадкам. Он жалел только, что не успел схватить их и тем самым предупредить бегство Рауля и Густава из Акры, о чем слышал от Невиля.

Вслед за этим мысли Сослана опять вернулись к исмаэлитам, к таинственному иверийцу, указавшему им путь в Антиохию, где Гагели мог найти Липарита Орбелиани, и волнение овладело его душой. Смутное ожидание грядущих перемен в жизни заставляло его с одинаковой силой переживать как события прошлых лет, так и счастливые события настоящего, могущие, наконец, соединить его с любимой.

Как и ожидал Сослан, ближайшие дни принесли большие изменения и нарушили установившееся перемирие между франками и Саладином.

Саладин на требование Ричарда немедленно выполнить принятые им на себя обязательства при падении Акры ответил отказом. Он не согласился уплатить 200 тысяч динаров и вернуть древо креста. Ричард, взбешенный его отказом, приказал заколоть перед воротами Акры более двух тысяч пленных мусульман, тем самым бросая дерзкий вызов Саладину.

После этой резни Ричард выступил с войсками из Акры. Филипп, убоявшись обесславить свое достоинство в новой борьбе с сарацинами, также покинул Акру, намереваясь в Тире сесть на корабль и морем вернуться во Францию. Саладин почел поступок Ричарда за дерзкое оскорбление, которое можно было смыть только кровью, и через гонцов велел передать ему:

– Пускай погибнет все наше воинство, нежели мы допустим, чтобы неверные остались в Палестине. Мы возбудим язык мечей и копий, который будет для вас вразумительнее слов!

Перемирие было сорвано, и война началась. Сослан вовсе не желал примыкать к войскам Ричарда и, пока проходы были свободны, в ту же ночь поспешил выехать со своими слугами в Дамаск. Там находился Саладин, выжидая, куда двинется Ричард, чтобы направить против него свои силы. Они быстро приехали в Дамаск, и Сослан без всякого промедления был принят султаном.

– Теперь вижу, что ты один из достойнейших рыцарей, какие не нарушают своей клятвы, а сочетают храбрость с верностью, – приветствовал его благожелательно Саладин, довольный тем, что Сослан не остался в стане крестоносцев и не пожелал сражаться против него вместе с Ричардом. – Мудрому свойственно предвидеть будущее и уклоняться от зла, сберегая свою жизнь для дел, достойных бессмертия, – прибавил он, стремясь показать Сослану, как высоко ценит его поступок, еще больше укрепивший мирные отношения между ним и Иверией.

Сослан был приятно изумлен этим любезным обращением, которое ясно показывало, что Саладин не только помнил о свидании с ним, но и внимательно следил за его пребыванием в Акре. Но удивление его еще больше возросло, когда султан с нескрываемым удовольствием произнес:

– Силу твою ни с чем не сравнить. Хорошо, что ты не дал торжествовать английскому королю. Но еще превосходней, что ты не воспользовался плодами своей победы и не остался с неверными.

– О, царь царей! Вы даровали мне свободу, как же я мог нарушить клятву и оказаться в стане Ваших врагов? – поощренный похвалой Саладина, ответил Сослан. – Никакие почести и награды не могли бы заставить меня вновь повторить совершенную ошибку! Особенно памятуя о древе креста, которое, к моей радости, осталось в Ваших руках, так как Вы не уступили его Ричарду.

Саладин, охотно вступивший в беседу с Сосланом, вдруг замолчал, видимо, чем-то неприятно задетый, и долго был не в состоянии побороть внезапно вспыхнувшее в нем раздражение. Но Сослан, уже привыкший к характеру Саладина, не побоялся его гнева.

– Разрешите мне, царь царей, сказать Вам правду. Кто из смертных может предвидеть, что с ним случится завтра? Вступая в бой с таким противником, как английский король, не предусмотрительней ли будет с Вашей стороны отдать крест в руки союзников, чем подвергать его роковым случайностям войны и понапрасну разжигать ярость Ричарда?! Не утихнет ли его воинское рвение, когда он узнает, что святыни больше нет в Ваших руках и ему не за что сражаться?! Что касается меня, то клянусь именем нашей великой царицы, что, получив от Вас эту святыню, я в тот же час покину Палестину и уеду в Иверию!

Горячие слова Сослана, как он быстро заметил, не вызвали такого же горячего отклика у Саладина, который, выслушав его, хоть и без досады, но и без явного сочувствия, сделался только еще более задумчивым и печальным.

– Тебе известно, как мне ненавистен ваш памятник веры, – промолвил он, наконец, строго и невыразимо грустно. – Я никогда бы не отдал его христианам, если бы недуги не подтачивали мои силы. Боюсь, как бы смерть не настигла меня внезапно и не воспрепятствовала закончить начатое мною дело ради торжества ислама. Поэтому, помня о смерти и зная, что вместе с собою я не унесу в могилу ваш талисман, я решил уступить настояниям императора константинопольского Исаака, оказавшего мне много услуг, и передал древо принцу Мурзуфлу, который вместе с посольством давно уже отбыл в Константинополь… – Он замолк, увидев на лице Сослана выражение ужаса и отчаяния, затем добавил более мягко, с чувством сострадания и сожаления:

– Но дабы этот предмет соблазна не достался в одни руки и не был обращен когда-либо греками против поборников ислама, я отдал императору Исааку часть вашего талисмана, а другую оставил тебе, полагая, что ты сдержишь свое слово и вернешься ко мне, получив достойную награду за верность. Я не хотел, чтобы ты унес с собой обиду и ушел отсюда исполненный скорби и печали. Да пошлет тебе бог радость и исполнение того, чего ты желаешь больше всего в жизни!