Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Они шли медленно и, как показалось Гагели, долго блуждали по всевозможным крутым лестницам и переходам, то спускаясь вниз, то поднимаясь вверх. Наконец, служитель остановился и снял с его глаз повязку. Он не произнес ни слова всю дорогу и теперь тоже безмолвно исчез, предоставляя ему самому разобраться в том, что вдруг раскрылось перед его глазами.

Гагели, перейдя от полной темноты к свету, в первый момент был ослеплен, но, осмотревшись, еле сдержал крик изумления. Он находился среди обширного зала, где, возвышаясь, стояли роскошные позолоченные колонны; высокий свод его был из слоновой кости, а широкие створчатые двери блестели серебром, с вделанными хризолитами и рубинами. По бокам дверей лежали две змеи, одна темная, бронзовая, другая серебряная, и охраняли вход в зал.

В открытые двери виднелся прекрасный сад, где цвели необыкновенные цветы и созревали прекрасные плоды на деревьях; весело журчащие ручьи распространяли приятную прохладу; благоухание роз, тенистые дорожки и беседка влекли к отдыху и забвению, а приятное пение птиц смешивалось с мелодичным звоном струн и создавало настроение беспечной радости и веселья.

Как зачарованный, стоял Гагели и смотрел на роскошный сад, который нельзя было сравнить ни с чем виденным им в его странствиях, на ослепительно сверкавший зал. Он долго не мог понять, то ли он во сне видел это зрелище, то ли это было фантастическое жилище Старца с горы, о котором слагались легенды, потрясающие воображение всех, кто когда-либо соприкасался с исмаэлитами. Великолепие раскрывшейся перед ним панорамы, доносившиеся мелодичные звуки, аромат восточных благовоний до боли кружили ему голову, дурманя сознание и лишая привычной ясности восприятия. Он не понимал, где он, что с ним происходит, и совершенно утратил способность отличать призрачный мир от действительного. Контраст был тем разительней, что волшебное видение явилось вслед за мрачной и удручающей обстановкой башни, не имевшей даже отдаленного сходства с тем, что предстало вдруг перед его глазами.

Посмотрев кругом, он не увидел ни одного живого существа. Зал был пуст и мертв, и только один сад жил своей особой загадочной жизнью и манил к себе невиданными переливами красок и гармоний звуков.

Гагели сделал несколько шагов вперед и оказался в саду, где под сенью деревьев возлежали на ложах опьяненные юноши, а меж них сновали черноокие красавицы, разносившие вино в золотых и серебряных кубках. Незаметно для себя Гагели опустился на мягкое ложе, охваченный приятной дремотой, и жизнь представилась ему в удивительно мягких и упоительных очертаниях. Тщетно старался он вспомнить об оставленном Мелхиседеке, пугать воображение грозными и коварными исмаэлитами, – овладевшая им истома притупила все неприятные чувства и заполнила сознание впечатлениями зыбкими, изменчивыми, постепенно доводившими его до сладкого изнеможения. Прелестные девы развлекали его тихим и нежным пением, угощали вином и призывали к райскому блаженству, если он отречется от всего, чем был связан в своей предыдущей земной жизни. Гагели из последних сил всячески старался противостоять их призывам, больше всего боясь потерять рассудок и в бессознательном состоянии совершить какой-нибудь непоправимый поступок. Неясно он что-то лепетал, восхищаясь обольстительными гуриями, но в то же время память не изменяла ему, и связь между явлениями в его сознании не обрывалась. Он находился в приятном забытьи, когда к нему подошел знакомый служитель, приведший его сюда, и подал кубок с заранее приготовленным напитком.

– Выпей! – прошептал он. – Близится исполнение твоего желания. Будь смел и решителен. Ты будешь иметь свидание с наместником Старца.

Гагели с жадностью выпил прохладительный напиток. Почти в то же мгновение райский сад исчез, гурии и юноши, как облако, растаяли в воздухе, звуки музыки смолкли, наступила полная тишина.

Сознание его затуманилось, он погрузился в глубокий сон.

ГЛАВА II

Гагели очнулся в полутемной комнате с низкими сводами, увешанной всякого рода оружием, мечами, кинжалами, дротиками, саблями и воинскими доспехами. Вначале Гагели показалось, что комната была пуста, он с удивлением осматривался кругом и постепенно в полумраке различил высокого, худого человека преклонных лет, в одежде знатного мусульманина. Старик стоял неподвижно и острым взглядом взирал на свою жертву, с нетерпением ожидая ее пробуждения. Гагели сразу опомнился от одного только сурового вида старика, живо поднялся, поняв, что перед ним стоял наместник Старца, и мысленно приготовился ко всему худшему, что его могло ожидать в плену у исмаэлитов. Теперь ему предстояло вести серьезное объяснение с одним из представителей этой секты, и от этого было в зависимости или их освобождение с Мелхиседеком, или вечное заточение.

Он успел заметить, что приор был одет изысканно, но просто. Темное полукафтанье было опоясано шелковым кушаком без всяких украшений. Но зато на чалме его ярко краснели два рубина в оправе из индийских алмазов, а рукоятка кинжала, висевшего сбоку, переливалась сине-зелеными изумрудами, с огромным яхонтом посредине.

– Объясни мне, что со мною было? Как я попал сюда, что меня ожидает? – смело спросил Гагели, знавший, что с исмаэлитами нечего было стесняться, так как и они не церемонились в обращении и в средствах борьбы со своими противниками.

Дан-эль-Кебир (так назывался приор – наместник Старца с горы) произнес напыщенно и важно:

– Твоя душа, освободившись от земной оболочки, вознеслась в рай и там созерцала блаженство, приготовленное правоверным. Теперь она вновь вернулась в свою телесную оболочку, и ты предстанешь пред земным судьей, которому и отдашь отчет в своих деяниях.

Хотя объяснение Дан-эль-Кебира нисколько не удовлетворило Гагели, и он меньше всего был расположен сейчас внимать бредням о рае, тем не менее он предусмотрительно притворился наивным, восторженным простаком, который принимает слова приора за истину и счастлив, что удостоился наравне с федави наслаждаться райским блаженством. Он с восхищением отозвался о всех виденных им райских красотах, о прелестных чернооких гуриях, о своем желании вечно сохранить их в сердце и тотчас же с удовольствием заметил, что его похвала вызвала улыбку на неподвижном угрюмом лице Дан-эль-Кебира и создала более благоприятные условия для их беседы. Приор благожелательно посмотрел на своего гостя и предложил ему сесть, видимо, располагая беседовать с ним с той непринужденностью и простотой, какая обычно принята у последователей ислама.

– Говори мне правду, – благосклонно начал он, – как, если бы ты присутствовал перед лицом самого пророка. Ты родом из той звездной страны, которая имеет царицей светозарнейшую из звезд, сиянием своим опоясавшую мир, подобно Млечному пути, начиная с Востока и до конца земли. Что привело тебя в эти края, где ты не испытал ничего, кроме великих нужд и плена?

Это витиеватое восхваление царицы Тамары наместником Старца с горы не доставило особенной радости Гагели, так как он слышал, что исмаэлиты были страшней всего для тех, кого они хвалили. Он выказал удивление осведомленности Дан-эль-Кебира и с почтением произнес:

– Если тебе все известно, служитель пророка, кто я и откуда родом, то тебе также должно быть ведомо, что привело меня в Палестину и почему Мурзуфл решил передать меня вам вместе с моим верным слугой Мелхиседеком. Объясни мне эту загадку, дабы я бесплодно не убивал время на ее разрешение!

Самодовольная усмешка на мгновение разгладила застывшие черты Дан-эль-Кебира, выражая удовольствие, испытанное им от замечания Гагели. Он посмотрел на него внимательней и, не торопясь, чтобы сильней поразить Гагели, наконец, ответил:

– Ты не ошибся, достойный ивериец! Нам известно, что ты прибыл с посланником царицы с тайным поручением к Саладину и что под Акрой он попал в плен к нему. Небезызвестно нам также, что вы привезли большое количество золота и драгоценностей для выкупа креста и что султан отказался выполнить просьбу вашей царицы. То, что я сказал тебе, ты и сам хорошо знаешь, но не знаешь, что за сим последовало. Твой господин направился в Акру и был обласкан милостью французского короля Филиппа. На полях Акры готовится турнир, в котором примут участие знаменитейшие воины всего мира, и ваш царевич будет сражаться одним из первых. Но никто не знает, что свершится в этот день. Откроется воля нашего великого начальника Сидна, или, как вы называете его, Старца с горы, и жребий смерти поразит виновного.

Хотя Гагели и слыхал, что исмаэлиты имели опытнейших лазутчиков, которые осведомляли их обо всем, что делалось на свете, но и он не представлял себе, как далеко были раскинуты их сети, как искусно они следили за каждым человеком, особенно, если он мог быть полезен их делу. Он был обрадован неожиданным известием о Сослане, его выступлении на турнире и в то же время был крайне напуган загадочным намеком Дан-эль-Кебира, что воля Старца откроется в день турнира и жребий смерти поразит виновного. К кому относилась эта страшная фраза и кто был намечен исмаэлитами в качестве жертвы – оставалось тайной для Гагели, но он боялся задать лишний вопрос Дан-эль-Кебиру, так как исмаэлиты не позволяли никому из непосвященных проникать в их тайны. Однако слова приора о том, что они привезли с собой много золота, требовали немедленного и самого решительного опровержения, и Гагели тут же приготовил ответ, чтобы лишить Дан-эль-Кебира всякой надежды поживиться их золотом.

– Хорошо, что султан отказался выполнить просьбу царицы, – притворно вздохнул он, – а то бы мой господин оказался перед ним обманщиком. Я вам хочу чистосердечно поведать о том, что постигло меня, когда я пустился на его поиски!

И Гагели рассказал про посольство короля Филиппа, про то, как его обокрали франки, обманным путем отобрав ларец с драгоценностями; вместо свидания с султаном и обещания заплатить выкуп за пленного царевича они предали его Мурзуфлу, а сами скрылись из Дамаска.

Гагели вел свой рассказ с полной искренностью, умолчав только о том, что большая часть золота была схоронена в стане крестоносцев и слуги остались оберегать сокровища вплоть до возвращения царевича. Он пристально следил за тем впечатлением, какое производили слова его, и был удивлен, что Дан-эль-Кебир весьма равнодушно отнесся к сообщению о краже драгоценностей и ничем не проявил своей заинтересованности к ускользнувшей из их рук богатой добыче. Видимо, он был озабочен совсем другим, и Гагели привлекал его внимание не как хранитель ценностей богатейшей царицы на Востоке, а по соображениям более глубоким, касавшимся самих основ их тайного учения. Приор не шевелился, предавшись размышлениям. Наступившее молчание было тем тягостней для Гагели, что он не мог проникнуть в тайные намерения Дан-эль-Кебира и, находясь во власти изощренных врагов, мог каждую минуту ждать от них жестокого приговора. В своей гордости, презирая требования человеческого ума и сердца, исмаэлиты не поддавались ни доводам рассудка, ни жалости и состраданию. Они с упорной последовательностью и свирепостью уничтожали всех тех, кто мешал распространению их господства или выступал открыто против их секты. Дан-эль-Кебир, сумрачный и непроницаемый, с большими черными глазами, горевшими огнем, которые не в состоянии были потушить даже его преклонные годы, заставлял одним своим видом печально и тревожно сжиматься сердце Гагели и не ожидать от судьбы впереди ничего отрадного. Как бы кончив пытку молчанием, приор вдруг выпрямился и с несвойственной ему живостью повернулся к Гагели.

– Ты спрашивал, почему греки предали тебя нам, и просил разгадать эту томящую тебя загадку. Принц Дука, по прозвищу Мурзуфл, хорошо знаком с нашим учением и никогда не препятствовал нам проникать в греческие владения, а мы не утруждали его нашими набегами и кинжалами. Передав тебя нашему братству, он оказывал нам услугу, полагая, что вслед за тобой явится к Старцу и сам посланник царицы, который давно служит предметом нашего внимания. Мурзуфл не мог сам захватить его, не имея достаточно вооруженной силы. Он обращался к нам за помощью, но наш начальник распорядился принять тебя в качестве пленника, надеясь через тебя связаться с вашей гордой царицей. Когда же явится за тобой царевич, то мы условились передать его константинопольскому императору Исааку, если не получим от него того, что нам нужно.

Услышав это откровенное признание, Гагели мысленно благословил судьбу, разлучившую их с Сосланом. Теперь он желал только одного, чтобы весть о его пленении не дошла до царевича и он не ринулся бы по своей горячности к исмаэлитам, где мог найти для себя погибель.

– Никогда еще ни один повелитель не жертвовал своей жизнью ради раба и не пускался из-за него в отчаянное предприятие, – возразил Гагели, – ибо так положено от века, что слуга – для господина, а не господин – для слуги. И напрасно Мурзуфл думал, что посланник царицы отправится на мои поиски. Если ему не удалось получить крест у султана, то он не задержится в Акре и уедет в Иверию.

Говоря так, Гагели хотел лишить Дан-эль-Кебира надежды на прибытие Сослана, чтобы тем самым склонить его к мысли даровать свободу ему и Мелхиседеку. Но Дан-эль-Кебир усмехнулся, угадав его тайные мысли и удивляясь его недальновидности и недогадливости.

– Известно ли тебе, – вдруг спросил он, – что наше учение имеет своих последователей в вашей стране? Многие из ваших князей, хотя и именуют себя христианами, втайне поддерживают отношения с нами. Да будет тебе известно все это!

Горделивое указание Дан-эль-Кебира на то, что в Иверии существуют последователи их секты, только подтвердило давнишние подозрения Гагели, раскрывая перед ним многое непонятное в поведении иверских князей, гордившихся своей распущенностью и вольномыслием.

В то же время сообщение Дан-эль-Кебира бросало свет на занимавшую его мысль о таинственном посланце Иверии, который, наверно, уведомил исмаэлитов о поездке царевича в Палестину и обо всем, что приключилось с ними в дороге. «Это в своем роде лазутчик, – подумал Гагели, – и нет ничего удивительного в том, что приор все знает и поражает новичков своими сведениями обо всем, что делается на свете».

Однако Гагели было нестерпимо признаться, что Дан-эль-Кебир имел основания считать Иверию в числе тех стран, куда он мог простирать свои виды на господство.

– Мне мало известно об этом, – уклонился он от прямого ответа, – у нас одинаково интересуются как парсизмом, так и эллинизмом. Все учения, заносимые к нам с Востока или с Запада, имеют своих приверженцев и свободно распространяются.

– Тем хуже для вас и лучше для нас, – с мрачной иронией возразил Дан-эль-Кебир. – Там, где возникает много учений, там и много заблуждений. Я хотел бы просветить тебя, чтобы ты сделал дело, полезное не только для твоей жизни, но и для твоего отечества. Имей в виду, что даже пророки ставили земные цели выше небесных и имели последователей для того, чтобы утвердить свою власть на земле.

Гагели не промолвил ни слова, желая, чтобы приор высказал свои мысли до конца, и подождав немного, Дан-эль-Кебир с важностью продолжал:

– Царица ваша была бы мудрейшей на земле, если бы приняла наше учение и опиралась на наших последователей. Тогда царство ее процветало бы и не было бы обречено на смуту и кровопролитие. Я предлагаю тебе вступить в наш союз, чтобы, вернувшись на родину, ты предохранил от многих бед свою царицу и приобрел друзей там, где у нее до сей поры были одни враги и противники.

Предложение Дан-эль-Кебира вначале вызвало сильное возмущение у Гагели. Он хотел даже крикнуть надменному исмаэлиту, что напрасно он думает завлечь в свой нечестный союз подданного великой царицы и посеять вражду между ним и царевичем Сосланом, но вслед за вспышкой гнева наступило глубокое раздумье, и он долго не отвечал Дан-эль-Кебиру. Гагели понимал, что его согласие на предложение приора означало одновременно свободу и беспрепятственное возвращение в Иверию. Отказ, напротив, влек за собой заточение, а в случае явного противодействия – неминуемую смерть от рук федави. Он невольно задал себе вопрос: должен ли быть правдивым перед этими изуверами и вместе со своей правдивостью накликать новую беду на Сослана или, прибегнув к обману, спасти царевича и самому выбраться на волю? Пока Сослан находится в Палестине, он в любой момент мог подвергнуться нападению федави и, не будучи предупрежден Гагели, случайно сделаться их жертвой. Обдумав все это и предвидя, сколько несчастья может принести его откровенность и заносчивость перед Дан-эль-Кебиром, Гагели решил действовать с крайней осмотрительностью, не оскорбляя приора и не вызывая его мщения. «Наши князья, – с иронией подумал он, – наверно, вошли в сношения с исмаэлитами с целью избавиться от царевича. Недаром многие из них кичатся вольнодумством, забывая, куда ведет их эта опасная дорога!»

Между тем Дан-эль-Кебир грозным и неотрывным взглядом смотрел на Гагели. Видимо, он уже принял определенное решение и хранил упорное молчание, тем самым наполняя душу Гагели разъедающим страхом и сомнением. Но он не смутился от его взгляда, так как больше всего заботился о Сослане, а не о себе и, продумав все последствия своего поступка, спокойно ответил:

– Не ищу своей пользы, но ищу пользу для нашей державной царицы. Если вы мне укажете путь, ведущий к истине, то я не имею оснований отказаться от лучшего, лишь бы это не заставило отречься от веры.

– Мы никогда не принуждаем отрекаться от веры отцов, одинаково принимаем в наш союз как правоверных, так иудеев и христиан. Ибо, когда придет Махди, наш пророк, тогда всем откроется истина. От тебя пока требуется немного: соблюдать молчание и выполнить наше поручение при дворе царицы. Если ты докажешь свою решимость и желание служить нашему делу, то будешь посвящен в высший разряд и удостоишься больших почестей. Но берегись обмануть нас! Где бы ты ни был, тебя везде найдет кинжал федави и казнит как изменника!

– Ваше дело – верить мне или не верить, отпустить меня или казнить, – не растерявшись от его угрозы, сказал Гагели. – Каждый из нас преследует свою выгоду, и не мне доказывать вам, что иметь эмиссара при дворе иверской царицы – такое выгодное приобретение для вас, что для этого можно выпустить из неволи совершенно безвинного человека. Сидя в башне со своим слугой, я не принесу вам никакой пользы. Выйдя на свободу, я могу служить посредником между вами и вашими последователями в Иверии и отвести от царицы многие неприятности.

Смелость и убежденность Гагели возымели быстрое и сильное действие на приора. Привыкший к рискованным и опасным решениям Дан-эль-Кебир немедленно оценил все практическое значение вовлечения в свой союз такого члена, как Гагели. Он ничем не рисковал, выпуская пленника на свободу, так как в представлении исмаэлитов вообще никакой свободы в мире не существовало, они везде настигали свои жертвы и убивали их. Напротив, выпустив Гагели, приор мог рассчитывать получить в его лице тайного сторонника, который стал бы содействовать усилению их влияния в Иверии.

Поэтому он, не замедлив, ответил:

– Дарую тебе свободу с твоим слугой. Но прежде чем ты выйдешь от нас, я покажу тебе наш замок и немного ознакомлю с нашим учением.

Он вывел его из темного помещения на высокую террасу, откуда открывался прекрасный вид на далекие Ливанские горы. Замок теперь представлялся Гагели совсем в ином освещении, чем когда они подъезжали к нему с Мелхиседеком. Он обратил внимание на непомерную роскошь отделки, на мрамор и камни, украшавшие стены, на монументальную крепость строения; он много дивился тому, как прочно и недоступно было жилище начальника исмаэлитов, владевшего всеми возвышенными местами Сирии и Персии и носившего гордое название – Владыка гор.

Вдруг Гагели заметил внизу цветущую долину, защищенную со всех сторон высокими горами и такими отвесными утесами, что с них нельзя было спуститься в долину, и все приступы к ней были охраняемы высокими крепостными башнями. Дан-эль-Кебир остановился, сделал знак рукой, и Гагели увидел, как из башен выбросились двое часовых в пропасть и разбились насмерть. На лице Гагели отобразился ужас, а приор равнодушно сказал:

– Ваша царица не имеет подобных послушных слуг, какие по одному ее знаку лишали бы себя жизни. Мы же имеем семьдесят тысяч подобных исполнителей нашей воли, какие с жадностью ищут всякой возможности пожертвовать своей земной жизнью, чтобы удостоиться небесного блаженства.

Гагели хотел сказать, что царица по своему человеколюбию и милосердию никогда не потребует подобного самопожертвования от своих слуг, но тут же решил про себя, что ему нечего вразумлять и учить этих изуверов, а надо скорее вырваться из плена.

Между тем Дан-эль-Кебир, не ограничиваясь этим, вызвал двух федави; по его знаку они поразили себя кинжалами в сердце и замертво упали к ногам испуганного Гагели.

Затем приор учтиво распростился с ним, выразив надежду, что их беседа не изгладится из его памяти и он не забудет про свое посещение исмаэлитов. В этой угрюмой иронии, однако, сквозило определенное напоминание о заключении между ними тайного условия, которое должен был выполнить Гагели при своем возвращении на родину.

Дан-эль-Кебир исчез, отдав распоряжение перевести гостей в другое помещение. Гагели оказался в изысканных покоях, убранных богатыми коврами, дорогими тканями.

Еще не оправившись от всех впечатлений, Гагели испытал сильную радость, увидев Мелхиседека, и заключил его в свои объятия. Они долго не верили, что им суждено было не только вновь свидеться друг с другом, но и обсуждать вместе счастливую весть о своем освобождении. Они провели ночь в тревожной, но приятной беседе, говоря чуть слышно по-иверийски, боясь быть подслушанными тем, кто мог бы донести об их разговоре Дан-эль-Кебиру.

– Если вы сейчас направитесь в Акру, то они убьют вас и царевича, – шептал Мелхиседек, когда узнал от Гагели, на каких условиях исмаэлиты обещали ему даровать свободу, – надо скрыться от злодеев, чтобы они не могли найти следов наших и полагали, что вы отправились на родину. Нам следует разойтись: я поеду к царевичу в Акру и расскажу ему обо всем. Вам же надо найти такое место, где бы вы могли спокойно дождаться нашего приезда с царевичем.

Согласившись разъехаться в разные стороны, они в дальнейшей беседе долго искали подходящий монастырь, где лучше всего было бы укрыться от преследований исмаэлитов, но от усталости и изнеможения скоро заснули, так и не найдя укромного и тихого убежища для Гагели.

Последующие дни внесли большое разнообразие и интерес в их пребывание в замке исмаэлитов. К Гагели был приставлен проповедник, в совершенстве изучивший психологию людей, умевший одних склонять к полному самоотречению и самопожертвованию, а в других – разжигать страсть честолюбия и корыстолюбия и обещаниями почестей заманивать в число последователей союза.

Внимательно слушая своего наставника, следя за их методом воздействия на человека, Гагели вскоре выяснил, что исмаэлиты не придерживались определенного вероучения. Смотря по обстоятельствам, они были то мусульманами, то огнепоклонниками, то свободомыслящими, то проповедниками аскетизма, то отрицателями всякого знания, помимо их тайного обучения.

Отклонившись от мусульманства, предавая проклятию как шиитов, так и суннитов, отвергая коран, они проповедовали, что должен прийти настоящий пророк Махди, который возвестит истину. Они ловко играли именем этого несуществующего пророка, которого они представляли иудеям как Мессию, а христианам как ожидаемого Спасителя, который будет судить человечество. Между тем, в тайном учении исмаэлиты разрушали всякую веру и воспитывали глубоких скептиков, которые в своей гордости презирали нравственность, считая религиозные предписания ничем иным, как аллегориями, выполнение которых не имело малейшего значения. Но учение о неверии и полном отрицании нравственных основ жизни было открыто только высшему разряду посвященных, а младшие члены братства призывались к полному самоотречению и слепому повиновению своим руководителям.

Проповедник, не жалея слов, восхвалял силу и мощь их братства, глубокую государственную мудрость Старца с горы, который, сидя в замке, наблюдал за всеми странами и повсюду приобретал множество последователей. Он с гордостью оповестил Гагели, что Моссульский султан был убит федави при выезде из мечети, что один из могущественных калифов, объявивший себя противником Старца, был убит на аудиенции у султана в Багдаде. Видимо, он рассчитывал своими сообщениями внушить страх Гагели и заранее отвратить его даже мысленно от измены.

Однажды ночью к ним кто-то постучался. Мелхиседек с испугом открыл дверь и увидел того самого служителя, который сопровождал Гагели к Дан-эль-Кебиру.

– Что ты хочешь от нас? – спросил Мелхиседек, – но служитель бросился к ногам Гагели.

– Завтра утром вас выпустят на свободу, – тихо пролепетал он, – и вы покинете навсегда это ужасное обиталище! Выслушайте меня, если не желаете моей гибели!

Гагели велел ему сесть и, приняв все меры предосторожности, вступил с ним в беседу.

– Мне было велено следить за вами, и я уверил начальника в вашей полной готовности служить союзу, – начал он по-иверийски, дрожа от волнения и боязни за свое рискованное признание. – Умоляю вас, не выдавайте меня приору! От вас зависит моя жизнь или смерть!

Он передохнул и, несколько успокоившись, тихо продолжал:

– Бойтесь навлекать на себя подозрение! Не оставайтесь в Палестине, где всюду рыщут их последователи и никому не дают покоя.

И он рассказал, как исмаэлиты похищали неопытных людей, обольщали их всякими посулами и соблазнами, затем спаивали наркотическим напитком, известным под названием гашиш. В одурманенном состоянии их переносили в роскошный сад, устроенный в долине, где они предавались самым разнообразным и утонченным наслаждениям, какие только можно представить себе, будучи на земле. Очнувшись от опьянения, одурманенные юноши полагали, что они побывали в раю, и с радостью бросались выполнять самые опасные, грозившие смертью поручения, воодушевленные обманчивой надеждой на вечное блаженство.

– То же самое они хотели сделать с вами, – закончил он свое повествование. – Мне было поручено опоить вас гашишем, но я вам дал четверть того, что полагалось, и вы сохранили присутствие духа, ясный рассудок для беседы с приором. Хитрость моя осталась необнаруженной. Теперь моя жизнь в ваших руках, от вас я жду своего спасения!

– Скажи нам, кто ты и чем мы можем помочь тебе? – спросил Гагели, проникаясь невольным сочувствием к несчастному соотечественнику.

– Я не могу открыть вам своего имени, так как связан смертной клятвой, которую не могу нарушить, пока нахожусь в их обиталище. Если вы желаете мне добра, то не пытайтесь узнать, кто я такой. Бог помог мне сохранить неповрежденным мой разум и послал мне избавителей в вашем лице, если вы не откажетесь исполнить мою просьбу.

– Говори, в чем ты нуждаешься, и мы исполним твою просьбу, если исполнение ее окажется в силах человеческих, – ответил Гагели и с любопытством, смешанным с удивлением, всматривался в измученное лицо служителя ярко блестевшими темными глазами, выражавшими крайнюю степень решимости и отчаяния.

Он наклонился к Гагели и сказал совсем тихо, так что Мелхиседек, сидевший рядом, еле расслышал его слова:

– На Черной горе, близ Антиохии, есть иверский монастырь во имя Богородицы. Там скрывается князь Липарит Орбелиани, который бежал из Иверии от царского гнева. Найдите его и поведайте ему обо всем, что видели и слышали от меня. От него вы узнаете, кто я такой, почему меня постигла эта ужасная участь. Он один может спасти меня и вырвать из сего страшного плена! Исполните мою просьбу и примите от меня вечную благодарность!

Он низко поклонился им и мгновенно исчез, видимо, боясь затягивать опасное свидание, которое могло грозить всем самыми печальными и неотвратимыми последствиями.

– Кто мог предвидеть, что здесь, в недрах этой страшной секты, мы найдем следы Липарита Орбелиани? – воскликнул Гагели, едва придя в себя от неожиданного сообщения, сделанного иверийцем. – Клянусь святым Георгием, само провидение сжалилось над нами и ведет нас к раскрытию истины, долгие годы сокрытой от всех во мраке лжи и неведения!

– Бог, как видно, указывает Вам путь и место, где Вы можете спокойно ждать нашего возвращения с царевичем, – поучительно прибавил Мелхиседек, сильно обрадованный и удивленный благополучным разрешением вопроса, над которым они долго и мучительно думали. – Неоднократно я бывал в монастыре с дарами и золотом от нашей милостивой царицы. Хорошо знаю место и тамошних людей, и они Вас укроют на случай беды.

Они провели остаток ночи без сна, с волнением ожидая рассвета, который должен был принести им желанную свободу и надежду на скорое свидание с Сосланом. Гагели весь был охвачен страстным нетерпением скорей ехать в Антиохию, чтобы найти Орбелиани и от него что-либо узнать о судьбе погибшего царевича Демны. Мелхиседек же не мог оторваться мыслью от дьявольской секты, которая хитростью и соблазнами завлекала и губила людей, превращая их в убийц и насильников.

Было еще совсем темно, когда к ним тайно проник ивериец и сообщил:

– Сегодня ночью к приору прибыл гонец от Мурзуфла. Насколько я выяснил, это наш соотечественник. Нельзя ждать от него ничего доброго. Бог да сохранит вас! – он, как всегда, неслышно исчез, повергнув Гагели с Мелхиседеком в невыразимое беспокойство.

На утренней заре они покинули неприступный замок, снабженные отличными конями, вооружением и подарками, в сопровождении двух федави, которые должны были проводить их до Триполи, откуда легче всего можно было уехать из Палестины. В Триполи, освободившись, наконец, от молчаливых, но неотступных наблюдателей, Гагели сел на первый же отходящий корабль и отплыл в Антиохию, а Мелхиседек в тот же вечер на одном из франкских судов направился в Акру, где надеялся найти царевича со слугами.