Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

– В сегодняшний день, когда Вы венчаны на царство и стали царем Иверии, у меня не может быть от Вас ничего тайного, – с величавым достоинством промолвила Тамара. – Вы обещали мне помочь в поисках царевича Сослана и изъявили желание сразиться с его врагами. Возвещаю Вам свою радость! Царевич жив и больше ни в чьей помощи не нуждается. Вот письмо от него, которое не должно быть от Вас скрыто! – и, к изумлению Русудан, она с доверием протянула ему письмо Давида.

Юрий побледнел, с сердцем, дрогнувшим от испуга и волнения, прочитал нежное послание Сослана и долго не мог оторваться от последних слов: «Твой верный витязь никогда не погибнет, если ты ему не изменишь. Помни свою клятву и жди моего возвращения», – слова, которые должны были лишить его всякой надежды когда-либо получить любовь царицы и заранее предупреждавшие его, что он должен уступить престол Сослану по его возвращении. Только временно, как бы в насмешку, он был коронован на царство. Эти слова делали его положение столь нестерпимым и фальшивым, а самого его такой жалкой игрушкой, нужной только лишь для достижения определенных целей, что он не мог подавить оскорбленного самолюбия, не мог примириться с унижением и не мог прикрыть свое бешенство почтительным ответом, выражавшим сочувствие радости царицы.

Он еле удержался, чтобы не смять и не бросить на пол письмо Сослана, резким движением передал его царице и гордо произнес:

– Мне дана церковью власть царствовать над Иверией. Законы церкви навечно соединили нас, Вы должны мне повиноваться как мужу и царю Иверии.

Он круто повернулся и вышел из покоев, как бы прекращая навсегда все разговоры о Сослане и его правах на престол, будучи вполне уверен, что поступил так, как подобало сыну великого князя Андрея Боголюбского, который привык управлять единодержавно и не признавал ничьей воли, кроме своей.

Эта резкая выходка вызвала у царицы и у Русудан разные чувства. Русудан была недовольна поведением Тамары, слишком явно и открыто выражавшей свою любовь к Сослану. Втайне она сочувствовала Юрию и испытывала к нему жалость, предвидя, что он обречен на долгие мучения и унижения не только из-за любви к Тамаре, но из-за того высокого положения, в какое поставила его судьба, не подарив ему за это ничего, кроме несчастья. Но вслух она не высказала ничего, не желая огорчать Тамару в этот радостный момент, когда она получила письмо от Сослана. Тамара, напротив, была возмущена и разгневана поступком князя, который пренебрег ее доверием и дружеским расположением и, вопреки рассудку и здравому смыслу, бросился в пучину страстей, бессмысленных надежд и признаний. Но она поняла, что Юрий больше не пойдет ни на какие уступки и сговоры, а предъявит свои права, пользуясь властью, данной ему церковью.

Вместо мира, спокойствия и радостного ожидания возвращения Давида ей предстояла впереди ожесточенная борьба с человеком, облеченным царской властью и обезумевшим от несчастной любви к ней. Тамара поднялась и лицо ее изменилось.

– Да будет тебе ведомо! – обратившись к Русудан с непреклонной решимостью, сказала она. – Перед людьми я наречена быть женой русского князя, но перед богом я никогда не стану его женой, хотя бы мне пришлось броситься со скалы или заколоть себя. Я никогда не нарушу своей клятвы Давиду!

– О, горе нам! – в ужасе воскликнула Русудан. – Кто предотвратит несчастье, грозящее нашему дому! Будь милостива! Не обрекай нас на гибель!

Тамара взглянула на тетку и с особенным выражением в голосе промолвила:

– Этот государь причинит много огорчения тем, кто его избрал. Он явится орудием правосудия и мстителем нашим врагам. Предоставим ему делать свое дело и не будем предаваться унынию. Я не была бы достойна имени царицы, если бы не умела презирать опасность и очищать отечество от непокорных и вероломных!

Она ушла, оставив Русудан в полном отчаянии.

Между тем Юрий вошел в зал с таким бледным и искаженным лицом, что Абуласан испугался.

– Что случилось с нашим царем? – шепнул он Микелю. – Какие он получил вести, что сразу потерял спокойствие? Почему скрылась царица? Нет ли каких сообщений от Исаака?

Юрий подошел к патриарху и попросил разрешения на некоторое время удалиться, сославшись на внезапное недомогание, не позволявшее ему больше принимать участие в пиршестве.

Абуласан проводил его из зала. Когда они оказались одни в пустых покоях, Юрий вдруг остановился и грозно обратился к Абуласану:

– Кто принудил вас играть столь недостойную игру? Почему прибегли вы к постыдной лжи? Разве вы не знали, что царевич Сослан жив и находится вне опасности? За эту ложь вы понесете жестокое наказание! – и, не дождавшись ответа от Абуласана, он быстрой и гневной походкой удалился.

Напуганный его словами, Абуласан поспешил к Микелю и кратко сообщил ему, что Сослан спасся от Исаака, а новый царь грозит им наказанием за ложное сообщение.

– Теперь я вижу, что бог лишил тебя разума! – произнес патриарх, испытывая раздвоенное чувство: удовлетворения и радости оттого, что Сослан уцелел и сможет поехать за древом креста в Палестину, и неудовольствия и страха от выходки Юрия, который в первый же день воцарения проявил свой непослушный характер и мог в будущем причинить им большие неприятности.

Свадебный пир кончился, гости разошлись. Микель, покинутый друзьями и приверженцами, выходил один из дворца в страшном раздумье. С одной стороны, пред ним вставала исполинская фигура Сослана, который победителем возвращается в Иверию, с другой – на него грозно смотрел новый царь, введенный ими в заблуждение, который мог жестоко расправиться с ними и подчинить непокорных князей своей власти.

ГЛАВА II

Отбиваясь от стражи Исаака, Сослан прокладывал себе путь мечом, за ним неотступно следовал Гагели. Он видел, как начальник охраны старался остановить бегущих, но греки, напуганные богатырской силой Сослана, пришли в такое смятение, что мчались без оглядки подальше от опасного места.

Сослан и Гагели остались одни. В наступившей темноте при слабом мерцании звезд они долго блуждали в глухих переулках и никак не могли определить, куда они двигались. Поэтому шли очень медленно, приглядываясь ко всему, боясь заблудиться и опасаясь встретиться со своими противниками.

Вдруг раздался глухой крик. Гагели, шедший впереди, исчез из вида. Ошеломленный Сослан остановился и увидел перед собой глубокий ров, зиявший в темноте, как пропасть, куда, очевидно, свалился Гагели, не успев предупредить своего спутника об опасности. Он громко окликнул его, но не получил ответа и поспешно начал спускаться вниз, придерживаясь за кустарники, чтобы самому уберечься от падения. Из глубины пропасти донесся тихий голос Гагели:

– Осторожней! Держитесь левее! Наверно, я сломал себе ногу.

Ров оказался таким обрывистым и глубоким, что внизу не было ничего видно, и Сослан спускался ощупью, со страхом думая о том, в каком положении он найдет Гагели. Когда, наконец, Сослан ступил ногой на ровное место, по голосу он нашел Гагели, тот беспомощно лежал внизу, не издавая жалоб и стонов, чтобы не выдать их пребывание в яме.

Радуясь, что они опять вместе, они сидели в этой мрачной пропасти, обнявшись, как родные братья, ободряя друг друга и ища путей к своему спасению.

– Нельзя падать духом, – говорил Сослан. – То, что предопределено, обязательно должно совершиться. Теперь, когда случилась такая беда с тобой, мы должны изменить свое решение и искать спасение не в бегстве, а в каком-нибудь тайном убежище, где можно меньше всего навлечь на себя подозрений. Я уверен, что после сегодняшней схватки Мурзуфл предпочтет взять нас хитростью, а не силой. Закроет все ворота и поставит стражу у пристани.

– Мурзуфл, наверное, будет искать нас в предместьях, полагая, что будем избегать людных мест, и направит свое внимание на загородные монастыри, – сказал Гагели. – Нам же придется укрыться в самом городе и поискать ближайший монастырь, так как по всему видно, я буду скоро в состоянии двигаться.

Гагели был удручен сознанием, что лишился подвижности в такой важный и решительный момент, когда быстрота движений обеспечила бы успех в спасении. Он упрекал себя за неосторожность, боясь, что сделался помехой Сослану. Угадывая его мысли, Давид произнес с укоризной:

– Неужели ты думаешь, что у меня не хватит силы пронести тебя на руках до того убежища, где мы укроемся? Будь уверен, как только мы достигнем безопасного места, мы излечим твою ногу, потерпи немного, дабы преодолеть последнее препятствие!

– Клянусь святым Георгием! Я готов не только терпеть, но потерять ногу, лишь бы не быть Вам в тягость, – воскликнул Гагели. – Если бы наши враги знали, в какую беду мы попали, они бы не выпустили нас живыми из этой ловушки!

Гагели еще не успел закончить своей речи, как вдруг вблизи послышался шорох, затем чьи-то тихие, осторожные шаги, и почти над самой ямой они увидели, как кто-то зажег фонарь, очевидно, чтобы лучше разглядеть, что делалось внизу, во тьме.

– Мы пропали! Видно, нашли нас, – прошептал в ужасе Гагели, думая, что они открыты начальником стражи. Забыв о ноге, он вскочил и невольно застонал от боли, но Сослан ничуть не смутился. После всего пережитого днем ничто больше ему не казалось страшным, он сказал Гагели:

– Успокойся! Какой бы это ни был враг, живым отсюда не уйдет, – и стал ощупью подниматься наверх, цепляясь за выступы и кустики.

– Простите, я напугал вас, – прошептал наверху человек с фонарем, – я пришел за вами.

– Кто ты такой? – спросил Сослан и при слабом свете фонаря едва разглядел участливое простое лицо.

– Меня послал Мелхиседек искать вас. Он целый день искал, но не нашел. Я живу здесь поблизости, хорошо знаю все закоулки. Пойдемте, мы вас укроем!

Как только он упомянул о Мелхиседеке, Сослан очень обрадовался и успокоился. Верный слуга, оказывается, не забыл про них и, находясь в трудных обстоятельствах, поспешил им на помощь.

Вместе они вытащили Гагели из ямы и направились к жилищу неожиданного покровителя. Шли они в темноте, Сослан бережно нес Гагели на руках. По дороге они узнали, что человек, отыскавший их, был грузчиком во Влахернской гавани, но жил близко от Золотого Рога, в укромной и безопасной местности. Звали его Петр Драча, но среди грузчиков он слыл под кличкой «Питер», был дальним родственником Арчила, который перед отъездом сообщил о нем Мелхиседеку.

Получив все эти сведения, Сослан и Гагели уже спокойно вошли в бедный домик Петра на берегу залива, где их ждал Мелхиседек со слугами.

От неожиданности Мелхиседек долго не мог прийти в себя, плакал, смеялся и сокрушался о сломанной ноге Гагели, рассказывал о всех ужасах, пережитых им, когда он узнал о побоище возле базара между греками и иверийскими рыцарями.

Пока готовился скромный ужин, Мелхиседек растер маслом ногу Гагели, выправил ее, затем крепко перевязал, боль утихла.

За столом, когда они уже вместе сидели и закусывали, Мелхиседек произнес с чувством искренней радости:

– Как мне благодарить господа за такое счастье! Не чаял, не гадал я видеть вас в живых и на свободе!

Питер, сжав свои крепкие мозолистые руки, добавил:

– Теперь уж мы не дадим вас в обиду. Здесь безопасно!

Мелхиседек сообщил, что поблизости он увидел какой-то монастырь с крепостными стенами и уверен, что там можно укрыться.

– Никогда я не чувствовал себя так хорошо, спокойно, как в этой хижине. Я вижу, что нет сердца добрее и благороднее, чем у бедняка. Поистине, как мало нужно человеку, чтобы быть довольным! – воскликнул Гагели, протягивая больную ногу на жесткой скамье.

Между тем Питер рассказал Сослану о хищениях, совершаемых его начальством.

– Нашим правителям никогда не хватает денег, – жаловался он, – что они делают – страшно смотреть! К Константинополю подходят неприятельские суда, и вместо того, чтобы строить корабли, они, как воры, распродали корабельный лес, паруса, канаты, гвозди, якоря и промотали за бесценок последние суда. Да что говорить! Начиная сверху, все воруют и распродают должности, как овощи на рынке!

Возмущение Питера было тем понятней Сослану, что он сам являлся в известной степени жертвой беспорядочного управления и должен был скрываться, как преступник, от ненависти Исаака.

Продрогшие и утомленные Сослан и Гагели задремали, возле них сидел Мелхиседек, а Питер всю ночь не спал, беспрестанно выглядывал на улицу и разбудил их, как только бледная полоска зари, чуть розовея, окрасила небо.

– Вставайте! Заря занимается! Как бы не опоздать! – озабоченно произнес он, – надо идти, пока кругом тихо.

Сослан щедро одарил его и вышел на улицу, оставив слуг на попечении гостеприимного Питера.

Едва они успели пройти небольшое расстояние, как вдруг к несказанной радости Сослана и Гагели перед ними показался высоко на холме красивый монастырь. С каждой минутой он становился все ясней и грандиозней, отчетливо выделяясь в прозрачной глубине предутреннего неба. Сослан и Гагели некоторое время в безмолвии смотрели на монастырь, который так кстати явился на их пути.

– Зачем нам искать себе убежище, когда оно находится у нас перед глазами? – радостно промолвил Сослан. – Надо узнать, чей это монастырь. Я уверен, что там можно пробыть некоторое время, пока мы решим, что нам делать дальше.

– Вы правы, – подтвердил Гагели, – ни в коем случае медлить нельзя. Пока совсем не рассвело и нас не увидели.

Сослан, осмотревшись кругом, увидел узенькую дорожку, ведущую к монастырю, и стал подниматься в гору. Он был полон нетерпеливого желания скорей подняться наверх и узнать, в какую часть города они попали, что это за монастырь и можно ли в нем укрыться.

– Не говорил я тебе, что судьба посылает нам избавление! – воскликнул Сослан, когда они поднялись на холм, где стоял монастырь, и увидели знакомые приморские стены вдоль Золотого Рога и древнюю дорогу, проложенную еще во времена императора Валентина. – Ведь это же Пантакратор! Монастырь, построенный Комненами! Здесь укрывались внуки Андроника и похоронены последние Комнены. Как мне помнится, монастырь находится в опале и содержится на средства нашей царицы. Здесь мы найдем приют, нас не выдадут Исааку.

Я вам говорил, что монастырь подходящий, – подтвердил Мелхиседек, – лучше не надо… Идемте!

Не раздумывая, они направились к монастырским воротам, разбудили привратника, дали ему денег и потребовали, чтобы он немедленно провел их к настоятелю по очень важному делу.

Настоятель, по имени Никифор, человек книжный и весьма толковый, несмотря на ранний утренний час, любезно принял их. Узнав, что Сослан является послом царицы Тамары и подвергся преследованиям со стороны Исаака, которого настоятель ненавидел за совершение насильственного переворота и свержение династии Комненов, он поклялся так укрыть их, чтобы никакие хитроумные лазутчики не нашли Сослана и его спутников в тайных помещениях монастыря.

Пантакратор, как и все византийские монастыри того времени, имел несколько дворов, соединенных между собою переходами. Он был заполнен пристройками и садиками и, благодаря тому, что стоял над обрывом, мог служить прекрасной крепостью, где легко было обороняться в случае нападения. Помимо того, Пантакратор имел еще то удобство, что он был скрыт за холмами (его не было видно из города) и открывался только с моря, так что преследователи не догадались бы искать здесь иверийцев, если бы даже и вели поиски во всех частях Константинополя. Настоятель Никифор предоставил им помещение в глубине монастыря, совершенно уединенное, с отдельным садом и выходом, с подземельем, никому неизвестным, наполненным саркофагами и мраморными изваяниями. Здесь началась отшельническая жизнь Сослана, так как Гагели из-за сломанной ноги временно поместили в келье Никифора. К нему был приглашен для лечения старый лекарь, умевший искусно сращивать кости при переломах и обязавшийся в короткий срок поставить на ноги своего пациента. Для соблюдения тайны Сослан не посещал церковь и совсем не соприкасался с монахами, так что никто из них не мог бы даже случайно разгласить о его пребывании в Пантакраторе.

Благодаря принятым предосторожностям, жизнь Сослана протекала спокойно. Он увлекся чтением книг, а по вечерам вел долгие беседы с Никифором об истории прошедших веков, о познании духов обществ и, главное, о причинах падения и гибели великих империй.

Находясь в бездействии, отрезанный от общения с внешним миром Сослан поручил Мелхиседеку собирать для них новости и подыскать подходящего человека для посылки в Иверию.

Мелхиседек успел за это время вместе с другими слугами перенести вещи в монастырь, он ежедневно бывал на пристани, следя внимательно за всеми кораблями, приходившими и уходившими из Константинополя.

– Не могу понять, – говорил Сослан Никифору, – что привело Византию к такой катастрофе. Лет десять тому назад я учился в Константинополе, здесь процветали наука и искусство. Ничто не предвещало такой страшной смуты, какую я вижу сейчас.

– Многие тому есть причины, – задумчиво отвечал Никифор. – Прежде всего, народ возбужден полным пренебрежением правительства к его интересам и угрозой порабощения со стороны латинян, но самое главное, – Никифор глубоко вздохнул, – это наша вина. В наиболее грозные моменты своей жизни народ находил опору в духовенстве, особенно в монастырях, а сейчас он лишился и этой опоры. Ни среди высшего духовенства, ни среди монашества нет такой силы, которая встала бы перед царем на защиту народных интересов и проявила бы истинную любовь к отечеству! Нет никого, кто решился бы смело сказать правду, указать путь к спасению!

– А разве Исаак или Мурзуфл эту правду послушают, – возражал Сослан, – для них важно не благо народа, а только свои выгоды и честолюбие.

– Но это важно для нас. Мы должны скорбеть, что перестали быть опорой для народа, – признался Никифор. – Вместо того, чтобы поднимать нравственный уровень общества, заниматься вопросами спасения души, наши настоятели начинают философствовать о том, какой виноград дает лучшее вино, как братии собирать больше доходов, рассуждают о маслинах, фигах и прочих житейских вещах… Наш монастырь гонимый, живем мы строго и не допускаем лихоимства, а что делается кругом, хорошо сказано одним умным архиереем: «Неприятельский набег не так пагубен для населения, как соседство святых отцов, которые больше радеют о накоплении земных сокровищ, чем о приобретении добродетели».

Слушая Никифора, Сослан не переставал думать о предстоящем путешествии к Саладину. Теперь свидание с султаном представлялось ему еще более трудным и важным делом, чем раньше. Злополучное положение Византии вновь напоминало ему о родной Иверии, укрепляло в намерении воинскими подвигами прославить и спасти как от внешних, так и от внутренних бурь и потрясений свое отечество.

Каждый день Мелхиседек бывал на базаре, собирал все новости, затем шел к Питеру, беседовал с ним и поздно вечером окольными путями возвращался в монастырь, пробираясь через потайной ход к царевичу.

Однажды, проходя возле Вуколеонского дворца, служившего тюрьмой для важнейших государственных лиц, Мелхиседек заметил, что туда направлялся Мурзуфл с каким-то почтенным сановником и весьма оживленно обсуждал с ним последние события, происшедшие в Константинополе. Занятые разговором, они не обратили внимание на Мелхиседека и несколько задержались возле портика.

– Ужас овладел Исааком, – говорил Мурзуфл, – когда вчера пришло известие, что наши войска разбиты и крестоносцы вступают в столицу. Исаак от страха потерял голову. Теперь он величает Фридриха победоноснейшим императором и готовит ему великолепные дары. Свою дочь Ирину он решил выдать замуж за Филиппа Швабского, лишь бы заслужить милость у немцев.

– Мрачные времена! – со вздохом произнес его собеседник, видимо, не доверявший Мурзуфлу. – Как сказано у древних: «Не бойся открытого моря, но берегись скал и камней у берега». Напали ли вы на след того иверийского посла, поразившего нас силой и отвагой?

– К сожалению, пока не нашли следов, хотя всюду расставлены наши лазутчики, – ответил Мурзуфл. – Все равно он не выйдет из Константинополя. Везде отданы приказы задержать его и немедленно представить Мурзуфлу. В случае сопротивления с ним церемониться не будут, так как он опасен для империи.

На этом они прекратили беседу и ушли во дворец, а Мелхиседек, как обычно, направился на базар, оттуда к Питеру, благодаря судьбу за то, что подслушал важный разговор и узнал о намерениях Мурзуфла. Теперь он стал еще осторожнее, решив вести неусыпное наблюдение за монастырем. Он выдавал себя за грека, что ему хорошо удавалось, так как бывал раньше в Константинополе и умел объясняться по-гречески.

Идя по улицам, Мелхиседек заметил, что город был весь заполнен иноземными войсками; стоял шум, какой всегда бывает при входе победителей в завоеванные области. Франки держались с нетерпением, высокомерием, одним своим видом раздражая население. Греки враждебно стояли возле своих домов, одни из них сохраняли угрюмое молчание, другие выкрикивали ругательства, а иные злобно смотрели на проходивших воинов, грозя им проклятием всевышнего.

На углу площади Капитолия Мелхиседек встретил воина, который издавал жалобные стоны, взывал о помощи. Мелхиседек заинтересовался его участью и выяснил, что он был фракиец. Вначале он сражался с греками против немцев, затем немцы принудили его драться против греков. Семья его попала в плен к крестоносцам, которые требовали от него большого выкупа, полагая, что он грек, а греков они ненавидели и разоряли, не давая никому пощады. Он умолял, чтобы его продали в рабство к какому-нибудь знатному рыцарю и отправили в Палестину, где он надеялся опять завоевать себе свободу и заработать деньги.

– Слыхал ли ты про Иверию? – спросил его Мелхиседек, – и не хочешь ли вместо Палестины поехать туда с одним важным поручением и получить столько денег, что тебе хватит не только выкупить семью, но и прожить остальную жизнь в довольстве и изобилии?

– Как мне не знать Иверию? – неожиданно по-иверийски ответил фракиец. Я – каменщик, объездил немало стран и нигде не получал такой хорошей платы, как в Иверии. Я был в Питаретах на постройке монастыря и имею оттуда много, заказов, но, когда нагрянула война, пришлось надеть латы и вместо молота взять в руки меч. Какое бы важное поручение вы мне ни дали, я выполню его в точности.

Обрадованный Мелхиседек уговорился с ним встретиться на следующий день на базаре: обещал принести необходимую сумму денег для выкупа семьи и строго прибавил:

– Помни, будешь болтать, лишишься головы, ибо ни немцы, ни греки тебя не помилуют. Погубишь себя и семью!

– Давно ли я положил себе за правило не давать волю своему языку, – ответил фракиец, – а в такое время, когда у зверей нет такой злобы, как у людей, готовых поесть друг друга, я скорей вырву себе язык, чем вымолвлю лишнее слово. Довольно и той беды, из какой вы хотите меня вызволить.

Они расстались, довольные друг другом; и Мелхиседек направился прямо в монастырь, стремясь как можно скорей принести радостные вести своему господину. Невольные отшельники, выслушав его рассказ о встрече с Мурзуфлом, об ожидаемом приходе союзных армий и, главное, о фракийце, обрадовались, получив, наконец, достоверные сведения, что они не открыты и Мурзуфл не имеет никакого представления о том, где они находятся.

На следующий день Мелхиседек встретился с фракийцем на базаре, вручил ему письмо, дал денег на дорогу и на выкуп. Остальное вознаграждение фракиец должен был получить в Иверии, при том условии, если сохранит в пути полное молчание и сделает все так, как объяснил ему Мелхиседек.

Фракиец поклялся, что оправдает доверие своего избавителя, и они дружески расстались, не зная, придется ли им когда-нибудь свидеться в будущем.

Между тем Гагели поправился, перешел в келью к Сослану, хоть и хромал, но был в состоянии двинуться в путь. Помня о поручении царицы, он тщательно расспросил Никифора о Липарите Орбелиани и был огорчен, узнав, что в ближних греческих монастырях его не было и о нем в Византии ничего не слыхали.

– Такие люди, – прибавил Никифор, – по монастырям не укрываются. Ищите его либо у иконийского султана, либо в киликийской армии у царя Льва. Если о нем до сей поры нигде ничего не слышно, надо полагать, что его в живых нет.

Никифор, подобно Мелхиседеку, с предосторожностями выходил в город, чтобы узнавать политические и военные новости, о событиях, происходивших как на Востоке, так и на Западе.

– Дорогие братья! – сообщил он им однажды вечером. – В Палестине началась осада приморской крепости Акры, или Аккона. Туда направлены все силы крестоносцев, слышно, что к Акре отплыл Филипп-Август, король французский, и Ричард Львиное Сердце, король английский. Там же, под Акрой, находится и сам знаменитый Саладин, объединивший под своими знаменами всех последователей ислама! Вот где, наконец, решится вопрос на многие века: победит ислам или христианство!? Кто разгадает тайну судеб божьих?

Это сообщение сразу определило направление дальнейшего пути Сослана и прекратило его колебания.

– Плывем и мы в Акру! – сказал он.

Настоятель посоветовал завязать сношения с капитаном какого-нибудь иноземного корабля через Питера, чтобы он устроил им тайный отъезд в Палестину.

Гагели одобрил предложение настоятеля.

– Питер целый день работает на пристани, выгружая товар. Кому, как не ему, поручить это дело? Он договорится с капитаном обо всем и выручит нас. Наконец, мы отправимся в Палестину!

– Не обольщайте себя надеждой, что Палестина – та же обетованная земля, какой она была во времена царей Давида и Соломона, – со вздохом сказал Никифор. – Над ней как будто тяготеет вечное проклятие. Хотя народы всего мира поднялись на защиту Иерусалима, им не освободить святой земли. Разве вы не слыхали, что там действует страшная секта исмаэлитов, союз тайных убийц, и вождь их, так называемый Старец с горы, сидит в своем неприступном замке на Ливане. Ни одна жертва, намеченная им, не избежала своей ужасной участи.

Гагели тотчас же припомнил слова Тамары при прощании, чтобы они боялись страшной секты тайных убийц, и переглянулся с Сосланом, как бы говоря ему: «Если этот Старец с горы узнает, что мы едем с золотом к Саладину, то нас ожидает не меньшее зло, чем здесь от Исаака. А без золота с чем мы явимся к Саладину?»

Сослан понял это немое предупреждение.

– Исмаэлиты тем и ужасны, что они действуют тайно и беспощадно, – продолжал Никифор. – Эти отколовшиеся от мусульманства приверженцы Магомета отличаются страшным изуверством. Они готовы на какое угодно лицемерие, переодеваются монахами, воинами, дервишами, кем угодно; принимают, если нужно, христианскую веру, и все это делают для того, чтобы всюду установить свое господство и приобрести себе последователей. Кто бы ни выступал против них – калифи, эмиры, султаны, все падают под их ударами. Они никому не дают пощады. Эти тайные убийцы наполнили ужасом весь Восток! К этому надо прибавить, что и христианские государи, к сожалению, не брезгают прибегать к их услугам и с их помощью расправляются со своими врагами.

– Вы повергли нас в изумление, – признался Гагели, – у нас в Иверии много говорят про исмаэлитов, но все считают их поклонниками огня, света и солнца. Некоторые даже увлекаются их учением.

– Тем хуже для вас, – ответил Никифор, – эта секта шиитов хранит в глубочайшей тайне свое учение, никто не знает, кому они служат: сатане или Магомету. Но известно, что они разрушают всякую веру в нравственность и действуют страшными средствами. Берегитесь их, если они встретятся вам в Палестине!

– Не будем унывать! Я твердо надеюсь, что эти злодеи пожалеют хромого рыцаря и оставят нас в покое.

Гагели хотел шуткой сгладить неприятное впечатление от разговора, но, оставшись наедине с Сосланом, он сказал:

– Не так, видно, просто пробраться к Саладину, когда Палестина полна разбойников и изуверов. К сожалению, со своей хромой ногой я больше буду Вам в тягость, чем в помощь.

Сослан успокоил Гагели, оказав, что сил у него хватит на двоих и что нуждается он сейчас не столько в физической помощи, сколько в умном совете и находчивости, какие больше всего требуются для завершения их трудного дела в Палестине.

Немного прошло времени после этого разговора, как Никифор пришел опять.

– Видно, судьба покровительствует вам, – сообщил он, – Питер все устроил. Венецианский корабль идет прямо в Акру, капитан согласился взять вас за хорошее вознаграждение, не спрашивая разрешения императора Исаака. Среди того сброда, который он везет, ему приятно будет иметь дело со знатными людьми, которые могут хорошо заплатить за услуги. Но с капитаном Питер условился, – прибавил он, – что вы поедете монахами. Мы дадим вам бумагу, что вы состоите на послушании в нашем монастыре, а так как вы хорошо изъясняетесь на всех наречиях, то вам нетрудно будет иметь дело с пилигримами и объясняться с капитаном, если возникнет какое-либо затруднение. Больше медлить нельзя, ибо Питер слышал, что Исаак велел разослать своих лазутчиков по всем монастырям и после отхода крестоносцев вновь усилил свои поиски. Наш верный Питер заранее известил нас об этом.

– Наконец, пришло избавление! – воскликнул Гагели. – Я был уверен, что Питер справится с этим делом. Благодаря ему, мы едем в Палестину!

Поздно ночью, когда город был погружен во мрак, переодевшись монахами, Сослан, Гагели и слуги тихо вышли из Пантакратора и отправились к пристани в сопровождении Никифора и Питера, который должен был вести переговоры и передать их капитану. Они взошли на корабль спокойно, никем не замеченные, и сердечно распростились с Никифором и Питером.

Прощаясь, Сослан сказал Никифору:

– Если наша царица, как обычно, пришлет тебе дары, то извести ее о нашем пребывании в своей обители и отъезде в Палестину. Донесение пошли тайно и с надежным лицом, когда мы уже будем далеко.

Питера он обнял, крепко поцеловал и растроганно произнес: – Этой услуги я никогда не забуду!

– Все будет сделано так, как вами сказано! – ответил Никифор и прибавил: – На обратном пути, если река времени унесет нашего врага, не забывайте нашей обители! Если же его существованию суждено продлиться, тогда возвращайтесь к себе на родину иною дорогою.

Никифор и Питер, оставшись на пристани, долго ждали, пока, наконец, корабль отчалил от берега и поплыл сквозь ряды многочисленных судов.