Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА III

С того времени, как Юрий побывал в Исани, с ним произошла необыкновенная перемена. Пылкий, порывистый по натуре, открытый и общительный, теперь он сделался замкнутым, до крайности сдержанным, холодным и требовательным к людям. Если раньше им владела неограниченная стихия чувств, толкавшая на необдуманные и рискованные по своим последствиям поступки, то теперь, напротив, вся душевная жизнь его была подчинена рассудку, каждое действие вытекало из строгого расчета и клонилось к одной определенной цели: так управлять государством, чтобы прочно обосноваться в Иверии при всех неудачах своей бурной жизни, сделаться необходимым для царицы и вынудить ее рано или поздно царствовать с ним совместно. Теперь Юрий, сохраняя ясность ума и трезвость чувств, с сожалением оглядывался на прошлое, каялся в совершенных ошибках и тревожно заглядывал в будущее. Юрий прекрасно понимал, что, будучи чужеземцем, возведенным на царство, благодаря интригам царедворцев, он может легко подвергнуться изгнанию и вынужден будет вновь искать себе пристанища в чужих странах. Мысль о том, что он вернется к состоянию, в котором был до прихода в Иверию, приводила его в полное отчаяние.

Юрий никак не хотел покидать Иверию, которая стала для него второй родиной. Здесь его удерживала не только безумная любовь к царице, но и общий строй жизни в Иверии, рыцарские нравы, расцвет науки и искусства. Особенно привлекали его широта умственного кругозора, возвышенные понятия о любви, о доблести и геройстве – все это имело необычайную ценность для Юрия, и он ни за что не хотел бы с этим расстаться. Он более всего желал сейчас вершить дела, полезные для государства, и быть рядом с царицей, хотя бы и с отвергнутой любовью. Придя к такому решению, Юрий резко изменил весь образ жизни, уже не обольщаясь никакими надеждами на улучшение своего положения.

Он поселился со своими дружинниками в небольшом крепостном здании на горе, напротив Метехского замка, преднамеренно отказавшись от всякой роскоши, и жил в простой и бедной обстановке, подобно той, какая была у него, когда он находился у кипчаков. Здесь он обрел спокойствие, проводя время в труде по устройству государства, чиня суд и расправу над обидчиками. Памятуя слово своего прадеда Мономаха, что вернейшее средство утвердить порядок и тишину в стране – это быть грозным для внешних и внутренних врагов, Юрий последовал этому правилу. Прежде всего, к удовольствию царицы, он отстранил Микеля от государственных дел и отменил все его распоряжения. Затем он прогнал из столицы всех сторонников Абуласана, особенно тех владетельных князей и именитых вельмож, которые по богатству и древности рода соперничали с царями и боролись против Давида Сослана. Не колеблясь, он разослал их по окраинам, лишив многих преимуществ и привилегий, коими они привыкли пользоваться при царице, и, главное, не разрешил им держать ополчение.

Вместе с остальными князьями он отправил в изгнание Варданидзе и Джакели, когда-то приезжавших приглашать его на царство, и на некоторое время очистил столицу от смутянов. Его крутая расправа с князьями произвела раскол в иверском обществе. В столице началось сильное волнение. Царь жил и правил самостоятельно, ни с кем не считаясь, издавал приказы, неуклонно следил за их выполнением и жестоко наказывал тех, кто не подчинялся его распоряжениям. Суровая жизнь Юрия, подходящая больше для затворника, чем для царя обширного и богатого царства, вызвала большие нарекания среди придворных, привыкших к пышной и привольной жизни.

Изысканное иверское общество больше всего было раздражено отказом царя от пиршеств и развлечений, пренебрежением к придворному этикету и особенно теми странностями в его образе жизни, которые противоречили их понятиям о чести и достоинстве государя. Нелюдимость Юрия, его отдаленность от придворного круга, мрачная внешность породили в обществе смутное недовольство, подхваченное его врагами и искусно обращенное ими в оружие против царя. Постепенно повсюду расползались темные слухи о тайном распутстве царя, затем эти слухи выросли в зловещую клевету, которой суждено было сыграть роковую роль в жизни Юрия. Втихомолку из всех областей неслышно, неприметно появились изгнанные князья и, пылая местью, неустанно плели паутину злых измышлений вокруг царя, бесчестили его имя, сея соблазн в народе и создавая беспорядок в государстве.

Осторожный Чиабер зорко следил за всем происходившим в столице, тайно совещался с недовольными и обиженными людьми, тщательно собирал все слухи о поведении Юрия и постепенно пришел к убеждению, что так дальше продолжаться не может: царь, предоставленный самому себе, по мнению Чиабера, мог совершить целый ряд непоправимых ошибок и сильно навредить царице. Но без ее согласия нельзя было освободить страну от непокорного царя, поэтому он осведомил обо всем Русудан и испросил себе свидание у царицы.

Чиабер действовал весьма осмотрительно и дальновидно. Вначале он остановил внимание Тамары на государственных делах, затем, по заведенному правилу, доложил о состоянии войск, положении на границах. Сообщения его были все приятные и радостные, из которых ясно вытекало, что Иверия окрепла и усилилась.

– Ты порадовал меня добрыми вестями, – сказала Тамара, выслушав его доклад. – Вижу, что ты приложил много сил к водворению порядка и мира в государстве.

Наступило продолжительное молчание. Пасмурный вид Чиабера, однако, совсем не соответствовал его приятному донесению и обнаруживал, что он отнюдь не радовался достигнутым успехам в управлении страной. Было видно, что у него на сердце лежала какая-то тяжелая забота, он хотел поведать о ней царице, но не решался.

– Говори, что тебя удручает? – спросила Тамара, заметив резкую перемену в настроении Чиабера. – Говори правду! Что-нибудь случилось в столице?

Милостивые слова царицы расположили его к откровенности, и он решил сказать ей прямо о том, что его тяготило.

– Разрешите просить Ваше величество прекратить соблазн в стране и принять меры против недостойного поведения царя, – вдруг произнес Чиабер.

Тамара с удивлением посмотрела на Чиабера, как бы не понимая, чем вызвано было его резкое замечание.

– До сей поры его деяния шли нам на пользу, – тихо, но твердо ответила царица. – Наши враги удалены из столицы, приверженцы Абуласана не имеют прежней силы, противники царевича Сослана приведены к послушанию. Испытав все превратности судьбы, они с нетерпением ждут его возвращения. Скажи мне, чем ты недоволен и что изменилось для вас в худшую сторону?

– Душой царя овладел сатана, – уклончиво ответил Чиабер. – К великому прискорбию, он творит беззаконие, о коем непристойно говорить Вашему величеству.

Тамара долгим, испытующим взглядом посмотрела на Чиабера, стараясь понять, какой истинный смысл скрывался за его туманными словами. Были ли они отражением его собственных мыслей и наблюдений или он являлся проводником чьих-то посторонних влияний и преследовал в отношении царя недобрые цели, о коих не желал преждевременно осведомлять царицу.

– Скажи мне, известно ли патриарху о том, что ты поведал мне? – строго спросила царица, не доверяя Чиаберу. – Был ли он у царя и принял ли меры для его исправления?

– Наш святой отец, ратовавший за избрание русского князя царем Иверии, по гордости никогда не сознается в своей ошибке. Он предпочтет карать тех, кого нужно миловать, и миловать того, кто нуждается в наказании, – произнес Чиабер, и в его голосе звучала не только укоризна и осуждение патриарха, но нечто большее, что заставило царицу еще внимательнее отнестись к словам своего министра. Она прекратила беседу как бы для того, чтобы иметь время подумать о всем слышанном, и отпустила Чиабера, не выразив ему ни сочувствия, ни порицания, ошеломленная его сообщением. Однако ей не пришлось долго оставаться в одиночестве, так как явилась чем-то взволнованная и сильно возбужденная Русудан. Она припала к груди Тамары и залилась горькими слезами.

– О, горе мне! – жалобно причитала она. – Солнце повелителей, утренний блеск царей, именитейшая государыня! Как посмел он оскорбить твою честь, бросить темное пятно на твое светлое царствование! Никогда не было слышно в нашем отечестве ничего подобного! Никогда еще не было такого позора в нашей стране, никогда так не попиралось уважение к царскому званию, как сейчас.

Так жаловалась и плакала Русудан, не находя даже подходящих слов, чтобы выставить Юрия в самом мрачном свете перед царицей. Но Тамара, помня, как еще недавно Русудан с горячностью отстаивала Юрия и ратовала за их примирение, без особого внимания отнеслась к жалобным восклицаниям тетки и решительно прервала ее.

– Я хочу знать правду и не страшусь ничего. Что случилось, что повергло всех вас в ужас и вызвало столь сильное возмущение против русского князя?

– Он, нечестивец, пошел по стопам развратных жителей Содома, совершая неслыханное беззаконие. Не подобает тебе, обладательнице могущественного государства, быть в супружестве с человеком, на ком исполнилось древнее изречение: «Излечивали Вавилон, но не излечился». Изгони сего нечестивца из своего царства, расторгни узы, коих ни один человек вынести не может! Простри над ним карающую длань и смети его с лица земли!

Никогда Русудан не клеймила Юрия подобными жестокими словами и с такой решительностью не требовала его изгнания, как сейчас. Зная хорошо характер тетки, ее рассудительность, Тамара поняла, что Русудан была возбуждена и озабочена не столь пороками Юрия, сколько иными, более важными соображениями, побудившими ее требовать немедленного изгнания Юрия из Иверии.

– Поведай мне, что ты знаешь? – беспокойно спросила Тамара. – Как бы горько ни было твое сообщение, мне легче перенести его, чем пребывать в неизвестности.

– О, свет очей моих! Не мучай больше свое сердце, – с живостью отозвалась Русудан, решив, наконец, передать царице принесенную новость. – Сегодня утром прибыл настоятель одного из сирийских монастырей и передал мне вести славные и ужасные. Будучи в Дамаске, он слышал, что в плену у Саладина находился иверийский посланник, прославившийся среди мусульман своими подвигами. Как узнал настоятель, султан, желая сохранить мир с Иверией, даровал твоему посланнику свободу и выпустил его из неволи. К сожалению, настоятель не мог найти его в Дамаске, но слышал, что он уехал в Акру, надо полагать, для завершения своего дела. Осталось немного нам потерпеть, когда наш лев вернется на родину и избавит тебя от нечестивца, покрывшего бесчестием твое имя!

Тамара, выслушав Русудан, торопливо поднялась с места и некоторое время оставалась безмолвной. Известия, принесенные Русудан, мгновенно изменили ровный и спокойный строй ее мыслей. Они поколебали привычную терпеливую покорность, разбили оковы тех притеснительных ограничений, какие она ввела в круг своей жизни, вынужденная сносить подневольный брак с Юрием и вероломство своих подданных. Весть о скором возвращении Давида на родину осветила надеждой ее лицо, глаза загорелись жизнью и радостью, на губах появилась улыбка, хотя тотчас же погасла, спугнутая мыслью о больших испытаниях, которые ожидали ее в предстоящей борьбе с Юрием.

Она ласково обняла Русудан, и две женщины после продолжительной размолвки, взаимного отчуждения и недоверия, наконец, примирились. Они сели на тахту и повели беседу тихую и задушевную, то предаваясь печальным воспоминаниям о прошлом, то делясь своими чувствами и надеждами, то тревожно обсуждая, как предохранить Давида от козней врагов и до его возвращения расторгнуть брак с Юрием.

Когда в беседе они дошли до Юрия, Тамара внимательно посмотрела на тетку, как бы стараясь угадать правду.

– Скажи мне, откуда пошли эти лживые измышления про царя?

Но Русудан менее всего хотела сейчас раскрывать перед Тамарой свои намерения.

– Никто никогда не знает, где кончается ложь и где начинается правда, – уклончиво ответила она. – Не будем искать ни лжи, ни правды в этом деле. Надо благодарить судьбу за то, что она помогает тебе пресечь узы, которые для всех твоих подданных стали ненавистными.

Из этого ответа Тамара заключила, что Русудан не имела желания проверять правильность слухов, распространяемых про Юрия, а, напротив, хотела воспользоваться ими как благовидным предлогом для развода. На этом они расстались, не продолжая щекотливого разговора. С уходом Русудан настроение Тамары резко изменилось. Она не могла с такой безразличной жестокостью отнестись к Юрию, как это делали окружающие; втайне она понимала его душевное состояние и не только не судила, но высоко ценила его стремление быть дальше от придворной жизни, и тем более росло в ней чувство жалости к нему, желание загладить вину перед ним и сохранить его своим другом. И теперь, когда ей предстояло расторгнуть их брак и расстаться с Юрием, она, к удивлению своему, не испытывала удовольствия от этой мысли. Перед ней неотступно стоял образ Юрия, а в памяти оставались слова, сказанные им Астар в последний вечер в Исани: «Передай царице: нет моей вины ни перед богом, ни перед нею, а ее вина велика предо мною».

Она не могла забыть также их последнего свидания перед походом на Карс, когда он мог прибегнуть к своему супружескому праву, освященному церковью, но предпочел лучше страдать, чем выйти из послушания ее воли. Все эти воспоминания отравляли ей радость предстоящего свидания с Сосланом и так глубоко вонзались в сердце, что ей казалось, что они будут преследовать ее всю жизнь, никогда не дадут ей покоя. Кроме того, Тамара не могла не оценить огромной пользы, принесенной Юрием государству. Иверия с его помощью была утверждена в своих границах, имела крепкую единую власть и могла теперь спокойно развиваться и процветать под ее управлением. Она не могла не быть благодарной Юрию за все его старания оградить ее от врагов и освободить от их влияния. Она готова была всемерно поддерживать его, лишь бы он добровольно покинул Иверию. Ее размышления были прерваны приходом Астар, которая одна проникала в сердце Тамары и знала много того, чего не знали окружающие. Лицо верной рабыни выражало крайнюю степень тревоги и огорчения.

– Какие вести ты принесла мне? – спросила Тамара, обрадовавшись ее приходу. – У меня есть к тебе поручение.

– О, милостивейшая царица! Невозможно передать, что делается в столице! Наши князья угнали царевича в Палестину. Теперь они, как змеи, вылезли из своих щелей и шипят против царя, желая ужалить его. Чего только они не выдумывают про него, в каком только грехе не укоряют!

– Подожди, – остановила ее стенания Тамара, – мне надо узнать, кто распространяет клевету про царя, проверить, есть ли какая вина за ним, правильно ли его обвиняют в распутстве! Найди верных людей, которые могли бы следить за домом царя и собрать все необходимые сведения.

– О, повелительница! С той поры, как царь побывал здесь без твоего разрешения, он живет, как затворник. Никто не имеет к нему доступа, кроме служилых людей, вдов и сирот.

– Правильно ли ты говоришь? – усомнилась царица, зная, что Астар была теперь самым преданным другом Юрия и всячески защищала его перед своей повелительницей. – Скажи мне всю правду! Есть ли у него наложницы?

Астар заплакала и долго не отвечала. Видимо, она сильно огорчилась вопросом царицы и не могла на него найти ответа.

– О, милостивая царица! Что на свете горше и неутешней его жизни? Бог простил бы царя, если бы он нашел исцеление от любви и хотя бы в мыслях изменил владычице своего сердца. Вокруг него нет ни одного человека, с кем бы он мог разделить свое горе. Гузан, по Вашему распоряжению, покинул столицу, находится в Кларджети, и царь не воспротивился его отъезду. Кроме дружинника Романа, при нем никого нет.

Ответ Астар вполне удовлетворил царицу. Она поняла, что верная рабыня без ее приказания вела неослабное наблюдение за Юрием и знала все, что делалось в его доме.

– Сжалься над ним, – в слезах просила Астар, – чтобы он не проклинал нас ни в этой жизни, ни в будущей! Допусти его свидеться с тобою!

– Не знаешь, о чем просишь, – грустно ответила Тамара. – Иди, пошли гонца к патриарху. Я прошу его пожаловать ко мне для беседы.

Астар ушла. Оставшись одна, Тамара твердо решила положить конец мучительной неопределенности в положении Юрия, той нестерпимой фальши, которая создалась в их отношениях. Она думала, что это поможет ему побороть любовь к ней и даст возможность каждому из них свободно располагать своей жизнью. Теперь, в ожидании приезда Сослана, ей предстояло решить две трудные задачи: склонить Юрия к разводу и получить согласие патриарха. Микель был оставлен почти всеми своими приспешниками, большей частью высланными из столицы, как она знала, и глубоко сожалел о всем происшедшем. Каждый раз, встречаясь с Абуласаном, он упрекал его за безрассудность, которая была проявлена ими в избрании Юрия на царство, и за несправедливое отношение к царевичу Сослану. Он охотно отправился к царице, надеясь успокоиться в беседе с нею и найти поддержку против своевольного царя, с коим он оказался бессильным справиться.

Тамара встретила его учтиво, но холодно, показывая своим видом, что вызвала его по важному и очень неприятному делу, что ему придется проявить известную уступчивость и сговорчивость и не противиться ее воле.

– Святой отец! Я пригласила Вас к себе, – начала Тамара сухо и официально, – дабы совместно с Вами обсудить и решить дело, которое одинаково важно как для Вас, руководителя нашей церкви, так и для меня, царицы Иверии. Вы помните, святой отец, что корона дана нам для совершения благих дел, прославляющих наше отечество, а отнюдь не для прикрытия пороков, развращающих народ и порождающих в стране насилие и беспорядок. Скажите мне, чьи беззакония надо карать – того ли, кого Вы сами избрали и возвели на царство, или тех клеветников, которые безнаказанно позорят честь царя, одинаково оскорбляя и нашу честь, унижая и наше достоинство?

Тамара замолчала, ожидая ответа, но Микель тоже молчал, находясь в крайне затруднительном положении. Он понял, что от его ответа сейчас зависит дальнейшая судьба Юрия, и понимал также, что царица спрашивала его вовсе не из праздного любопытства, а для принятия определенного решения, которое имело важное значение не только для личной судьбы царицы, но и для всего государства. Микель пожалел, что перед своим приходом, прекрасно осведомленный о настроении царицы, предугадывая ее намерения, мог бы заранее предвидеть все последствия того или иного ответа. Но Микель всегда действовал резко, прямолинейно и никогда не взвешивал ни своих слов, ни поступков. Микель был неимоверно раздражен крутыми мерами Юрия, разогнавшего из столицы всех его друзей и сторонников, но в то же время он не хотел свергать его с престола, полагая, что если бы царица по закону жила с ним, то могла бы сделать царя послушным и сговорчивым и взять всю власть в свои руки.

– Бог будет судить царя, – изрек патриарх лаконично и уклончиво, – тебе же, как дщери церкви, подобает терпеть и вразумлять его кротостью и любовью.

В другое время Тамара не вступила бы в спор с патриархом, но в такой решительный момент она менее всего была расположена внимать призывам к кротости и терпению.

– Святой отец, в свое время Вы отказались вразумлять кротостью и любовью царевича Сослана и хотели предать его церковному проклятию. Почему же теперь, когда вся страна потрясается соблазнами, Вы молчите и не грозите клеветникам церковным проклятием? Где Ваш духовный меч? Почему он не карает преступников?

Тамара ожидала, что ее слова вызовут гневный отпор патриарха, но он молчал, так как сам двоился в мыслях и не знал, что ему делать. Он никак не мог решить: то ли ему поддерживать царя и восстать против его клеветников, то ли ополчиться против Юрия и, не доискиваясь истины в этом деле, воспользоваться общим возмущением, расторгнуть его брак с царицей. Упоминание о царевиче Сослане подействовало на него угнетающе, и он ответил с угрюмой покорностью:

– У каждого из нас есть своя вина перед богом. Если царевич привезет древо креста, все его прегрешения простятся. Мы встретим его с подобающими почестями, ибо он возвеличит наше отечество и прославит его в веках. – Он укоризненно взглянул на царицу. – Немалая доля вины за поведение царя на твоей совести, ибо ты преступила законы церкви, отказавшись разделить с ним брачное ложе.

– Да не вменит мне бог этого греха! – быстро ответила царица. – Прошу Вас, святой отец, развязать узы, которые и мне, и ему стали в тягость, и положить конец соблазнам и нареканиям в столице.

– Я должен расследовать это дело, – не согласился Микель, – богу известно, насколько виновен царь, так ли велико его растление, как кругом говорят. Но помни, если царь принесет покаяние, тебе надлежит выполнить свой долг перед ним и даровать ему прощение.

– Царь не имеет нужды в нашем прощении, так как Вы сами сказали, что его будет судить бог. Но если Вы отказываетесь расторгнуть наш брак, – решительно заявила Тамара, – то я обращусь за помощью к греческому патриарху и у него попрошу развода.

Обращение царицы к греческому патриарху в таком щекотливом деле не могло доставить удовольствия Микелю. Вмешательство греков в церковные дела Иверии привело бы к умалению его престижа как патриарха и разнесло бы повсюду весть о его разногласиях с царицей. А эти разногласия при наличии общего недовольства и потере сторонников грозили окончательно лишить его влияния и навсегда отстранить от государственных дел. Он крепко задумался, видя необходимость уступить царице, затем встал и поднял руку.

– В писании сказано, – прежним властным тоном произнес он: – «Кого бог сочетал, того человек да не разлучает». Но там, где не было сочетания, там возможно и разлучение. Бесчадие грозит отечеству нашему неисчислимыми бедами и потрясениями. Да сохранит тебя бог от этого наказания! Властью, данной мне свыше, ты получишь свободу, и брак твой будет расторгнут!

Он благословил царицу и тотчас же удалился. Микель торопился скорей повидаться с Абуласаном, оповестить его о всем случившемся и совместно обсудить с ним такие важные дела: куда удалить Юрия, как встретить царевича Сослана и кого наметить в будущие цари Иверии?

Между тем Юрий совсем не подозревал, что при дворе назревают важные события и что судьба его уже решена царицей. Он был крайне удивлен, когда к нему явился Захария Мхаргрдзели, которого он уже давно не видел, с опечаленным и расстроенным лицом.

– Что ты принес мне, Захария? – тревожно спросил Юрий, взирая на него с тоской, так как давно перестал ждать хорошего, – какую добрую весть я услышу от тебя?

– Хотел бы я обрадовать Вас, царь, добрыми вестями, – вздохнул Захария, – но добрые вести идут мимо Вас, а плохие, как тень, следуют за Вами. Видно, кому что суждено от рождения, то и идет за ним до самой смерти.

– Привык я ко всему плохому, и душа моя как бы окаменела от несчастья. Скажи мне, видел ли ты царицу? Что она тебе поведала?

– По повелению царицы я и явился к Вам. Душа ее объята скорбью. Превыше всего она ставит тишину и мир в стране, а теперь нет ни одного дома, где было бы спокойствие. Как в улье не может быть двух маток, так и в государстве не могут править два царя, раздельно друг от друга.

– Не моя вина в этом, – быстро ответил Юрий.

Приход Захария вообще не предвещал ему ничего доброго, а его слова заключали в себе ясный намек на то, что царица больше не хотела терпеть двоевластия в стране и послала к нему своего главнокомандующего, чтобы приготовить его к новому серьезному испытанию. А это испытание, по мнению Юрия, могло относиться только к его пребыванию в Иверии, к отношениям, установившимся между ним и царицей. Сердце у него замерло, почти перестало биться, и он тяжело вздохнул.

– Говори правду, Захария! С чем ты пришел ко мне? – быстро сказал он.

– Я пришел за Вами, царь. Вам надо явиться к царице, – коротко ответил Захария и опустил голову, чтобы не видеть лица Юрия.

Юрий сильно побледнел, услышав это неожиданное приглашение, встал, покачнулся, потом справился с собой и с таким чувством, как будто его вели на казнь, направился к двери.

– Идем, Захария, мы вместе с тобой смотрели смерти в глаза и не устрашились. Убоимся ли теперь своей судьбы?!

– Не печальтесь, царь! Идите смело! Ваш верный слуга будет с Вами, – утешил его Захария. – Уповайте на милость царицы!

Они вышли из помещения, сели на коней и помчались в Исани. Юрий больше не сомневался, что впереди его ждала печальная весть об удалении из Иверии. Случилось как раз то, чего он сильней всего боялся: разлука с царицей и отъезд на чужбину.

Тамара приняла их в том же зале, где они были у нее перед походом на Карс, строгая, величественная и печальная. Она приготовилась к мучительному объяснению с Юрием и заранее хотела дать ему понять, что сейчас не время для жалоб и любовных излияний.

Но Юрий вошел совсем иной, чем ожидала Тамара. Она смотрела на него с изумлением, не веря, что это тот самый Юрий, с которым она совсем недавно венчалась в Сионском соборе и с которым она виделась здесь в их последнее свидание. Это был не прежний, порывистый, жизнерадостный, с прекрасным светлым лицом русский князь, каким он приехал в Иверию, а глубоко изможденный, страдающий человек, подавленный тяжелым горем, для которого, казалось, навсегда были закрыты все радости жизни. Необычайно тихо он приблизился к царице, преклонил пред нею колено и низко-низко опустил голову. Он не произнес ни одного слова, не жаловался, не рыдал и не просил у нее пощады. Его молчаливая покорность, сдержанность, проникнутая беспредельным горем и отчаянием, мгновенно изменили все настроение царицы и сразу разрушили преграду, мешавшую ей всегда приблизиться к Юрию. Ею снова овладела безмерная жалость, соединенная с горьким сознанием своей вины перед ним; она не могла без содрогания смотреть на его склоненную фигуру, чувствуя, как его горе пронизывает ей душу, тяжелым гнетом ложится на ее жизнь.

Она больше не могла выносить молчания и, волнуясь, произнесла:

– Прошу тебя, встань! Я хочу вести с тобою беседу как с человеком разумным, прошедшим через великое испытание, которому – видит бог – я желаю только добра и готова сделать все, что в моих силах, чтобы вернуть тебя к жизни, достойной твоего звания!

Юрий вздрогнул от мелодичного звука ее голоса, но не шелохнулся, не подал никаких признаков жизни, предпочитая лучше умереть у ее ног, чем вести беседу о своем отъезде из Иверии.

– Не падай духом! Помни, где уныние и отчаяние, там всегда действует сатана, – мягко продолжала Тамара, видя, что его неподвижность и молчаливость принимают угрожающий характер, – страдания очищают наши души и ведут нас к совершенству.

Она испытывала невольный страх перед этим человеком, пережившим такие неизмеримые глубины тоски, унижения и внутреннего омертвения, что в его сердце не находили уже отклика никакие человеческие слова, а до сознания не доходило ничего, кроме невыносимой боли от неминуемой близкой разлуки с Тамарой.

– Встань, – строго повторила царица, – я хочу говорить с тобою!

Юрий сразу пришел в себя, поднялся и тяжело опустился в кресло против Тамары.

– О чем ты хочешь говорить со мною? Разве ты не знаешь, что человек не может перенести больше того, что в его силах?! Бог не требует того от человека, что ты потребовала от меня. Ради любви к тебе я отрекся от всего, будучи не монахом, а царем обширного царства, и стал жить отшельником, не видя никакой отрады в жизни. Скажи, чего ты еще требуешь от меня? Какого нового подвига ждешь от человека, лишив его света и разума?

Юрий говорил очень медленно, точно отрывая от себя каждое слово, и ни разу не посмотрел на царицу. Видимо, он чего-то ждал от нее, внутренне на что-то решался, мучился и боролся, но в то же время ни за что не хотел обнаруживать своей душевной слабости перед царицей и больше всего боялся поддаться пленительному очарованию ее близости. Он сидел, как зачарованный, еле противостоя безумию, которое овладевало им каждый раз, как он видел Тамару, и все его душевные силы были устремлены к тому, чтобы удержаться на высоте и вновь не сделаться пленником своей любви.

Юрий не подозревал, что этой неуступчивостью и внешней холодностью он становился гораздо выше и милее в глазах царицы, которая избегала и чуждалась его исключительно потому, что боялась горячих проявлений его чувств.

– Ты не ошибся! – начала Тамара ласково, но властно. – Я позвала тебя не на радость, а на подвиг. Теперь, когда нам осталось недолго быть вместе, я хотела бы успокоить твою душу и сохранить с тобою мир и дружбу. Поверь мне, так, видно, суждено было нам в жизни, что вместо радости мы принесли друг другу горе. И вот пришло время нам расстаться. Не без горечи признаюсь, что велика моя вина перед тобою за все твои страдания и в прошлом, и в будущем, но иного пути у меня не было. Открываю тебе всю мою душу. Один из вас – или ты, или царевич Сослан – должен уступить место другому. Вспомни, ты обещал быть его защитником, и вот я обращаюсь к тебе как к доблестному витязю… Прошу тебя, исполни мою просьбу! – Тамара остановилась, как бы проверяя, слушает ли ее Юрий, взглянула на него, и впервые после долгого времени взгляды их встретились. Во взгляде Юрия отразилось столько мучительного напряжения, скорби и смертельной боли перед надвигавшейся разлукой, что Тамара невольно склонила голову перед этим невыразимым страданием.

– Если у тебя такая сильная любовь ко мне – запечатлей ее подвигом, – ласково попросила она. – Дай мне свободу, и память о тебе никогда не умрет в моем сердце. Где бы ты ни был, куда бы ни кинул тебя несчастный жребий судьбы, я никогда не оставлю тебя и исполню каждую твою просьбу. Ты приобретешь мою вечную признательность, если дашь согласие расторгнуть наши узы и тихо, без смуты, покинешь Иверию.

Никогда Тамара так ласково и проникновенно не говорила с Юрием, никогда от ее голоса не веяло такой задушевностью и теплотой большого, искреннего чувства, как сейчас, накануне их вечной разлуки. И Юрий не столько умом, сколько сердцем вдруг с неотвратимой ясностью понял, что царица страдает так же, как и он, и что она готова была бы ответить на его любовь, но никогда не поступится своей верностью царевичу Сослану и скорей лишит себя жизни, чем станет когда-либо его женой. Мысль о том, что Тамара втаине гораздо более благосклонна к нему, чем проявляет это внешне, сразу смягчила душевную боль Юрия, и он успокоился.

– Если бы ты повелела мне отдать жизнь свою за тебя, я почитал бы себя счастливым умереть у ног твоих, – после долгого молчания ответил Юрий, – но ты требуешь жертвы сверх человеческих сил. И я был бы презренным лжецом, если бы согласился, не подумавши. Дай мне время собраться с силами, дабы я мог с честью выдержать новое испытание и быть достойным твоего доверия.