Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Вблизи она показалась ему еще более прекрасной, поражая своей скромностью и величием. Вместе с восторгом он испытывал и невольный страх от взгляда ее больших черных глаз, сверкавших умом и живой наблюдательностью. Юрий забыл все, о чем хотел сказать ей, все слова показались ему пустыми и ничтожными, он боялся даже вымолвить приветствие, которое могло вызвать презрительное отношение к нему царицы. Вероятно, его немое, но искреннее восхищение тронуло и удивило Тамару; слабая, едва уловимая улыбка мелькнула на ее лице и пробудила к жизни застывшего в безмолвном созерцании князя. Он, неожиданно для самого себя, обрел слова и воскликнул:

– О богоподобная царица! – Я раб Ваш. Мне ли, слабому и безгласному, слагать хвалу Вам, когда никто из смертных не сможет достойно восхвалять Вас! Повелите мне исторгнуть свою жизнь и бросить ее, как опаленную солнцем траву, к Вашим ногам! Ибо не подобает жить тому, кто раз увидел Вас и у кого сердце насмерть ранено Вашей красотою!

Он преклонил колено пред нею, выражая в глубочайшей степени свою почтительность и покорность, а все дивились его смелости, с какой он высказал свое признание.

Но еще более сам Юрий дивился собственному душевному состоянию, испытав в одно мгновение столько чувств, сколько не изведал за всю свою бурную и неудачливую жизнь. Чувство любви, до сих пор незнакомое князю, охватило его с неудержимой силой и его не могли ограничить и сдержать ни доводы рассудка, ни внутренние, ни внешние преграды, стоявшие между ним и царицей. В этот момент князь Юрий не подозревал, что никогда при всей своей изобретательности и находчивости он не нашел бы лучшего способа сломить недоверие и гневную досаду царицы, чем этот внезапный порыв, где так просто и непосредственно вылилось его восхищение и преклонение перед нею.

Вероятно, Тамара угадала душевное состояние князя. Вместо того, чтобы отнестись к нему с негодующим презрением, как к неосторожному смельчаку, дерзнувшему искать ее руки и сердца, она снисходительно посмотрела на него, милостиво приветствовала гостя из дальней, но дружественной страны и пожелала ему приятно провести у них время. Князь Юрий от звука ее тихого, мелодичного голоса пришел в еще большее возбуждение.

– О, незаходящее солнце! Пока Ваши лучи светят, нам тепло и хорошо, даруйте нам радость, чтобы мы всегда Вас славили! – воскликнул Юрий вне себя от восторга и низко поклонился ей, как бы свидетельствуя, что передает в ее полное распоряжение свою жизнь и душу.

Неожиданное пылкое объяснение Юрия глубоко запечатлелось в сознании того молодого рыцаря, который сопровождал царицу. Гагели явился на пир с единственной целью увидеть князя, чтобы судить, насколько он серьезен как противник Сослана и как сильно подчинили его себе Микель и Абуласан. Он мгновенно постиг душу князя, поняв, что он занемог неизлечимым недугом – любовью к царице и тем самым делался послушным ставленником вельмож, домогавшихся через него получить власть. Гагели, передавший Сослану весть об отъезде в Палестину, видел все его горе, начиная с мрачного отчаяния, яростного гнева и кончая тихой меланхолией. Постепенно, однако, Сослан увлекся мыслью о высоких подвигах, зажегся жаждой славы и желанием скорей выполнить высокое поручение царицы и вернуться с победой на родину. И в это же время на пути его нечаянно вставал русский князь.

Гагели успел заметить, что Абуласан и некоторые именитые вельможи вели себя как заговорщики, тайно переговаривались между собою и слишком много внимания уделяли византийскому царевичу Алексею Комнену. Поведение их показалось Гагели подозрительным. Он с исключительным вниманием стал наблюдать за всем происходящим на пиру, стараясь постичь, чем заняты их мысли, чтобы предохранить своего друга от всяких роковых случайностей.

За обедом князь Юрий весьма предусмотрительно оказался возле царицы, и она не выразила недовольства его близостью. Обед начался шумно и весело, с застольными речами, стихами, и сопровождался игрой на арфах, пением. Музыка и пение еще более подогрели счастливое возбуждение князя. Он не заметил пристальных взглядов Гагели, сидящего напротив него. Но Тамара, как видно, чего-то ждала от князя и, когда гости несколько отвлеклись от них, тихо спросила:

– О чем Вы хотели поведать мне, князь? По какому неотложному делу Вы прибыли в Иверию?

Вопрос царицы, означавший, что Русудан передала ей его просьбу, привел Юрия в смущение, так как сейчас он меньше всего был склонен говорить о царевиче Сослане. Но он тут же внутренне устыдился своего отступничества и укрепился в желании быть великодушным и честным.

– О, царица! Не гневайтесь на меня, если я скажу Вам правду. Прибыл я сюда, чтобы помочь Вашему горю. Услышав о несчастии царевича Сослана, решил я со своей храброй дружиной встать на его защиту. Сколь ни мала моя помощь, – еще тише промолвил он, – но я с радостью готов сложить свою голову за Ваше счастье!

Эти грустные, простые слова, лишенные всякой самонадеянности и бахвальства, растрогали Тамару. Она увидела в нем человека доблестного и правдивого, воодушевленного самыми благородными побуждениями, и лучшего защитника и друга она не могла бы сыскать Сослану в его борьбе с врагами. Но никакая помощь не была в силах изменить создавшегося положения и поколебать принятого ею решения отправить Сослана в Палестину, где он мог стяжать славу не только для себя, но и для Иверии.

Не желая привлекать чьего-либо внимания, Тамара замедлила с ответом. Но уверившись, что громко звучавшие кастаньеты и хор заглушали их речь, а Микель с Абуласаном ничего не подозревали об истинном характере беседы и готовы были всячески содействовать ее сближению с князем, Тамара, обернувшись к нему, тоже тихо сказала:

– Приятно мне было выслушать Вас и узнать о Вашем желании, князь, помочь нашему другу. Но если Вам известно, какие бури колебали наше царство, а также коварные происки наших врагов, то не утаю от Вас правды. Мы решили для блага нашего отечества искать средства к защите царевича, надеясь, что всевышний даст ему иным путем завоевать себе славу.

Сердце Юрия наполнилось радостью. Он понял, что Тамара отнеслась к нему с полным доверием, полагаясь на его рыцарскую честь и благородство.

– О, царица! – с жаром произнес Юрий. – Если бы мне пришлось ради Вас биться день и ночь, рука моя не знала бы устали! Какая брань устрашит меня, позабывшего о радости, утерявшего отцовский престол, странника и пришельца на земле чужой?!

Царица, видя, что пыл князя разгорается, и он в своем усердии мог утерять благоразумие и вызвать подозрения Абуласана, решительно остановила его:

– Моя воля, князь, чтобы Вы оставили царевича и не думали о его защите. По нашему велению он уезжает надолго в Палестину и больше не нуждается ни в чьей помощи! – И затем она сразу прекратила беседу и обернулась к Гагели. Во взглядах, коими они обменялись между собой, было что-то затаенное, только им одним понятное. Юрий мгновенно лишился спокойствия, поняв, что царица отстранила его от себя и больше не интересуется его судьбою. Боясь, что она покинет пир раньше, чем он сможет высказать ей свои мысли, Юрий обратился к ней с тихой мольбою:

– О, преславная царица! Навеки Вы взяли мою душу! Не отвращайте от меня Ваших взоров! Не отнимайте у меня надежды, чтоб мне не кончить свою жизнь в тоске и отчаянии!

Изумленная его горячим и смелым признанием, когда никто из его поклонников не решался на такую дерзость, Тамара с укором посмотрела на князя, призывая его к сдержанности.

– Знайте, князь, что я связана вечной клятвой, – строго произнесла она. – Не питайте никакой надежды, дабы она не ввела Вас в заблуждение.

Юрий, в беспамятстве от ее слов, забыв, что он находится на пиру и их беседа стала привлекать общее внимание, хотел умолять царицу, чтобы она позволила ему остаться в Иверии, но в это время в зале произошло небольшое смятение. Пирующие поднялись со своих мест; царица, отвернувшись от него, что-то тихо сказала Русудан, и на устах ее появилась улыбка. Вслед за этим наступила мертвая тишина, как-будто в огромном зале совсем не было людей. Гости почтительно и как бы со страхом расступились, и Юрий увидел, что к столу прошел витязь и направился к тому месту, где сидел Микель. В его взоре и движениях было столько решимости и отваги, что никто не остановил его, никто не приветствовал, все молча ждали взрыва негодования со стороны Микеля, не зная чем разрешится это внезапное происшествие на пиру. Юрий услышал шепот:

«Царевич Сослан», «царевич Сослан явился!»

Могучий и суровый на вид царевич заставил Юрия сразу забыть про царицу.

Между тем Абуласан, издали завидев царевича Сослана, не без ехидства тихо проронил Микелю:

– Заранее все было сговорено, Ваше святейшество! Недаром и царица соблаговолила пожаловать на пир, как видно, не для русского князя, а для царевича.

– Мы не караем грешников, когда они вступают на путь покаяния, – снисходительно ответил Микель, – и пускай нас не укоряют впоследствии, что мы желали его гибели, ибо мы восставали не против него самого, а против проявленного им непослушания и непокорства. Мы твердо соблюдаем свое слово царице!

И, к удивлению всех, патриарх Микель вдруг с приятной улыбкой поднялся и сам двинулся навстречу Сослану. С благожелательным видом он дал ему свое благословение, приглашая принять участие в их пиршестве, отнюдь не проявляя при этом никаких признаков гнева и раздражительности.

Абуласан как хитрый царедворец громко и в изысканных выражениях обратился с приветствием к Сослану:

– Чтим Ваше появление, доблестный витязь, и просим принять участие в нашем пиршестве! Радуемся тому, что Вы отправляетесь в Палестину как посол нашей именитой царицы во исполнение дела высокого и святого! Надеясь на Вашу испытанную храбрость и мужество, мы твердо верим, что Вы склоните Саладина уступить нам древо креста и укрепите мир между Иверией и султаном Дамаска и Египта.

Это напыщенное приветствие, преднамеренно произнесенное во всеуслышание, открыло многим, что царевич, хотя, быть может, и не добровольно удалялся на долгое время из Иверии и тем самым опять превращался в изгнанника, становился безвредным для патриарха. Один его вид – строгий и печальный, но без гнева и уныния, показал всем, что он смотрел на свое путешествие в Палестину как на предприятие, опасное и в то же время неизбежное. Там он мог прославиться воинскими подвигами, но оттуда же он мог и не вернуться. Всем было понятно, что он мирился с изгнанием для сохранения спокойствия в стране и ограждения царицы от всяких нареканий. Он сел рядом с Гагели против Тамары и своего предполагаемого соперника, князя Юрия. Взгляд его – быстрый, как молния, исполненный гнева и презрения, устремился на князя, но Гагели тихо сказал ему:

– Все идет лучше, чем Вы думаете. Не гневайтесь и не давайте торжествовать Вашим врагам.

Микель заметил, как Сослан перехватил взгляд Юрия, устремленный на царицу, и сразу утратил душевное равновесие.

– Верно сказано мудрецами: «Не предпринимай ничего, пока не продумаешь тщательно все дело», – тревожно сказал Микель, наклонившись к Абуласану, – напрасно мы пустили царевича сюда. Смотри, не вышло бы столкновения между ними!

Замечание Микеля было справедливо, так как Сослан бросал грозные взгляды на своего соперника, и его волнение передалось Юрию. Оба они не могли больше спокойно сидеть на местах; Сослан нетерпеливо поднялся, за ним тотчас поднялся Юрий и пошел вслед за Сосланом. Он сделал то, чего никто от него не ожидал и чему впоследствии он и сам дивился, не понимая своего поступка. Юрий отважно направился к Сослану и попросил разрешения оказать ему несколько слов. Поступок Юрия, как и все его порывы, исходил больше от движений сердца, чем от измышлений ума, и заставил Сослана несколько поколебаться в своем мнении. Он согласился его выслушать. Гагели готов был устремиться вслед за ними, но остался неподвижным, встретив взгляд царицы, как бы повелевавший ему не вмешиваться в беседу царевича с князем.

– Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы быть Вашим соперником, а защитником, о чем я сообщил царице и получил от нее повеление не выступать в Вашу защиту. Убейте меня, если я говорю неправду!

Прямота и, смелость Юрия убедили Сослана в том, что русский князь говорил правду и что с ним надо искать мира, а не ссоры.

– Единственная защита, в которой я нуждаюсь, – тихо ответил Сослан, – это защита от посягательств на руку и сердце царицы. Когда я возвращусь из Палестины, враги мои умолкнут, а я получу то, что принадлежит мне по праву. Пусть с Вами, князь, не случится никакого зла и Вы не будете изменником ни мне, ни царице!

– Выслушайте мой совет, – живо откликнулся Юрий, – никогда я не видел человека, кому бы царский венец соответствовал в такой мере, как Вам. Надобно искать мудрого выхода, чтобы помочь Вашему горю. Не лучше ли сделать так, чтобы Ваши враги не искали новых женихов для царицы и не замышляли против Вас ничего плохого? Надо притупить их злобу, чтобы они забыли про Вас. Надо оставить возле царицы человека верного, который отвел бы их внимание в сторону, дал бы Вам возможность совершить свое дело и вернуться обратно. Кругом расставлены сети, и Вам не обойтись без помощи друга.

Предложение Юрия понравилось Сослану своей искренностью и дальновидностью, и он уже спокойно и доверчиво ответил ему:

– Никогда не откажусь от помощи друга. Да ниспошлет Вам господь мудрость успокоить наших врагов и предохранить царицу от новых испытаний. Клянусь своей честью, что врата нашего отечества всегда будут открыты для Вас и Вы будете иметь во мне крепкую защиту!

Они протянули руки друг другу и, к общему удивлению, мирно разошлись в разные стороны. Давид Сослан вышел. Царица, ссылаясь на усталость, тоже вскоре покинула собрание и удалилась вместе с Гагели.

Абуласан с Микелем обменялись многозначительными взглядами.

– Не говорил ли я, что наш мятежник, как лев, будет биться и завоюет полмира, лишь бы добиться победы, – с досадой сказал Абуласан. Но Микель и на этот раз не был с ним согласен.

– Полмира для Иверии не так плохо, – ответил он, – а если он привезет древо креста, то еще лучше. Ты слыхал, что царевич едет в Константинополь? Посмотрим, что сделает Исаак.

Абуласан промолчал, утаив от Микеля, что их доверенные лица уже прибыли в Константинополь и он получил от них известие. Он был иного мнения о выкупе древа креста, так как это событие, по его мнению, могло пойти на пользу только царице и Сослану, а вовсе не его единомышленникам, именитым князьям, которые отличались вольнодумством и поддерживали связи с тайными сектами – последователями Горного Старца. Абуласан был осведомлен об их деятельности в Ливанских горах и о том, что их услугами широко пользовались для истребления виднейших вождей на Востоке. Поэтому он не стал спорить с патриархом, решив действовать осторожно и собственными средствами.

Между тем Юрий после ухода царицы впал в унылое состояние и долго сидел за столом в оцепенении, чуждаясь всяких развлечений. Любовь и тоска жгли его сердце. В глазах стоял образ царевича, который рано или поздно должен был вернуться к своей возлюбленной, а в памяти неотступно звучали слова Тамары: «Знайте, князь, что я связана вечной клятвой, не питайте никакой надежды».

ГЛАВА VIII

Давид Сослан покидал Иверию в необычайное время. Крестовые походы потрясли до основания всю Европу и Азию. Несметные полчища народа двигались с Запада на Восток, ища спасения от разразившихся бедствий.

Самые разнообразные мотивы руководили этой массой людей, бежавшей от разорения и обнищания в Палестину. Наряду с религиозными идеями «освобождения гроба господня» и помощи христианам, страдавшим от ига неверных, огромную роль в этом массовом всемирном движении играло также неудержимое стремление выбитых из жизни людей к легкой наживе. Восток рисовался в самом фантастическом освещении – страной сказочных чудес и неисчислимых сокровищ, где рыцарей ждала неслыханная добыча, а простых людей – освобождение от неволи, дарование земель, разных льгот и преимуществ. Общий воинственный дух усиливался от того, что в Европе рушился старый порядок, феодальная система была обречена на гибель, и не только низшие круги, но и военные уже не могли найти себе средств к существованию. Между тем прибрежные города Сирии и Палестины являлись центрами, где протекала мировая торговля, в которой принимали одинаковое участие как франкские рыцари, так и народы Индии и Китая. Это обстоятельство придало всему движению крестоносцев завоевательный характер. Стремясь завладеть опорными пунктами, где сосредотачивались все товары и богатства, участники крестовых походов уже забывали об истинной цели своего путешествия в Палестину и не только не освобождали местных христиан, но и сами становились их поработителями.

Начинался третий крестовый поход, в котором должны были принять участие все лучшие полководцы Европы и самые сильные многочисленные армии, какие когда-либо видела Азия. Известие о взятии Иерусалима и разгроме христиан при Тивериаде знаменитым султаном Саладином поразило всю Европу. По мнению того века, благоденствие христианского мира было тесно связано с сохранением Иерусалима, и победы Саладина, поставившего себе целью изгнать христиан из Палестины и утвердить там торжество ислама, заставили весь Запад подняться на борьбу с новым завоевателем Востока.

Впервые за всю долголетнюю историю объединились и примирились всегда враждовавшие между собой короли французский и английский. Филипп-Август и Ричард Львиное Сердце, и дали клятву подвизаться совместно для одного общего дела – отражения мусульманских полчищ, собранных под знаменем Саладина. Оба короля были молоды, пылки и храбры, одинаково честолюбивы; они собрали огромные армии, флот и двинулись морем в Палестину. К ним примкнули ломбардцы, генуэзцы, норманны, и весь этот несметный человеческий поток устремился к Константинополю, чтобы через Малую Азию сухим путем переправиться в Палестину.

Греки были до крайности раздражены и стеснены проходившими через их владения армиями крестоносцев, чинили им всякие препятствия и наносили такой большой урон войскам, что многие из королей обращались с просьбой к Римскому папе объявить крестовый поход против греков.

В такой сложной и странной обстановке, когда западные христиане объявили Саладину борьбу не на жизнь, а на смерть, а восточные, в лице греков, проклинали и ненавидели их – начинался третий крестовый поход, ознаменовавшийся важными событиями, мощным движением народов и грандиозными битвами.

В нем участвовало столько народов, армий, рыцарей и полководцев, что Саладин был охвачен тревогой и с напряженным волнением ждал начала великих битв, которые должны были решить судьбу ислама на Востоке.

И вот в это удивительное время, запечатленное как чрезмерными подвигами, так и страданиями, превышающими человеческое воображение, Давид Сослан отплывал от родных берегов, направляясь со своей небольшой, но верной свитой в Константинополь. С ним ехал Гагели, имевший большой опыт в путешествиях, оруженосец Мелхиседек и двое слуг, на обязанности которых лежало, прежде всего, хранение золота и драгоценностей, вверенных им царицей, и наблюдение за всеми лазутчиками и грабителями, которые могли окружить царевича в пути и отобрать сокровища, которые он вез Саладину.

Тамара преднамеренно снарядила скромное на вид посольство, чтобы не привлекать к нему внимание и не вызывать ни в ком зависти, но зато снабдила Сослана чрезвычайными полномочиями и личным письмом к султану. Она хотела, чтоб он смело действовал от имени иверской царицы, скорей добился свидания с Саладином и начал переговоры о выкупе древа креста.

С великой скорбью, которая, казалось, не могла вместиться в человеческой душе, простился Сослан с Тамарой, прося извещать его о всех переменах при дворе и немедленно вызвать обратно, если она подвергнется преследованию Абуласана и его приверженцев. Тамара же сохраняла бодрость духа.

– Помни мудрое изречение древних: «В несчастье – надейся, в счастье – беспокойся, ибо все меняется», – сказала она ему на прощание. – Поезжай спокойно, зная, что мы не должны бояться с тобой ни врагов, ни страданий, ни смерти.

В то же время она дала поручение Гагели – побывать во всех греческих и сирийских монастырях и узнать, где находится Липарит Орбелиани с сыновьями.

– Не скупись на золото, – прибавила она, – и тщательно обследуй места, где он мог укрыться после своего бегства. Если Липарит жив, обещай ему царское прощение и скажи, что я осыплю его милостями, если он раскроет истину и укажет виновников гибели царевича Демны. Вверяю тебе нашего друга, храни его и будь ему верным стражем! Помни, что в Палестине находится страшная секта исмаэлитов. Бойся их и будь осторожен!

– О, царица! Я не оставлю царевича Сослана, хотя бы мне грозили самые лютые мучения и смерть! Клянусь отдать за него свою жизнь, если потребуется!

Тамара осталась довольна ответом Гагели и попросила его не полагаться на царевича Сослана, самому составлять план путешествия и не обременять его излишними заботами, так как он удручен печалью и равнодушен ко всему земному.

Давид скрыл от Тамары, как он был оскорблен и уязвлен событиями, происшедшими перед его отъездом, и хотя сохранял внешнее спокойствие и покорность, но в душе у него оставались горечь и обида.

Глядя на удалявшиеся берега Иверии, Сослан долго находился в мрачной задумчивости, не слушая, что говорил ему Гагели, и не отвлекаясь от своих горьких мыслей.

Однако Гагели не был обеспокоен душевным состоянием Сослана, полагая, что постепенно в путешествии он отойдет от своих мрачных мыслей и забудет про то тяжелое, что ему пришлось испытать в Иверии. Гагели больше всего был озабочен тайным наказом царицы найти в Сирии Липарита Орбелиани и тщательно следить за безопасностью царевича. Все мысли его были направлены к тому, чтобы не впустить в сношения с подозрительными людьми, которые могли узнать об истинной цели их посольства и сильно повредить им в Византии.

Поэтому как только скрылись берега Иверии, он предусмотрительно сказал Сослану:

– Да не вызовут мои слова Вашего гнева! Никто не должен знать в дороге, кто мы такие, куда и с каким поручением едем. При нынешних нравах никто не отважится с таким количеством золота пускаться в дальний и опасный путь, не имея при себе достаточного войска. Особенно нельзя разглашать нашей тайны в Византии. Если император Исаак узнает, зачем мы едем к Саладину, то он из зависти не пропустит нас через свои владения. Он сам начнет переговоры с султаном относительно выкупа древа, дабы причинить зло крестоносцам.

– Надлежит ли нам искать свидания с Исааком? – спросил Сослан, соглашаясь с рассуждениями Гагели. – Мы можем прямо пересесть на один из кораблей, отплывающих в Сирию, не задерживаясь в Константинополе. Что касается подарков царицы, то мы можем часть их передать патриарху, а остальное вручить ему на обратном пути, если нам только суждено вернуться обратно!

– Благие мысли всегда приходят поздно! – с сожалением ответил Гагели. – Мы не сядем ни на один корабль без разрешения Исаака, так как из Византии никого не пропускают сейчас в Палестину.

Гагели преднамеренно подобными разговорами отвлекал Сослана, разгоняя его тоску, заставляя думать о путешествии и странах, где им предстояло действовать среди всевозможных опасностей и добиваться свидания с Саладином.

Хотя Сослан и Гагели бывали по нескольку раз в столице Византии, они испытывали сильное волнение и необъяснимую тревогу, приближаясь к Знакомым берегам Босфора. Омываемый водами Босфора и Пропонтиды (Мраморное море) Константинополь представлял величественное зрелище. Двойная стена окружала его на расстоянии нескольких миль; прекрасные здания, стоявшие на берегу Босфора, храмы, дворцы, сады и улицы, казалось, тихо двигались и погружались в прозрачные воды пролива. Невозможно было оторвать взгляда от созерцания чудного города Нового Рима, соединяющего Европу с Азией.

Корабль их прибыл к вратам Босфора и бросил якорь в пристани Золотой Рог, которая называлась также Рогом Изобилия.

Обозревая любопытным взглядом окрестности, они спускались на берег. Внезапно их окружила группа греков, предлагавших свои услуги и указывавших им гостиницы и монастыри, где бы они могли лучше устроиться. Получив отказ, греки тотчас же исчезли, но поведение их показалось Гагели подозрительным, и он долго провожал их взглядом, стараясь понять, кто они и откуда явились.

Мелхиседек, часто развозивший пожертвования царицы по греческим монастырям, предложил остановиться в Студитской обители, основанной в V веке и славившейся своим уставом и строгостью нравов обитавших в ней иноков. Отправив впереди себя слуг и Мелхиседека, Сослан и Гагели бродили по городу, невольно вспоминая те дни, когда они жили и учились в Константинополе, который являлся центром мировой цивилизации. Бурная жизнь кипела на улицах и площадях, Сослан и Гагели не могли не восхищаться величием и красотой византийской столицы, сочетавшей живописность природы с редчайшими памятниками искусства.

Бесчисленные статуи из бронзы и мрамора, сокровища древности, собранные с Востока и Запада, украшали дворцы, цирк, улицы и площади.

Любуясь городом, ни Сослан, ни Гагели не подозревали, что они видят его в последний раз и что какое-нибудь десятилетие отделяет их от того страшного момента, когда Константинополь будет сожжен, разрушен крестоносцами и все великолепные создания античного гения будут бесследно уничтожены.

Когда они прибыли в Студитский монастырь, утомленные, но довольные своей прогулкой, их встретил испуганный настоятель монастыря и таинственным видом сообщил, что явился посланец императора Исаака – Лазарис и ищет свидания с ними. Вслед за этим вошел немолодой, с неприятной наружностью грек, сказал, что он по поручению императора приветствует посольство иверской царицы, и прибавил:

– Прошу вас завтра к полудню пожаловать во Влахернский дворец к императору Исааку. Он просил передать вам, что вы можете остановиться в его дворце, где все приготовлено для вашего приема.

Сослан сделал вид, что он польщен любезностью Исаака, но ответил отказом:

– По повелению царицы мы должны посетить греческие монастыри и затем предстать перед вашим императором. Мы устали с дороги и просим разрешения немного отдохнуть, прежде чем явиться в царский дворец и передать дары вашему императору, присланные нашей царицей.

Лазарис не стал особенно настаивать на своем предложении и, простившись с ними, скрылся, еще раз напомнив перед уходом о завтрашнем приеме у императора.

– Хотел бы я знать, – воскликнул Гагели после ухода грека, – кто известил его о нашем приезде? Почему императору Исааку вздумалось оказать нам такое внимание, когда наша царица не обращалась к нему с просьбой о гостеприимстве? Что ему надо от нас? Кто мог интересоваться нашим приездом в Константинополь? Я думаю, скорей наши враги, чем друзья.

– Время нашего отъезда всем было хорошо известно. Немудрено, что Микель известил патриарха, а патриарх – Исаака. Хуже, что они узнали, где мы остановились.

– А вы забыли про греков, которых мы видели на пристани?! – быстро припомнил Гагели. – Надо полагать, что мы окружены лазутчиками Исаака и должны соблюдать крайнюю осторожность.

– Прежде всего следует подробно узнать об Исааке, – решил Сослан, и они направились к настоятелю монастыря, который находился в сильной тревоге.

– Ничего нельзя ждать хорошего, – мрачно сказал он, выслушав сообщение Гагели о беседе с Лазарисом, – если они следили за вашим прибытием, то вам надо искать себе другое убежище. Этот государь мнителен и везде видит своих врагов. Он был храбр только один раз в жизни, когда добывал себе трон Византии. Покойный император Андроник узнал через кудесника, что будет свергнут с престола полководцем по имени Исаак, и приказал заточить его в темницу. Исаак, вместо повиновения, убил исполнителя воли Андроника, побежал к храму св. Софии, собрал народ и воинов, которые провозгласили его императором. По его повелению толпа растерзала Андроника, подвергнув его нечеловеческим мучениям. Бог будет судить царей, но то, что делается у нас, в Константинополе, не поддается человеческому разумению. Скольких убил Андроник – не пересчитать, теперь его сменил Исаак. Но этот государь хуже Андроника: тот умел угодить народу. Исаак совсем не умеет править, окружил себя шутами, кудесниками, предался пьянству и разврату. Не могу передать, как он кощунствует, употребляет за своим столом священные сосуды и утверждает, что у бога с царем все нераздельно. Говорят, ему тоже предсказано, будто у него отнимет престол некий принц по имени Алексей, и поэтому все, кто носит это имя, находится под угрозой.

Выслушав настоятеля, Сослан сказал:

– Я думаю, нам нечего бояться Исаака, который из трусости не сделает нам вреда и постарается скорей отправить из Константинополя.

– На этого государя нельзя положиться, – возразил настоятель. – Он заключил тайный союз с Саладином, и султан обещал ему передать древо креста, если он задержит немецкую армию и не пропустит ее через свои владения. Говорят, он хочет снарядить в Дамаск пышное посольство, надеясь укрепить трон получением великой святыни.

Настоятель ушел, оставив их в сильном волнении. – У нас появился серьезный соперник, – заметил Сослан. – Мы должны опередить Исаака и раньше прибыть к Саладину.

К вечеру они опять отправились гулять по городу и были глубоко изумлены тем, что им привелось видеть и слышать.

В Константинополе собрались народы из всех стран мира. Здесь были представители Севера, Запада, Востока и Юга; воины, облаченные в самые разнообразные одежды, франкские рыцари и князья, щеголявшие своими боевыми доспехами и вооружением; немецкие бароны и их вассалы; поселяне и ремесленники, стремившиеся уйти из неволи и обрести в Палестине желанную свободу; представители северных стран и русской земли – все они с интересом бродили по Константинополю, нарушая установленный порядок жизни, внушая к себе страх и недоверие греков.

Франки, или, как их называли в Византии, латиняне, преимущественно заполняли Константинополь; они беззастенчиво издевались над греками, называя их нацией писарей и переписчиков. Греки же, напротив, были возмущены необузданностью и распущенностью крестоносцев и были уверены, что те явились к ним с завоевательными целями и вместо освобождения Иерусалима хотят покорить Византию и подвергнуть ее разгрому и уничтожению. Западные армии породили в Константинополе хаос и беспорядок, и греки как бы утеряли свою столицу, возмущенный народ толпами устремлялся на ипподром, где недовольные имели обыкновение собираться вокруг Каледонского вепря, служившего символом разъяренного народа, и здесь приносить свои жалобы. За толпой сюда направились также Сослан и Гагели, движимые не столько любопытством, сколько желанием уяснить себе, что довело до такого катастрофического положения могущественную Визатийскую империю и что послужило причиной непомерного народного раздражения и гнева. Ипподром был заполнен народом, стоял такой шум, крики и гомон, что нельзя было понять, что говорили и к чему призывали ораторы.