Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Царицу не смутило поведение патриарха, хотя она и видела, что Микель едва сохранял хладнокровие и благопристойность, как всегда, не спеша сошла с возвышения и вместе с Русудан направилась к амвону, чтобы приложиться к кресту и получить благословение патриарха. Едва она сошла с возвышения, как царевич двинулся вперед, и в тот момент произошло нечто странное и неожиданное, еще более усилившее общее волнение и замешательство. Царица пропустила впереди себя Русудан, и как только та приложилась и отошла в сторону, рядом с царицей оказался царевич Сослан и вместе с ней подошел к патриарху под благословение. Все сразу поняли, что если патриарх благословит их при всех, то это будет означать, что он изъявил свое согласие на их брак и готов примириться с опальным царевичем. Хотя Микель и был застигнут врасплох, но он тотчас же разгадал тайный умысел царицы и ее намерение всенародно помирить его с Сосланом и, прежде чем кто-либо мог опомниться, спешно благословил одну царицу, затем круто повернулся, не подпустив никого к кресту, ушел в алтарь и закрыл царские врата.

В храме поднялся шум. Сторонники Тамары громко выражали свое возмущение резкой выходкой патриарха, но шум и общее замешательство поднялись с еще большей силой, когда царевич Сослан, покинув Тамару, вдруг быстро вошел на амвон и боковой дверью прошел в алтарь. Возле царицы остановились молодые рыцари, сопровождавшие Сослана. Один из них попросил разрешения последовать за царевичем в алтарь, но царица сделала знак рукой, отклоняя его намерение, и отойдя направо, поднялась на клирос, чтобы приложиться к иконе Спаса. Видно было, что она не хотела ни перед кем обнаруживать своего волнения от нанесенного ей оскорбления, так как хорошо понимала, что патриарх сейчас мог причинить непоправимое зло человеку, обреченному на несправедливые притеснения и гонения. Эта мысль сильно угнетала Тамару, но она сохранила твердость духа, помня, что там, в алтаре, решался вопрос не только ее личной судьбы, но мира и спокойствия в государстве.

Она долго стояла перед иконой Спаса, всматриваясь в темный лик, как бы моля о пощаде; глубокая тишина воцарилась в храме, и никто не осмеливался нарушить безмолвие, с трепетом ожидая исхода встречи царевича с патриархом. Простые сердца были растроганы скорбью царицы, которая владела обширным государством, но оказалась в плену у недоброжелателей и не могла распоряжаться своей жизнью. Но сочувствие и горесть они не могли ничем выразить ей, кроме почтительного молчания, так как опасались озлобить всесильного патриарха и настроить его на крутые и жестокие решения и поступки.

Русудан, не ожидавшая от беседы ничего хорошего, не хотела больше задерживаться в храме и тихо упрашивала царицу ехать вместе с нею во дворец, убеждая, что ее присутствие может только повредить царевичу и сильней раздражить патриарха.

Тамара, сопровождаемая Русудан, направилась к выходу, за ней последовали придворные и молодые рыцари, тихо обсуждая между собой последние события и грозясь открыто выступить против патриарха, если он посмеет вновь изгнать из Иверии царевича.

Между тем Сослан, войдя в алтарь, направился к патриарху.

– Святой отец! – с учтивой вежливостью произнес он. – Я пришел к Вам в это святое место, чтобы положить конец нашей вражде. Я подошел к Вам с чистой душой вместе с царицей, надеясь, что вы благословите меня в знак примирения и прощения, хотя я ни в чем не виноват перед Вами. Но Вы лишили нас пастырского благословения и всенародно оскорбил меня и царицу. Я спрашиваю Вас, кто будет отвечать перед богом, если мир в стране будет нарушен и меч обрушится на голову вероломных?!

Микель, вначале ошеломленный его появлением в алтаре, куда входили только священнослужители и приближенные к нему лица, вскоре пришел в себя.

– Нет, не будет моего благословения отступнику! – гневно возвысил он голос. – Немедленно удались отсюда!

В другом месте и с другим лицом царевич не сдержал бы своего гнева, но теперь совсем иные чувства – сильней гордости, сильней обиды и негодования – наполняли его душу, невольно заставляя смириться и продолжать беседу с патриархом. Он знал, что патриарх имел власть вновь разлучить его с Тамарой, и решил любой ценой добиться согласия на их брак, претерпев все резкие и заносчивые замечания Микеля.

– Святой отец! Вам ведомо, что я не отступник от веры, не заражен ересями и потому не заслуживаю от Вас столь тяжкого осуждения. Клянусь перед святым престолом, что я явился сюда не Для отмщения своим врагам, а для того, чтобы покончить нашу распрю и водворить мир в стране. Благословите наш брачный союз с царицей, и благоденствие водворится в Иверии.

Последние слова царевича привели патриарха в сильнейшую ярость. Потрясая посохом, вне себя от гнева, он с горячностью, неподобающей его сану, воскликнул:

– Как ты смеешь, дерзновенный, простирать свои помыслы к царскому престолу! Разве ты забыл, что совершил страшное преступление, за которое будешь, вечно гореть в геенне огненной! Немедленно удались отсюда!

Он наступал на него, как бы бесповоротно и навсегда изгоняя от себя, и не столько слова, сколько его лицо и резкие движения, воочию сказали Сослану, насколько безнадежна и бесцельна была сделанная им попытка склонить патриарха к примирению.

– Опомнитесь, святой отец! – воскликнул он. – О каком преступлении Вы говорите? Разве не клялся я перед святым престолом, что руки мои невинны в смерти царевича Демны и что вражеские измышления приписали мне его злодейское убийство? А если Вы хотите простереть свою власть и на сердце царицы, да будет Вам ведомо, что над ее сердцем никто не властен, кроме бога! Остерегайтесь ввергать ее в пучину горя и отчаяния!

– Уйди от меня, сатана! – глухо произнес Микель, видимо озадаченный словами Сослана, но вслед затем разъярился еще сильнее и вскричал! – Покайся, пока не поздно, ибо на тебе невинная кровь царевича Демны! По закону он должен был наследовать престол Иверии. Уйди от меня, цареубийца, дабы я не предал тебя анафеме!

– Ваши приспешники измыслили эту гнусную ложь, чтобы лишить меня права быть царем Иверии! – в запальчивости воскликнул Сослан, но, вспомнив, с какой целью он явился в храм, тихо закончил: – я пришел искать мира и не хочу вспоминать то зло, которое Вы причинили мне и царице.

– Нет мира между нами, – ответил коротко Микель. – «Не мир, но меч!»

– Не мир, но меч! – повторил Сослан и, уже не помня себя, кончил: – Пусть будет так! Вы раскаетесь в своих словах, но будет поздно. Помните: «Взявший меч, от меча и погибнет».

Он отвернулся и, не заметив притаившегося в темной нише алтаря Абуласана, поспешно направился к выходу. Опустив голову и не глядя ни на кого, движимый горем и тоской, он покинул храм, за ним последовали сопровождавшие его рыцари. Они сели на коней и, едва протиснувшись сквозь плотные ряды богомольцев, быстро скрылись, сопровождаемые дружными и громкими возгласами одобрения и сочувствия.

После его ухода Абуласан вышел из своего убежища и начал тихо беседовать с, патриархом, предварительно заперев все двери и обеспечив себя, таким образом, от всякого неприятного вторжения.

– Ваше святейшество! – говорил он. – Мы слишком положились на благочестие царицы, не приняв в разумение, что по молодости лет она будет избирать себе жениха, внимая голосу страстей, а не рассудка. Попечение о благе отечества нашего настоятельно требует, чтобы мы, не медля, приняли все меры к обеспечению спокойствия и порядка в государстве. Крамольник не остановится перед тем, чтобы поднять восстание в столице, а царица может встать на его защиту.

– Царица – послушная дщерь церкви. Она не преступит наших повелений, – внушительно ответил патриарх. – Что делают западные отцы церкви, то сделаем и мы властью, данной нам свыше. Собери всех, кто печется о благе отечества, сегодня вечером в моих покоях, но собери людей испытанных, верных, коих присутствие приведет к единомыслию, а не покорству. На сем совещании мы изберем достойного супруга нашей царице, незапятнанного, могущего с честью наследовать престол Иверии.

– Подобное совещание предпочтительней собрать не торопясь, тщательно подумав и подыскав подходящего жениха для царицы, – промолвил Абуласан. – Известно, сколько достойных людей ищут руки царицы, сколько влюбленных царевичей потеряли из-за нее головы, необходимо сыскать такого человека, который был бы всецело обязан нам своим избранием и не выходил из нашего повиновения. Следует избрать единоверца, вроде Поликарпа, сына греческого императора, который больше думал бы о своей любви к царице, чем о делах государства, о которых мы сами позаботимся.

– Трудное ты затеял дело! – сокрушенно вздохнул Микель и опустил голову. Замужество царицы всегда представлялось ему неразрешимой задачей, так как ни один жених не мог удовлетворить требований патриарха, который хотел иметь в одно и то же время послушного царя и строгого мужа, могущего держать в своих руках царицу и оказывать на нее влияние. Он меньше всего интересовался мнением самой царицы, полагая, что она должна принести свою личную судьбу в жертву интересам государства.

– Поликарпа не избирай, – прибавил Микель, – он суеслов и тщеславен. Сын покойного императора Андроника, царевич Алексей, покорен, но без ума. В случае нужды можно избрать и его, благо он под рукой.

Абуласан вздохнул, зная, что царица никогда не согласится выйти замуж за слабовольного и неказистого греческого царевича, которого она из милости держала при своем дворе, спасая от преследований нового византийского императора Исаака, убийцы его отца Андроника.

– Царица в летах, ей исполнилось тридцать два года, – продолжал патриарх. – Пора думать не о любви, а о том, чтобы даровать наследника Иверии. Предоставляю твоему благоразумию распорядиться этим делом. Оповести всех, кого нужно, и более всего изыщи способы, как удалить крамольника из столицы, дабы он не сеял возмущение и не отвращал царицу от церкви.

– Кто может удалить человека, который подобен тигру и по силе и храбрости не имеет равного? – с живостью возразил Абуласан и прибавил: – Заметили ли вы, Ваше святейшество, что Гагели открыто вместе с ним явился в церковь? Он издавна отличался вольномыслием, уста его полны злословия и кощунства, многие через него впали в соблазн и непокорство.

– Святая истина, – подтвердил Микель. – Но скажи мне, на кого мы можем положиться? Кто может служить опорой в такое смутное время? Чиабер? Двоедушен в мыслях, и на совести его лежит предательство. Не подобает забывать, что он был приближенным покойного царевича Демны и во время восстания первый изменил ему и перешел на сторону Георгия III. Темное дело, о чем до сей поры не могу вспомнить без содрогания!

– Не беспокойтесь, Ваше святейшество. У нас есть опора – Русудан, – утешил его Абуласан. – Она имеет влияние на царицу и не питает особого расположения к царевичу, хотя воспитывала его наравне с племянницей. Она больше всего боится смуты и недовольства в государстве и не допустит, чтобы царица затеяла ссору с Вашим святейшеством из-за любви к царевичу.

– Хорошие мысли приятно и слушать, – благосклонно произнес Микель. – Иди с миром. Благословляю тебя и разрешаю!

И он поднял руку, привычным жестом благословил Абуласана и отпустил его. Он вполне полагался на опытность своего советника, который действовал всегда мягко, осмотрительно, зато наносил противнику удары меткие и сокрушительные.

Абуласан вышел от патриарха крайне встревоженный.

Патриарх, оставшись один, впал в тяжелое раздумье. Хоть он и был убежден в виновности царевича Сослана в убийстве наследника престола Демны и эта уверенность как бы вынуждала беспощадно преследовать и подвергать изгнанию жениха царицы, тем не менее последняя беседа с ним в алтаре произвела на патриарха сильное впечатление и заставила поколебаться в своем мнении. Микель был человек с фанатическим складом ума и считал своим долгом охранять чистоту церковных уставов и канонических правил и не отступать в борьбе с нарушителями закона и нравственности. Этой чертой его характера пользовались наиболее умные и тонкие его последователи и сторонники, вроде Абуласана, и разжигали в нем искру той пламенной ненависти к врагам церкви, что заставляла его иногда применять самые жестокие меры воздействия против мнимых нарушителей закона. Огонь этой ненависти сторонники Абуласана очень искусно направили против Сослана, приписав ему загадочное убийство царевича Демны и стремление захватить престол в Иверии.

Микель всегда действовал прямолинейно, без колебаний, не вдумываясь в последствия, к которым приводила его крутая расправа с противниками. Впервые почувствовал он раздвоение в мыслях и острое сомнение в правоте своих проступков.

Микель глубоко вздохнул и промолвил про себя:

– Суета сует и всяческая суета, – затем он погрузился в чтение правил, готовясь к завтрашнему богослужению.

Между тем народ, почуяв что-то неладное, долго не расходился. Нашлись предсказатели, вещавшие о временах страшных и лютых, о княжеских междоусобицах, нашествии иноплеменников, напоминавшие народу о гибели царевича Демны и о том ужасном восстании, которое потрясло всю Иверию в конце царствования Георгия III.

Среди толпы выделялся оружейник Арчил, далеко известный мастерством по выделке оружия; его внимательно слушали. Своим ремеслом Арчил был связан с придворными кругами и хорошо знал про острую борьбу, что велась вокруг царицы.

– По всему видно, смута начинается, – говорил он. – Царица добра, да маломощна, а царевича патриарх не принял. Кому бороться против князей? Лютые времена идут! Никого не оставят в покое.

Народ с тревогой расходился домой. С тем же тяжелым чувством неизвестности возвращался Арчил в свою мастерскую, где его ждала кропотливая, напряженная работа. Он шел медленно и думал о том, что произошло в храме, пытался представить, как все это могло отразиться на его жизни и изменить установившийся порядок в стране. Он несколько успокоился, видя шумное оживление на улицах, караваны верблюдов с товарами и слыша привычный разноголосый шум мелких торговцев, перебранку пешеходов в узких переулочках, крики мальчишек, – все это сливалось в общий веселый гул, показывавший, что жизнь в городе текла, как всегда, без каких-либо намеков на грозившую смуту и беспорядок.

Множество садов, цветников украшало город, но особенную красоту ему придавали обширные княжеские поместья с бесчисленными строениями – тут были птичники с большим количеством птицы, псарня, соколиная охота, дворовые службы, окруженные высокими крепкими стенами, превращавшими жилища князей в неприступные замки. Вся эта великолепная панорама, обрамлявшая город, напоминала Арчилу, с одной стороны, о приятной, беззаботной жизни, а с другой – о той борьбе, что шла между князьями и царицей. Поднимаясь выше к горе, Арчил видел знакомые глиняные сакли с плоскими крышами, служившими террасами, где прогуливались женщины с детьми и спали в летние ночи.

Длинный квартал был занят ремесленниками; тут жили и работали многочисленные башмачники, кожевники, меховщики, золотых и серебряных дел мастера, шелкопрядильщики и оружейники. Все они работали при открытых дверях. Арчил остановился возле знакомого башмачника и разговорился с ним. Тот делал сафьяновые сапожки, заказанные каким-то иноземным рыцарем для подарка знатной синьорине; это была такая тонкая и искусная работа, что Арчил невольно залюбовался его мастерством.

Башмачник Вальден рассказал ему, что английские купцы, проезжающие через Иверию в Китай и обратно – из Китая в Европу, всегда делают много заказов, особенно интересуясь башмачным и шелкопрядильным производством.

– Торговля идет широкая, – говорил Вальден, – караваны то и дело нагружаются товарами и двигаются на восток. А оттуда привозят к нам драгоценные камни. Таких изумрудов и бирюзы, как в Индии, нигде нет. Бирюза особенно ценится среди мусульман, которые верят, что она приносит счастье. Вальден показал ему изготовленные образцы обуви; одни из них были умело и тонко оторочены мехом, другие разрисованы узорчатой вышивкой из самоцветных камней, и все они были такие нарядные и дорогие, что скорей походили на изделия для украшения, чем на обычную обувь.

Вальден был умным и толковым ремесленником, тонким политиком, знал жизнь и всегда безошибочно чувствовал, за кем нужно следовать. Он имел заказчиков, главным образом, среди приезжих иноземных купцов, которые прекрасно знали обо всем, что делалось в Иверии. Он успокоил Арчила, сказав, что во всех странах идет сейчас борьба между князьями и королями, что народ хочет порядка и твердой власти и не пойдет за князьями. Вальден доказал Арчилу, что не только для ремесленников, но и для всех людей в стране желательней иметь одну царицу, чем сотни князей, которые расправляются с населением как им угодно и не считается ни с какими законами.

– Что касается нашей царицы, то она насквозь видит всех смутьянов и никакого беспорядка не допустит, – закончил он.

Арчил, повеселевший, распрощался с ним и пошел в мастерскую. Возле дома он встретил Мелхиседека, знакомого оруженосца, который сопровождал многих витязей в походах и неотлучно был с царевичем Сосланом во все трудные минуты его жизни. Дом Арчила, как и все дома, был построен из глины, скрепленной землей и известью, свет проникал через узкое отверстие. Внутри было душно, темно, грязно.

– Я пришел к тебе по важному делу, – сказал Мелхиседек, когда они вошли в саклю и сели закусить. – Надо приготовить оружие для царевича. Заказ срочный. Обрати особенное внимание на кольчугу, чтобы она была мягкая и крепкая. Материал – из царской казны. Не поскупись на отделку.

– Сделаю, как прикажешь, – охотно согласился Арчил, всегда чувствуя себя спокойным в присутствии Мелхиседека, который ничего не боялся и действовал хоть и осмотрительно, но очень смело и решительно.

– Что-нибудь готовится? Для чего срочно понадобилось оружие?

– После узнаешь. Неспокойно кругом, надо остерегаться, – коротко ответил Мелхиседек.

– Кого остерегаться? – настороженно спросил Арчил, и опять его охватила неясная тревога. – Научи, кого надо остере… – Он не докончил, так как в саклю вошел вооруженный человек и коротко сказал ему:

– Быстро собирайся и пойдем к великому визирю. Не медли. Каждая минута дорога.

Арчил испуганно посмотрел на Мелхиседека. Тот подал ему знак беспрекословно повиноваться и успел только оказать шепотом:

– Вот кого остерегайся! Смотри, не болтай лишнего.

Они вышли на улицу. Мелхиседек, заметив, каким подозрительным взглядом окинул его посланец визиря, быстро отделился от них и исчез в одном из темных переулков. Арчил, склонив голову, понуро шел за посланцем визиря в страхе перед тем, что его ожидало.

ГЛАВА III

Тамара из Анчисхатского храма последовала в свой любимый дворец в Исани, куда она всегда удалялась для отдыха и уединения и где все напоминало ей о счастливых и безмятежных днях юности. Дворец был построен ее отцом, Георгием III, деятельным и умным царем, который завершал объединительную политику своих предшественников, усмирял непокорных князей и стремился укрепить могущество Иверии и ее дружбу с Византией и другими государствами. Это было счастливое время для страны, истерзанной беспрестанными нападениями тюркского племени – сельджуков, персов, арабов, когда, наконец, все многочисленные разрозненные горские племена и армяне были объединены в одно обширное царство, которое могло отстаивать свою независимость и отражать дикие нашествия беспокойных кочевников. Георгий III хорошо знал, какое значение имело для его народа единство Иверии и сильная власть, и потому беспощадно расправлялся с мятежными княжескими родами, не допуская междоусобных браней и раздоров в своей стране. Он навлек на себя большое, недовольство именитых князей, а так как незаконно владел престолом, то царствование его под конец было омрачено кровавым восстанием и убийством его племянника, законного наследника – Демны. Власть его пошатнулась, и он, хотя при жизни и короновал Тамару на царство, не смог предохранить ее от злых наветов и козней мстительной аристократии, решившей воспользоваться юностью царицы и подчинить ее своей власти.

Тамара росла, находясь под сильным влиянием своего отца, который руководил ею в первые годы царствования, приучал быстро разбираться в государственных делах и, несмотря на противодействия князей, всюду проводил свое влияние. Тамара глубоко чтила память отца и всегда в особо трудных обстоятельствах мысленно обращалась к нему, как бы ища помощи и защиты. Она никогда не забывала, что Георгий очень любил Давида Сослана и прочил его в свои преемники, и теперь, подъехав ко дворцу, она с особенной силой почувствовала свое одиночество и невольно вспомнила, какой нежностью и любовью окружал ее отец и охранял от всех жизненных невзгод и столкновений. Она вошла в цветник, благоухающий тончайшим ароматом роз, привезенных с Ливанских гор, и пришла в живописный сад с фонтанами и беседками. Руки ее были кротко сложены на груди, как бы в знак покорности и примирения с неизбежной судьбой, но тонкие брови были непокорно сдвинуты, и твердая линия непреклонного решения залегла в мягких изящных чертах лица. Тамара подошла к одинокой башне, прилегавшей к самой отдаленной части дворца, где находилась ее опочивальня. Навстречу ей вышла верная рабыня Астар, они вместе поднялись по крутой лестнице вверх тем тайным ходом, который известен был только ближайшим лицам, окружавшим царицу.

Царские покои блестели богатой отделкой, пышными украшениями; стены были сделаны из сланцев, украшенных самоцветами и драгоценными камнями, яхонтами и смарагдами, мерцавшими при ночном освещении, как звезды. Трон царицы играл в лучах сердоликов, отшлифованных в Персии, а вокруг него стояли массивные златокованные кресла, где важно восседали во время приема у царицы министры, эриставы и военачальники. Столовую украшали дорогие ткани, ковры и разноцветная посуда, привезенные из Греции, Египта, Аравии и Индии, с которыми Иверия вела оживленную торговлю. На столиках, этажерках отливали красноватым сиянием яхонтовые и рубиновые чаши, блестели золотые и серебряные кубки, византийские эмалевые изделия, а в курильницах день и ночь, медленно сгорая, тлели куски нарезанного алоэ, или райского дерева, наполняя воздух сладким благоуханием.

Войдя в свои покои, Тамара в глубокой печали опустилась на тахту. Горькие мысли терзали ее сердце, но она ни на минуту не теряла ясности ума, стараясь проникнуть в замыслы врагов и оградить любимую страну от возможных мятежей и восстаний.

Тихо вошла Русудан, припала горестно к ее плечу и залилась обильными слезами. Она терпеливо молчала всю дорогу, дала время оправиться Тамаре и теперь испытывала крайнюю потребность излиться в задушевной и откровенной беседе. Русудан никогда не жалела слез, зная, что они скорей всего доходили до сердца царицы и вызывали в ней сочувствие и желание разделить с Русудан радости и огорчения. Пользуясь неограниченным доверием Тамары и осведомляя ее обо всем, что делалось при дворе, хитроумная Русудан тонко и незаметно внушала свои мысли царице и добивалась того, что она слушала и исполняла ее советы. Но на этот раз, как заметила Русудан, Тамара безразлично отнеслась к ее словам и нисколько не огорчилась удрученным видом наставницы.

– Душа моя! – вкрадчиво начала она. – Зачем ты скрываешь от меня свои намерения и не следуешь больше моим советам? Почему ты не поведала мне о том, что хочешь пойти к патриарху вместе с Давидом и получить от него благословение? Разве ты не знаешь, как ненавидят его князья и патриарх, они скорей поднимут мятеж в стране, чем позволят тебе выйти за него замуж, а ему – быть царем Иверии?! Кто внушил тебе эту пагубную мысль, которая не принесет нам ничего, кроме несчастья?!

Взволнованная речь ничуть не тронула Тамару, сердце ее было замкнуто, и она сдержанно, без обычной ласки, ответила:

– Десять лет молчания и терпения не образумили наших, врагов, они больше ожесточились. Напрасно ты думаешь, что я могу снова уступить им и терпеть разлуку с Давидом. Пусть они сплотятся против нас, я обращусь к народу, к моему воинству и найду у них защиту!

Решение Тамары обратиться за помощью к народу и идти на борьбу с князьями испугало Русудан:

– Умоляю тебя, мое солнце, не совершай этого безумия! – воскликнула она. – Лучше мне сравниться с прахом, лежать бездыханным трупом, чем вновь трепетать за твою жизнь и переживать те страшные дни, когда ты едва не лишилась царства! Неужели ты хочешь, чтобы враги тайно убили Давида, а потом всюду кричали, что бог спас страну от изменника?!

– Не устрашай меня, – возразила Тамара и умолкла.

Ее опечаленный строгий вид дал понять Русудан, что она больше не хотела продолжать беседу, стремясь остаться в уединении и предаться своим мыслям.

Между этими двумя женщинами всегда царило полное согласие, и только, когда речь заходила о Давиде Сослане, начиналось то глубокое расхождение, которое нельзя было прикрыть и смягчить никакими ласками и сердечными излияниями. Русудан знала также, что возражения и уговоры в таких случаях были бесполезны, и вовремя умолкла, полагая, что сама жизнь убедит Тамару в безнадежности ее любви к Сослану и навсегда разлучит их. Но теперь, уходя, Русудан сочла своим долгом предупредить ее.

– Помни, тень погибшего Демны всегда будет стоять между вами. Кто бы ни был виновен в его смерти, патриарх не отступится от своего решения. Никто не может доказать правоту Давида и найти настоящего виновника. Тайну эту раскрыть невозможно, и надо покориться.

Она ушла, не успокоив Тамару, а расстроив и возбудив ее до последней степени.

Мысли ее теперь с неудержимой силой устремились к прошлому, к роковым событиям, которые неизгладимо жили в ее памяти. Она никогда не могла забыть про таинственное исчезновение царевича Демны, который, оставшись малолетним ребенком после смерти старшего брата Георгия, должен был наследовать престол Иверии, по достижении совершеннолетия. Воспитывался Демна, по завершению отца, у богатейших и знатнейших князей Орбелиани, которые всемерно противились объединению Иверии и надеялись, возведя юного царевича на трон, получить доступ к власти. Между тем Георгий III, временно управляющий государством за малолетством законного наследника, объявил себя царем и, когда Демна вырос, вместо того, чтобы передать ему престол Иверии, назначил своим наследником не племянника, а дочь Тамару, которая была одних лет с Демной.

Тогда Орбелиани, видя крушение своих планов и ненавидя Георгия за проводимые им реформы, решили свергнуть его, собрав вокруг себя знаменитых князей, подняли сильный мятеж в стране и с войсками направились к столице. Но умный и ловкий Георгий призвал на помощь кипчаков – так назывались в Иверии половцы, назначил главнокомандующим войсками Давида Сослана, отличавшегося безмерной храбростью и искусством полководца, и быстро подавил восстание. Большинство из заговорщиков перешли на сторону Георгия и сложили оружие, только не сдавался Иванэ Орбелиани, находившийся в Дорийской крепости вместе с Демной. Юный царевич не выдержал длительного сопротивления, решил помириться с дядей и направился к царю для переговоров, но на пути в царский лагерь он бесследно исчез. Странное и непонятное исчезновение Демны породило самые противоречивые и тревожные слухи в стране: одни говорили, что он успел бежать и скрылся в Константинополе, другие уверяли, что он погиб, но где и при каких обстоятельствах – неизвестно, третьи утверждали, что царь Георгий ослепил его и заточил в темницу. Главные зачинщики восстания – братья Орбелиани – были казнены, а все остальные из рода их изгнаны навсегда из Иверии; вместе с их гибелью пропала всякая надежда установить причину таинственного исчезновения Демны.

Однако могущественные князья, бывшие сторонники Орбелиани, не успокоились и решили отомстить Георгию за свое поражение. Они знали, как сильно царь был привязан к Давиду Сослану и, не имея сына, готовил его себе в преемники, знали также, что Тамара и Давид с детства питали горячую любовь друг к другу и что вскоре должна была состояться их свадьба и коронация на царство. Желая омрачить торжество Георгия, враги его распространили слух, быстро подхваченный населением, что наследник Демна убит в царском лагере и труп его сброшен в пропасть. Всем было известно, что главнокомандующий войсками Давид Сослан находился тогда в царском лагере и должен был сопровождать Демну к царю, поэтому нетрудно было убедить всех, что убийство совершил Давид Сослан с намерением устранить соперника Тамары и сделаться самому царем Иверии. Микель, убежденный в виновности Давида Сослана, подстрекаемый Абуласаном и его приспешниками, пригрозил Георгию публично обвинить Давида Сослана в гибели Демны и поднять смуту в столице, если он покроет цареубийцу и не удалит его из Иверии. Георгий, удрученный последними событиями и опасавшийся недовольства народа, не решился на этот раз ожесточить своим сопротивлением князей и патриарха, уступил их требованиям и изгнал Сослана.

Вспоминая этот мрачный эпизод из царствования своего отца, ускоривший его смерть и оказавший огромное влияние на всю его жизнь, Тамара больше не могла успокоиться. Она знала, насколько коварны были их враги, как они ненавидели царевича Сослана и, конечно, они могли прибегнуть к самым изощренным способам борьбы, нисколько не считаясь с государственными интересами, не заботясь о благе и спокойствии страны.

Одиночество Тамары было нарушено появлением ее верной рабыни Астар, которая доложила, что мандатурт-ухуцес – министр внутренних дел – Чиабер просит царицу принять его. Тамара относилась к Чиаберу с полным доверием, так как он во время восстания Демны первый перешел на сторону Георгия и оказал ему большие услуги, уговаривая зачинщиков, в том числе и самого Иванэ Орбелиани, сдаться царю, сложить оружие. Вспомнив, что Чиабер был приближенным Демны и находился при нем почти до того мгновения, как он вышел из крепости, Тамара очень обрадовалась его приходу. Царица хотела поделиться своими мыслями с Чиабером, уговорить его во что бы то ни стало отыскать истинного виновника гибели Демны.

Чиабер вошел в царские покои неторопливой походкой, как всегда, осторожным взглядом всматриваясь в лицо царицы, чтобы распознать, в каком настроении она находилась, и не сказать лишних слов, могущих направить беседу в нежелательное для него русло. Тамара, отличавшаяся тонким умом, почти всегда безошибочно определяла ход мыслей и намерения своих собеседников, и поэтому тотчас же заметила непривычную растерянность Чиабера. Желая вывести его из неловкого положения, она попросила подробно рассказать ей, что делалось на границах царства, были ли за это время нападения турок и как выполнили свои обязательства по охране рубежей Иверии эриставы.