Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Из этих речей выявилось, что греки были недовольны управлением Исаака, ненасытной жадностью сборщиков податей, продажностью и беспутством вельмож, которые взяли на откуп все государственные должности, расхищали казну, за взятки давали чины и отличия, не было правого суда, куда можно было бы пожаловаться на виновных. Но самое большое возмущение народа вызывала трусливая, двоедушная политика императора относительно внешних событий. Греки ненавидели крестоносцев, не с меньшим озлоблением они относились и к мусульманам; они не могли понять, как Исаак, с одной стороны, заискивал перед немцами, с другой – хотел соединиться с мусульманами для совместных действий против франков. Греки чувствовали надвигавшуюся на столицу катастрофу и презирали императора.

Народ обезумел от страха, от ожидания всяких бедствий, вторжения западных армий и не мог разобраться в происходивших событиях.

– Внемлите, откуда идет к нам погибель! – восклицали одни. – Погибель идет от латинян, кои навлекут на нас невиданные бедствия и разорят наше отечество!

– Погибель идет к нам от неверных! – кричали другие. – Кто соединяется с мусульманами, тот навлекает на себя проклятие! Иерусалим взят. Кто поручится, что и на наших стенах не будет развеваться зеленое знамя пророка? Где мы тогда найдем спасение?!

Иные вопили, что звездочеты предсказывают приближение конца мира, что нельзя избежать гибели и надо с покорностью ждать смерти, так как спасать народ некому и незачем. Неслись неистовые вопли: – Мы гибнем! Кто спасет нас? Надо действовать не словом, а мечом! Немедленно изгнать крестоносцев. Убивайте изменников! Спасайте отечество!

Наконец среди неописуемого шума и криков на постамент статуи Геркулеса поднялся молодой грек, перепоясанный мечом. У него был сильный голос, взгляд гордый и повелительная осанка. В руках он держал железную палицу. В толпе его хорошо знали и сообщили Гагели, что он происходил из знаменитого дома Дуков и прозывался Мурзуфлом за то, что брови у него на лбу сходились одна с другою. Одни его хвалили за смелость и храбрость и за то, что он восставал против императорской власти; другие, напротив, укоряли его и говорили, что он возбуждает народ и имеет претензии на византийский престол, но скрывает свои истинные намерения под личиной преданности и покорности Исааку. Но, как видно, большинство простого народа было к нему сильно привязано и желало видеть его своим государем. Все свободное время он проводил на ипподроме, возле Каледонского вепря, искусно разжигая народные страсти и внушая всем мысль, что спасение народа – в частой смене правителей, причем он умело играл такими словами, как «отечество, свобода, религия», пленявшими простые сердца и служившими прикрытием для его властолюбивых и корыстных целей.

И теперь, стоя на возвышении, он поднял руку, чтобы прекратить неистовство толпы.

– О чем шумите вы и к кому взываете о спасении? – начал Мурзуфл важно и патетически, и волнение в народе сразу стихло. – Разве вы не видите, что Византия окружена врагами? С того времени, как династии сделались жертвой своенравия черни и властолюбия злоумышленников, – в ком вы ищете спасение?! Константинополь – прославленная столица цезарей – теперь сделался рынком, на котором идет торг: кому владеть столицей мира? Разве вы знаете, где наши друзья, где враги? В одно и то же время заключается мир с дамасским султаном и простираются дрожащие руки к немецкому императору. Издавна известно, что тиран есть враг человечества, щедроты его так же лицемерны и непостоянны, как и власть его, захваченная по произволу и силой переворотов. Найдите достойного человека, кому дорого было бы благо отечества, кто ради религии готов пожертвовать своей жизнью, кто не будет уклоняться ни в сторону сынов рая, как именуют себя мусульмане, ни в сторону чад тартара, какими вы считаете крестоносцев, и доверьте ему свое спасение!

Мурзуфл говорил, показывая всем своим видом, что он именно и есть тот достойный человек, который может спасти империю от гибели, защитить Константинополь от крестоносцев и устранить несчастья, нависшие над народами. Многие хотели провозгласить его царем, но Мурзуфл, находил, что для этого еще не наступило время. Будучи самым осторожным из осторожных политиков, он начал защищать Исаака, хотя никто не хотел о нем слушать.

После ухода Мурзуфла Сослан и Гагели некоторое время оставались на ипподроме, желая поговорить с отдельными лицами о тех внутренних причинах, которые вели к падению империи.

– Еще недавно Византия была сильнейшим государством, – удивлялся Сослан. – Кто мог довести ее до такого позорного краха? Неужели Исаак своим неумелым правлением? – Сослан сказал это тихо Гагели, но какой-то важный грек, с худощавым, аскетически строгим лицом неожиданно ответил Сослану:

– Не удивляйтесь тому, что здесь происходит. К сожалению, в высших кругах не понимают, что мы стоим на краю гибели, но народ это понимает и по-своему ищет спасения. Обратите внимание на ненависть народа к крестоносцам. В этом заключается вся трагедия. Сейчас, по указаниям римских пап, крестоносная война охватила мусульманский восток, а затем она обратится против нас. Вот где опасность! Наша погибель от латинян, а император поддерживает их. Помните мои слова: пройдет немного времени, латиняне разрушат Константинополь и завладеют нашими сокровищами. – Он повернулся и, не прибавив больше ни слова, с печальным видом удалился.

Под впечатлением всего услышанного глубоко опечаленные Сослан и Гагели возвращались с ипподрома. Им казалось, что они как бы присутствовали при падении великой империи, видели народ, доведенный до отчаяния, и ловких авантюристов, не брезговавших обманом и иными гнусными средствами для осуществления своих честолюбивых замыслов. Они невольно вспоминали Иверию, где также шла борьба и не было спокойствия в стране, но мягкое правление Тамары предохраняло народ от таких государственных потрясений, какие они видели в Византии. Для Сослана в этом сознании было утешение, так как и его отъезд в Палестину тоже являлся жертвой, принесенной им для ограждения родины от всякого рода смут и раздоров.

На другой день рано утром, облачившись в боевые доспехи, Сослан и Гагели с богатыми дарами отправились во Влахернский дворец на прием к Исааку. Они приказали Мелхиседеку явиться туда позднее, предварительно осмотрев, нет ли чего подозрительного возле монастыря, и дожидаться их выхода из дворца, тщательно наблюдая за тем, что делалось кругом.

Приняв необходимые меры предосторожности, они поехали в спокойном расположении духа, отнюдь не ожидая со стороны трусливого императора, каким он рисовался им теперь по рассказам настоятеля, каких-либо неприязненных действий или подвохов. Они были уверены, что он так занят вопросами личной безопасности и подавления в народе недовольства и возмущения, что не станет задерживать их в Константинополе и постарается сохранить добрые отношения с иверской царицей.

Они прибыли с некоторым опозданием во Влахернский дворец, где их с нетерпением поджидал Лазарис, видимо, боявшийся, что они обманут его и совсем не явятся на прием. Он был неприятно поражен, увидев их закованными в латы и больше похожих на западных рыцарей, чем на знатных иверийцев.

Исаак принял их торжественно, в царской порфире, сидя на золотом престоле, окруженный многочисленными сановниками и вельможами. Он стремился показать гостям, что Византийская империя под его скипетром вступила в период процветания и обрела силу прекратить междоусобицу и отразить нашествие как сельджукских турков, так и проходивших через нее крестоносцев. Однако ни великолепие дворца, ни богатое оружие императора, ни важная напыщенность его свиты нисколько не смутили Сослана, который решительной поступью направился к Исааку, вызывая всеобщее изумление своей смелостью, благородством и больше всего исполинской фигурой.

Несмотря на то, что Исаак был одет в самую лучшую царскую одежду и корона его сияла драгоценными каменьями, в сравнении с Сосланом он казался жалким и невзрачным и с завистью смотрел на иверского царевича, который своим богатырским видом превосходил всех. Давид по этикету преклонил перед ним колено в знак почтения к его царскому достоинству и преподнес богатые дары, вызвавшие нескрываемую радость у Исаака. Сослан тут же заметил стоявшего у трона Мурзуфла, с усмешкой следившего за всей торжественной церемонией.

– Приветствую тебя, доблестный сын единственной дружественной нам страны! – благосклонно произнес Исаак. – Много добрых вестей приносят нам наши братья, побывав в Иверии. Мы много слышали о разуме и красоте вашей царицы. Поведай нам, подвергаетесь ли вы нападению со стороны ваших соседей или живете с ними в мире и согласии?

При этом Исаак любезно предложил Сослану сесть рядом с собою. По мановению его руки вельможи расселись по своим местам. Гагели оказался невдалеке от трона, так что мог хорошо следить за императором и всей окружающей его свитой.

Давид, помня совет настоятеля, остерегался Исаака, предпочел воздержаться от излишних похвал Тамаре, дабы не вызвать в нем зависти и раздражения, и скромно ответил:

– Царство наше претерпело столько разрушений, что мы радуемся каждому дню, когда с гор не спускаются враги и не уничтожают наших городов. Царице чужды воинственные замыслы; со всеми соседями она живет в мире и согласии.

– О мирных намерениях вашей царицы известно далеко за пределами вашего царства, – согласился Исаак, которого мало интересовали завоевательные стремления Тамары, так как иверские цари никогда не воевали с Византией. – Но скажи мне, – сказал он, – правда ли, что царица установила мир с султаном Дамаска Саладином?

– Царица всегда готова оказывать помощь своим единоверцам, но она не принимает участия в крестовых походах, полагая, что не мечом истребляются заблуждения и нельзя утверждать веру среди угроз и неистовых бедствий войны, – спокойно ответил Сослан. – Она посылает нас к Саладину, дабы закончить переговоры с ним и установить мир и дружбу между Иверией и Дамаском.

Исаак, как заметил Гагели, быстро переглянулся с Лазарисом, затем перевел взгляд на Мурзуфла и тотчас же прекратил беседу с Сосланом. Видимо, он чего-то испугался и впал в состояние раздумья и нерешительности, и, может быть, эта нерешительность избавила бы Сослана от многих неприятностей, если бы Мурзуфл вдруг круто не переменил тему разговора.

– Правду ли говорят у нас, что покойный Андроник являлся родственником вашей царицы, – задал он коварный вопрос Сослану, – и что отродье его, внуки, скрывшиеся во время мятежа, воспитываются при дворе вашей царицы?

Этот вопрос таил в себе большое ехидство и сильно обеспокоил Сослана. Гагели побледнел и едва сохранил присутствие духа, видя, как Исаак возгорелся яростью от слов Мурзуфла, приподнялся на троне и, не сдерживаясь, воскликнул:

– Исчадие ада должно быть уничтожено! Мне была ниспослана помощь свыше низвергнуть с престола такого дьявола, каким был страшный и ненавистный всем Андроник! Об этом и хотелось мне поговорить с тобою!

Давид Сослан вспыхнул, затем краска на его лице сменилась бледностью. Он сразу понял, как и Гагели, почему Исаак вдруг принял так близко к сердцу его приезд в Константинополь и добивался с ним свидания. Теперь для Сослана было ясно, что Исаак трепетал перед молодыми Комненами, которые по достижении совершеннолетия могли предъявить свои права на византийский престол и, поддержанные иверской царицей, легко бы достигли своей цели. Одержимый страхом и злобой даже к тени погибшего Андроника, желая истребить память о нем, Исаак, подстрекаемый коварным Мурзуфлом, мог не выпустить Сослана из Константинополя. Быстро взвесив в уме все эти обстоятельства, Сослан, соблюдая осторожность, медленно произнес:

– Наша царица, как известно всему миру, славится своим милосердием. Единственно по своему человеколюбию и снисхождению она приютила несчастных сирот, воспитывая их, как верных чад церкви, в духе покорности Вашему величеству. Так что исчадие недостойного отца может явиться Вашим достойным верноподданным.

– Исчадие сатаны не будет моим верноподданным! – в ярости воскликнул Исаак. – Ибо от злого семени не порождается добро – только соблазн и смущение для народа!

– Вы забыли, государь, что внуки Андроника еще слишком малы, чтобы служить для кого-либо соблазном и смущением, – с достоинством ответил Сослан, – ведь хорошо известно: то, чему человек научен в детстве, он сохраняет до самого преклонного возраста, и нрав, утвержденный в нем хорошим воспитанием, ограждает его от пороков. Царица прилагает все усилия, чтобы потомки Андроника выросли в добродетели и стали полезными для своего отечества.

Исаак опять как бы заколебался от слов Сослана, дышавших твердостью и искренностью, но Мурзуфл тотчас рассеял его сомнения ядовитым замечанием.

– До нас дошли слухи, что в вашей стране также обитает сын Андроника от нечестивой и развратной Феодоры и вовсе не в таком нежном возрасте, чтобы не поддаться злым внушениям. Насколько нам известно, его намечали в женихи вашей царице, дабы упрочить за ней право на византийский престол. Ибо сей царевич, именуемый Алексеем Комненом, мнит себя законным преемником убитого Андроника и, по слухам, намеревается в ближайшем времени предъявить свои права на трон Византии.

При упоминании имени Алексея Комнена Исаак вздрогнул, взор его, исполненный любопытства и страха, устремился на Мурзуфла. Исаак знал о пребывании в Иверии внуков Андроника, но ему не было известно, где скрывался Алексей Комнен и был ли вообще жив, так как приближенные не хотели возбуждать императора против иверской царицы и вызвать столкновение между двумя странами. Между тем Мурзуфл своим открытием явно стремился разжечь страх и злобу императора и поразить его воображение тождеством имен сына Андроника и предсказанного кудесником будущего похитителя престола, некоего принца Алексея.

Исаак больше всего боялся Комненов, представителей старой династии, которая, несмотря на свои ошибки, почти на целое столетие обеспечила Византийской империи блестящее положение. Боязнь лишиться престола и быть умерщвленным, как Андроник, сразу изменила настроение Исаака. Никто из присутствующих вельмож не одобрял дерзкого обращения Мурзуфла с официальным представителем иверской царицы, но все молчали, понимая, что император находится под влиянием ловкого и коварного советчика, и может в порыве злобы нанести тяжкое оскорбление царевичу, и вызвать войну с Иверией. В зале наступило замешательство.

Сослан за один миг пережил больше, чем за все годы своих скитаний, так как там никто не угрожал его свободе, он мог беспрепятственно скитаться всюду, избирая для своего местопребывания любую страну. Исаак же, как он прекрасно теперь понимал, не только не выпустил бы его из Константинополя, но заключил бы в темницу и держал в заточении заложником до тех пор, пока царица в обмен не выдала бы ему Алексея Комнена и малолетних внуков Андроника.

Сослан больше не сомневался, что все это было заранее подготовлено его врагами, чтобы он никогда не вырвался из рук Исаака. Он не видел сидевшего сзади Гагели и не мог предупредить его об опасности. Хотя собственная участь казалась ему предрешенной, он решил защищаться до последних сил и не дать наложить на себя оковы. Он обратился к Мурзуфлу, так как считал его главным зачинщиком и подстрекателем императора, и смело заявил:

– Кто распространяет ложные слухи, что Алексей Комнен – жених иверской царицы и мнит завладеть византийским престолом, тому надо снести голову, дабы сей смутьян не распространял заведомой лжи и не вводил в заблуждение императора! Престол Иверии принадлежит мне как будущему мужу царицы Тамары! Никто, кроме меня, не отвечает за то, что делается у нас в царстве! Клянусь храмом Софии, что все слухи о Комненах – ложь и никто в Иверии не думает посягать на Византийскую империю!

Давид произнес свои слова стоя и с такой внушительной силой, что Исаак сразу изменился. На лице его появилась любезная улыбка, и он сделал знак Мурзуфлу не вмешиваться в их беседу. Как Исаак ни ненавидел Комненов и как ни был готов на любую жестокость, чтобы расправиться со своими врагами, но все же он не решился открыто выступить против Сослана, объявившего себя будущим царем Иверии и ехавшего полномочным послом к Саладину. Он решил теперь действовать тайно, чтобы не вызвать нареканий со стороны вельмож и духовенства, пользовавшихся щедротами иверской царицы, и не прослыть в народе тираном и злодеем, чего он больше всего опасался.

Исаак осведомился, сколько времени царевич думает пробыть в Константинополе, и когда узнал, что срок пребывания иверского посольства зависит от его императорского разрешения, успокоился, сделался еще более любезным. Он просил его погостить в столице и пригласил принять участие в празднествах, устраиваемых во дворце по случаю бракосочетания сестры Исаака с одним из знаменитейших крестоносцев – Конрадом, маркизом Монферратским.

Сослан много слышал про геройские подвиги Конрада и несколько удивился тому, что он женится на сестре Исаака, но поблагодарил последнего за любезность и выразил желание познакомиться с прославленным рыцарем Запада.

Казалось, напряженное чувство ненависти, владевшее императором и доводившее его до бешенства, несколько развеялось. Мурзуфл исчез, вслед за ним скрылся Лазарис. Исаак, оставшись один, начал жаловаться на крестоносцев, разорявших, по его мнению, Византию и доводивших империю до полного обнищания своими поборами и грабежами.

– Ваша царица ослепляет всех своей щедростью, и надо удивляться, откуда у нее такое богатство, что рука ее никогда не оскудевает, – с завистью добавил он. – Но чтобы царица не думала, что ее послу и нареченному жениху мы не оказали царских почестей, предлагаю вам своих телохранителей. Они будут всюду сопровождать вас и ограждать от всяких злоумышленников. Их особенно много развелось в городе с тех пор, как здесь основались латиняне!

– Я не боюсь злоумышленников и с юности привык обходиться без охраны, – ответил Сослан. – Сколько бы ни было нападающих, надеюсь, что они все будут отбиты с божьей помощью и ни один из них не уйдет от меня живым.

Спокойные слова Сослана, произнесенные без хвастовства и задора, внушили грекам чувство уважения и почтения к невиданному богатырю, а у Исаака вызвали опасение, что Сослан может оказаться непобедимым при нападении, стража не будет в силах справиться с ним. Теперь он не спускал с царевича глаз, удивляясь его атлетическому сложению и в то же время решая вопрос, как ему тайно задержать иверского посланника, не прибегая к кровавому столкновению, которое кончится плачевно не только для слуг, но и для самого императора. Восстание в столице могло вспыхнуть по любому поводу; еще совсем недавно Конрад Монферратский подавил мятеж, который грозил свергнуть Исаака с престола. Эти соображения побудили его усилить любезность к гостю. Он обещал Сослану предоставить лучший корабль для отбытия в Азию, снабдить его грамотами и оказывать всяческое содействие, какое только понадобится иверскому посольству в сношениях с дамасским султаном. Они расстались внешне дружелюбно, но затаив про себя недоверие и враждебность друг к другу. Исаак взял с него слово, что он прибудет завтра на пир во дворец, обещая за это устроить его скорый отъезд в Палестину. Но как только Сослан, отвесив низкий поклон, отошел от трона, лицо Исаака резко изменилось. Он проводил его взглядом, не предвещавшим ничего доброго, велел немедленно позвать Мурзуфла и удалился с ним в свои уединенные покои.

Гагели, трепетавший за участь Сослана, не скрывая перед окружавшими своего волнения, подошел к царевичу. Внешне спокойные, они вышли из дворца, не веря даже тому, что их никто не задерживал и Исаак не отдал приказ об их заточении. Они встретили Мелхиседека возле коней и хотели уже направиться в монастырь, как он тихо сказал им по-иверийски:

– Игумен повелел передать вам, чтобы вы не возвращались обратно. Мы спрятали золото в потайном месте, а сами перебрались на окраину города, куда нас послал игумен. Там у него верные люди, у них можно на время укрыться.

Они медленно поехали, показывая всем своим видом, что никого и ничего не боятся, готовы беспечно ездить по городу и осматривать памятники искусства. А между тем сами продолжали тщательно обсуждать план, как им покинуть Константинополь, не навлекая на себя ничьих подозрений.

– Если они открыли наше местопребывание в Студитском монастыре, – говорил Гагели, – то где бы мы ни спрятались, лазутчики Исаака все равно нас откроют.

– Мне лучше оставить вас, – посоветовал Мелхиседек. – Я буду издали следовать за вами, а то боюсь как бы они не застали нас врасплох и не вовлекли в засаду.

Друзья согласились с его мнением и только что хотели отпустить Мелхиседека, как их обогнали вооруженные всадники и скрылись по направлению к Студитской обители. Сослан и его спутники поняли, что им решили устроить засаду в монастыре, и сочли за лучшее немедленно скрыться. Увидев древнюю церковь Апостолов, служившую усыпальницей императоров, они соскочили с коней и условились с Мелхиседеком, где им встретиться ночью, когда минует опасность преследования. Затем тихонько прошли в пустой храм, решив переждать там до вечерней службы. Возле входной двери, у ящика, сидел одинокий монах, ничем не проявляя своего любопытства и внимания к их странному появлению. Они хотели расспросить его, когда здесь служит патриарх, чтобы в крайнем случае прибегнуть к его защите, как вдруг в церковь вошел рыцарь в шлеме, в броне зеленого цвета, как бы не замечая их, прошел вперед и остановился перед алтарем. Монах мгновенно очнулся и с удивлением посмотрел на зеленого рыцаря, который, очевидно, был знаком ему. Появление его в такой неурочный час в храме означало, что он выполнял какое-то серьезное поручение. Сослан и Гагели стояли в боковом приделе за колоннами, делая вид, что рассматривают мозаичные изображения на стенах, блестевших золотом и лазурью. Гагели прошептал чуть слышно:

– Если он посланец Исаака – мы пропали. Или придется убрать его с дороги.

– Стой спокойно! – ответил шепотом Давид. – Подождем, пока он уйдет.

Между тем безмолвие в церкви вдруг сразу нарушилось. С воплем вбежала молодая, красивая, но очень бедно и неряшливо одетая женщина и, бросившись к иконе Богоматери, громко зарыдала. Она лежала на полу, громко и отчаянно всхлипывала, видимо, не думая ни о чем, кроме своего горя, и ожидая помощи свыше.

– Она пришла сюда излить свою скорбь, – движимый участием подумал Давид, – если это потеря любимого человека – мы вознаградить ее не можем; если нужда, – он обернулся к Гагели и прошептал, – брось ей несколько монет! Золото скорее осушит ее слезы, чем наши слова и утешения.

Гагели понял, чего хотел Давид. Совсем неслышно он приблизился к плачущей и бросил на пол несколько монет. Рыдания сразу прекратились. Женщина схватила монеты, подняла глаза, как бы желая увидеть своего благодетеля, но кругом никого не было, так как Гагели исчез за колоннами. Женщина быстро спрятала золото и с плачем поверглась ниц, чтобы поблагодарить за ниспосланное чудо, в это мгновение она услышала злобный окрик:

– Уйди вон, бесстыдная тварь!

Она вскочила в страхе и, увидев перед собой зеленого рыцаря, громко крикнула:

– Собака! Что тебе нужно? Мало тебе со своим императором обирать нас, нищих, и гоняться…

Она не кончила, как он схватил ее за руку и поволок из церкви; женщина визжала, желая собрать криком толпу возле церкви. Давид хотел броситься за ними, чтобы вырвать женщину из рук обидчика, но Гагели остановил его:

– Время ли думать о ней, когда по всему видно, что мы окружены лазутчиками. Она защитит себя лучше нас!

Они выглянули в притвор и увидели, что женщина весьма успешно отбилась и вырвалась из рук зеленого рыцаря. Однако она продолжала неистово кричать и призывать на помощь, видимо желая наказать своего обидчика, который требовал, чтобы она замолчала. На шум собирался народ; крики и возмущение нарастали, испуганный монах быстро запер церковные двери, боясь, что начнется драка и разъяренная толпа ворвется в церковь.

Воспользовавшись этим благоприятным обстоятельством, Давид подошел к монаху и дал ему золото на церковные нужды.

– Мы из Иверии, слыхал ли ты про иверскую царицу?

– Кто про нее не слыхал? – быстро и радушно ответил монах. – Иверская царица хорошо известна патриарху и всем монастырям. Недавно мы получили от нее щедрое пожертвование.

– Мы посланники иверской царицы. Нам надо скрыться от врагов. Скажи, кто был этот зеленый рыцарь?

– Начальник стражи императора Исаака. По жестокости разве только дьявол превзойдет его! – с возмущением произнес монах. – Он преследует бедных людей и бросает невинных в темницу. Что я могу сделать для вас?

– Можешь ли ты вывести нас из церкви каким-нибудь тайным ходом, чтобы нам не попасться начальнику стражи на глаза?

Монах охотно согласился исполнить просьбу Сослана. Не отпирая закрытых дверей, он решил на некоторое время отлучиться со своего поста для выполнения такого важного поручения. Он взял с собой факелы и провел их тайным ходом в усыпальницу, сооруженную при храме, где стояли порфировые саркофаги патриархов и императоров, начиная с Константина Великого. Из усыпальницы они вышли во внутренний двор, окруженный высокими стенами, где росли кипарисы и платаны. Здесь было пусто. Издали едва слышно доносился шум города. Монах провел их в конец двора, зажег факелы и открыл люк, скрытый под платаном. Они стали спускаться вниз по крутой каменной лестнице в какое-то глубокое подземелье. Затем долго шли узким, но высоким коридором, пока, наконец, не вступили в обширный зал. Часть помещения была залита водой, и Сослан догадался, что это был акведук – одно из древнейших водопроводных сооружений Константинополя римской эпохи. Он успокоился, поняв, что монах избрал верный путь, желая вывести их под землей на другую улицу и скрыть от зеленого рыцаря, который, наверное, находился поблизости от храма.

Они поднялись наверх, дневной свет слился с красноватым отблеском факелов, и монах быстро затушил их, сказав, что уже пришли к выходу. Сослан щедро одарил монаха за помощь.

Монах поблагодарил их и сказал:

– Постарайтесь выйти из столицы Златыми воротами, там вы не встретите стражи. На пути будет обитель св. Стефана, где в случае опасности вы сможете укрыться. Но к патриарху не показывайтесь, знайте, что он – исполнитель воли Исаака и немедленно выдаст вас императору. Мир да будет с вами!

Сослан и Гагели вышли на улицу, где начинался большой базар. Теперь они были совсем на другой стороне, так что преследователи их даже при хорошем знании города не могли бы угадать, куда они внезапно исчезли. Базар, на котором торговали товарами со всех стран света, состоял из многочисленных складов, галерей и помещений. Здесь бойко вели свои дела греки, персы, немцы, венецианцы, пизане, мешая наречия, зазывая покупателей и показывая товары, какими могли похвалиться в одинаковой степени как жители Запада, так и Востока.

Гагели с удовольствием приметил, что в лабиринте полутемных помещений, среди многообразного и шумного людского потока они могли безопасно пробыть до самого вечера, не боясь быть узнанными или схваченными подосланной императорской стражей.

– Многое я видел во время своих путешествий по свету, но нигде не встречал, чтобы злоумышленники пользовались такой свободой и почетом, как в Византии, – произнес Гагели, когда они сели, наконец, закусить в лавочке грека.

– Верно сказал вчера Мурзуфл, хотя и превзошел всех по своему лукавству, что «тиран есть враг всего человечества». А видали вы, как он старался угодить Исааку, хотя на ипподроме произносил против него речи – дерзкие и громовые? Трудно сказать, кто из них превзошел другого в лживости и лицемерии! Я слышал, как кто-то из вельмож назвал Мурзуфла скорпионом, уязвляющим не головой, а хвостом. Он хочет вовлечь Исаака в темное дело, а затем поднять восстание в народе. Греки больше всего боятся новой брани и предпочтут сменить своего самодержца, чем воевать с Иверией. Тонкий расчет, вполне достойный его вероломства и жестокосердия! Мурзуфл получит престол, а мы сделаемся игрушкой в руках хитрого честолюбца.

– Он опаснее, чем Исаак, – согласился Сослан, представляя себе, как Мурзуфл будет возбуждать малодушного императора против них. – Сегодня же в ночь мы должны покинуть столицу, иначе нас не спасут никакие убежища и предосторожности. До завтрашнего дня Исаак будет ждать нас, а когда увидит, что мы обманули его и не пришли, он примет все меры, чтобы схватить нас и заточить в темницу. В нашем распоряжении осталась одна ночь!

По взволнованному голосу Сослана Гагели понял, что он меньше всего имел желание сделаться сейчас узником Исаака. Плен в Византии, сокрушаемой смутами, означал – быть заживо погребенным в темнице и навсегда лишиться надежды вернуться на родину.

Охваченные тревогой, они сидели в жалкой харчевне. Когда стемнело и они вышли на галерею базара, по которой сновал тот же нескончаемый человеческий поток, чья-то фигура показалась из соседнего помещения и последовала за ними. Они не успели еще выйти из полутемного лабиринта, как возле них послышались шаги, кто-то по-иверийски прошептал:

– Вы открыты. Спасайтесь, пока не поздно! Вокруг базара расставлена стража! – и тотчас же фигура исчезла во мраке, не дав возможности определить друзьям, кто предупреждал их об опасности. Сослан и Гагели переглянулись молча, как бы говоря один другому: «Мы все равно погибли. Надо пробиться силою, чего бы это ни стоило».

Они схватились за мечи и, исполненные неустрашимой отваги и решимости, смело пошли вперед.

– Не укрываться надо было, а наступать, – проговорил в негодовании Сослан, – ибо наступающие побеждают, а отступающие гибнут!