Текст книги "Тамара и Давид"

Автор книги: Александра Воинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Трезвые и спокойные слова Астар вернули Юрию сознание тем более, что она не делала попытки вырваться из его рук и не кричала.

Юрий понял, что поступил круто, выпустил Астар и начал бессвязно повторять:

– Скажи мне, кто тебя сюда пустил? Почему царица столь поспешно покинула свой дворец, не дождавшись утра? Какой лиходей угрожал ей, чего она испугалась? Скажи скорей, дабы я не лишился рассудка раньше времени!

– Хоть бы Вы сто раз повторили: «скажи», я сто раз Вам отвечу: «нет!». Не пробуйте выпытывать у меня что-либо, я буду молчать даже под угрозой смерти! – стойко ответила Астар, с глубоким сожалением глядя на царя, который подверг себя такому позору и своей неприступной выходкой навсегда оттолкнул от себя царицу.

Астар ожидала, что Юрий вновь разразится бранными словами и угрозами, но он внезапно смолк, в бессилии опустился на скамью и, склонив голову на руки, впал в мрачное раздумье. На некоторое время он утерял всякое представление о том, что с ним было, где он находится и как ему нужно поступить дальше. Он забыл о присутствии Астар, не мучился перенесенным унижением, не ужасался постигшим его несчастьем, а неотступно думал все об одном и том же: как могло случиться, что царица узнала о его тайном намерении и скрылась из дворца? Тем самым она ясно дала понять ему, насколько безнадежна его любовь и насколько глубока разделяющая их пропасть.

Пребывая в тоске и отчаянии, Юрий, однако, ничуть не смутился сердцем, а, напротив, еще больше внутренне ожесточился, видя кругом измену, недоброжелательство и полное пренебрежение со стороны царицы. Он был в тяжелом забытьи, точно прикованный к одному месту, одинаково равнодушный как к жизни, так и к смерти, одинаково ненавидевший всех и желавший как своей, так и чужой гибели.

Астар стояла угрюмо, с неприязнью наблюдая за князем, который внес в жизнь царицы одни невзгоды и огорчения. Но постепенно досада сходила с ее лица, в сердце проникала жалость, и недавняя вражда сменилась сочувствием и желанием помочь его горю. Опасаясь, что отчаяние может довести князя до крайних поступков, Астар решила вывести его из оцепенения и внушить желание покинуть дворец, где он больше не мог найти для себя ничего утешительного.

– Не мучайте себя понапрасну! – тихо начала она, и от звука ее голоса Юрий встрепенулся, поднял голову и долго неподвижно смотрел на Астар. Он терпеливо ожидал, что скажет ему верная рабыня Тамары, более осведомленная обо всем, чем кто-либо из приближенных царицы.

Астар мягко продолжала:

– Подобно тому, как любовь терзает Ваше сердце, она нещадно мучит каждого, кто имел несчастье довериться ей и впустить ее в свое сердце. Если бы царь прежде, чем войти в обитель царицы, подумал о том, что его ожидает, он не послушался бы лукавых речей Гузана, предпочитая скорее умереть, чем навлечь на себя гнев нашей повелительницы.

– Скажи мне, – прервал ее Юрий, – кто освободил тебя из башни? Кто совершил такое предательство?

Астар едва скрыла улыбку, услышав от Юрия слова о предательстве. То, что Юрий считал изменой и предательством, для царицы и для нее служило ярким доказательством верности и преданности людей, не пожелавших изменить своему долгу и перейти на сторону Юрия. Несмотря на явную нелепость слов Юрия, Астар не хотела сейчас вступать в пререкания с ним и ожесточать его против царицы. Она знала, что в столице никогда ничто не оставалось тайным и втихомолку передавалось из уст в уста. Было предусмотрительней и безопасней ничего не скрывать от царя, а открыто рассказать ему обо всем, дабы впоследствии он ни в чем не укорял ее и не обвинял в злом умысле и коварстве.

– Вам ведомо царь, – начала просто Астар, – что Гузан обманом заманил меня в Метехи и запер в башне. Но бог, видимо, желая наказать его, отнял разум. Он не подумал, что наша повелительница, горя нетерпением получить весть от царевича Сослана, не останется равнодушной к моему долгому отсутствию и, заподозрив недоброе, отправит на мои поиски кого-либо из своих верных слуг. Не найдя меня во дворце и узнав с достоверностью, что никакого вестника от царевича Сослана не было и никто ничего не слышал о нем, Гамрекели доложил царице обо всем случившемся. Наша повелительница выехала в Метехи, приказав немедленно осмотреть все помещения и найти виновников. Один из слуг раскаялся в преступлении, указав на башню, и меня выпустили на свободу. Желая постигнуть причину, побудившую Гузана к совершению сего неслыханного бесчинства, царица распорядилась, чтобы я вернулась в Исани и пробыла здесь ночь, надеясь узнать, кому нужно было удалить меня из дворца и разлучить с моей повелительницей.

Астар замолкла, с волнением ожидая нового приступа бешенства со стороны Юрия, но он слушал молчаливо, хотя каждое ее слово вонзалось, как раскаленная стрела, в его сердце. Затем он весь содрогнулся, поднялся со скамьи и дрожащим голосом произнес:

– Зачем скрылась царица? Кого она убоялась? Разве забыла она, что церковь избрала меня быть ее мужем? Зачем она обрекла меня на бесчестье?! Скажи царице, напрасно она устрашилась меня, как некоего изверга. Ни искать свидания с нею, ни домогаться ее любви я больше не стану. Придет час, – он поднял руку, – она сама позовет меня к себе!

Он повернулся и с неузнаваемо изменившимся лицом, на котором как бы запечатлелись, застыв, все пережитые им за эту ночь душевные страдания, медленно направился к выходу, не видя и не замечая ничего вокруг себя.

Астар, относившаяся до сих пор с явным недружелюбием к русскому князю, считая его виновником всех несчастий царицы, вдруг преисполнилась чувством неудержимого раскаяния и залилась горькими слезами. Не помня себя, она догнала Юрия, схватилась за край его одежды и, плача, воскликнула:

– Простите меня, убогую, если своим неразумным усердием причинила Вам горе. Не гневайтесь на царицу! Не Вас, а себя она устрашилась. Она никогда не оставит Вас своей милостью!

Раскаяние Астар, ее слезы и неожиданное признание в другое время не прошли бы бесследно для Юрия, но сейчас все чувства в нем были убиты. Ни сердце, ни разум ни на что больше не откликались, и он безучастно смотрел на верную рабыню Тамары.

– Бог простит тебя! – еле слышно вымолвил он. – Передай царице мои последние слова. Нет у меня вины перед нею, ни перед божественным законом, а ее вина велика предо мною! – И с этими тихими, поразившими Астар словами он вышел, охладев ко всему, что еще недавно доводило его до безумия, не имея в сердце больше ничего, кроме жгучей обиды.

ГЛАВА VI

Сослан после долгих напрасных поисков Гагели в Дамаске, пользуясь наступившим перемирием между франками и Саладином, вернулся в стан крестоносцев, где ждали его слуги, сохранившие в неприкосновенности порученное им золото и оставшиеся драгоценности. К огорчению своему, он не нашел здесь Мелхиседека, а старший из слуг, Тимофей, подробно рассказал ему о внезапном ночном отъезде Гагели в Дамаск с двумя франкскими рыцарями. Узнав, что, уезжая с Мелхиседеком, Гагели захватил с собой драгоценный ларец, очевидно, для выкупа его у султана, Сослан вначале подумал, что его друзья сделались жертвой разбойников в Дамаске, которые могли подстеречь их, убить или взять в плен и завладеть драгоценностями. К сожалению, никто из слуг в ночной темноте не видел франков. Они положились на опытность Мелхиседека, который поклялся, что он не вернется назад без своего повелителя. Не имея возможности найти спутников Гагели, бывших единственными свидетелями его таинственного исчезновения в Дамаске, Сослан был вынужден томиться в бездействии под Акрой, ожидая случая вновь поехать в Дамаск и там возобновить поиски. Он твердо решил не уезжать из Палестины до тех пор, пока не вскроет истины: были они похищены греками или ограблены и убиты разбойниками. Внутренне Давид был уверен, что греки были причастны к исчезновению Гагели, которого вместе с Мелхиседеком могли отправить в Константинополь. Эта мысль давала ему надежду, что любимые друзья живы, и он цеплялся за нее, так как мог, вернувшись в Иверию, тем или иным способом освободить их из плена. Его скорбь и томление усиливались еще тем обстоятельством, что Саладин подписал крайне невыгодный для себя договор с Ричардом и Филиппом, обязуясь уплатить им двести тысяч динаров и возвратить древо креста, уже давно требуемое от него крестоносцами. Этот договор полностью уничтожал все планы и надежды Сослана и вновь возвращал его в то печальное положение, в котором он находился до встречи с Саладином.

В Акре, самом богатом торговом городе Сирийского побережья, было собрано неисчислимое количество всевозможных товаров. Филипп и Ричард поделили между собою богатую добычу, ткани, ковры, военные запасы и остальные богатства города, к великому неудовольствию рыцарей. Филипп выказал в своих действиях мягкость и умеренность, но зато Ричард воспользовался победой без всякого стеснения. Между королями возникли сильные разногласия. Ричард пожелал войти в непосредственные отношения с Саладином, но по своему капризному нраву постоянно менял принятые им решения. Он все время создавал затруднения для Филиппа, который стремился скорей покинуть Палестину, понимая, что крестовый поход больше не представлял почетного поприща славы. Эти раздоры являлись единственной отрадой для Сослана, так как он полагал, что короли окончательно перессорятся между собою, оспаривая жребий, кому должен достаться главный трофей победы – святой крест. Зная их нравы, Саладин яри своей проницательности мог в любой момент отказаться от выполнения взятого на себя обязательства и внезапно напасть на крестоносцев. Подобные предложения и расчеты заставляли Сослана сидеть в Акре и выжидать действия Саладина, который не примирился с падением цитадели исламизма и втайне готовился нанести решительный удар крестоносцам. Колеблясь между надеждой и отчаянием, Сослан печально отсчитывал дни, смутно ожидая перемен, которые могли бы отразиться на его жизни и вновь столкнуть его с Саладином.

Желая разузнать про Гагели, Сослан прежде всего вспомнил о герцоге Гвиенском, который только один мог помочь его другу выехать в Дамаск вместе с франкскими рыцарями. Кроме того, Сослан хотел узнать намерения королей, про их отношение к мирному договору, но, несмотря на все старания, он нигде не мог найти герцога Гвиенского. Никто не знал, под чьими знаменами он сражался, никто даже не слыхал этого имени.

Сослан был очень удивлен непонятным исчезновением такого храброго витязя, который как будто для того и попался ему на пути, чтобы подвергнуть жестокому испытанию и лишить навсегда верных и преданных друзей.

Однажды вечером, когда на душе у него было особенно грустно, он сидел у входа в свой шатер и смотрел, как направлялись к Акре в боевом порядке войска франков. Вначале проследовала колесница, на которой возвышалась башня с водруженным на ней знаменем креста и белой хоругвью; затем проехали тамплиеры в белых льняных плащах с ярко-красными крестами на левых плечах; за тамплиерами мрачной вереницей ехали иоанниты в черных плащах с белыми крестами: за ними двигались тевтонские рыцари также в белых плащах, но с черными крестами на плечах, наконец, показалась конница Филиппа со сверкавшими на солнце доспехами, щитами, на коих были вырезаны гербы франкских рыцарей, украшенные бляхами. Все это блистательное воинство, как бы щеголяя своими уборами, могучими конями, сбруей и оруженосцами, медленно двигалось к Акре. Сослан с интересом рассматривал вооружение западных рыцарей, уделяя особенное внимание латам, покрытым кожею, какие не поддавались стрелам и стойко отражали удары мечей, позволяя воинам долго оставаться на поле брани. Внезапно он как бы получил сильный толчок в сердце, вскочил и, схватив меч, бросился вперед, но тотчас же вернулся обратно, велел оседлать коня и стремглав помчался за французской конницей.

Среди проехавших французских рыцарей он узнал всадника, которого видел вместе с Гагели в Дамаске, когда был в плену у Саладина, и загорелся желанием скорее догнать его и расспросить про своего исчезнувшего друга. Совсем не думая о последствиях принятого им в горячности решения, он был охвачен одним только неудержимым стремлением настигнуть отряд конницы, где ехал неизвестный рыцарь, и мчался вперед на своем коне, не замечая небольшой группы лиц, пристально следивших за всеми его действиями. Особенное внимание к нему проявлял один всадник, одетый в длинную мантию, опущенную горностаем, на щите которого ярко выделялись три лилии. Он не мог скрыть изумления, смешанного с живейшим участием, подозвав к себе одного из ехавших с ним спутников, тихо высказал ему свое предположение и приказал немедленно следовать за витязем, которого он видел при осаде Акры.

Невиль – так звали рыцаря – отделился от них и поскакал за Сосланом, но, приблизившись к нему, он поехал вблизи, не желая вызвать у него подозрений. Точно выполняя приказание своего властелина, он зорко следил за каждым движением чужестранца, но делал это так деликатно, что остался незамеченным среди всадников, представляя событиям развиваться свободно, без его влияния.

Между тем Сослан, поравнявшись с лошадью Рауля, еле сдерживал волнение и негромко, но очень отчетливо произнес, обращаясь к нему:

– Доблестный рыцарь! Остановитесь на минутку! Я вас видел в Дамаске с моим другом, иверским рыцарем Гагели. Где бы нам встретиться, чтобы поговорить о его судьбе?

Обращение Сослана не заключало в себе ничего непристойного и оскорбительного и вполне соответствовало обычаям того времени, но Рауль гневно вспыхнул при упоминании имени Гагели и, обернувшись, хотел резко ответить Сослану. Но в тот же момент черты его лица исказились страхом, как будто он увидел нечто такое для него жуткое и непостижимое, чего никогда не ожидал увидеть в жизни. Он растерялся, в смущении остановил коня и, прикованный, взирал на могучего всадника, меряясь с ним силой и готовясь к поединку. Но он не успел выразить своих чувств, как возле них внезапно очутился другой рыцарь, который слышал обращение Сослана, видел замешательство Рауля и свирепо крикнул:

– Здесь не место для подобных разговоров, чужестранец! Разве ты не видишь, что въехал в конницу короля Филиппа-Августа? Посторонись, если ты не хочешь попробовать моего копья!

Сослан вспыхнул от ярости; еще мгновение и он взмахнул бы своим мечом, вопреки благоразумию и осторожности, и началась бы ужасная сеча, в которой он один, противостоявший королевской свите, несомненно, поплатился бы жизнью. Чья-то властная и твердая рука вовремя остановила удар, неизбежно грозивший ему гибелью.

Именем его величества короля Французского Филиппа-Августа прошу тебя, неизвестный рыцарь, немедленно следовать за мною, – произнес всадник, и его слова в одинаковой степени взволновали всех троих участников этого столкновения. Рауль быстро переглянулся с Густавом, как бы упрекая его за излишнюю резкость, но Густав хлыстом тронул его коня, пришпорил своего, и они в одно мгновение врезались в конницу и исчезли. Сослан, полный гнева и отчаяния, готов был бросить своего нежданного избавителя и гнаться за ними, но опасение, что из-за своей горячности он может вновь лишиться свободы, на этот раз сделало его спокойным и рассудительным. Он продолжительным взглядом посмотрел вслед умчавшимся рыцарям, как бы стремясь запечатлеть в памяти их внешний облик, и затем обернулся к Невилю.

– Я готов следовать за тобою, – сказал он с достоинством. – Но прошу тебя об одном одолжении: мне необходимо видеться с этими рыцарями. Я не знаю их имен, и потому должен опять ждать такого счастливого случая, какой меня сейчас свел с ними. Раз они находятся в армии его величества короля Филиппа, то ты можешь сообщить мне имена рыцарей, дабы я мог узнать от них, что меня интересует.

– Твоя просьба будет исполнена, если ты поведаешь мне, кто ты такой и давно ли находишься в стане крестоносцев? – с любопытством ответил Невиль. Сослан заключил, что его новый знакомый был одним из приближенных короля Филиппа, иначе он не держал бы себя с такой важностью, и, конечно, ему известны были все рыцари, сражавшиеся под знаменем Филиппа.

– Я родом из Иверии, – уклончиво ответил Сослан. – В последнее время я находился в плену у сарацин, отрезанный от стана крестоносцев, и только после взятия Акры вернулся обратно.

Вероятно, ответ Сослана вполне соответствовал тому представлению, какое сложилось о нем у Невиля, так как на лице его отобразился живейший интерес и участие.

– Ты вскоре узнаешь, зачем ты понадобился его величеству, – сказал он с загадочным видом. – Прошу тебя говорить ему всю правду, ничего не скрывая, и он окажет тебе помощь, в которой ты нуждаешься.

Невиль сделал свое предупреждение, когда они уже подъехали к группе поджидавших их всадников. Сослан сразу узнал среди них того рыцаря, на щите которого выделялись три лилии, а шлем был украшен короной. Он понял, что то был король Французский Филипп-Август, и высказал ему полагавшиеся по этикету знаки почтения. Филипп некоторое время внимательно смотрел на Сослана, удивляясь его исполинской фигуре, а затем любезно спросил:

– Ты ли тот доблестный рыцарь, который охранял вход в наш стан от мусульман, когда мы шли на приступ Акры, и затем попал в плен к сарацинам?

– Бог удостоил меня этой милости, – скромно ответил Сослан, еще не разумея, что хотел от него король, и удивляясь его вопросу.

– Известно ли тебе, – продолжал Филипп, – что мною было послано посольство к Саладину, чтобы выкупить тебя из плена, но посольство вернулось ни с чем, так как в это время была взята Акра, и султан спешно отбыл из Дамаска? Поведай нам, кто содействовал твоему освобождению? Куда девался твой верный рыцарь, отправившийся вместе с нашим посольством на твои поиски?

Любезное обращение короля, его сообщение о посольстве и проявленное им внимание к судьбе, когда он находился в плену, так удивили Сослана, что вначале он даже смутился от слов Филиппа, не зная, как понять и чем объяснить его неожиданное благоволение. Однако он быстро овладел собою при мысли, что король может помочь ему в поисках Гагели, и горячо ответил:

– Никогда не помышлял я столь маловажным поступком, который совершил бы каждый рыцарь, будь он на моем месте, заслужить Ваше внимание. Клянусь моим мечом, поскольку хватит у меня сил, я постараюсь быть полезным Вашему величеству! Что касается моего друга Гагели, то я не имею о нем никаких сведений с тех пор, как попал в плен к Саладину!

Сослан правдиво рассказал Филиппу о своем пленении, об эмире, взявшем его под свою защиту, о Лазарисе, с которым у него было столкновение в Константинополе, о том, как он видел из окна Гагели с франкским рыцарем, как получил сведения о них через невольника и убедился в том, что с другом его случилось несчастье.

Он умолчал только о своей встрече с Саладином, полагая, что Филиппу было бы не особенно приятно узнать об истинной цели этого свидания. Он дал понять королю, что освободился из плена, благодаря перемирию и ходатайству эмира, с которым у него установились дружеские отношения.

Король Филипп из всего рассказанного Сосланом главное внимание обратил на странное поведение своих рыцарей, от которых он получил совершенно противоположные сведения о судьбе Гагели. Сдержанно, но с большой подозрительностью, он расспросил Сослана о всех подробностях виденной им в Дамаске сцены, особенно о том, что рассказал ему невольник, и задумчиво произнес:

– Не хочу устрашать тебя опасением, что здесь произошло насилие, вернее всего, хитрый грек хотел получить за твоего друга выкуп, как за пленника. Однако же напрасно мои рыцари Рауль Тулузский и граф Бувинский не поставили меня в известность о том, что произошло с ними в Дамаске, и скрыли от меня правду. За это они дадут ответ как рыцари, не оправдавшие моего доверия.

– Прошу, Ваше величество, даровать мне свидание с ними! И да не коснется их Ваша немилость, пока я не выясню, были ли они осведомлены о намерениях Лазариса касательно моего друга или, подобно ему, были сами обмануты греками?

Предложение Сослана, очевидно, совпало с мыслями самого короля, потому что он охотно согласился.

– Ты получишь свидание с ними незамедлительно по нашем прибытии в Акру, – сказал он тем же милостивым тоном и затем добавил. – Твой рыцарь отправился в Дамаск с документами французского подданного Пуртиньяка. Он принял мое предложение за тебя и за себя, что вы будете в стане крестоносцев сражаться под моим знаменем. Надеюсь, что наш договор с ним останется в силе и ты последуешь его примеру.

Сослан, услышав от короля, что Гагели был в Дамаске под именем Пуртиньяк, сильно обрадовался, решив, что неудача его поисков была связана с переменой имени, благодаря чему Гагели мог легко укрыться от коварных греков. Подумав затем, что во время перемирия никаких сражений не будет, а пребывание в армии Филиппа поможет ему скорее найти Гагели, он быстро согласился.

– Сражаться под знаменем французского короля – счастье для каждого рыцаря. Так же, как и мой друг, вверяю себя великодушию Вашего величества!

– Скажи мне, пожалуйста, – вдруг обратился к нему Филипп, – кто поставил тебя охранять наш стан, когда мы шли на приступ? Давно меня тревожит эта мысль, и ни у кого я не нашел ответа. Признаюсь тебе, я был удивлен, когда узнал, что это опасное дело было вверено чужеземцу, хотя и превосходящему всех своей отвагой.

– Герцог Гвиенский поручил мне охранять стан, рассчитывая на мою силу, – просто ответил Сослан. – Накануне приступа он прислал ко мне своего вестника, и я выполнил его поручение.

– Герцог Гвиенский? – с нескрываемым удивлением повторил Филипп, как будто это имя он слышал впервые, хотя оно было ему знакомо. Он особенным взглядом посмотрел на Сослана, не то сомневаясь в его искренности, не то стараясь проникнуть в его тайные мысли.

– Откуда ты знаешь этого рыцаря? – уже совсем другим тоном, подозрительно и недоверчиво, спросил Филипп.

– Совсем не знаю, – чистосердечно произнес Сослан. – Я его встретил в начале нашего приезда в Акру. Между нами произошел поединок, и он испробовал мою силу. Вероятно, оттого он и поручил мне охранять стан, а я поступил легкомысленно, доверившись ему, и за это потерял друга, – и Сослан передал Филиппу про свою нечаянную встречу с Гвиенским, про их столкновение и был крайне изумлен, заметив, с каким пристальным и жадным вниманием слушал его Филипп, не проронив ни одного слова.

– До сих пор никак не могу найти этого замечательного рыцаря, – закончил Сослан, – хотя он и обещал еще раз сразиться со мной и померяться силой.

– Я должен тебя огорчить. В армии крестоносцев нет рыцаря, который назывался бы герцогом Гвиенским. Наверно, кто-либо иной скрывается под этим именем и нарочно ввел тебя в заблуждение. Не ищи его понапрасну в нашем стане!

Наступило молчание. Воодушевившись какой-то новой мыслью, Филипп с живостью продолжал:

– Я сделаю все, что в моих силах, и обещаю тебе найти твоего пропавшего друга. Но и ты должен исполнить мою просьбу. Вскоре состоится турнир на Акрской равнине, где выступят все лучшие рыцари Запада и Востока. Кто бы ни был твой герцог Гвиенский, если он храбрый рыцарь, он явится на турнир, и ты его встретишь на поединке. Объявляю тебе, что ты выступишь как ратоборец французского короля и будешь защищать честь и достоинство нашей армии! – Сослан очень обрадовался, услыхав, что Филипп обещал ему найти Гагели и что в этом турнире будут одинаково сражаться как сарацинские, так и западные рыцаря. Желая, чтобы слава о его подвиге дошла до Саладина, он быстро ответил:

– Надеюсь оправдать доверие Вашего величества и защитить честь Вашего имени!

– Прошу тебя не отлучаться из Акры вплоть до окончания турнира, – продолжал Филипп. – Назначаю тебя предводителем наших доблестных витязей. Ты можешь требовать все, что тебе нужно. Если ты имеешь нужду в доспехах и вооружении, то наши оруженосцы в твоем распоряжении. Помни, что ты выступаешь от нашего имени.

Они подъехали к Акре. Сослан был осыпан всеми знаками внимания со стороны Филиппа, который тотчас же приказал отвести ему богатое помещение в Акре и окружить удобствами, приличествующими его званию.

Через несколько дней после того явился Невиль и известил его, что король просит немедленно пожаловать к нему.

Сослан отправился к нему в некоторой тревоге, усилившейся еще более от сообщений Невиля. Он передал, что в войсках крестоносцев царит сильное возбуждение, что Совет владетельных князей экстренно собирается сегодня ночью, большинство из них восстало против Ричарда и готово вступить с ним в кровавое столкновение.

Сослан сейчас же подумал о том, что Саладин может воспользоваться раздорами между королями, нарушить перемирие и вновь напасть на Акру.

– Несмотря на все старания нашего короля Филиппа примирить противников между собою, – закончил Невиль, – он пока не достиг никаких результатов.

Вскоре они прибыли к великолепному зданию, где развевалось французское знамя. Царила глубокая тишина, никого из стражи не было видно.

Испытывая сильное волнение, Сослан тем не менее твердо и храбро следовал за Невилем, повторяя про себя любимые слова Мелхиседека: «Пускаясь в неизвестный путь, жди всего плохого, дабы беда не настигла тебя внезапно».

Невиль, ни о чем не предупреждая своего спутника, провел его через полутемный вестибюль в небольшую комнату, увешанную оружием и заставленную китайскими вазами, и коротко промолвил:

– Ты просил короля о свидании с рыцарями. Твоя просьба исполнена! – И исчез, видимо, избегая присутствовать при подобной щекотливой встрече.

Сослан вначале не рассмотрел в полумраке сидевших у огня Рауля и Густава и узнал их только, подойдя ближе.

– Наконец-то, я встретил вас! – радостно воскликнул он. – Прошлый раз вы были недостаточно любезны, но я надеюсь, что теперь, исполняя повеление вашего государя, вы не уклонитесь от беседы со мной. Прошу вас, дайте мне подробные сведения о том, что случилось с моим другом Гагели.

Долго они не отвечали ему ни слова. Рауль хотел, чтобы Густав первым начал объяснение, так как, по его мнению, он был более хитер и искусен на выдумки и мог быстрее придумать какую-либо ложь об исчезновении Гагели. Густав же предпочитал молчать, надеясь, что Рауль, своей бесцеремонной болтливостью скорей вынудит Сослана проговориться и поможет ему выяснить главное, что его интересовало: кто был этот необыкновенный витязь, знает ли он о похищении ларца с драгоценностями? Хочет ли он обвинить их перед королем или ничего не знает и только беспокоится о судьбе своего друга? Густав, кроме того, думал, что ему легче всего будет опровергать Сослана, пользуясь его же собственными словами и теми неосторожными признаниями, какие он мог сделать в запальчивости, не подозревая хитрости Густава. Он про себя негодовал на Филиппа, который в силу неизвестно каких соображений поставил их в унизительное положение перед чужеземным рыцарем. Втайне Густав решил обязательно перебежать к Ричарду, который ничего не знал о их похождениях в Дамаске и осыпал бы милостями за измену Филиппу.

– Что Вам от нас нужно? – мрачно спросил Рауль, не выдержав молчания. – Почему Вы добивались через короля свидания с нами?

– Клянусь святым Георгием! – дружелюбно промолвил Сослан. – Я не имею против вас никаких дурных намерений и искал свидания с вами, дабы выяснить, какая участь постигла моего друга. Почему он не вернулся вместе с вами обратно в Акру?

– Мы потеряли его в Дамаске, вернее, он сам покинул нас со своим слугой, – сухо ответил Рауль. – Кроме того, разве мы обязаны были сторожить Вашего друга? Он обманул нас, прикинувшись простачком, так что мы не знали, с кем имеем дело.

– Как он мог обмануть вас, когда был облечен королевскими полномочиями и должен был по поручению его величества вести переговоры с самим султаном о моем выкупе? Разве от вас было скрыто, для какой цели было снаряжено посольство к Саладину? Разве король не почтил вас своим доверием?!

Ответ Сослана сильно озадачил Рауля и совершенно спутал его мысли. Он успел уже основательно забыть про того пленного рыцаря, ради которого они ездили в Дамаск. А между тем он сам теперь стоял перед ними, и Раулю казалось, что Сослан требовал отчета в их действиях, но, несмотря на испуг, он не сдавался.

– Кто поставил Вас быть судьей над нами?! – в запальчивости крикнул он. – Мы отвечаем только перед, королем за наши поступки. Оставьте нас в покое. Мы ничего не знаем!

– Непристойно рыцарю давать подобные ответы, когда он знает больше, чем говорит, – пристально смотря на Рауля, сказал Сослан. – Напомню тебе один вечер в Дамаске. Ты ехал вместе с моим другом, по всей видимости, куда-то сопровождая его. Затем вы остановились возле дома, где находилось греческое посольство, и там произошла ссора между тобою и Лазарисом. Ты ударил его мечом и скрылся. Скажи, что было дальше с моим другом? Зачем ты отвез его к Лазарису? Я искал вас и не мог найти в Дамаске.

Слова Сослана застигли врасплох обоих франков. Переглянувшись друг с другом, они затаились, как бы стремясь ускользнуть от врага и спастись от его преследования или хитроумной уверткой, или изворотливым нападением. Густав с изумлением, смешанным со страхом, смотрел на Сослана. Он сразу припомнил разговор с Лазарисом об иверийском посланнике, которого Исаак хотел получить заложником, а он спутал с Пуртиньяком. Неприглядная сцена, разыгравшаяся между Раулем и Лазарисом, который отказался заплатить обещанный выкуп и упрекал его в обмане, стала ему вдруг совершенно ясной. Он понял, наконец, что перед ними был тот самый иверийский посланник, которого с такой жадностью искал византийский император и ради которого Филипп с такой поспешностью снарядил свое посольство к Саладину. Но, сообразив слишком поздно, что произошло недоразумение, Густав тут же взвесил в уме всю опасность теперешней встречи с Сосланом, который мог безжалостно стереть их с лица земли, если бы узнал, что они предали Гагели грекам и украли у него ларец с драгоценностями. Увиливать от объяснения с ним было не только бесцельно, но, как думал сейчас Густав, являлось даже непростительной глупостью. Своим умалчиванием они усиливали его подозрительность, разжигали в нем гнев против них и настойчивое желание любой ценой узнать правду о Гагели. Между тем, как Густав расчетливо взвешивал все обстоятельства, стремясь перехитрить Сослана и навести его на ложный след. Рауль был занят только одной мыслью: как избежать позора разоблачения и ответственности перед королем, который мог жестоко наказать их за кражу и лишить драгоценной добычи? Услышав, что Сослан в какой-то мере был осведомлен об их сношениях с Лазарисом, Рауль нашел самым благоразумным для себя уклониться от прямых ответов и отпираться от всего, полагая, что у Сослана не хватит терпения спорить с ними, и он прекратит надоедливый допрос о Пуртиньяке.