Текст книги "Игрок (СИ)"

Автор книги: Александра Гейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА 25 – Орел. Исходя из разумных соображений

Человек, который склонен к возвышенным чувствам, обманывает обычно и себя, и других.

Э.М. Ремарк

Кирилл

Как ни печально, газетчики прознали о нашем с Верой разводе еще до того, как ее самолет приземлился в Берлине. То ли кто-то из помощников юристов (надеюсь, что помощников) продал информацию СМИ, то ли утечка произошла откуда-то еще, но началось такое, что мне пришлось позвонить Жен и попросить ее некоторое время подержать дистанцию. Не хватало еще, чтобы за ней тоже начали бегать с микрофонами… Она ответила спокойно, вроде даже не расстроилась, но мы так и не поговорили, и теперь я из-за этого переживаю. Я ничего ей не сказал, ничего не пообещал. Будь она истеричной девицей, уже записала бы меня в классические подонки: переспал и исчез. Но я верю, что Жен не такая. Она на редкость трезвомыслящая особа. Панические состояния – не ее бич, скорее мой. Причем, наследственный…

– Кира, ты с ума сошел, – отчаянно восклицает мама, потрясая перед моим лицом газетой. – Вы с Верой замечательная, красивая пара. На вас многие равнялись…

– На то, что мы не виделись месяцами? Да уж, идеальная супружеская чета! Неудивительно, что таких в России единицы, – язвлю в ответ.

Газета с громким шлепком приземляется на столик, а мама начинает метаться по комнате с такой скоростью, что длинные жемчужные бусы раскачиваются из стороны в сторону.

– Какая разница? – она мельтешит перед глазами, то розы в вазе поправляя, то хватаясь за спинку кресла. – Решение связать себя узами брака с конкретным человеком определяет очень многое. После заключения союза вся дальнейшая жизнь подстраивается не под одного человека, а под пару. А развод означает пустить все это коту под хвост… Я уже не говорю о том, какая Вера замечательная женщина!

– Мам, я знаю, какая Вера чудесная, но мы перестали относиться друг к другу уважительно, поэтому лучше оборвать отношения сейчас и не тратить остаток жизни на попытки склеить разрушенное.

– Мы с ней много об этом разговаривали, – говорит мама, решительно рассекая воздух ладонью. – Ты поступил с Верой некрасиво, но я понимаю, что тебе было непросто. После больших потрясений люди часто действуют… не так, как обычно. И вы долго не жили вместе, отвыкли друг от друга. Вера не глупая, она тоже все понимала…

– Но не я, – огрызаюсь.

– Прости, я, наверное, ослышалась. – Она встряхивает головой, улыбаясь так, будто действительно подозревает себя в наличии слуховых галлюцинаций.

– Мама, я перестал понимать Веру. Я, моя жизнь, случившаяся трагедия – ее не интересовало ничто из этого. Она так отдалилась, что перестала меня воспринимать, – сообщаю предельно спокойно.

– Что ты такое говоришь? – изумляется мама, прижимая к груди сложенные ладони. Иногда она ужасно напоминает мне героинь русских классиков. Эти ахи и охи, глаза, полные искреннего недоумения… – Она ведь не сделала тебе ничего плохого.

– Точно. Она вообще ничего не сделала. Я оказался прикован к постели, а вы кормили ее байками о каком-то глупом турне. Как позже выяснилось, она полагала, что таким образом вы с отцом покрываете мою интрижку, но даже при этом Вера не сделала ничего! Не настаивала на честности, не приехала, чтобы поймать меня с поличным. Она ничего не сделала, потому что ей давно на меня наплевать! – чеканю каждое слово.

– Но Кира, ты именно это и сделал, стоило ей уехать после твоей реабилитации… Ее подозрения…

– Подтвердились постфактум, когда ничего уже нельзя было исправить, а отношения оказались окончательно разрушены! Так что не надо вмешивать в это мою «интрижку».

– Интересно, ты врешь и себе – или только нам? – спрашивает отец, прежде молчавший. На протяжении всего спора он сидел в кресле как изваяние, разве что пальцами по подлокотнику постукивая. – Твоя новая избранница – красивая молодая женщина с добрыми, загадочными глазами и мягкими манерами. Умная и сострадательная. От таких качеств не существует прививки. Ты не порывался уйти от Веры до того, как познакомился с Евгенией Елисеевой. – Они с матерью оба знают о Жен (не знаю откуда, точно не от меня), однако только отец не стесняется называть ее по имени. – И не порывался уйти, пока не съездил вместе с ней в командировку. Твоя, с позволения сказать, интрижка, имеет к разводу самое прямое отношение, сын.

Некоторое время он молчит, продолжая стучать пальцами по ручке кресла, а я злюсь, подбирая контраргументы. Интересно, если бы я до Выборга сказал Вере, что хочу развестись, что бы они сказали тогда? Ведь я хотел, только не мог решиться…

– Кирилл, нет никого, кто целиком и полностью был бы удовлетворен своим браком. Мы себя-то едва выносим, а тут еще один человек. И поступки его зачастую нам непонятны. Но, в отличие от остальных, ты, мой мальчик, взбрыкнул и захотел свежих и ярких отношений. И ждешь, что это будет воспринято с пониманием? Не будет. Все терпят, и ты терпи. Таково уж общество.

– Мне не интересно, что там у других…

– Чушь! – обрывает отец. – Ты всегда был зависим от чужого мнения. Пройдет месяц, два, пожар утихнет, и ты снова начнешь искать одобрения. Повезет, если не погубишь девчонку…

– О чем ты?

– Когда речь идет о разводе и разделении активов двух влиятельных семей, ставки высоки. Я бы мог со скрипом принять такое решение, если бы выбранная тобой женщина была лучше Веры, но это не так. Евгения Елисеева не даст тебе наследника. Или даст, но это будет последнее, что она сделает в своей жизни.

– Я не успел с Верой развестись, а ты уже говоришь о наследнике?! – взвиваюсь.

– А в чем я не прав? Ты собираешься поиграться с дочерью такого человека, как Александр Елисеев, а потом бросить ее из-за физического недостатка? Немного чересчур, тебе не кажется? Втянешься в это – и окажешься связан по рукам и ногам! Ты вынужден будешь на ней жениться или найти очень весомый повод для разрыва, чтобы не нажить себе еще одного врага.

Да что за бред? Я просто, как все остальные мужчины из плоти и крови, влюбился в чудесную девушку, но как только об этом прознали, плюхнули мне на голову тяжелую корону из обязательств.

– Или ты можешь не накалять отношения ни с кем, изменив решение о разводе с Верой, – сообщает мне отец. Прямо в лоб. – Давай так, сын. – Он в последний раз ударяет пальцами по подлокотнику и поднимается из кресла. – Я существенно облегчу тебе задачу: если ты не одумаешься, не остановишь бракоразводный процесс и останешься с этой женщиной, я лишу тебя поддержки семьи и, соответственно, наследства. Решение за тобой. Простое и очевидное.

– Валера, ты с ума сошел? – ахает мама. Затем она еще что-то добавляет, но я уже не слушаю.

В детстве, знаете, мне всегда хотелось думать, что я тот самый парень, который никогда не бросит в беде другого. Да, вон тот, который протягивает руку совершенно незнакомому человеку, когда вокруг все рушится и горит, а затем спасает его и себя от неминуемой гибели. Я до сих пор иногда вспоминаю об этом, но теперь уже с грустью. Впервые я понял, что это непросто, еще в школе, когда спасся от гнева учителей сам, не прикрыв товарища. Сейчас такое поведение вообще стало нормой. Убедил себя, что я важнее, что так работает инстинкт самосохранения… Я посчитал нормальным бросить своих людей в переговорной, отказавшись от продолжения финансирования разработки лекарства, еще не зная, что через несколько минут здание рухнет. Я не пожелал отказываться от карьеры в России ради того, чтобы быть с Верой. Я не захотел отказываться от Жен ради сохранения брака… Я столько раз менял решения в пользу себя и собственной выгоды, что от самого себя тошно! Не хочу больше быть таким. Хоть что-то от мальчика, мечтавшего быть бескорыстным, должно было остаться!

– Что ж, – поднимаюсь из кресла. – В любом случае, у тебя нет никаких прав на исследовательский центр.

Отец молчит, а я закипаю от ярости. Он не из тех, кто блефует, но почему-то я не верю, что ему хватит решимости оставить состояние моему непутевому двоюродному брату. Мог бы это сделать назло, но его эмоции всегда проигрывают голосу рассудка. Он знает меня, а я – его. Посмотрим еще, кто кого переломает.

– Значит… – насмешливо хмыкаю. – Счастливо вам оставаться.

– Кирилл, не вздумай уходить! – кричит мама вдогонку.

Но я не собираюсь задерживаться в их обществе ни на минуту.

Рашид опешил, когда я потребовал у него кабинет в исследовательском центре, объявил о необходимости принять в штат свою секретаршу, а потом заполировал это новостью об уменьшении финансирования. Тем не менее, Мурзалиев ухитрился выдавить что-то типа улыбки, и в данный момент Дарья раскладывает мои вещи на новом месте. Сам же я, как нетрудно догадаться, ищу сейчас Жен. Я так по ней соскучился, что просто сил нет.

Я не могу сосчитать, сколько ее не видел. Вечность, наверное. И, наблюдая за тем, как она провожает какого-то мужчину, улыбается и протягивает ему руку, одной лишь силой воли удерживаю себя на месте. Жен по-девчачьи хихикает, плечи приподнимает, прижимая к груди медкарту. Либо мне кажется, либо я никогда не видел ее такой. Этот человек едва ноги переставляет, а я схожу с ума от ревности.

Жен отправляется к регистратуре, чтобы сдать карту, и именно там я ее и подлавливаю.

– Вот и оставляй даму одну. Надеешься-надеешься на ее порядочность, а отвернешься – уже с каким-то прохвостом обнимается.

– Он не прохвост, – усмехается Жен. На этот раз улыбка у нее выходит совсем другой. После такой любому мужчине захочется как можно быстрее освободить девушку от одежды. Смотрю на изгиб шеи Жен, и хочется каждый миллиметр зацеловать до засосов. – А ты как? Со своим гаремом разобрался?

– Га… гаремом? – спрашиваю изумленно.

– Ну там жены, любовницы всех рангов и мастей.

В этот миг за стойку возвращается медсестра, и мне приходится прикусить язык, чтобы сдержать рвущееся наружу возмущение. Несколько секунд, пока Жен забирает у работницы регистратуры новую карту, я выжидаю, но стоит нам отойти чуть в сторонку, гневно переспрашиваю:

– На что это ты намекаешь?

– Ни на что, Харитонов, – смеется Жен. – Не кипятись. Просто ты сказал, что надо уладить дела с разводом, и судя по количеству времени, потраченного на это дело, мог бы успеть развестись с пятью дамами.

– Ты ревнуешь.

Хотел, чтобы это прозвучало насмешливо, но получается самодовольно, и Жен закатывает глаза.

– Мне нужно с тобой поговорить. Сегодня. Увидимся?

– Ах вот как оно теперь называется, – фыркает Жен.

– Рад, что у тебя хорошее настроение, – отвечаю с намеком. – Но если не прекратишь издеваться, то я начну целовать тебя прямо здесь, и с газетчиками будем разбираться вместе.

– Кир, – говорит она, и от этого непроизвольного обращения на мгновение теряется. Неудивительно, я и сам не могу сдержать улыбку. Ну почему так приятно, когда женщина, в которую ты влюблен, вдруг нечаянно, будто бы между прочим, называет тебя уменьшительным именем? Домашним.

– Ки-рилл, – поправляется Жен, но слово-то не воробей. Кир – значит, Кир. Теперь не отвертится. – Оглянись, все и так уже знают и судачат. Потихоньку и давно. Намекают, за спинами шепчутся. По-моему, только благодаря твоему отцу информация еще не вылилась в прессу.

Я тоже думал об этом. Скорее всего в прессе прекрасно знают, кто именно встал между нами с Верой, но я придерживаюсь версии, что это Алекс Елисеев ограждает ненаглядное чадо, а не отец. Но долго ли еще газетчики смогут сдерживать пера порывы?

– Но я не боюсь. Да и в том, что твой папа – ужас всего города, есть свои плюсы.

– Я не хочу, чтобы тебя защищал папа, Жен, – перебиваю. – И вообще, тебе стоило держаться подальше от парня с кольцом на пальце…

– Я пыталась. Ты сам не захотел оставить меня в покое.

– Точно. – Забыв об осторожности, рассматриваю каждую черточку ее лица. – Я ужасно соскучился. Вот ключи от моей квартиры, приедем раздельно, уж кто первый закончит работу. А теперь я пошел сходить с ума от нетерпения.

Я не соврал. Сегодня я пытался найти людей, которые заинтересованы в поддержке исследовательского центра, но бумаги лежали на новых, непривычных местах, Дарья мельтешила перед глазами, разыскивая необходимое, а вместо строк записной книжки я видел Жен. И результат всей этой кипучей деятельности оказался настолько бестолков, что пришлось задержаться допоздна. Если бы не ждущая дома женщина моей мечты, я бы закончил вечер в каком-нибудь баре.

Чем, интересно, она занимается? Разделась и ждет в кровати? Или перебирает старые джазовые пластинки? Читает? Ищет подтверждение, что гарем – не плод ее воображения?

Посмеявшись над собственной глупостью, вставляю ключ в замок и поворачиваю его как можно тише. Я же хочу узнать наверняка, что она делала. А то выбежит еще встречать.

Свет льется только из-под одной двери: спальни. Остается надеяться, что Жен не заснула. Я прохожу тихо, осторожно. Стараюсь не шуршать пальто, когда снимаю его и водружаю на вешалку, не топать, пока иду по коридору. Заглядываю в щелку и обнаруживаю, что гостья не спит, а сидит на кровати в моей рубашке с ножницами в руках. Судя по всему, что-то вырезает. Она сосредоточена настолько, что не замечает направленного на нее взгляда. Расстегнутые рукава смешно болтаются в районе локтей, мешая работать, и периодически Жен встряхивает руками, чтобы хоть как-то их обуздать. Что, интересно, она там делает? Пройти бы узнать, но я стою и смотрю на нее, как зачарованный.

Сегодня, получив множество отказов в поддержке центра, я думал о том, чтобы пойти к отцу и еще раз попробовать договориться. Я знаю, что он не согласится, а если и согласится, то все равно не даст мне то, чего я хочу… Но сейчас я стою и понимаю, что – к черту. Жен стоит всех этих сложностей. Она всего стоит: и громкого развода, и скандала с родителями, и даже риска потери наследства. И она бы не пошла, не стала бы умолять, не прогнулась. Она готова была загубить всю карьеру, лишь бы отстоять решение не работать на Мурзалиева. Такая вера всегда вдохновляет.

Не выдержав, толкаю дверь и быстро подхожу к Жен. Обхватываю руками лицо и жадно целую, пытаясь ее опрокинуть, но Жен смеется и отчаянно сопротивляется, бормоча что-то о снежинках, которые нельзя помять. Черт возьми, она вырезает снежинки.

– Уже украшать мою квартиру вздумала, женщина? – спрашиваю со смехом и отступаю назад. Приходится. Кто бы подумал, что я проиграю войну каким-то бумажкам. Вот так мужчины и теряют веру в свои силы.

– А что делать? – подчеркнуто вздыхает. – Ты не похож на парня, который ставит елку и обвешивает ее мишурой. А праздника хочется.

Не могу не улыбнуться.

– Хочешь, мы поставим елку? Куплю самую большую, какую найду. Чтобы в потолок упиралась.

Говорю это и чуть-чуть мрачнею, потому что, судя по всему, мне теперь придется фильтровать подобного рода обещания. Жить на широкую ногу, как прежде, уже не получится. Вера была права, сказав, что исследовательский центр пока приносит весьма скромный доход. Большая часть активов поступает ко мне вовсе не от него… Поправочка: поступала. Теперь, стараниями отца, доступ к нескольким банковским счетам мне закрыт. И господа из банка уже потрудились об этом проинформировать.

– Ты в порядке? – спрашивает Жен, гладя меня по щеке пальцем.

– Все-то ты заметишь, – улыбаюсь. – Я просто задумался.

– Хорошо, – кивает она, заставляя кудряшки весело прыгать по плечам.

– Так, убирай это все, у меня на вас с кроватью огромные планы.

Она смеется, спускает на пол голые ноги, чтобы переложить лохматые бумажки на тумбочку, а я старательно отворачиваюсь, потому что настраиваюсь на серьезный разговор. Это необходимо сделать до того, как мой мозг от ласк превратится в вату. Я не настолько хорошо владею собой, чтобы вести заумные беседы, лежа в кровати с полуголой красавицей.

– Я начну, – говорит Жен, отбрасывая волосы с глаз и натягивая на коленки плед под моим плотоядным взглядом. – Ты переехал в исследовательский центр, потому что…

Ах, вот откуда мы начали. Улыбаюсь, но не очень-то радостно.

– У нас с отцом возникли некоторые разногласия.

Короткая пауза.

– Из-за меня?

– Из-за развода, – отвечаю уклончиво.

– Я тебя предупреждала.

– А я сказал, что не боюсь.

Она некоторое время молчит, думая о чем-то своем, но, к счастью, подробности не выпытывает, да и вообще переводит все в шутку:

– Так, значит, у нас с тобой теперь, как это называется, отношения? – смеется. – И мне нельзя держаться за ручку с другими мальчиками?

– В точку. Даже с пациентами, – отвечаю.

– Вот как! А если я скажу, что в рамках некоторых процедур любуюсь на голые мужские задницы?

– В принципе, я спокоен, – отвечаю в таком же шутливом тоне. – Навряд ли ты найдешь в своей практике задницу лучше моей.

Она долго над этим хохочет, повторяя, что я невыносим, но правоту слов признает.

– А теперь серьезно: мне неловко об этом просить, но пока ситуация не прояснится, давай повременим с выходами в свет. Хотя бы до официального развода с Верой. Можем видеться у меня или у тебя, если захочешь… Но ради спокойствия давай чуть-чуть подождем. Это не должно долго продлиться.

От этих слов у меня даже пульс учащается. Просьба очень неприятная, чувствую себя так, будто предлагаю побыть тайной любовницей. Я очень надеюсь, что Жен поймет.

– Кирилл, твой отец что, выставил тебя на улицу? – спрашивает она прямо. – Поэтому ты перебрался в исследовательский центр?

– Это такой способ запугать. Он передумает.

– А что, если нет?

Я поднимаю глаза на нее и смотрю прямо, открыто.

– Ты того стоишь.

Она смотрит в ответ огромными глазами, испуганно. И с трудом сглатывает в горле комок. Я понимаю, что срочно пора менять тему. О женщинах надо знать одно: нельзя давать их тараканам достаточное количество времени и простора, чтобы те устроили парадное шествие.

– Но я чего-то не понял, – говорю, укладываясь на бок и обхватывая жадной лапой лодыжку Жен. – По-моему, днем ты называла меня иначе. И мне это понравилось куда больше, чем сухое и сдержанное «Кирилл».

– О, ты что-то путаешь. Так тебя называла Вера… дооолгие годы, – язвит в ответ.

– А я не узнал. Мне показалось, что у тебя получается значительно лучше, – откровенно насмехаюсь, взбираясь рукой вверх, до самых пуговиц на рубашке.

– Льстец, – смеется Жен, но вскрикивает, потому что я резко притягиваю ее к себе и сгребаю в объятия.

– Давай-давай, говори. Не вынуждай тебя пытать.

– Ой не могу-не буду, у тебя такое смешное имя.

– Смешное? – возмущаюсь.

– Очень смешное! Кирочка, Кира, Кирюша, Кирюнчик.

Стараюсь не скривиться. Да уж, напридумывает же.

– Ты можешь сказать это, я в тебя верю. Или тебе кажется, что все еще рано?

Последние слова меняют ее настрой. Веселье исчезает, уступая место серьезности. Будто если мы дадим друг другу новые имена, это станет новой вехой или официальным началом.

– Кир.

И получается у нее как-то вопросительно.

– Жен, – отвечаю.

На этот раз она целует меня первой.

Жен

Когда я захожу в помещение и закрываю за собой дверь, натужный гул ветра исчезает, уступая место совсем иным, более приятным звукам. Тихая музыка, приглушенные голоса, стук бокалов о столешницу. Ресторанчик пользуется популярностью (особенно у молодежи), и по вечерам здесь всегда очень шумно, но днем вполне можно встретиться с кем-нибудь ради беседы в приятной обстановке. Как правило, мы с отцом приходим сюда раз в две недели, обмениваемся новостями за обедом. Иногда к нам присоединяется мама, но она особой страсти к нашему месту встречи не питает. Говорит, что кофе здесь варят недостаточно ароматный, да и ультрасовременный дизайн не по ней. Еще бы. Моя импозантная матушка, которая может заявиться куда-нибудь с мундштуком и волосами, уложенными по моде двадцатых годов, выглядит здесь до крайности неуместно. Кстати, я очень боялась, что отец позвал ее сегодня с собой, но оказывается, что нет. Выдыхаю с облегчением.

– Здравствуй, дорогая. – Отец поднимается из-за столика.

Он всего лишь помогает мне снять верхнюю одежду, а я уже чувствую себя не в своей тарелке. Мы будем говорить о Кирилле – к такому, пожалуй, не подготовишься… Родители никогда не рассматривали моих ухажеров под микроскопом, дабы их не пугать (знают, что это у меня и без их вмешательства отлично получается), но на этот раз ситуация слишком нетипичная, замять ее не получится. Поэтому, пока отец возится с моей курткой, я ерзаю по диванчику, пытаясь собраться с мыслями.

– Я взял на себя смелость заказать тебе гранатовый сок.

– Спасибо, – улыбаюсь несколько натянуто.

– А ты, кстати, замечательно выглядишь, – он как всегда начинает издалека.

Не выдержав, морщу нос. Да-да-да, я выгляжу великолепно, а еще до безумия любима родителями, но это не означает, что под конец беседы меня не вывернут наизнанку и не приложат железобетонными аргументами. Так почему бы не опустить ту первую часть, где мне напоминают, какая я счастливая дочь? В отличие от отца, я не умею мастерски переключаться с милого, домашнего воркования на жесткий, давящий фактами диалог.

– Естественно, я выгляжу прекрасно, счастливой и влюбленной. Пап, давай пропустим комплименты.

Мы оба знаем, что разговор о Кирилле Харитонове необходим мне не меньше, чем отцу. Даже сейчас, когда голова забита воспоминаниями о часах, проведенных в постели с мужчиной, от которого я без ума, я не считаю происходящее правильным. В страшном сне не могла подумать, что окажусь в роли любовницы-разлучницы… Я понятия не имею, что теперь делать, как себя вести и на что мне рассчитывать. Было бы неплохо услышать точку зрения человека, который видит ситуацию со стороны, беспристрастен, а еще желает мне добра.

Отец откидывается на спинку диванчика, скрещивает руки на груди и щурит недобро глаза.

– Ты первая. – Он приподнимает бровь, выдержав более чем достойную паузу, во время которой волей-неволей занервничаешь.

– Мне кажется, что все идет неправильно, и я хочу твоего совета.

– О какой правильности ты говоришь? В такой ситуации это вообще возможно? – спрашивает он иронично.

Отличный вопрос. Я развела Харитонова с женой и стала причиной его серьезного конфликта с родителями. Возможно, было бы проще, если бы Кир мне рассказал о причинах переезда в исследовательский центр, но он отделался парой незначащих фраз, из чего я сделала вывод, что ситуация – серьезнее не бывает. Не удивляюсь. Понимала, что так и получится, но влюбленные дурочки всегда витают в облаках среди воздушных замков, едва подмечая реальность. Благо еще, что я врач – диагноз себе поставила, лечение назначила: готовлюсь сделать инъекцию здравого смысла с помощью разговора с отцом. Боже, как я до этого докатилась? Год назад мнила себя профессионалом, который никогда не заработает эффект Флоренс Найтингейл, а теперь прицельно разрушаю жизнь своего бывшего пациента своим присутствием в ней (эффект Флоренс Найтингейл – психологический эффект, проявляющийся, когда врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают к нему испытывать романтические чувства, перерастающие в любовь или сексуальное влечение. Эти чувства могут иногда исчезнуть, если уход за пациентом прекращается, либо когда тот выздоравливает или умирает).

– Я знаю, что это неправильно, пап, – отвечаю. – Но единственное, что теперь остается – встретиться с последствиями лицом к лицу.

– Это так, – пожимает он плечами. – А последствия ты потянешь? Это будет посерьезнее, чем соседская машина, которую ты поцарапала, осваивая искусство параллельной парковки. Стоит дать волю газетчикам, и они не просто обольют грязью – они разберут по косточкам и докопаются до самого неприятного. Ты хороший человек, но все это неважно, когда речь идет о разводе такого масштаба, как у Кирилла и Веры. Согласись, есть о чем беспокоиться. Неподчинение начальству, загадочные обстоятельства перехода в исследовательский центр, своевременно открытое исследование возможности выращивания сердца и, конечно, твоя болезнь. Ты готова к тому, что тебя не станут воспринимать как реальную угрозу лишь потому, что ты никогда не родишь Кириллу Харитонову наследника и будут закидывать его всевозможными красавицами?

В этот миг я не выдерживаю и опускаю глаза. Вот оно. То самое, что не дает мне покоя. Исследовательский центр, фармакологическая империя… Для кого все это, если Кирилл останется со мной? Знаю, что иногда после пересадки сердца беременность возможна, вот только для начала его неплохо бы где-нибудь раздобыть. Плюс, я на такое не подпишусь!

У меня была такая одна пациентка. Она долго боролась с бесплодием, а когда забеременела, узнала о том, что ей нужна операция. Клипирование аневризмы, ничего экстраординарного. Но страх за столь долгожданного ребенка лишил ее здравого смысла. Она отказывалась снова и снова. Муж умолял ее на коленях (без преувеличений), но все бесполезно. Аневризма лопнула на восьмом месяце беременности. А муж в итоге сказал, что не потянет ребенка один. Так я выяснила, что желания пары не всегда совпадают, и свои права отстаивать необходимо.

Я совершенно уверена, что моему жалкому телу с давно истекшим сроком годности не по карману новая жизнь, и не собираюсь доказывать свою правоту методом «от противного».

– И, что меня беспокоит больше всего остального, Жен, – говорит папа, устав молчать, – мужчина, который бросил жену ради другой женщины, может сделать это еще раз. Я не знаю Веру Рихтер, но подозреваю, что ничего плохого в ней нет. Просто отношения утратили яркость, и тут вдруг такой случай: слепой мужчина, рядом молодая девушка, с которой он проводит почти все свое время. Предвкушение знакомства, затем радость от вновь обретенного зрения и долгое ожидание первой близости… Все так ярко и волнительно. Поверь мне, принцесса, пока вокруг все кипит, пока отношения под угрозой, все чувствуется стократ острее. А вот спокойная и размеренная семейная жизнь отнюдь не искрометная.

– Я тебя поняла, – не выдерживаю. – Хочу спросить о другом. Кирилл несколько дней назад переехал в исследовательский центр. Что ты об этом знаешь?

– Прошел слух, что Харитонов-старший отказал центру в финансировании, и теперь Кирилл ищет инвесторов извне.

– Успешно? – спрашиваю и задерживаю дыхание.

– Сама подумай, многие ли жаждут поддержать Кирилла, учитывая, что Валерий готов из принципа потопить даже собственного сына?

– А… а если помогу я? – спрашиваю жалобно.

– Собираешься порадовать за мой счет Мурзалиева, принцесса? Прости, но это совершенно невозможно.

– Ты одобряешь нас с Кириллом не больше, чем его отец, – подмечаю.

– Я считаю, что ты заслуживаешь лучшего, – отвечает он прямо. – Я ничего не имею против Кирилла, но он не просто женат, а дважды женат. На Вере Рихтер и на исключительно успешном бизнесе. Они с отцом великолепная пара, Жен. Стратег и тактик, серый кардинал и ходячая реклама. Они прикрывают слабости друг друга настолько удачно, что остается только завидовать.

Несколько минут мы сидим молча, я кручу в руках сок, принесенный официантом, и думаю о своем. Я не вижу выхода из сложившейся ситуации, хоть и знаю, что он есть всегда.

– Создается впечатление, что Кирилл профессионально роет себе яму, сам этого не замечая, – говорю, решительно отодвигая стакан. – Но что-то же можно сделать. Если верить тебе, получается, Кирилл нужен отцу, а, значит, тот пойдет на попятный.

– Возможно. Но на компромисс я бы не слишком рассчитывал…

– Так, пап, – подвожу я итог, поднимаясь из-за стола. – Спасибо за компанию и промывку мозгов, но мне пора бежать.

Ее волосы туго стянуты в хвост и зализаны гелем, в скулах филеры, нос явно выпрямлен. Восковый взгляд говорит о переборе ботокса, и, возможно, удалена пара ребер. А еще грудь. Грудь определенно силиконовая.

Когда нам начитывали курс лекций в медицинском, говорили, что таких людей надо направлять к психотерапевту, а не пластическому хирургу, потому что человек, который любит себя, не станет столь радикально менять внешность.

Я так увлекаюсь разглядыванием секретарши Валерия Харитонова, что пропускаю мимо ушей половину того, что она говорит. Хотя не уловить суть невозможно. Кажется, я выпала из жизни на добрые полминуты, но все это время мне долдонили одно и то же:

– Я повторяю, у него плотное расписание, вы можете прийти в другой день, по записи, или попробовать дождаться, когда у него появится свободная минутка. Но на последнее я бы не слишком рассчитывала, – причем сказано это так, что в моем случае вероятность уменьшается минимум вдвое. Отлично…

Однако, судя по всему, у владельца кабинета иное мнение по этому вопросу, а спорили мы достаточно громко, чтобы Харитонов старший услышал и лично вмешался:

– Вероника, пропусти ее.

Вот так я и оказываюсь внутри кабинета, подавляющего во всех смыслах. Тяжелая цветовая гамма, массивная мебель, просто абсурдные площади и строгий владелец, едва потрудившийся мне кивнуть.

– Не думал, что у вас хватит мужества прийти сюда, – сообщает Валерий вместо приветствия.

Недружелюбный прием не удивляет совсем. А то, что мне не предлагают присесть для разговора, даже в некотором роде радует. Значит, прием будет предельно коротким, что более чем устраивает. Совершенно не настроена здесь задерживаться дольше необходимого.

– Я бы назвала это скорее безрассудством.

– Может статься, и так. Зависит от цели визита.

Он кладет сцепленные в замок руки на стол, отставляя большие пальцы. Настроен враждебно, хоть и не подчеркивает. Будучи врачом Кирилла, я намеренно сводила общение с его родителями к минимуму, но все равно успела заметить, насколько опасен Валерий. От таких людей я всегда предпочитала держаться подальше. С ними невозможно договориться. У них лишь одна методика, которая подойдет не каждому: давить, пока противник не сломается. На это способны только по-настоящему безжалостные люди. Я с такими практически не сталкивалась. Отец, Кирилл, да и почти все мои знакомые их уровня, действуют иначе. Они сладко поют и заманивают, соблазняют. С ними можно торговаться, но здесь… Я пришла к Харитонову-старшему на свой страх и риск, от меня ему не нужно ничего, кроме отсутствия в жизни сына. Но он прямой как жердь. Черствый, холодный, совсем не умеющий юлить. Возможно, он ответит на вопрос, от которого уходит Кирилл.

– Я хочу знать, что вы намерены предпринять в отношении своего сына.

Он усмехается и пожимает плечами.

– Ничего. Мое дело маленькое: ждать, анализировать, в крайнем случае корректировать план.

– План? – мрачнею. – Пока что его суть, как я поняла, выгнать сына из своей жизни и разрушить исследовательский центр…

– Нет, милочка. – Он расцепляет замок рук и раздраженно откидывается на спинку кресла. – Я никого не выгонял, а всего лишь поставил ультиматум: или развод и сожительство с вами, или прелести прошлой комфортабельной жизни. Он решил от всего отказаться: исследовательского центра, наследства и прочего, прочего. – Пренебрежительный жест ладонью. – То, что он поспешил собрать свои вещи – его личный выбор, и я здесь ни при чем, как вы понимаете.