Текст книги "Игрок (СИ)"
Автор книги: Александра Гейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
– Весь вечер не могу отделаться от мысли, что твое платье нам даже не помешает, – хрипит он мне в ухо. – Ты поэтому его надела?
– Я надеялась, что оно не обтягивающее и не короткое, а, значит, не провокационное.
– Зря.
Еще чуть-чуть – и платье поднимется до совершенно непозволительных высот. Он был прав, оно действительно не помешает. Теперь я не касаюсь Кирилла, воюю с собой за каждый вдох… а еще любуюсь выражением болезненного предвкушения на лице у любимого мужчины.
Но за спиной вдруг слышатся чьи-то шаги и, прежде, чем я успеваю обернуться, Кирилл прижимает мою голову к своей шее. Будто бы прячет лицо – защищает.
– Вы что здесь себе позволяете? Молодежь! – слышу возмущенный и очень злой мужской голос. Какое счастье, что он незнакомый.
– Простите, мы больше не будем. Это в последний раз, – отвечает Кирилл, а потом повторяет тише – только для меня. – Таким образом это в последний раз.
Кирилл пошел назад сразу, а я, прежде чем вернуться в зал, попыталась в туалете хоть как-то скрыть следы преступления, но помада ровно не ложилась, юбка путалась, руки дрожали, а чувство, что ничего уже не исправить, давило на сознание с невероятной силой. Какой Рашид? Стоило Кириллу меня коснуться, как я позабыла обо всем на свете. И если до сегодняшнего вечера моему английскому пациенту было в чем сомневаться, то теперь осталось только два варианта: либо я влюбилась в него окончательно и бесповоротно, а Рашид для меня такой же тыл, как для него Вера, либо мне все равно с кем и где. Боюсь, что Кирилл достаточно хорошо меня знает, чтобы второй вариант не котировался. И на то же самое надеюсь.
Рашид все понял и предложил уехать, стоило мне подойти к столику. А как только мы оказались в такси, настоятельно порекомендовал поехать ко мне и «заняться всяким непотребством» (так и выразился – не преувеличиваю).
– Думаете, она поняла? – спрашиваю у Мурзалиева, который без зазрения совести запирает дверь моей квартиры, причем на оба замка.
– Не знаю, – отвечает тот. – Может, вас спасло то, что вы от меня беременны. Обычно считается, что материнский инстинкт не позволяет дамам развлекаться с чужими мужчинами в общественных местах.
– Как вы тонко намекаете на мою аморальность, – язвлю.
– Да уж куда там намекать – все уже давно прямым текстом. И Харитонов весь вечер вел себя как полный кретин…
– Тут не поспоришь, – вздыхаю, вешая пальто Рашида на плечики, а он внезапно спрашивает у меня:
– Вы ведь в него влюблены, верно?
Отворачиваюсь, якобы чтобы убрать в шкаф одежду.
– Если вы месяцами сфокусированы на одном и том же пациенте с рассвета до заката, и он вам приятен как человек, даю девяносто девять процентов, что симпатия неизбежна. Но я честно сопротивлялась: легла на операцию в надежде, что не придется с ним видеться или снова работать.
– А он вас вынудил уйти в исследовательский центр.
– Вынудили меня вы, – возражаю. – Ваше исследование.
– Которое, опять же, было открыто специально под вас.
Пара секунд гнетущего молчания.
– Кхм… ну, чем займемся во время нашего разнузданного, жаркого секса? – меняет тему Рашид на более… приятную.
– Так вы не отказались от своей больной идеи морочить голову Харитонову и дальше? Она не далее как час назад провалилась с оглушительным треском…
– Стоило ему забраться вам под юбку, вы выкидываете белый флаг?
– Нет, но обычно после таких сцен бойфренды устраивают грандиозный скандал и рвут остатки отношений.
– Так вы же у меня, по идее, тертая рецидивистка. Закалка. Но обиду изображу, избавив вас от своего общества на пару дней минимум.
Не сдержавшись, начинаю смеяться.
– И вы собираетесь здесь сидеть, потому что думаете, будто Кирилл караулит под дверью? – спрашиваю.
– Думаю, когда он доберется до дома, может позвонить мне на домашний номер, а я, как врач, возьму трубку, поскольку определителя у меня нет. – Грустная пауза. – Помнится, в прошлый раз хорошо пошел джин-тоник.
– Какой джин-тоник? У брата паленый портвейн разве что завалялся.
– А я надеялся, что могу рассчитывать на что-то получше…
– В шашки играете? – предлагаю более чем достойную альтернативу.
– Шашки? Ну хоть шашки. Любовную трагикомедию мы сегодня уже посмотрели.
– Мурзалиев, я вам мышьяк подмешаю!
– Даже если так, то уж точно не из-за острого языка.
Однако до дамок доиграть мы не успеваем – отрывает от процессa звонок в дверь. Оба застываем, а затем медленно и синхронно втягиваем головы в плечи.
– Думаете, это он нас проверяет? – шепчет Рашид.
– Наверное, это мой брат. Он часто приходит.
Но в глазок смотрю, поскольку не особенно верю своим словам… а обнаруживаю, что там отец. Черт! Черт-черт-черт! Должно быть, нас кто-то видел в ресторане сегодня. Ну или не сегодня. Я ужасно боялась, что найдутся очевидцы, и на мою голову обрушится родительский гнев, но надеялась, что Петербург большой, Мурзалиев – мой начальник… Слабые у меня оправдания, в общем.
Не то чтобы я захотела выпрыгнуть в окошко, но открываю медленно, заранее прокручивая в голове оправдательную речь и варианты причин, по которым мы с ненавистным Рашидом сидим поздно вечером у меня дома с шашками и портвейном… Получается примерно так: пап, но ведь мы оба одеты!
– Дорогая, как я рад тебя видеть. – Да, именно такие слова говорит он, когда сносит меня в сторону чуть ли не с дверью. – Объяснишь мне, что здесь у вас происходит?
Кирилл
Сегодняшним утром я не могу отделаться от назойливой мысли о том, что в последнее время вовсю пользуюсь положением начальника. Мной руководит разве что отец, но все его выговоры в мой адрес остаются за закрытыми дверями. И я слегка обнаглел. Готовился к процессу, не появляясь на работе, свалив все переговоры на секретаря, а сегодня пришел к десяти часам и в отвратительном настроении, потому что полночи задавался вопросом, чем и с кем занята моя любимая женщина, и заснул только под утро. Но это еще не предел «хорошего» на сегодня.
– Кирилл Валерьевич, вас уже пятнадцать минут дожидается Вера Павловна, – подлетает ко мне Дарья. Помнится, я взял ее на это место совсем девчонкой, и чуть ли не исключительно за расторопность, а сейчас ее мельтешение перед глазами впервые раздражает. Спокойно, дело не в Дарье.
– Вера? – переспрашиваю, напрягая память.
Дьявол, я же сам ее позвал… Просто не думал, что вечер закончится поцелуями с моим доктором в коридоре, и это застрянет в голове на повторе на всю ночь. Мне все еще хочется провести руками по своим бедрам, чтобы удостовериться, что колючая ткань юбки Жен мне там лишь мерещится. От этой мысли все тело переходит в режим боевой готовности.
Да уж, более «удачный» момент для разговора Вера выбрать не могла.
– Мне кофе, – говорю. – И медрокиспрогестерон… – добавляю тихо (препарат, применяемый для химической кастрации – блокирующий выработку гормонов сроком примерно на три месяца).
– Кофе и что? – оказывается, меня расслышали.
– Профессиональный юмор, Дарья. Не обращайте внимания.
Спорю, ляпни я такое при Вере, вопросов было бы очень много. Сейчас, пять лет спустя, после того, как я ушел из науки, химик из нее получше моего будет… А, может, и всегда был – теперь уже неважно.
– Я вас поняла, – отвечает Дарья.
Открываю дверь кабинета, мысленно готовясь к разборкам, и вижу настороженный взгляд жены. Она сидит в кресле для посетителей с одним из медицинских журналов, но при виде меня поднимается. Вчера я пытался быть с ней милым, но даже тогда ничего путного не вышло, а сегодня у меня и вовсе настроения миндальничать нет.
– Ты задержался, – начинает она с обвинений.
Вера так переживала, что я оставлю ее сидеть в одиночестве в кафе. Ну что ж, в общественном месте ей ждать не пришлось.
– Поздно заснул, – отвечаю, доставая из кожаного портфеля материалы по делу, не глядя на свою будущую бывшую жену. Предполагается, что в этот момент она должна представлять меня в объятиях какой-то путаны.
– Понятно, – сухо отвечает Вера.
Мне вот интересно, у нее действительно напрочь отсутствует женская интуиция? Жен же, вернувшись, взглянула на Рашида так виновато, будто я успел ее поиметь десятью разными способами, причем на глазах у всего ресторана. Боюсь, так и было бы, не останови нас какой-то ханжа. Я бы мог сделать с Жен что угодно – и она бы позволила. Боже, я всерьез подумывал затащить ее в туалет. Кретин.
– Кирилл, ты где? – возвращает меня в сегодняшний день Вера.
– Юристы закончили слушание и теперь начинают подготовку документов о разводе, – сообщаю, опуская сантименты.
– Я думала, что мы обсуждаем варианты и держим все в тайне! – вскидывается Вера.
К счастью, стук в дверь поливает наш спор холодной водой, не давая разгореться пожару. Это Дарья с чашкой кофе. Благодарю ее и прошу нас больше не прерывать.
– Может быть, и мне рассказать родителям? – слышу, едва закрывается дверь более спокойное, но ироничное.
– А ты еще этого не сделала? Расскажи. О таких вещах, как обрушение здания или брака, согласно моему опыту, лучше сообщать лично, – не удерживаюсь от колкости.
Вера краснеет.
– А то, что это будет иметь серьезные последствия для наших семей, ты подумал?! Не делай вид, что ты дурак, Кирилл. Львиная доля активов была вложена только потому, что мы поженились, и это серьезный вопрос. Ответственность перед множеством людей.
– То есть ты пытаешься напомнить мне о том, что я женат не только на тебе, но и на чертовой туче рабочих? Активы решают все? Впечатлен тем, как у тебя складно получается цеплять одно за другое.
– Все всегда взаимосвязано! Нет нас – нет сотрудничества…
– Да что ты говоришь! Посмотри-ка, активы и по сей день крутятся, хотя “нас” уже три года как нет!
– Так, значит, три года назад ты мне изменил впервые?
Как же я не хотел затрагивать эту тему в разговоре, но уж об изменах… Я не говорю, что имел право обманывать жену, не ищу оправданий, но мы не раз ради карьеры сбрасывали звонки, когда были очень нужны друг другу, улетали слишком рано, а прилетали поздно, не посещали мероприятия, на которые приглашают только парами… Думаю, если бы мы были внимательнее или любили друг друга по-настоящему, всего этого не произошло бы, но так получилось, что в какой-то момент я стал искать тепло в других людях, и наши отношения с Верой дали трещину.
И тем не менее до Жен я никогда, ни единого раза не встречал женщину, ради которой бы даже мысль допустил расстаться с женой. Но Жен случилась. Ворвалась в мое сознание запахами, звуками, касаниями пальцев, стала воспоминаниями, ассоциациями, и только потом все это удивительно красивое нечто соединилось с картинкой. Последнее звено встало на место… ее удивительные, добрые и грустные глаза, эфемерная хрупкость и бледность. Я захотел быть с ней, осознавая все риски, все последствия, реакцию общества и родителей. Она стала мне нужна, как никто и никогда не был раньше. Она стала той, кого я хотел видеть рядом вместо Веры, и это явилось болезненным открытием. Быть может это значит, что мы с самого начала ошиблись с выбором спутников жизни, но первое предательство по отношению друг к другу совершили все-таки когда поставили карьеры во главу угла. Вот когда мы изменили впервые.
– Это и есть наша проблема, Вера, – говорю тихо. – Рабочие места, работа, родители, ожидания, журналисты… Соблюдать видимость, растеряв остатки уважения друг к другу, я не согласен.
– Это неправда, – возражает она. – Я уверена, что еще не поздно все поправить.
И тут меня разбирает смех.
– Вера, ты даже не помнишь, что я за человек. Ты подумала, что я тебе изменяю, и прошу родителей прикрыть мою задницу. Да я бы никогда так не поступил! Ты должна была прилететь в тот же день, когда я не взял мобильный телефон! Но нашла более удобный вариант для себя – решила, что я просто козел, с которым ничего не могло случиться.
– Прости, мне жаль.
Но интонации ее подводят. Для нее моя новость о другой женщине страшнее обрушения здания, и раз я признался в слабости – значит, виновен по всем статьям. Она уговаривает себя простить, но ничего не получается. Возможно, она не спрашивает имени, потому что пока не знает, не ощущает полноты случившегося? Защищается?
– Вера, пора признать, что ничего не вышло, и двигаться дальше. С родителями и делами мы разберемся. Мы многое можем, и уже доказали это. Давай расстанемся по-хорошему и попытаемся найти компромисс.
– Мы больше десяти лет женаты, Кирилл, это не просто так. Не месяц и не два, которые не жалко выбросить в мусор…
– А еще ты больше десяти лет не живешь в России. Тебе в Германии более комфортно, чем здесь. Там твоя работа, друзья, родители уже восемь лет как перебрались на ПМЖ… И я помню, с каким трудом ты оторвалась от своих исследований ради моей реабилитации. Тебе было здесь некомфортно, а я – неприятен!
– Это был тяжелый период, не стоит винить меня за маленькую слабость.
Резонно, но есть проблема.
– Это был единственный период нашего совместного проживания за последние годы. И теплых воспоминаний о нем у меня почти не осталось. Вера, хватит врать. Ты не хочешь возвращаться в Россию, а я влюбился в другую, изменил тебе и даже не скрываю. Ни то, ни другое не поправится.
– До трагедии ты так не говорил. Давай сходим в психотерапевту… Он тебе скажет то же, что и я: придуманными чувствами к другой ты пытаешься компенсировать случившееся. Пострадал по случайности и пытаешься взять под контроль всю остальную жизнь! И наш брак ты тоже всего лишь пытаешься разложить по полочкам. Раньше не жаловался…
– Раньше я не знал, что бывает иначе, что существуют другие люди – не такие, как мы, Вера. Честные, внимательные и открытые.
Это заставляет ее удивленно замолчать.
– Мои родители живут примерно так же, как мы. Они развлекаются работой, потому что дома не очень-то счастливы. Мы с тобой пошли еще дальше – разъехались и завели себе каждый по новой жизни.
Как так получается, что она упорно не понимает? Не очень-то хорошо нам было, раз мы допустили разлуку. Будь мне не все равно, я бы никогда не отпустил Веру. Ведь вынудил же Елисееву работать на себя, чтобы всегда иметь возможность ее увидеть. Такая вот забавная и горькая правда: как только влюбился – обнаружил, что являюсь ревнивцем и собственником. И прошлый опыт меня к этому открытию не подготовил…
– И если бы мне моя новая жизнь нравилась меньше старой, я бы, наверное, уже давно вернулся в Германию. Очевидно, с тобой все то же самое.
– Хочешь потолковать о жизнях, Кирилл? Лучше расскажи мне о том, что у тебя в ней нового. О пассии своей, – не выдерживает Вера, явно неправильно истолковав мои слова.
Вздыхаю. До нее не достучаться.
– Давай, Кирилл, я не понимаю… Ты говоришь, что меня не было рядом, а ведь я предложила вернуться, детей родить… Дело все-таки не в этом. Тебе просто захотелось острых ощущений, правильно?
– Вера! – кричу в голос. – Ничего бы не случилось, если бы изначально мы сами не постарались на славу!
– Рассказывай! – тоже переходит она на крик.
– Я…
Но в этот момент раздается стук в дверь и на пороге появляется Дарья. Вид у нее ужасно виноватый.
– Я же просил, чтобы нас не беспокоили, – напоминаю, стараясь подавить раздражение, вызванное отнюдь не секретаршей. Получается… неплохо, но далеко не идеально.
– Я подумала, что ситуация обязывает. Речь об Алисе.
Замечаю, что глаза у нее блестят от слез, и сердце проваливается в пятки. Дарья не один раз сопровождала меня в поездки к малышке и хорошо знакома с девочкой. И она расстроена, а, значит, случилось самое страшное.
– Переведите звонок, – прошу сипло.
Короткая телефонная трель, и я снимаю трубку. Не считая приветствия, я почти ничего не говорю, у меня нет на это сил. К счастью, отец Ириски обо всем рассказывает мне сам. О том, что Капранов не просто так отказался делать операцию. Было поздно. А я не могу поверить – всего неделю назад она была в порядке. Сколько дней назад я ее видел? Семь? Восемь? А ведь она так и не захотела со мной разговаривать. Права была – никудышный из меня спаситель…
Пару-тройку секунд в кабинете висит тишина, а потом Вера спрашивает то, за что я никогда не смогу ее простить:
– Это она? Алиса?
И внутри просыпается нечто злое и яростное, то, что я никогда не испытывал по отношению к Вере и не думал испытать:
– Алиса – это девочка, которую я пытался вылечить от рака. Одна из моих самых первых и самых важных пациенток. Я несколько лет искал для нее врачей, оборудовал больницу, договаривался с инвесторами ради исследований именно ее типа опухоли. Как ты могла забыть такое, Вера?!
Она смотрит на меня с ужасом в огромных, несчастных глазах, видимо, наконец понимая, насколько чужими мы стали за годы разлуки.
– Уходи.
ГЛАВА 22 – Решка. Несносная Пифия
Самая ужасная тирания – это тирания мелочей.
Л. Н. Андреев
Жен
Этой ночью меня будит телефонный звонок. И хотя трель мобильного во внеурочное время уже давно не вызывает раздражения, на этот раз что-то не так, и я морщу нос, пытаясь сквозь сон понять, что именно по-другому и стоит ли реагировать.
– Спи, это мой, – слышу у самого уха.
Становится чуточку холоднее, когда Власов привстает, натягивая одеяло, чтобы взять с тумбочки свой мобильный. Поворачиваюсь и смотрю на него. Пока его собеседник рассказывает о случившемся, Стас трет глаза в надежде проснуться. Неудивительно, ведь мы уснули только пару часов назад. Иногда работу врача невозможно описать цензурными словами.
– Срочный вызов? – спрашиваю, когда Власов молча поднимается с постели.
– Да, проблемы с одним из моих пациентов. Но ты ни о чем не волнуйся, спи, я оставлю ключи.
Он одевается, а я понимаю, что, скорее всего, снова заснуть в незнакомом месте мне в одиночестве не удастся. Слишком непривычно. Вчера мы со Стасом встретились на нейтральной территории, чтобы поговорить о моих секретах. Думаю, ему были неприятны мои тайны – ведь я намекала на мужчину из прошлого, – оттого разговор вышел долгим, серьезным и обстоятельным, но разобрались во всем по порядку, в точности, как любит Стас. И мне это понравилось. Внушило некую уверенность в совместном будущем. Получилось даже душевно, что ли. Внимательный слушатель, приятный вечер. В конце концов он предложил поехать к нему, и я не стала отказываться.
Собравшись, Стас кладет на тумбочку рядом со мной обещанную связку ключей, а затем целует на прощание. Такое впечатление, будто ситуация для него из разряда обыденных. Я же сижу на кровати и не пытаюсь примириться с мыслью, что осталась одна в доме мужчины. Такое со мной впервые, и это определенная веха. В голову, соответственно, лезет какой-то бред о правилах поведения в чужом доме…
С другой стороны, с чего-то всегда приходится начинать. И для начала неплохо бы было заснуть. Ведь я в спальне, ее точно выделили в мое распоряжение…
Однако мой телефон с доводами не согласен, о чем сообщает громкой трелью. Беру его в руки в полной уверенности, что это вызов, но вижу имя Арсения и застываю. Зачем он звонит? Почему опять ночью? И как, черт возьми, говорить с одним мужчиной, сидя в постели другого? Это кажется вопиюще неправильным…
Насколько неприлично не взять трубку посреди ночи? На ноль? Я почти решаю сбросить вызов, но вспоминаю о своем непутевом братце. Уж если кто и умеет находить неприятности, как лужи в Петербурге, то это он.
– Да? – спрашиваю осторожно. В глубине души я не верю, что дело в Яне.
– Привет, – отвечает он негромко.
От этого единственного слова сердце начинает колотиться часто-часто. Возможно, к лучшему, что этот мужчина сделал выбор не в мою пользу. Целее буду. Бывает вот встретишь человека, и понимаешь, что с ним возможно только два варианта: лететь или тонуть. Никак иначе. Боюсь, мы бы с Арсением утонули. Вместе.
– Ты что-то хотел? – спрашиваю, опомнившись.
– Он больше не побеспокоит тебя, – слышу его слова, а следом чирканье спички.
Секунда уходит на определение личности неопознанного «он». Григорий, значит. Не сказать, что я не переживала, просто об устранении опасности мне уже сообщили. И не в самых добрых выражениях. Я о том, что пришлось долго кивать и повторять: «Да, пап» и «Прости, пап». То есть, по идее, смысла звонить ночью, дабы обрадовать, не было…
– Я знаю. Мне уже сказали.
А в ответ из трубки доносится:
– Вадим слишком много на себя берет.
Не уточняю, что Вадим, в общем-то, ни при чем. Развивать тему не вижу смысла. Все-таки не стоило мне брать трубку. Понимаю, что из-за казино Арсений бодрствует, в основном, в темное время суток, но ему лучше отказаться от привычки доставать меня по ночам. Хотя, погодите, ему лучше отказаться от привычки звонить мне в принципе!
– Возможно, – отвечаю спокойно. – У тебя все?
Пара секунд сопения в трубку.
– У меня все.
Он отключается первым, а я падаю на подушки Власова и понимаю, что только что состоялся один из самых странных телефонных разговоров в моей жизни… До самого утра, глядя в потолок, я молюсь о вызове. После звонка Арсения гнездышко Власова не кажется таким уж комфортным. По крайней мере, спать не тянет совсем. Вот ведь… сколько же нужно времени, чтобы мне, наконец, стало наплевать на этого парня? Месяц? Два? Или, может быть, мне стоит сменить номер телефона, отрезав себя от прошлого раз и навсегда?
А в голове крутится предательское: Ви выходит замуж. Он больше не спит с моей сестрой. Не поэтому ли звонит?
О Власове и наших отношениях я не стала рассказывать никому, кроме брата. Родители, наверное, уже допросили Яна с пристрастием, и тут уж ничего не поделаешь, но, например, Ви – я уверена – пока ни сном, ни духом. По-хорошему, стоило бы пригласить Стаса на ее свадьбу, это бы, наверное, помогло нам с ним довериться друг другу, но я не могу открыться настолько, чтобы представить его семье. А после истории с Арсением не хочу, чтобы Ви знала о моих ухажерах хоть что-то. Чувство, будто она, пусть и не зная, меня обокрала, и так навряд ли скоро пройдет.
И то, что я всегда избегала отношений с коллегами, не помогает. Не могу сказать, что сторонилась встреч с любым носителем гордого звания «врач», просто с теми, с кем работаешь бок о бок, спать неприлично, а знакомых мне залетных докторов можно по пальцам пересчитать. И теперь, пусть между нашими со Стасом местами официального трудоустройства пролегает полгорода, чувствую, что нарушила свои правила и буду бита. Почему? Да все просто: разве может представительница прекрасного пола добраться до операционной не через постель? Неважно, что полно примеров обратного – сдалась, значит, виновна! Наверное, женщин от подобных пересудов может спасти примерно то же, что и мужчин от армии: отсутствие конечности или наличие очень уж не вписывающихся в образ запчастей. Два носа, треть ноги, ну или интеллект, в два раза превышающий среднестатистический.
Но хуже другое: я боюсь сказать Стасу о том, что стесняюсь наших с ним встреч. Уверена – он не поймет. Он взрослый человек, привыкший нести ответственность за свои действия. Как я поняла, он вообще не сторонник секретов… Но я расскажу. Не сейчас, просто когда буду готова, когда окрепну. Прежде чем выпустить ребенка из объятий во враждебный мир, его сначала надо вырастить, обеспечить уверенностью в своих силах. Почему с отношениями должно быть иначе?
А мир будет к нам со Стасом враждебен. Обязательно будет. Уж слишком мы неравны.
И тем не менее, несмотря на мою осторожность, Капранов откуда-то знает. Когда мы спускаемся в операционную в лифте, наставник смотрит на меня неотрывно, с насмешкой. Разумеется, мысль о его осведомленности меня посещает не сразу: сначала я подозреваю на своей щеке хлебную крошку, потом – более впечатляющее, нежели обычно, воронье гнездо на голове, но потом, когда он, цокнув языком, спрашивает, не в той ли я одежде, что и вчера (хотя, вообще-то, в новой), приходится смириться – он знает. А раз так, то скоро вся остальная больница тоже будет в курсе.
– Говорите, – смиренно вздыхаю, покидая кабину. Если его “фи” прольются в коридоре, а не при всей операционной бригаде (а дольше Андрей Николаич молчать просто не сможет), то ущерб будет меньше.
– Ха! – Он аж руки потирает. – Даю вам месяц.
– Это с чего бы? – праведно возмущаюсь.
– Ты скрываешься. Стыдишься.
– Власова? Чего стыдиться? Радоваться надо. Он же пугающе положительный.
– Да уж, Дракула такой положительный, что все подружки с воплями убегают. Даже те, которые поначалу восторженно пищат.
– Ну так я не пищу, значит, и не сбегу! – пожимаю плечами.
После этой фразы Капранов на пару секунд подвисает, недоумевая, и где ж это он так в своих метафорах облажался, но очень скоро определяет, где верх, а где низ, и кто в этом мире самый хитрый.
– Э, нет! – грозит мне пальцем наставник. – Я сказал “даже”! Ладно, бог с тобой, болезная, пять недель! – Он так театрально руками при этом размахивает…
– А почему не шесть? – И, решив, что этого мало, почти с опаской добавляю:
– Семь?
– Продано за семь самой настойчивой женщине. – С этими словами Капранов распахивает передо мной дверь и впихивает в проем, а сам следом направляется к раковине мыть руки. – Но это, поверь, ваш потолок, Елисеева. Он будет на работе всегда, ты будешь на работе всегда… через несколько жарких ночей взаимная усталость при редких встречах победит сексуальное притяжение, новизна приестся, возможно, успеете даже поругаться из-за каких-нибудь врачебных вопросов. Он, например, с высоты своего полета начнет учить тебя уму-разуму, ты огрызнешься, так как он не нейрохирург, а плебей какой-то, и понесется…
Чувствую, что это Капранов сейчас понесется, если не остановить, поэтому перебиваю.
– Всегда подозревала, что вы мечтаете о такой расчудесной дочери, как я. Благодарю за заботу!
(Шесть недель спустя)
Выпуская меня из объятий, мама морщит нос.
– Ты была в бассейне.
Она не спрашивает, а утверждает. Не удивительно: мои волосы настолько пропитались хлоркой, что даже шампунь не помог избавиться от запаха, и ошибиться невозможно. Чтобы приглушить запах, я даже хотела побрызгаться духами, но стоило представить смесь этих ароматов в душном салоне машины под аккомпанемент теплого воздуха печки – вздрогнула и отказалась от своей затеи.
– Хочешь со мной? – интересуюсь у мамы, скорее чтобы хоть как-то отреагировать на слова, нежели всерьез.
– Может и хочу, но если я начну посещать бассейн вместе с тобой, лишусь единственной возможности выяснить, жив ли мой сын, – невозмутимо отвечает она, а я смотрю на ее неподвижные брови и в очередной раз задаюсь вопросом: не колола ли она ботекc? Разве возможно сохранять такое спокойное выражение лица при любых обстоятельствах? – Ведь если так появлюсь хоть раз, Яна и след простынет.
– Ну, сегодня он не пришел.
– Хм, наверное, это становится нормой. По крайней мере, дома его тоже не бывает. С тех пор, как отец отнял ламборгини, Ян объявил бойкот и пропал окончательно. Я понятия не имею, где обитает мой ребенок… К счастью, иногда мне отзванивается Арсений. Сообщает, что сын жив и здоров. По крайней мере, физически.
От этих слов я улыбаюсь, не без удовольствия отмечая, что имя Арсения уже не задевает как раньше. Хотя новость об их с мамой тесном общении, мягко говоря, обескураживает.
– Не думала, что он взял на себя обязанность хранителя спокойствия в доме Елисеевых, – словно бы невзначай отвечаю, вешая в гардероб куртку.
– Надеюсь, ты не ожидала, что мы с отцом примем участие в вашем конфликте и станем выбирать, на чью сторону встать?
Что ж, вывести ее на чистую воду не удалось.
– А ты что-то знаешь о нашем конфликте? – тоже сбрасываю маску. – В каких бы это обстоятельствах Арсений стал бы с тобой откровенничать?
– Вы оба такие смешные. – На этот раз она не прячет улыбку. – Ведете себя так, будто храните великий секрет… но в курсе все, кроме Ви, которая интересуется только собой и уж точно ничего дальше собственного носа не замечает.
– Выходит, ты ничего не знаешь, – говорю победно.
– Я знаю, что ты так и не пригласила Станислава на свадьбу. А все из-за нашего с тобой общего друга.
Что ж, маме все же удается удивить меня проницательностью. И еще за ней остается последнее слово. Вдвойне обидно, даже несмотря на то, что я по иной причине опасаюсь знакомить Стаса с родней.
Наверное, вы, памятуя о моих капризах, спросите, что я делаю у родителей дома. Но все элементарно: я навещаю отца. И уже не впервые. С его травмой сломалось что-то и во мне. Исчез детский эгоизм, стыдливо прикрытый словом «гордость», и мне стало легче. Бывает, что-то делаешь в полной уверенности, что ты прав, что должен отстаивать свою позицию до победного, но потом что-то случается, и принципы оказываются не более, чем камнем на шее, который тянет вниз, пригибая к земле, не позволяя сделать живительный вдох. И он – этот чертов булыжник, груз недовольства, который ты так холишь и лелеешь – не пропадает. От него начинается боль в спине, во всем теле, а потом ты сдаешься, падаешь в пучину депрессии. Так к чему он? Кому от принципов лучше? С тех пор, как я вставила свой ключ в замочную скважину дома, вместе с запахом любимых мамой запеченных яблок в меня хлынуло облегчение. И появился воздух.
Отец стоит посреди гостиной в парадном костюме и смотрится в зеркало. Он всегда с вниманием относится к своей внешности, но это уже перебор, и я не могу сдержать ядовитый комментарий:
– Дефилируешь?
– Проверяю, насколько сильно растолстел за время вынужденного сидения дома, – хмыкает он. – Нужно выяснить, придется ли для свадьбы Виолетты покупать новый костюм.
– И как? – интересуюсь.
– Не так славно, как хотелось бы.
Наверное, я чего-то не понимаю, но, по-моему, выглядит он так же, как раньше. Только больше седины и усталости в глазах. Именно там, где любит селиться опыт.
– А ты в чем пойдешь? – переключает отец мое внимание.
– Я еще не думала об этом, – отвечаю легкомысленно. Если честно, я вообще отношусь к свадьбе Ви без должного внимания. Это мой способ заявить о неодобрении идеи связать себя узами брака с человеком, который не был предан кузине даже до свадьбы. Дальше ведь легче не станет… Я более чем уверена, что ничего хорошего из этого брака не выйдет.
Отец смотрит на меня на секунду дольше необходимого, а потом произносит загадочное «хм» и снова отворачивается к зеркалу.
– Ты знаешь, сколько осталось времени?
– У меня полно прекрасных платьев. Некоторые я даже ни разу не надевала. Сниму с вешалки одно из них, напялю на себя, нацеплю любимые аксессуары и буду готова. Все равно никто не ждет, что я стану краше Ви.
– Ты забыла важную деталь: твоему спутнику придется быть твоим аксессуаром тоже. А это значит выбрать подходящий наряд к твоему “платью на вешалке”. Ты ведь пригласила доктора на свадьбу?
Пауза.
– Я приглашу.
Отец поворачивается и недоверчиво на меня смотрит.
