Текст книги "Игрок (СИ)"

Автор книги: Александра Гейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)

– Отступные предлагают более чем достойные.

– Значит, очень виноваты, – язвлю.

Что удивительно, слова отца не вызывают во мне никакого отклика. Даже малейших колебаний нет. Я столько недель жил в страхе ослепнуть, что тысячу раз успел проклясть свое решение повременить с операцией. Да, закончилось все хорошо, но риск не стоил того. Однако господа из «Аркситект» осмелились оценить молчание моей совести в рублевом эквиваленте. Подумали, что звон монеток заглушит ее голос и позволит не думать о возможном повторении трагедии? Ну уж нет, пусть судьи решают, кто неправ и насколько.

Да и Жен я обещал…

– Мне одному кажется странным, что не сумев купить меня, эти люди обратились к тебе?

– Я не собираюсь действовать за твоей спиной, но прошу еще раз подумать. Будет долгая тяжба, и если компанию разгонят, без работы останется немало людей.

Людей? Интересно, он серьезно беспокоится лишь о рабочем классе?

– Мне жаль, – ровно. – Ну раз так, то предлагаю нам с тобой искупить вину перед миром и затеять новый проект со множеством рабочих мест.

– Множеством мест для других людей, – поправляют меня. Что и требовалось доказать.

– Пап, посмотри на меня, – прошу, наклоняясь к столу. – Видишь меня? Я мог не выжить, как остальные наши сотрудники, находившиеся в здании.

После этих слов отец садится прямее и хмурит брови. Все же ему неприятны мои слова. Это хорошо, а то он так профессионально разыгрывает невозмутимость, что иногда я начинаю в нем сомневаться: жесткий или просто жестокий?

– Я не устаю благодарить небеса за то, что с тобой все хорошо, но не придавай случившемуся больший смысл, чем есть на самом деле, Кирилл. Ты поставил трагедию во главу угла. Это не возмездие, не карма, не воля Всевышнего и не краеугольный камень твоей жизни. Просто несчастный случай… – После этого отец прерывается и с удивлением спрашивает: – Почему ты опять улыбаешься?

Кажется, я перестал контролировать выражение своего лица. Следовало бы вести себя осторожнее, да разве усидишь спокойно, когда так тянет немедленно сесть в машину и поехать к ней – девушке, рядом с которой действительно хочется быть?

– А настолько ли ты, отец, уверен, что этот случай принес мне несчастье? – спрашиваю то ли у него, то ли у себя.

Вселенная будто собралась проверить меня на прочность. Ночью я так и не уснул. Не смог отделаться от навязчивых мыслей и воспоминаний. Вспоминал о том, как проснулся, обнимая Жен, и понял, что давно не был счастлив. Примерно с тех пор, как взрослые заботы вытеснили детское восхищение миром.

Мне всегда было столь многое позволено, что жизненные «впервые» остались в далеком-далеком прошлом, а ответственность накрыла давно с головой. Женитьба на Вере, получение степени, приобщение к делу семьи и настоящая гонка вооружений. Да, вы не ослышались. Отец устраивал холодную войну каждому бизнесмену этого города, воспринимал ее запредельно серьезно и учил тому же меня. Например переманивать врачей в ущерб исследованиям, даже не задаваясь вопросом: не выйдет ли однажды такое поведение боком. За последние пятнадцать лет я превратился из сопляка-студента в человека, имя которого не сходит с уст. Поначалу известность отца меня забивала – в Кирилле Харитонове каждый видел не более чем богатенького избалованного сыночка. И тогда я решил «придумать» себя. Начал присматриваться к слабостям отца, к тому, что могло бы стать моей личной фишкой. Ответ оказался проще простого: если старший Харитонов имел репутацию машины-банкомата – бездонного колодца с деньгами, беспристрастного и безжалостного, то его сын – голубоглазый, кудрявый парень с обманчиво-доверчивым взглядом, перенявший более мягкий нрав матери, напротив, в бессердечности уличен не был. В детстве меня дразнили херувимом (прямо скажем, для мальчишки это смертельное оскорбление), но как бы то ни было, именно эти качества позволили мне стать тем, кто я есть. В общем, пока отец выделяет миллионы долларов на лечение анемии, лейкемии, дисплазии и прочих “—ии”, я спасаю Алису, Ларису, Раису и других нуждающихся. Кто же не расчувствуется, если на половине газетных фотографий ты обнимаешь больных детей?

Таким образом, войну с обществом я выиграл, но упустил момент, когда разучился радоваться жизни. Просто однажды все стало казаться каким-то пресным, вязким и серым. Брак на расстоянии начал устраивать, разговоры за ужином в родительском доме превратились в маркетинговые совещания, а роскошь настолько пресытила, что я позволил повесить напротив стола картину, которая мне никогда не нравилась, – все равно не замечу ни ее, ни любую другую. Понял, что бодро шагаю не в ту сторону, только когда случилась трагедия, и жена не заметила моего отсутствия, родители решили сделать на случившемся пиар, а отсутствие возможности видеть оказалось просто контрольным выстрелом: не хотел замечать окружающий мир – получай! И внезапно деньги – пресловутая святыня двадцать первого века – перестали утешать совершенно, а поведение близких… начало задевать.

Хотя разве можно винить только их? Я сам много лет не испытывал неудобств от отсутствия тепла и домашнего уюта. Жил, где работал, работал – где жил. Некогда уютная, обставленная матерью квартира превратилась в красивое и холодное продолжение офиса. И с отношениями случилось то же: за помощь по хозяйству платил деньгами, за согретую постель – подарками и связями. Легко, обыденно, ровно. Скажу иначе: я совсем забыл, что такое терять сон и покой из-за другого человека. И вдруг окончательно пропал из-за Жен – девушки, которая бы ужаснулась, узнай она, каким я стал сухарем.

На часах семь утра, а я сижу в машине на парковке перед исследовательским центром и жду ее появления. Сталкер недоделанный. И ведь знаю, что рано приехал, но помню, как часто Жен приходила в больницу пораньше, чтобы посидеть со мной, когда я был пациентом. Вдруг и сейчас появится? Но время идет, подтягиваются машины, а ее все нет – пропустил?

Внезапно мой телефон оживает. Это Вера. Хмурюсь. Она знает, что я люблю вставать рано, но обычно дожидается хотя бы девяти утра… будто что-то почувствовала. Вчера ее мобильный был отключен весь день, а ведь я так спешил поговорить. Принимаю вызов, а сам не знаю, что и думать. Сначала общаюсь с женой, потом – с женщиной, в которую влюблен. В какой заднице я оказался, если докатился до такого?

– Здравствуй, – начинаю осторожно. Ей что-то сказал отец? Почему она звонит так рано?

– Привет. – А вот она безмятежна. – Звоню, чтобы пожелать доброго утра. Видела твои пропущенные. Ты уже проснулся?

Знаешь, я не спал, потому что не смог выкинуть из головы ночь с другой.

– Да. – Надо бы что-то добавить, но на ум ничего не идет. Нужно или что-то нежное и теплое, или ничего. – Я не дозвонился до тебя вчера.

Резкая смена тона беседы ставит Веру в тупик.

– Да, я же в Австрии сейчас, так устаю, что не каждый день нахожу силы, чтобы поставить телефон на зарядку.

Невероятно, я забыл об этой командировке. А ведь Вера предупреждала, еще когда была здесь, в России.

– Когда ты вернешься в Германию?

– Через неделю примерно. В воскресенье у меня рейс в Брюссель. Три дня там проведу….

Неделю? За неделю я с ума сойду. До выходных бы дожить…

– А если я к тебе в Бельгию прилечу, сможешь выкроить для меня пару часов? Есть разговор, – стараюсь говорить как можно серьезнее, в конце концов, не романтический уикэнд затеваю.

– Да. А в чем дело? – наконец перестает она делать вид, что в порядке.

– Я хотел бы поговорить с глазу на глаз.

– Кирилл, в чем дело? Ты пугаешь меня.

Правильно, Вера. Перемены всегда страшны, но еще ужаснее равнодушие. Мы прожили порознь столько лет, едва вспоминая друг о друге, что превратились в обрученных полузнакомцев. Я ведь даже не позвонил, чтобы спросить, хорошо ли ты долетела в Вену.

– Это не телефонный разговор. Я возьму билеты. В каком отеле ты остановишься?

Ей хватает выдержки на то, чтобы продиктовать мне название и адрес, не устроив истерику, хотя, по себе знаю, нет ничего хуже слов «пока еще мы не можем точно сказать». Пока еще мы не можем точно сказать, будете ли вы видеть. Пока еще мы не можем точно сказать, не покатился ли ваш брак в тартарары. Дьявол, да я превратил ее следующие два дня в ад! Но все это к лучшему. К лучшему.

Второй звонок я делаю своему секретарю – надо забронировать перелет и отель. Скупо объясняю, куда лечу и зачем. Она несколько раз утвердительно мычит, якобы все поняла, а потом объявляет, что встретиться с женой на краю света, просто потому что соскучился – ужасно романтично. Мне еще никогда не хотелось ее уволить так, как сейчас.

На часах без пятнадцати восемь, ждать дальше бессмысленно. Вылезаю из машины, стараясь не обращать внимания на дурные предчувствия. Неужели теперь так будет всегда? Атаки воспоминаний, противодействие вселенной. Я не очень-то верю в сверхъестественное, но как еще объяснить разговор с отцом или неожиданный Верин звонок?

Парадные двери исследовательского центра еще закрыты, но меня пропускают без возражений. Не дожидаясь, пока врачи разбредутся по пациентам и делам, ищу ординаторские помещения. Она уже должна была подойти. Жен не имеет привычки опаздывать.

Мне везет: вижу ее прямо в коридоре в компании нескольких девушек. В полном обмундировании из белых халатов и кофейных стаканчиков они стоят, столпившись вокруг чьего-то планшета. На мгновение я даже от цели отвлекаюсь. Рад за нее. Просто рад. На прошлом месте работы у нее изобилия друзей не было, а это значит, что здесь ей лучше. Я правильно сделал, переманив Жен в наш центр.

Девушки так увлеклись чем-то на экране, что не замечают направленного на них внимания. Все больше наклоняются к планшету, до смешного заинтересованные; и вдруг как с криками отшатнутся.

– Видели, ему аж череп продавило! – восторженно восклицает одна.

– Думаете, осколки кости попали в мозг? – кривится другая.

– Нет, на рентгене не показало. – первая качает головой. – Повезло.

– Повезло! – фыркает Жен. – Человек без лица остался…

– Да реконструируют, – отмахиваются остальные. – Сейчас делают и не такое. Кстати, вчера читала статью о новом виде инъекций против старения кожи. Думаю, к тому времени, когда я начну покрываться морщинами, ее доработают, – самодовольно объявляет невысокая блондинка.

– Ты уже покрываешься морщинами. Не обольщайся, – бессердечно давит на больное весьма энергичная шатенка. Соня, вроде бы, зовут. Чаще остальных их с Жен вместе вижу.

Что ж, момент идиллии завершен, можно и вмешаться. Усмехнувшись, подхожу ближе.

– Здравствуйте, дамы! – делаю вид, что снимаю шляпу.

– Кирилл Валерич, – пропевают они чуть не хором. – Вы рано.

– Да. Вот такая я ранняя пташка. Украду доктора Елисееву? Вы не против?

И, пока она не успела отделаться, подхватываю Жен Санну под локоть. Вырываться из моих рук на глазах у подруг как минимум подозрительно. Помню, как она удирала от меня из машины… Вот и сейчас, хотя в моем жесте нет ничего фривольного, Жен застывает как статуя.

– Нам очень жаль девочку, – неправильно истолковывают девушки причину визита. И это – лучшая новость за последние два дня. В смысле, я был бы счастлив целовать Жен даже на глазах у королевы Британии – пусть знает каждый, – но не когда наш статус еще столь зыбок.

Скупо киваю. Черт возьми, я совсем не думал об Алисе. Погряз в своих проблемах по самые уши, а ведь стоило бы позвонить родителям девочки, поинтересоваться ее состоянием. Может, удалось бы хоть чем-нибудь помочь. Мы ведь пичкали их ложными надеждами месяцами, а сейчас все спасительные тросы оборваны. Кто угодно отчается.

– Жен Санна, так можно вас? – спрашиваю, чтобы она хоть чуть-чуть оттаяла.

Она скрещивает руки на груди и, будто замерзнув, приподнимает плечи. Уже заранее занимает оборонительную позицию. То есть не передумала и не смягчилась. Приходится отпустить ее руку и отойти в сторону.

– Отведи куда-нибудь, где можно поговорить, – прошу ее тихо.

Пару мгновений она колеблется, а затем разворачивается и направляется по коридору в сторону процедурных. Час настолько ранний, что крыло почти пусто. Заходим в одну из комнат, и Жен сама запирается на ключ. Видимо, ей очень не хочется быть пойманной со мной наедине. Закономерно.

– Клянусь, я действительно намереваюсь только поговорить, – предупреждаю.

Она кивает, но смотрит все равно подозрительно. Это очень сильно дезориентирует. Понятия не имею, что делать с девушкой, которая боится меня. Раньше такого со мной не случалось. Да черт возьми, я же не монстр! Не насиловал ее! В отеле нас было двое, и ответственность тоже напополам.

– Собираюсь поговорить с Верой, – начинаю неловко.

Прислоняюсь к стене и засовываю руки в карманы брюк. Это кажется абсурдным, но обсудить необходимо.

– Это меня не касается, – отвечает она жестко.

– Касается! – тоже огрызаюсь в ответ.

Несколько мгновений мы сверлим друг друга глазами. Как же все усложнилось. Выходит, одна ночь, а потом даже на вежливый разговор нельзя рассчитывать? Что она там себе напридумывала? Почему внезапно, побывав ближе некуда, мы ведем себя как чужие. Но ладно она – и я-то не лучше. Не понимаю, как переломить сопротивление, боюсь оттолкнуть окончательно.

– Касается, – повторяю тише. – Я не собираюсь ей врать.

– Ты собираешься облегчить муки совести.

– Нет, несу ответственность за собственные действия.

– Жжешь мосты. Не подумав, под влиянием эмоций. Было хорошо, но это не значит, что продолжение будет.

Было хорошо. Скромная оценка, но я от нее не слышал даже такого, и теперь радуюсь. Вот почему необходимо с Верой порвать. Чтобы больше никогда не избегать опасных слов, преуменьшая значение случившегося.

– Я взял билет на самолет, – говорю. – В выходные с ней встречусь.

– Дурак, – разочарованно цокает Жен языком.

– Ты правильно сказала, – насмешливо киваю. – Рвать с Верой или нет – мое дело. Я не спрашиваю твоего совета – ставлю перед фактом. И то только потому, что это может ударить по тебе рикошетом. Просто будь готова. А в остальном… ты ничего о ней не знаешь, и я не собираюсь посвящать тебя в подробности.

Слова, которые я только что произнес, жестоки и правдивы. Смешивать бензин с керосином не стоит. Больше скажу: если бы было возможно не вдаваться в подробности случившегося, тихо разойтись с Верой, – я бы этим определенно воспользовался. Но не думаю, что жена легко смирится с моим решением. Просто есть обстоятельства, через которые так просто не переступишь. Между «я больше тебя не люблю» и «я люблю, но уже не тебя» огромная разница.

– Я так реагирую, потому что чувствую себя виноватой. Это я начала, когда поцеловала тебя в лифте, – говорит Жен тихо.

– Я еще раньше украл твой шарф, – пожимаю плечами, возражая.

– А я не отняла его назад, – упрямо.

Это так напоминает игру, что губы сами собой растягиваются в улыбку.

– Я не вернул его. Он лежит у меня дома, в столе в кабинете, под замком. Там, где не бывает Веры. Он уже давно не пахнет, но тебе я его не отдам, потому что теперь он мой.

Не выдержав неловкости, Жен опускает глаза.

– Перестань.

– Не хочу.

Я догадывался, что Жен не поддержит мое решение, но это действительно не ее дело. Пусть устраивает бойкоты, пусть переживает, как угодно, я не собираюсь сдаваться. В конце концов она должна уступить.

– Я всю ночь не спал, – продолжаю в духе странной игры «кто первый».

– Могу прописать снотворное, – огрызается.

– Мне тот же рецепт, что и в Выборге, если не сложно. – Как бы я хотел в этом месте не улыбнуться. – Какая дневная доза? Утром и вечером принимать по одному разу? – Но она лишь закатывает глаза. – Да не может быть! По два?!

Не удержав маску равнодушия, Жен начинает смеяться. Признаться, я надеялся на большее, но отсутствие злости – тоже какой-никакой шаг вперед. Ай, к черту. Только бы Жен шарахаться от меня перестала.

– Полагаю, с разговором мы закончили, – взяв себя в руки, произносит она. – До свидания, Кирилл.

Не дожидаясь ответа, она направляется к двери, уже берется за ручку, но я обхватываю ее талию рукой, прижимаю к себе, на короткий миг касаясь шеи губами. Нет, я все-таки сумасшедший насильник. Но ведь так безумно хочется почувствовать легкий запах духов, знакомый еще по больнице. Я давно его не ощущал – с тех пор, как утратил гиперчувствительность к запахам, однако все еще безумно скучаю. Несколько раз скольжу носом по ее шее, но чувствую только, как кожа Жен начинает покрываться мурашками. И приходит парализующее понимание: вместо дорогого и насквозь искусственного аромата я слышу запах, оставшийся утром на наших с ней простынях. Мне стоит ее отпустить. Сейчас же! Иначе быть беде.

– Увидимся, – шепчу Жен в ухо и расцепляю замок рук.

В коридор она буквально выскакивает, и быстро, не оглядываясь, уходит. Пару секунд смотрю ей вслед, после чего направляюсь в кафетерий. Выпью чашку кофе, успокоюсь, выдержу положенную по этике паузу и навещу Мурзалиева. Ситуацию Алисы не мешает обсудить. Я бы хотел сделать для нее что-то еще.

Жен

После разговора с Кириллом меня немножко трясет. Он собирается уйти от жены, пустить псу под хвост всю свою жизнь! И еще рассчитывает, что я его в этом поддержу. Как развратная любовница, коварная разлучница. Пусть сколько угодно повторяет, что я не при чем, – ведь знаю, что врет. Не ставлю под сомнение, что текущая жизнь его не устраивает, но кого угодно пронял бы способ, которым он это выяснил…

Это как долгожданная искра. Сама по себе она не более, чем практически нежизнеспособная толика энергии, но если попадает в помещение, где долгое время скапливался газ – у нее появляется сила. Мы его накопили слишком много. Полгода обходили вниманием опасные звоночки и игнорировали намеки, но желание не имело выхода – вот и рвануло. Теперь взрывной волной снесет его брак, отношения с близкими, мою карьеру… И Харитонов еще удивляется, что я против!

Сижу над очередным биоптатом (биопсия – метод исследования, при котором проводится прижизненный забор клеток или тканей (биоптата) из организма с диагностической или исследовательской целью. Биопсия является обязательным методом подтверждения диагноза при подозрении на наличие онкологических заболеваний), но сосредоточиться не могу. Где-то позади гремит склянками Капранов. Громко, будто пытается спровоцировать на пару ласковых в его адрес. И, учитывая мое состояние, сегодня он близок к победе как никогда. От раздражения и изобилия громких звуков голову начинает сжимать боль. Снова.

Вчера я так распереживалась из-за случившегося, что пришлось наглотаться обезболивающих и успокоительных и лечь спать. Наутро встала разбитой, а тревоги и боль все так же со мной. Вот какая она – расплата за распутство.

К счастью, когда я уже почти готова наорать на наставника, в двери входит лаборант:

– Жен, тебя там Мурзалиев вызывает, – говорит он. – В кабинет.

– Зачем?

– Так прям он мне и отчитался. Еще спросил, по пути ли сюда заглянуть, – ядовито кривится парень. – Давай быстрее, а то еще решит, что это я проволочки устраиваю. Сказал срочно.

Мурзалиев очень редко вызывает кого-то в кабинет. Обычно ради общения с челядью он спускается из своего поднебесья, и оттого вызов выглядит очень странно. Наверное, дело в Алисе. Хочет сопоставить наши с Кириллом рассказы. Этот тип тот еще жук! Ладно-ладно, вру, типичный начальник. Капранов куда причудливее, просто в отличие от него Мурзалиева я недолюбливаю.

Секретарь Мурзалиева, как я заметила, находится в двух состояниях: вкл и выкл. Она либо витает в облаках (болтание с посетителями входит в этот пункт – такая уж у нее манера общения), либо пашет как проклятая, дабы угодить Рашиду (а это, поговаривают, невозможно). В данный момент Ирина жует конфету и мечтательно таращится в окно. Решаю воспользоваться ее отрешенностью и попробовать подготовиться к будущей встрече.

– Большой босс один? – интересуюсь осторожно.

– А-га, – не отвлекаясь от ловли ворон, пропевает Ирина.

Уф, слава Богу. Стучу в дверь и захожу в кабинет руководителя центра. К моему облегчению, Мурзалиев действительно один – он сидит за столом, вся поверхность которого завалена бумагами, и не в один слой. Мое появление, кстати, было полностью проигнорировано ввиду наличия более важных забот, и приходится подать голос, дабы напомнить о себе:

– Вызывали?

– Да. Идите сюда, – энергично машет рукой Мурзалиев, будто всего секунду назад не делал вид, что я здесь в качестве декора.

Делаю несколько шагов к нему.

– Снимайте рубашку. Хочу осмотреть ваш шрам.

– За-зачем? – спотыкаюсь.

– Организуем набор в экспериментальную группу. Подыскиваем кандидатов. Но так как у вас недавно была операция…

– А не рано эксперимент ставить? Или вы внутри пациентов собираетесь органы выращивать?

– Может быть, вас лучше принять в команду врачей? Как раз разработка плана на очереди – вот и напишете, – вскидывает брови Рашид. Вот ведь вредность вредная!

Раздраженно стягиваю рубашку, повторяя себе «он доктор, он доктор». Не очень-то помогает: Мурзалиев как врач мною не воспринимается. Только как козел в медицинском халате. Майку приходится стаскивать через силу – без нее так некомфортно. Еще с полминуты Рашид что-то дописывает, пока я стою около его стола полуголая, нервничая все больше, а потом он встает, разворачивает меня к свету. Наклоняется ближе, щупая шрам. В его жесте нет ничего необычного, но мне не по себе. Мы в его кабинете, который совсем не напоминает больничное помещение, вокруг никаких инструментов, да и доктор не очень-то мне привычен.

– Боли бывают? – спрашивает Мурзалиев.

– Не больше обычного, – отвечаю.

Кивнув, он прикладывает пальцы к моей шее и следит за стрелкой часов. Пульс замеряет. Учитывая насколько странно я себя сейчас чувствую, думаю он пойдет за дефибриллятором, чтобы стабилизировать сердечный ритм. Скорее бы отпустил. Меня, конечно, осматривали самые разные врачи, но ни один из них не являлся моим начальником, не пил со мной и не вредил отцу!

Он не отрывает глаз от часов очень долго, будто не верит в свои арифметические способности, не может умножить количество ударов на число прошедших секунд… Надеюсь, что его подозрительность вызвана не аритмией мирового масштаба.

Внезапно в приемной раздаются какие-то звуки, смех Ирины, стук в дверь, и я на автомате закрываю руками грудь. Хотела бы успеть натянуть одежду, но дверь уже открывается, и… Немая сцена. В дверях Кирилл, а мы с Рашидом стоим у окна, очень близко друг к другу, и я без рубашки, а он трогает мою шею.

Проходит несколько секунд, прежде чем сценка в полной мере доходит до Харитонова, а затем он отшатывается назад. Я и сама понятия не имею, что делать. Кажется, самое время кричать жалкое и бесполезное «это не то, что ты подумал!». Почти открываю рот уже, но давлю этот порыв. Ведь если я так скажу, если начну перед ним оправдываться… значит, что-то должна. А я ничего не должна! Он женат, у него своя жизнь, и я тоже могу делать, что угодно – хоть каждому работнику центра стриптиз устраивать! Кусаю губы, силой воли заталкивая внутрь горла оправдательные речи.

– Извините, – обретя способность говорить, сипло произносит Кирилл, выходит и удивительно тихо прикрывает за собой дверь.

Я наконец выдыхаю воздух из легких и несколько раз моргаю в попытке прогнать из глаз слезы.

– Видел вас сегодня утром у процедурной, – не дожидаясь, пока я возьму себя в руки, начинает Рашид. – Подумал, что так будет лучше.

– Что?

– Врач и пациент – классика жанра. Кстати, можете одеваться.

Хватаю майку и быстро натягиваю ее. В это время сам Мурзалиев садится в кресло, скрещивает ноги, складывает домиком пальцы. Усталый философ, чтоб его. Подстроил все, значит!

– И вы решили прекратить творящийся беспредел. Кого защищаете?

– Дайте подумать? – фыркает он. – Всех? Доктор Елисеева, мне не интересно, что у вас там было, но за будущее я беспокоюсь. С тех пор как вы появились здесь, все идет кувырком. Появляются какие-то проекты, с потолка взятые ультиматумы… Продолжите в том же духе – и центр развалится.

– Ох, мне так жаль, Владыка, – выплевываю обманчиво-участливо. – Хотя нет, не жаль! Вы только что выставили меня последней проституткой!

– Да что вы? По-вашему женщины иного рода со мной не связываются? – насмешливо.

– По-вашему я связываюсь с ублюдками, которые кидают моего отца и его исследования? Вот. Наконец-то обвинения прозвучали громко и четко! Я так давно об этом мечтала.

– Ну знаете! – рявкает Рашид. – Исследование было завалено не без участия вашего отца! Когда за подобными проектами стоит кровная заинтересованность, они обречены на провал. По-хорошему, вы должны были стать пациентом номер двести четырнадцать, но тем не менее ваш отец каждую неделю – каждую! – пытался познакомить меня с очаровательной девочкой, которая умирает и нуждается во всяческом участии и утешении. Вот почему я ушел в центр Харитоновых. Здесь проводят нормальные исследования, без попыток давления!

В самую пору хвататься за голову. В таком ключе я не думала о случившемся. Юрист против ученого. Человек, который общается с людьми, привыкший давить им на психику, против исследователя, вынужденного относиться к людям как к подопытным крысам. Естественно, они не нашли точек соприкосновения! Со стороны Рашида уйти было даже… честно?

Возможно. Вот только сейчас мне быть его крысой вовсе не нравится. Он легко, не думая дважды, использовал меня в собственных интересах. Чтобы спасти свой центр, частью фундамента которого является благополучие Харитоновых.

– Трогательная история, но это не объясняет ваш поступок!

– А что объяснять-то? Хотите, чтобы брак Кирилла Валерича рухнул?

– Вовсе нет! Но если и так, как предлагаете его остановить? Он взрослый человек – делает то, что хочет.

– Само собой, делает! Засосы у вас на плечах оставляет, например, – закатывает глаза Мурзалиев.

Дьявол! Заметила вчера этот след, но не подумала, что придется раздеваться перед кем-либо и не стала замазывать консилером.

– Хотя вы правы: вы ничем ему не можете. Будто не очевидно, что сами к нему неровно дышите. Мне вмешаться пришлось. Надеюсь, у Харитонова достаточно тормозов, чтобы не затевать войну с начальником собственного центра, – продолжает тем временем Мурзалиев. – А пока выбирайте сторону. Можете выйти отсюда, все ему рассказать, поставить меня под удар и заодно доказать собственное неравнодушие. Или, – он чуть кривится, – я приглашаю вас сегодня поужинать. Обещаю выучить пару-тройку анекдотов, чтобы вы не сидели напротив с кислым видом, как сейчас. У меня с чувством юмора не так хорошо, как у того же Капранова, но если чуть-чуть постараетесь…

– Идите вы к черту!

Я не дожидаюсь, когда Мурзалиев меня отпустит, вылетаю из кабинета с горящими щеками… да вообще впору огонь выдыхать!

Кирилл

Площадь моего кабинета не менее двадцати пяти квадратов, и мебелью там заставлено отнюдь не все, но я мечусь точно в клетке, не зная куда деваться, чтоб полегчало. Как Фредди Куилл из фильма «Мастер» (от автора: смотреть не советую)). Стена-окно-стена-окно. Что ты видишь? Что чувствуешь? Опиши словами.

У меня нет слов, чтобы передать то, что творится внутри. Кажется, будто внутренности кислота разъедает – не осталось ни единого целого органа. А хуже всего, что кроме себя винить некого. Я выпил, ворвался к Жен в номер, мы оба были расстроены. Порыв эмоций. Черт, мне хотелось бы думать, что она не такая, что было в этом всем что-то большее, но разве можно упрекать человека в том, что он человек? Я не сдержался, и она не сдержалась тоже. Предательство было, но не намеренное, не запланированное. Я просто шагнул вперед, а она не нашла сил оттолкнуть.

Всегда считал, иждзже что в порыве гнева себя калечат только психически неуравновешенные личности, но сейчас со всей силы ударяю в стену ладонями. Правое запястье отзывается болью, но гнев чуть-чуть притупляется.

Как я не догадался? Он же ей сразу понравился. С первого взгляда, с первого вечера в баре. А что до истории с Алексом и исследованиями… да сам я далеко ли ушел? Меня простила, так почему бы и Мурзалиеву с рук не сошло? Как я вообще посмел надеяться, что эта девушка обратит внимание на женатого мужчину, если в мире полно свободных? Нужны ей мои проблемы с Верой, родителями и таблоидами!

И все же… как так получилось, что она оказалась в моих руках? Я отчетливо помню, как изгибалась ее талия под моими ладонями, длинные пальцы цеплялись за простыни. И запах волос, и дрожь ее ног, обвивающих мою талию. Столько прекрасных воспоминаний, которые должны были стать драгоценностью, но оказались перечеркнуты сегодняшним утром. От Рашида она не пряталась под одеялом: бесстыдно стояла у окна, на свету, позволяла себя касаться. В рабочее время! Или будет правильнее сказать – не сумев дотерпеть до вечера? Интересно, с ним она кричит в голос? Со мной беспокоить других постояльцев она не решилась. Или дело совсем не в этом?

Подумать только: я никогда, ни разу в жизни не чувствовал в Мурзалиеве соперника, а теперь места себе не нахожу. А если не сумею подавить едкую ревность внутри, как мне быть? Я безумно заинтересован в этом человеке. Я ничего не могу с ним сделать. Даже отношения испортить.

Раздается стук в дверь, и у меня случается некое раздвоение личности: с одной стороны хочется придушить человека, который не может оставить меня в покое даже в такой момент, с другой – я благодарен за отвлечение, иначе с ума недолго сойти. Это оказывается моя секретарша. Стоит, с ноги на ногу переминается, в руках нервно вертит папку с бумагами. Наверное, слышала, как я уже час мечусь из угла в угол без остановки.

– Кирилл Валерьевич, – начинает она осторожно и приподнимает папку. – Здесь бронь билета и отеля.

Видимо, вид у меня совершенно безумный, потому что подойти и передать мне бумаги Дарья никак не решается. И я не делаю шаг ей навстречу. Смотрю на папку и не могу понять, что мне делать. Посещает ли крамольная мысль отказаться от неприятного разговора с Верой? Конечно. Но я давлю обиды в себе, взывая к здравому смыслу. Бегство от ответственности не поможет. Чтобы обрести что-то новое, нужно доломать старое. Недаром сначала сносят старый, сгоревший дом, а только потом возводят с нуля сверкающее здание из стекла и бетона.

Не выдержав напряжения, Дарья проводит пальцами по бумаге: раз второй. Этот звук ударяет по нервам. С детства его не выношу. Явственно вздрагиваю, по телу пробегают болезненные мурашки.

– Прекратите! – рявкаю.

Дарья отшатывается. В ее широко распахнутых глазах читается обида, непонимание и страх. Я никогда не ору на подчиненных, вообще не привык повышать голос. Есть тысяча иных способов доказать окружающим их неправоту, и они более действенные.