Текст книги "Игрок (СИ)"
Автор книги: Александра Гейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)
ГЛАВА 17 – Орел. Дары детства
Но иногда, размышлял Джонни, рассеянно потирая виски, было бы, наверное, лучше, милосерднее совсем порвать с этими последними отголосками прошлого. Старые книги уже никогда не взволнуют тебя так, как в детстве. Счастливая монетка не уберегла тебя от ударов, издевок и обыденности. Глядя на елочные игрушки, вспоминаешь, что когда-то здесь хозяйничала мать; она всех учила наряжать елку…
Стивен Кинг. Мертвая зона
Жен
В служебной машине исследовательского центра висит гробовое молчание. Ехать не менее часа. Интересно, мне хватит выдержки не заговорить с попутчиками? Ненавижу собственную отходчивость: прощаю слишком быстро и никогда не воздаю по заслугам обидчикам. Умоляю, пусть Капранов заговорит! Тогда мне не придется хранить обет молчания всю дорогу. Ведь с начальником я не ссорилась. Хотя… с Харитоновым я тоже не ссорилась. Просто он ни с того ни с чего решил меня игнорировать. И было бы эгоистично мешать его попыткам.
Мне везет:
– Расскажите-ка о вашей программе, Кирилл Валерич, – вдруг заявляет Капранов, и я начинаю восхвалять небеса. – А то вы так спешно сорвали меня с места.
Он не оговорился. Сорвали именно его – не нас. В тот день, когда Кирилл Харитонов объявил Капранову, что тот едет в Выборг, чтобы сделать операцию девочке, страдающей раком мозга, я слегка обалдела. Потому что стояла рядом, а наш многоуважаемый меценат сделал вид, что я – предмет интерьера, который можно не заметить вовсе. Он не только не сказал мне ни слова – он на меня даже не взглянул! Это было очень неожиданно и неприятно. Понимаю, мы с наставником не сиамские близнецы, и под «нас с Тамарой водить парой» никто не подписывался, но «добрый день, Жен Санна, а теперь валите, у меня разговор не к вам» было бы весьма кстати.
Три недели, я целых три недели с параноидальным упорством оглядывала коридоры в надежде заметить там Кирилла, и именно в тот день, когда он наконец почтил нас визитом, Харитонов прошел мимо меня, будто я – мебель. Вот каков мой английский пациент, представляете?
Так, спросите вы, что ж я тогда делаю в одной с ним машине? А все просто. Харитонова настигло кармическое проклятие, и в день отъезда все ординаторы из группы исследований рака мозга оказались заняты. В итоге меня услужливо разбудили среди ночи звонком с требованием пожертвовать выходным ради спасения умирающих детей. Бартер мечты.
– Алисе одиннадцать лет. Примерно год назад ей удалили опухоль мозга, но то ли вырезали не все, то ли рак вернулся. В общем, девочка все еще больна, а родители попросили найти другого врача. Лечение Алисы спонсирует фонд, а я давно присматриваю за ней и пообещал помочь с поисками нейрохирурга. Сначала хотели привезти пациентку в Петербург, но потом решили не вырывать ее из привычной среды, ведь девочка уже давно живет в больнице.
Все это время я старательно смотрю не на Кирилла, а в собственный телефон.
– Наверное, я не очень помог, – продолжает Харитонов со смешком. – Но о медицине лучше с врачами поговорить.
Периферическим зрением вижу, как Капранов задумчиво покачивает головой.
– Здоровая опухоль в маленьком мозгу, Елисеева. Фантастика.
– Больные дети, несчастные родители – что может быть круче? – бубню себе под нос так, чтобы Харитонов не услышал.
– Слушай, Принцесска, научись абстрагироваться. Или ты снова собралась распугивать посетителей больницы окровавленной бензопилой?
– Я никого не распугивала, тем более бензопилой, – огрызаюсь. Что со мной? Впору нервы лечить. Когда это я в последний раз так на Капранова набрасывалась? Чертов Харитонов!
– Ладно, я сделаю вид, что у твоего чувства юмора выходной, – разочарованно вздыхает наставник.
Пожимаю плечами и, чтобы дать понять, насколько заинтересована в диалоге, вновь утыкаюсь в свой телефон. Почему я не отказалась от операции? Зачем поехала? Ведь меня здесь видеть не желали. Стоило сказать, что мне нужно остаться в Петербурге, что есть дела, от которых нельзя отказаться. Про обследование соврать, например. Ведь выдернули в последний момент, до того все замену подыскивали. Мурзалиев чуть из штанов не выпрыгнул, пытаясь не отпустить меня в Выборг. Я бы даже посмеялась, если бы не была так расстроена.
Но что все-таки произошло? Почему отношение ко мне вдруг так резко переменилось? Вопрос, который терзает каждую девушку: что я сделала не так? Нет, я понимаю, что дело в нем, его жене… Не во мне, короче, ведь мы всего-то перекидывались несколько раз парой слов. Это не похоже на предательство вселенского масштаба.
Попытки игнорировать светловолосый затылок на протяжении полутора часов на удивление эффективно расшатывают нервы. Когда мы оказываемся около отеля, я подхватываю чемодан и бросаюсь к лестнице. А то, прости Господи, еще придется от внезапных порывов благородства, выраженных в попытках помочь даме донести вещи, спасаться. Харитонов, конечно, отныне ведет себя как козел, но воспитание даже пропить не всегда удается. Я не шучу – видела своими глазами. Как-то мама уехала в командировку, и папа на радостях пригласил друга. Они отмечали первый день временно-условной свободы долго, с размахом и коньяком, но, когда я собралась на прогулку, отец вскочил со стула и бросился помогать мне натянуть пальто. Едва на ногах стоял, но старался. Было забавно. И капельку неловко за такое джентльменство.
Чемодан, который я взяла с собой, совсем маленький, но торопливая неосторожность заставляет о него несколько раз споткнуться. Спорю, останутся синяки. Хотя какая разница? Я так редко показываю ноги, будто не дай Боже впустить в чужие умы мысль, что таковая часть тела у меня вообще имеется. И не смешно, между прочим. Тут поплакать уместнее.
Когда Кирилл включил свое «я вас не знаю», у меня в мозгу тотчас зародился план коварной мести с участием эффектного кавалера и сцены ревности. Но паруса корабля фантазии быстро опали, так как я с трудом вспомнила даже имя последнего мужчины, с которым у меня было нечто по типу свидания (и лучше бы забыла окончательно – аж лицо закрыть руками захотелось). Вот вам и ноги…
Часа, великодушно выделенного на обживание новых площадей, мне едва хватило на то, чтобы переодеться в более или менее врачебный вид и дважды наугад провести по волосам расческой. А дальше снова работа – не расслабишься.
Капранов опаздывает на десять минут. Он спускается по лестнице отеля, фальшиво насвистывая нечто смутно знакомое и не обращая внимания на недобрые взгляды окружающих, уверенных в том, что его музыкальные таланты лишат присутствующих всего, что было нажито непосильным трудом. Зная наставника, я на пунктуальность и не рассчитывала, досадно лишь то, что мне пришлось десять минут терпеть общество Кирилла, вниманием которого все это время безраздельно владел журнал. В итоге, посверлив заслуженного любителя белых кроликов и благодетеля больных детишек взглядом, я просто привалилась к стене и уткнулась в телефон, сделав вид, что в интернете есть что-то более интересное, чем его персона. Не раз слышала о том, что женщинам сколько не дай – все мало, но моя внутренняя алчная стерва, видимо, совсем распоясалась и потребовала невозможного. Чего-то вроде:
«Как ваш номер, Жен Санна?»
«Благодарю, прекрасно. Вид из окон шикарен»
«Пароль от wifi уже взяли?»
«Никак нет, сэр, времени не хватило. Но я обязательно восполню этот пробел при случае»
Какое счастье, что Капранов все-таки спустился и избавил нас от этой пытки реальностью.
Больница, где лежит Алиса, маленькая и к визитам не слишком готова. Нам хотели выдать местную хирургическую форму, но на Капранова она нашлась, а на меня – нет. Слишком высокая, сказали. Предложили примерить мужскую, но пришлось тактично отказаться – горловина слишком широкая – шрам открывает. Еще не хватало отвечать на бестактные вопросы. Пришлось натянуть поверх уличной одежды белый халат. Благо пришло в голову его прихватить с собой, а то бы и тут палатку предложили.
Но в целом приняли нас здесь радушно, будто звезд первой величины. Благодаря Кириллу, конечно. Он действительно здорово помог больнице. Новый томограф, пара аппаратов УЗИ, что-то там операционным перепало. Последнее не запомнила, ибо запуталась, да и как иначе, если в оде, посвященной Харитоновым, шел уже сотый куплет? Пока шли до палаты Алисы, я почти уверовала в божественное происхождение Кирилла Валерича. Вспомнилось, как плясали вокруг него журналисты, родители, врачи и мой отец; наверное, все же необычный человек этот Харитонов.
Нашей пациентке одиннадцать лет. Не сказала бы – выглядит девчушка младше. Худенькая, маленькая, нездорово бледная, отчего пестрая косынка на голове кажется еще более яркой. Пожалуй, только светло-карие глаза производят впечатление, потому что сверкают счастливо. А искорки в них разжег, опять же, Кирилл. Едва Алиса его видит, как вскакивает на колени, щебечет слова радости, обнимает. Ириска, называет он ее. Под цвет глаз прозвище придумал. Трогательное, личное. Немудрено, что рядом с ним девочка раскрывается. С рассказа о волшебном дне рождения, устроенном ей родителями и медперсоналом прямо здесь, в больнице, Алиса перескакивает на вопросы о самочувствии Кирилла после катастрофы. Расплакалась, говорит, когда узнала. А с тех пор и не виделись, лишь переписывались.
Ее влюбленность так очевидна, что даже мне становится чуточку неловко. А Кирилл в ответ щедро одаривает малышку улыбками. Он и мне улыбался. Знает, как вести себя с влюбленными дурочками.
– Постой, Ириска, погоди, – смеется Харитонов. – Давай позволим врачам взять анализы, пусть работают, а мы и потом поболтать сможем. Кстати, это Андрей Николаич Капранов – он фокусник, который тебя вылечит.
Обещание вылечить слишком опрометчиво, и я стреляю глазами в наставника: стоит со смешно перекошенным ртом, будто пытается сдержать поток нецензурщины в адрес одного субъекта, возомнившего себя Богом.
– А это его помощница, Жен Санна, – отрывает меня от мрачных мыслей Харитонов.
– Ассистентка фокусника, – вдруг блещет интеллектом девчушка. – У фокусников ассистентки, они еще хотят по сцене в коротких юбках.
– И иногда их распиливают, – с кровожадным энтузиазмом подтверждает Капранов, поигрывая бровями.
Я начинаю потирать шрам еще до того, как осознаю, что делаю. Да-да, там и распиливают. Наставник подмечает мой жест, понимает, какую глупость сморозил, и быстренько сбегает с места преступления:
– Так, Елисеева, делай анализы, а я пока с онкологом пообщаюсь.
А извинения где? Одно слово: Капранов!
Заставить девочку лежать спокойно, пока я замеряю давление и беру кровь, очень непросто. Она то и дело норовит что-нибудь сказать или повернуться. Я ее прекрасно понимаю: столько гостей, принц из мечты объявился, да еще замаячил шанс в скором времени отправиться домой. Тут и старик бы не усидел на месте. Только сегодня я по другую сторону кордона и понимание пониманием, но возиться с ней до бесконечности не могу:
– Кирилл Валерич, выйдите из палаты, – велю.
Официальность моего тона заставляет Харитонова поднять на меня глаза. Проверяет, всерьез ли это.
– Пожалуйста? – добавляю ядовито и вскидываю брови.
– Зачем? – плаксиво спрашивает Алиса.
– Затем, что пока ты прыгаешь, смеешься и болтаешь, я никогда не попаду в вену.
– Я больше не буду, – неохотно бубнит в ответ.
Она придвигается ближе ко мне. Мол, я согласна, коли, только его не выпроваживай. А стоит мне ослабить жгут, вдруг выдает:
– Знаете, вы мне не нравитесь!
– Очень жаль, – отвечаю шутливо. – Лучше бы передумать, ведь чтобы мне уехать, сначала нужно тебя подлатать. И все это время я буду тебе не нравиться, и не нравиться, и не нравиться. Тяжело-то как.
Алиса хмурится. Думает, что я разговариваю с ней как с маленькой, даже нос морщит.
С детьми работать сложнее. Они воспринимают мир иначе, и врачам приходится подстраиваться. Осыпать их правдами и медицинскими терминами бесполезно – вгонишь в скуку или, того хуже, напугаешь. Попробуй потом успокой. К тому же все дети разные. Иные маленькие обитатели больниц значительно взрослее сверстников и предпочитают, чтобы к ним относились как к равным; обижаются на попытки шутить.
Но есть и еще одна сложность: с самого первого дня института нас отучают думать о пациентах как о людях, привязываться, сочувствовать. С детьми это невозможно. Мы перед ними беззащитны. В нас природой заложено защищать малышей. И если это не удается – пережить неудачу стократ сложнее.
Закончив дела с пациенткой, я выхожу в коридор и на мгновенье теряюсь, потому что не знаю, где лаборатория анализов. Замешкавшись таким образом, не сразу замечаю, что вслед за мной из палаты вышел Кирилл.
– Простите Алису. Я уверен, она не хотела вас обидеть, просто…
Серьезно? Лучше бы за себя извинился!
– Стоп, – обрываю его на полуслове. – Кирилл Валерьевич, – чеканю. – Я врач. Да, недоучка, но повидала достаточно неблагодарных пациентов. Вы собираетесь извиниться передо мной за каждого из них? – даже не пытаюсь скрыть желчь. – Боюсь, я слишком занята. Да и было бы глупостью обижаться на больного ребенка, тем более сидящего в четырех стенах палаты месяцами. Я на ваш вопрос ответила?
У него такие удивительные глаза. Взгляд… будто он восторгается всем на свете. Я этого не понимаю, ведь мир весьма уродлив, и это нормально. Лично мне он своим несовершенством нравится. Но Харитонов другой. Красота и позитив ему необходимы как воздух. Да, у Кирилла удивительные глаза. Были. Теперь они равнодушно отражают свет лампы над нашими головами.
– Еще как, – сухо произносит мой собеседник, возвращаясь к прохладной манере общения, с которой я сегодня имела честь познакомиться.
– Замечательно. Я могу идти?
Едва заметный кивок. А дальше мы просто расходимся в разные стороны.
Опухоль Капранову не понравилась, и врачи договорились провести еще один курс химиотерапии. Поскольку наставник человек занятой, в то время как я – ординатор сопливый, присматривать во время процедур за пациенткой оставили меня одну (сообщив, что, если что-то пойдет не так, череп вскроют отнюдь не Алисе). Такое на моем веку случилось впервые, но особенных неудобств не доставило, ведь Рашид рад пожертвовать сотрудником на благо фонда, а вот Капранову и Харитонову пришлось мотаться между Петербургом и Выборгом. Первому – к пациентам, а вот второму…
Умом я понимаю, что дело, скорее всего, в работе. В его отце, в том же Мурзалиеве, в конце концов, но гадкий, ревнивый голос раз за разом нашептывает: Вера, Вера. Я не пытаюсь врать себе о том, что это не может быть правдой. Не дурочка ведь – знаю, что любой интерес со временем гаснет в отсутствие подпитки. А у таких отношений, как наши, развития быть не может. Скоро все закончится, вернется на круги своя: Кирилл останется с Верой, а я – со своей ненаглядной работой.
Новость о еще одном этапе химиотерапии Алису расстроила очень сильно. Она-то по-детски надеялась, что раз приехал хирург, то два взмаха скальпелем – и она будет здорова. Ладно, здесь я здорово преувеличила. Она не думала, что будет просто, но все-таки рассчитывала на скорую операцию.
Я же словно попала в прошлое: у меня есть один единственный пациент в депрессии, а остальным до этого никакого дела. И декорации те же: четыре стены палаты, появляющиеся после работы родственники. У Алисы замечательные родители, которые работают как проклятые, потому что нет такого фонда, который бы согласился покрыть все затраты на лечение. Это мое маленькое эгоистичное счастье, потому что одно дело успокаивать пациента, и совсем другое – всех его родственников, причем без передышки.
Алисе все время плохо: головные боли, тошнота из-за химии. Иногда она не в состоянии встать с кровати. Чтобы ее отвлечь, я рассказываю о том, что точно так же ухаживала за Кириллом. Это ее вдохновляет больше, чем сказки о надежде, помогавшие мне в тяжелейшие дни болезни. Возможно, будь у меня такой принц, я бы тоже жила мыслями о нем; но мне повезло меньше.
Узнав, что я читала Кириллу «Английского пациента», Алиса просит меня добыть для нее эту книгу. Отговариваю, ведь легкостью история не отличается, но смотреть фильм девчушка отказывается наотрез. Из-за болей ей тяжело читать, особенно с электронных носителей – приходится искать бумажный вариант. Поскольку Выборг – маленький городок, и на шикарный ассортимент печатной продукции рассчитывать нечего, надежда только на библиотеки. Ради них я беру отгул, а затем совершаю акт самоуправства и вдогонку покупаю диск с фильмом. Почти уверена, что Алисе ни за что не осилить текст.
Поскольку у меня масса времени, а выходными нынче работа не балует, решаю забросить добычу в номер и прогуляться по центру, пока на улице все еще светло. В коридорах вещи поставить некуда, поэтому ключ от номера я начинаю искать еще в фойе, водрузив книгу и диск на стойку рецепшна. В очередной раз обещаю себе выбросить из сумки все лишнее.
Именно этот момент Харитонов выбирает, чтобы вернуться из Петербурга.
– Добрый день, – говорю, безмолвно проклиная каждую из вещей, оказавшихся в сумке сегодня.
– Добрый. Вы потеряли ключ? – спрашивает Кирилл вежливо. Слишком равнодушно, но спасибо хоть не прошел мимо, задрав нос.
– Я ничего никогда не теряю, – огрызаюсь.
– Завидую, – удивительно просто отвечает он, заставляя меня почувствовать себя глупо. – А я постоянно.
Благо в этот момент хоть ключ находится, но вытащить его все равно не удается. Дергаю сильнее, разрывая подкладку сумки. К черту, куплю другую. Не стоять же здесь вечно!
Подняв глаза, обнаруживаю, что Кирилл уже изучает мои покупки.
– Это для Алисы, – зачем-то начинаю оправдываться и порывисто сгребаю в охапку вещи.
– Жен Санна, это совсем не детская литература. И не жизнеутверждающая, – он хмурит брови.
– Согласна. Но я пыталась подбодрить Алису и ляпнула, что вам нравится эта история, а поскольку вы для Алисы кумир, она думает, что нашла новый фетиш.
Мы так давно не говорили ни о чем личном, что этот разговор кажется совершенно инородным, а слова вдруг повисают в воздухе между нами так, будто это я сказала о себе, а не о малышке.
– Понятно. Вы сегодня не работаете? – спрашивает он, явно не собираясь продолжать разговор. Будто я влезла туда, куда не просили. Скорее всего, так оно и есть.
– У меня выходной.
– Понятно. Парк Монрепо уже видели? (скальный пейзажный парк XVIII–XIX веков расположен на землях бывшего частного поместья, владельцами которого на протяжении 150 лет были бароны Николаи, служившие России на поприще просвещения и дипломатии)
– Мой отец отличный историк. Он нас туда возил, и не единожды. Надеялся поднять образовательный уровень.
И закончилось это тем, что близнецы взобрались на какой-то булыжник, начали толкаться, Ян оттуда свалился и выбил зуб. Все то время, что мы ехали до больницы, он в отместку пытался испачкать кровью рубашку брата и хохотал как законченный псих. Так отец смирился с бескультурьем подрастающего поколения.
После таких воспоминаний удержаться от улыбки непросто.
– Конечно, простите, – кивает Кирилл. – Значит, до завтра.
Подумать только, он еще и первым уходит. Чертов ключ!
С возвращением Харитонова больница проснулась. Коридоры наполнились разговорами об операции, спешно сорван был с места и Капранов. Наставник, однако, изменением в планах оказался недоволен. Позвонил мне, пожаловался на тяжелую жизнь и больные колени, а затем справился о состоянии пациентки. Я ему подробно все описала и Андрей Николаич, удовлетворившись покладистостью подопечной, пообещал явиться. Этот феномен я уже не единожды наблюдала. Видимо, Капранова заставили работать с незнакомым ординатором, который не привык к манере наставника, а я по шерстке гладить уже научена. Доволен Великий, вот и изволит почтить нас присутствием.
«Английский пациент», кстати, у Алисы не идет. Она прочитала всего несколько страниц и не нашла совершенно ничего интересного. Но бороться, упрямая, привыкла: в сторону не откладывает, иногда тяжко вздыхает и снова утыкается носом в текст. Чем не доказательство, что в любви – как на войне?
Когда Кирилл заходит в палату Алисы, та чуть ли не с ходу обвиняет его в дурном вкусе на литературу. Но Харитонов не смущается, с присущим ему обаянием говорит, что она еще мала, чтобы понять, прелесть «Английского пациента». Но, кажется, феномен выдающегося мужчины, который разрушил массу жизней, без памяти влюбившись в замужнюю женщину и, таким образом, приведя войну в дома множества людей, осознаю я.
Когда Алисе сообщили об операции, ее стошнило от волнения. Она так разнервничалась, что попросила меня не оставлять ее одну. И вместо того, чтобы готовиться помогать Капранову, я читала ей вслух «Маленького принца», пока не сел голос. Только ночью добралась до учебников.
В день операции, у меня саднит горло, а от недосыпа под глазами красуются синяки. Мельком взглянув в зеркало, подтягиваю повыше молнию на толстовке. Нам предстоит сложнейшая трепанация, а это значит провести на ногах много-много часов. В такие моменты здоровье может сыграть со мной злую шутку. Тут не до беспокойства о внешнем виде.
Утро сегодня неприятное. Влажность зашкаливает, пробирает до костей. Хочется закутаться во что-то теплое и просидеть весь день в номере, но на часах семь ноль две, завтрак уже подан, и я спускаюсь вниз, чтобы попытаться найти силы хотя бы в порции углеводов.
Капранова, разумеется, еще нет, а вот Харитонов уже на месте. Сидит за столом в центре зала и деловито собирает себе бутерброд из сыра и колбасы сразу. Приходится сдержаться, чтобы не съязвить или не сообщить, насколько неполезный он выбрал завтрак. Ну почему гнев и желание заботиться не исключают друг друга?
– Готовы к операции? – спрашивает Харитонов, стоит мне усесться напротив.
Он выбрит идеально, волосы уложены, костюм отглажен.
– А вы готовы? Выглядите просто изумительно. Газетчики уже на подходе? – отвечаю вопросом на вопрос.
– Какая же вы язва, – фыркает.
Хорошо хоть мой внешний вид не комментирует. Хватает такта? Понимает, что другие заботы? Сначала, приехав сюда, я старалась выходить по утрам из комнаты только при полном параде, но, когда все мои компаньоны разъехались, плюнула на долгие сборы. Кого я пытаюсь обмануть? Как бы ни наряжалась, привычной Харитонову светской дамой мне не стать. Недосушенные волосы, джинсы и синяки под глазами – вот бессменные спутники типичного ординатора. Я совсем не чета мужчине в безупречном костюме.
Устав бороться со сном и фантазиями о чужом муже, а также в преддверии длинной операции, решаю позволить себе чашечку кофе. Мне нужен допинг. Один раз. Но удовольствие оказывается испорчено.
– Вам кофеин разве не запрещен? – мрачно спрашивает Кирилл, обнаруживая неожиданное беспокойство.
– Запрещен. – Не могу сдержать улыбку. – Но не больше, чем бессонные ночи.
Я почти вижу по глазам Кирилла, что он подумал совсем не о подготовке к операции. И я тоже думаю не о ней, но оправдываться за это не собираюсь. Пару секунд мы друг на друга смотрим, а затем он нервно сглатывает и берется за чашку. Я тоже поспешно прячу глаза. В общем, сделав вид, что мы только что мысленно не побывали в кроватях друг друга, молча продолжаем свой завтрак. Харитонов уходит первым.
А я жду Капранова. В последнее время мы мало общались, но перед сложной операцией не помешает. Тем более если учесть, что наставник велел мне обсудить с родителями пациентки риски. Пойдут ли они до конца, если опухоль окажется неоперабельной. И сделать это лучше тихо, чтобы другие не прознали. Просто когда вмешиваются большие деньги или амбиции, вопрос отделения интересов пациентов от политики встает особенно остро.
– Ну что, все приняли бодрый вид в ожидании чудесного дня? – спрашивает наставник, появляясь в дверях, но тут же мрачнеет, поскольку спектакль разыгрывать не перед кем.
Мало того, что я здесь зритель единственный, так еще и неблагодарный.
– Ну-с, Харитонов уже был? – интересуется Капранов, воровато юркая на стул и снижая громкость на пару порядков.
– Угу, – отвечаю шепотом.
– Тогда докладывай!
– Нет, они не согласны рисковать жизнью дочери, – говорю. – Как и следовало ожидать. Если будет шанс остаться с ней подольше…
– Забавно, – обрывает меня на полуслове Андрей Николаич.
– Что забавно?
– Я думал, что твои огромные печальные глаза и драматичный опыт уговорят их не мучить дочь и дальше, – фыркает.
– Они подписали отказ от поддержания искусственного жизнеобеспечения, – говорю осторожно, однако взрыва это избежать уже не помогает.
– Ну да, каждый подпишет, если мозги в наличии! Я надеялся, что они не станут и дальше издеваться над девчонкой, но теперь получается, что мы тут только время потратим: вскроем и зашьем.
– Что?! – восклицаю слишком громко.
– А то! Я практически уверен, что опухоль неоперабельна, и если родители рисковать не согласны, то в нашем визите сюда толку ноль. Будь все просто, и мясник бы справился. – Прочувствованная театральная пауза. – Елисеева, я не просто так оставил тебя с девчонкой. Надеялся, что ты своим искренним участием и удушающей заботой прорвешься сквозь идиотизм. Но нет! Ты не сделала ничего: пришла, спросила, получила стандартный родительский ответ, кивнула и ушла. Ты знаешь, что испытывает больной раком мозга? Галлюцинации, нарушение координации, судорожные припадки… Ладно, сам с ними поговорю.
Я вспоминаю этот разговор и в операционной тоже. О, Капранов добился своего – сумел получить разрешение родителей на все, что его кровожадной душеньке угодно, а я не могу избавиться от вымораживающего внутренности дурного предчувствия. Вроде бы влиять на решения пациентов и их родных мы не имеем права, но после отповеди наставника я чувствую себя так, будто не справилась со своими обязанностями. И это может быть правдой, потому что я всю неделю была вялой, переживала из-за невнимания Кирилла, слишком много отвлекалась. Я сделала недостаточно. Но не потому, что отказалась принуждать родителей Алисы пойти на крайние меры.
В ярком свете ламп морщинка на лбу Капранова особенно заметна. Он нервничает. Опухоль обнажена и выставлена на всеобщее обозрение слишком давно, чтобы быть простой. Наставник боится ее коснуться. Начать и не закончить. Или закончить, но не так, как рассчитывал. Несмотря ни на что, ему нужна победа – не меньше. А я, пусть и недостаточно опытна, чтобы делать какие-либо прогнозы, но, судя по поведению наставника, уверена, что они с опухолью одинаково амбициозны. Ни один не уступит: он не зашьет, а она не окажется проще, чем есть. Зря выбивали согласие.
Часы тикают. Бегут минуты, люди переглядываются, но задавать вопросы под руку не решаются. Они не понимают. Переложили ответственность на человека, который обязан был оправдать ожидания, и теперь надеются на чудо.
Не хотела бы я оказаться на месте Капранова. Он человек с именем; фонд, вероятно, уже рассказал всем об участии в своей кампании выдающегося нейрохирурга. Наставник ходит по лезвию бритвы. Так что: благоразумие или риск? Долг или слава? Орел или решка?
Однажды передо мной стоял точно такой же выбор.
– Андрей Николаевич, на пару слов, – наконец не выдерживаю.
Он поднимает на меня мрачные, серьезные глаза.
– Прошу вас!
Мы отходим от стола на несколько метров:
– Был момент, когда мне пришлось выбирать между собой и пациенткой точно так же, как и вам. Я выбрала себя и до сих пор отвечаю за последствия.
Слова он услышал, но глаза остались непроницаемы – не поймешь, возымела ли эффект моя дерзость.
– Спасибо за информацию, доктор Елисеева, – кивает и возвращается к столу. – Скальпель, – велит медсестре.
Что-то внутри меня обрывается.
Кирилл
– Признаться, я сомневался в вашем успехе, – говорит мне главврач – Анатолий Игнатьевич. – Алиса – непростая пациентка, хоть и важная для нас.
– Успех или нет, выяснится через несколько часов, – пожимаю плечами. – Но Капранов настроен оптимистично.
Чего не скажешь о Жен, которая все утро не смотрела ни на кого, кроме Алисы. Не знаю, что случилось, ведь за завтраком она казалась жизнерадостной.
– И это главное, – восклицает Анатолий Игнатьевич.
Приходится напрячься, чтобы припомнить, о чем мы вообще говорим. Благо отвечать мне не требуется.
Дабы отметить завершение очередного этапа сотрудничества, мой собеседник разливает по бокалам пятизвездочный коньяк, припасенный на особый случай. Скорее всего, такая бутылка у него всего одна, но я только «за». Всегда предпочитал коньяк другим алкогольным напиткам. И отчасти поэтому, едва поднеся бокал к носу, понимаю, что в бутылке подделка.
Приходится сделать хорошую мину при плохой игре. Благо хоть от добавки можно отказаться под предлогом перенесенных операций. Да уж, рискнуть ради хорошего коньяка – одно, но это пойло… эх, плодотворное сотрудничество порой дорого достается.
В первый раз после болезни я выпил из-за отъезда Веры. Сидел в тишине квартиры и не мог понять, что творю. За несколько дней до того мы поговорили о будущем и решили, что для нас будет лучше, если она закроет текущие проекты и вернется в Россию, ко мне. А потом Вера вскользь упомянула, что хочет детей. Будто это нормально. Меня же слова подкосили. Дети означают «навсегда», «назад дороги нет». А я, судя по всему, врал себе и продолжал надеяться расстаться с собственной женой. Дьявол, в чем проблема? У нас могла бы быть великолепная семья, проще простого представить, как мы возвращаемся домой в окружении кудрявых малышей. Но возникшее в голове видение напугало настолько, что я пошел в магазин и купил бутылку коньяка. А затем приговорил ее в полном одиночестве, пообещав себе, что детей от Веры я не хочу в последний раз.
Теперь стараюсь радоваться своему решению, не отвлекаясь ни на что вокруг, но свыкнуться с мыслью о новых порядках непросто. Я совсем не хочу обижать Жен своим невниманием, но рядом со своим доктором я будто предаю Веру снова и снова. Какая жуткая ирония судьбы, что мы оказались здесь, несмотря на все мои попытки не допустить новых встреч.
– За то, чтобы это закончилось, – говорю, поднимая бокал. Только бы все поскорее закончилось.
Пригубив напиток, с трудом удерживаюсь, чтобы не скривиться.
– Через сколько, говорите, мы будем точно знать результат? – спрашиваю словно бы невзначай, уже представляя, как буду мерить шагами больничные коридоры.
– Продолжительность операции оценена в семнадцать часов.
Да я тут все исходить успею! Приходится снова приложить усилия, чтоб не сглотнуть. То есть Жен проведет на ногах целых семнадцать часов, а утром, ко всему прочему, выпила кофе. Зачем она так рискует?
Хотя знали бы вы, как она смотрела на чашку с этим странным гостиничным пойлом. С той же алчностью иная дама изучает бриллиантовое колье на аукционе. Хочется страстно, но цена слишком высока. А ведь это была всего лишь чашка дешевого растворимого порошка. Ее может себе позволить практически каждый…
