Текст книги "Игрок (СИ)"

Автор книги: Александра Гейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА 8 – Решка. О пиаре и сигарах

Человек и денежка

Жили друг для друга,

Для людей ведь денежка —

Лучшая подруга.

Человек для денежки —

Сущая потеха.

Если нету денежки,

Нету и успеха.

Пусть помята денежка,

Пусть совсем порвалась,

Главное, чтоб денежка

Быстро не кончалась.

Человек без денежки

Выживет едва ли.

Рождены ведь денежки,

Чтоб без них страдали.

Как люблю я денежку,

Как по ней скучаю,

И ласкать, как девушку

Страстно обещаю.

Приходи ж бумажная

В злате и безналом,

Пусть совсем продажная,

Было бы навалом.

С просторов интернета

Сантино

С самого детства я был мрачноватым и замкнутым ребенком, слишком рослым и слишком неуживчивым, чтобы меня выбрали для усыновления. Единственным человеком, о котором я заботился за всю свою жизнь, была Полина, потому о семье представление у меня весьма специфическое.

Пожалуй, я становился свидетелем родственных отношений лишь однажды. Да, на моем пути встречались совершенно нормальные, обычные люди, но в том-то и дело, что такие не рассказывают каждому прохожему о своих родных. Обыденным вещам уделяется не так уж много внимания. Вы встаете по утрам, кофе варите, душ принимаете, зубы чистите, надеваете одежду… Так делают все, отклонений минимум, так с чего бы вам делиться впечатлениями от процесса с каждым встречным? Разве что у вас кошка спрыгнула с балкона, кофе сбежал, а в ванной обнаружился потоп. Вот что достойно внимания. И с семьей то же самое.

Первый и единственный случай счастливого общения папашки и ребенка на моей памяти и в интерактиве приравнивается именно к утреннему апокалипсису. У режиссера высокохудожественных фильмов, в которых я (скажем так) снимался, была дочь (может и есть, конечно, но я бы не поручился, а все потому что Ариша та еще потаскушка). Мы ее ненавидели. Все. За то, что эта девица обладала уникальным талантом срывать съемки одним лишь телефонным звонком. Как только группа слышала знакомую мелодию, камеру выключали и шли курить, ибо не нашлось еще просиликоненной шлюхи, которая могла бы переорать нашего режиссера без рупора. В общем, текли и минуты, и денежки, гримеры пользовались случаем подпудрить наши натруженные тела, а потом, когда разговор заканчивался, стажеры с помощью главного вершителя общечеловеческих судеб – игры «камень-ножницы-бумага» – решали, кто сегодня тот несчастный, который поедет доставать Аришу из очередного притона. Я не вру. Каждый гребаный раз так и было. Только эта имбецилка встречала татуированного амбала с венерическим букетом, как превращалась в нимфоманку без шанса на выздоровление.

Однажды папочка привел свою Аришу на площадку и чуть ли не на поводке (устал следить за чадушком, не иначе), и мы имели честь познакомиться. На вид обычная девка, таких в московском метро через одну: ногти внушающие ужас, джинсы заниженные, куртка едва грудь прикрывает, почки на улице, выпрямленные волосы в конском хвосте, серьга-кольца в ушах, – ничто даже, вроде, и не предвещает, что она может превратить в ад чью-то жизнь, но сам удостоверился, что с головой у этой особы не все ладно. Дело в том, что дите впечатлилось зрелищем и решило усугубить знакомство с камерой и актерами единственным возможным способом. Ну а что ей тут сидеть без дела? Перекроим сюжет на троих, она не побрезгует. Честно? Я как представил, чем эта девица может меня заразить даже дистанционно – струхнул не на шутку. Благо, папаша считал, что это мы угрожаем здоровью ненаглядной, и больше мы Аришу… не видели.

И при таком благоприятном опыте общения отцов и детей, я вдруг попадаю на семейный ужин Елисеевых, за который у меня теперь просят прощения.

– Да ладно, Александр Сергеевич, и не такое видали. – Собственно, что еще сказать человеку, в машине которого я сижу для того, чтобы договориться о сумме ссуды? Он извиняется для проформы, но не похоже, чтобы особенно переживал по поводу выноса сора из избы. С другой стороны, мне его переживания ни к чему, а он ничего не должен и подавно. Пляшем дальше.

Мы едем в казино экзаменовки ради. Разумеется, давать деньги абы под что Алекс не согласен. Я его понимаю и немножко страшусь вердикта. В конце концов, пусть подпольные игорные дома этот человек и не держит, спорю, толк знает. Тут вам не Ян, у которого один стриптиз на уме.

Алекс человек дотошный, и мне приходится унимать раздражение, пока я отвечаю на массу мелких и каверзных вопросов, но, надо отдать ему должное, он советы дает очень и очень дельные. Правильно говорят про то, что две головы лучше одной. Кстати, с тремя это уже не работает, потому что тогда начинается выпендреж и перетягивание одеяла. Это, кстати, опять про Аришку и тройнички.

Признаться, с идеей открыть казино я жил очень и очень долго, и на то была причина. Сразу по наступлению совершеннолетия устроился работать массажистом в один спа-салон. Это было престижное и очень денежное место. Я никогда не был семи пядей во лбу, даже колледж закончил исключительно по настоянию Полины, а уж работать в офисе с восьми до пяти… увольте, не того я склада. Короче, должность массажиста меня устраивала, и даже то, что досталась она мне исключительно за физические данные, не напрягало совершенно. Клиентки были богатыми скучающими с*чками, которые не прочь пообщаться со смазливым парнем в любой обстановке (а вы, наверное, думали, будто в такие места за массажем ходят). И самая шикарная из этих баб была женой владельца казино. Ей было за тридцать (а, может, и пять), но я просто млел от нее, и, естественно, недоделанной Брук Шилдс это настолько льстило, что она (кстати, ни разу не дура) поведала мне очень много всего интересного об игорном бизнесе. Тогда я и решил стать карточным богом. Долгое время мне мешали обстоятельства, но теперь, когда в руках чек с вычурной подписью Елисеева и отсутствующей цифрой, все возможно.

Жен

С тех пор, как в нашей больнице прописался один небезызвестный меценат, подъехать к стационару стало решительно невозможно, и, в очередной раз поскользнувшись и повиснув на жалобно скрипящем боковом зеркале журналистского фургончика, я с чувством пинаю его колесо. Моего гнева не умаляет даже то, что сигнализация начинает меланхолично попискивать. Нет бы на всю парковку разоралась, так ведь жалкие три пик-пик-пик, и вали отсюда, доктор недоделанный! В общем, когда я добираюсь до входа, уже слегка потряхивает. А ведь день только начинается.

Разумеется, дело не в именитом пациенте (к которому я стараюсь не приближаться из-за прошлой истории), и не в журналистах, и даже не в пресловутой невозможности припарковаться. Дело в родителях, скандале, одном типе, потрясающем паспортом… Вот как его угораздило сравнить мою болезнь со съемками в порно? Так и хочется по лбу себя хлопнуть. А еще лучше – его.

Я сегодня хмурая не одна. Двадцать третье февраля на календаре – и это значит, что ближе к вечеру будет много травм из-за драк. Навряд ли мы уйдем отсюда рано или уйдем вообще.

Но сначала у нас с Капрановым целых две аневризмы. И – знаете что? – две лучше одной. Потому что вторую краниотомию (трепанацию) он обещал мне. В смысле доверить обещал, а то ведь напридумываете, зная Капранова-то… Это радостно, ура и все такое, но особого энтузиазма я все же не чувствую.

Как получилось, что вчера начиналось так вкусно, контрастно и внезапно, а сегодня я снова чувствую себя участницей бессмысленного кругового забега? Каждый день то же операционное платье, та же медсестра, шум воды в той же раковине, все те же эхокардиограммы и снимки МРТ, все тот же сниженный сердечный выброс. И только цифры меняются. Скальпель на десять, скальпель на одиннадцать. С тех пор, как я проснулась в объятиях Арсения, прошло двадцать три часа. До двадцать третьего марта осталось двадцать восемь дней. А, может, цифры придуманы, чтобы мир не казался настолько однообразным? Перевернул страничку календаря – и ждешь, что что-то изменится.

Но разве мы хотим что-то изменить? Хотим, пожалуй, но только если к лучшему. А пока не знаешь, в каком направлении двигаться правильно, просто повторяешь. В точности. И я повторяю идеально: круговой разрез, снятие скальпа, несколько отверстий нейрохирургической дрелью, круговое выпиливание краниотомом, снятие костного лоскута, крестообразный разрез твердомозговой оболочки и, наконец, выход в космос – открытый мозг. Иные лишь цифры. У Капранова на те же действия ушло меньше времени. Зато никто не пострадал.

На небе зажигаются звезды, а я сижу на кушетке и набираюсь сил. Видимо, предстоит еще одна операция. Поступил пациент с проломленным черепом, ему сейчас делают снимки. Он в коме, и скорее всего, виной тому обширное кровотечение. Была драка, двадцатидвухлетний парень приложился головой о поребрик. Содержание алкоголя в крови промилле три. Отметил знаменательный день, молодец.

– С праздником, – поздравляю мимо проходящего Архипова.

– Чего? – переспрашивает коллега.

Взгляд у него осоловелый – видимо, тот еще денек выдался. Хотя чему удивляться? Для общих хирургов подобные дни особенно паршивы. При драках все-таки бьют обычно по телу, а там, соответственно, разрывы селезенок, ножевые ранения и прочее.

– Двадцать третье февраля, – напоминаю.

– А, спасибо, – внезапно он сворачивает ко мне и плюхается на кушетку рядом. – Только этот праздник ко мне отношения не имеет. Ординатура, степень и все прочее, знаешь ли. Лучше бы поздравила отца с братьями и парня, который оставил на твоей шее очаровательный засос. Кстати, кто он?

– Да так, один тип, которому я выиграла в покер несколько миллионов, – отвечаю.

– Если не хочешь об этом, так бы и сказала. Не обязательно язвить, я же тебе не Капранов.

От этих слов моя усталая физиономия, наверное, впервые за день расплывается в широкой улыбке. Порой правда – лучшее лекарство.

– Прости, привычка.

Я действительно не стала поздравлять родных, хотя и брала уже телефон в руки, – побоялась не сдержаться. Вчера долго не могла уснуть, пытаясь забыть о скандале, о словах Яна, убедить себя в том, что Арсений был честен со мной, сказав, что ему ни к чему лишние проблемы, а, значит, и невиновен, но не вышло. Я злюсь на них, на них на всех. Где правда? Где справедливость? Я хочу позвонить отцу и наорать за то, что он вынудил меня признаться в болезни парню, который мне понравился, но не был готов к откровениям. Есть причина, по которой ты не протягиваешь людям руку со словами: «Здрасьте, Жен Санна, очень приятно. У меня триада Фалло».

Эта информация для круга избранных, и только нам решать, кто в него входит. Нет человека, который захотел бы стать лучшим другом умирающему. Аномалии нас отпугивают. Но ведь должен быть и шанс на счастье. Я не плохой человек и не пустышка, мне всего-то нужно чуть-чуть времени, чтобы рассказать о своей любимой кухне, музыкальной группе, позволить узнать себя… Кстати, со мной даже может быть весело (с поправкой на мед образование, но все же). Только какая разница, кто захочет находиться в обществе девушки, про болезнь которой рассказывают родители? Я чувствую себя так, будто на мне поставили жирный крест.

– Доктор Елисеева, – бежит ко мне интерн со снимками.

– Доктор Елисеева отправляется в скорую, – отрезает точно из-под земли выросшая Павла. – Равно как и доктор Архипов. Пусть Капранов ищет себе других ассистентов – тех, у кого с нейрохирургии часов недостает.

А дальше мы обследуем пациентов, заказываем анализы, шьем. И так до самого утра. Подумать только, вчера я жаловалась на однообразие в операционной…

Вместо завтрака мы сидим в баре, расположенном вблизи от больницы, а персонал на нас поглядывает очень недовольно. Еще бы. Они тоже пахали всю ночь, и отнюдь не горят желанием обслуживать ранних пташек, у них «мертвое» время, но мы тут как тут. Нарушаем уединение. Вдвоем на все заведение, даже косточки посетителям не помоешь.

Не знаю, что случилось с коллегой, но лично я ужасно голодна, устала, а на душе все еще скребут кошки. Сколько ни думала – не смогла решить, как помириться с родными и одновременно донести до них, что не одна я была неправа. Они ведь считают, что раз заботятся, то не могут причинить вред. Это наше вечное яблоко раздора.

– Ну и что ты куксишься? Из-за парня, что ли? – спрашивает Архипов, указывая на мою шею. Молчу, очень не хочется еще и Арсения приплетать. – И что скрываешься? Это коллега?

– Какой бред, скажешь тоже, – морщусь и делаю глоток кофе. Раз в месяц себе позволяю. Один раз. В конце-то концов, машину вести надо! Ночная смена измотала, но еще и спать в больнице совсем не хочется, а, значит, надо домой попасть.

– Расскажи, что ли, откуда такая принципиальность, – зевнув, спрашивает.

– Что, правда хочешь знать?

– Только если это весело.

Я усмехаюсь. Потому что и впрямь весело. Теперь. Тогда было совсем не смешно.

Мои самые длительные отношения начались в институте в районе четвертого-пятого курса. Он был моим одногруппником, очаровательным и веселым парнем с толпой друзей, интересных мне лишь постольку, поскольку те были именно его друзьями. Нас считали красивой парой, и все, казалось, всерьез. Правда он был приезжим, жил в общежитии, с его родителями было непросто познакомиться (далеко), и оттого с моими знакомство тоже вечно откладывалось, но, в остальном, все как надо и даже лучше… пока во время практики на пятом курсе я не познакомилась с Андреем Капрановым.

Нас сразу предупредили, что он высокомерная сволочь, но разве это означало, что к нему не подобраться? Да, тогда мы были всего-то горсткой студентов, которых водят за ручку, ничего толкового не доверяя и навряд ли даже запоминая лица, и толку бегать за Капрановым не было, однако я уже тогда заболела идеей учиться у лучшего. Читала все его статьи, смотрела записи операций на портале нейрохирургов, посещала те отвратительные лекции, которые он проводит из-под палки и явно с пинка Павлы…

Как вы думаете, каков итог? Ревность, ревность и еще раз ревность. Моему любимому было совершенно бесполезно доказывать, что интерес к Капранову отнюдь не романтического характера – да и, полагаю, дело было не в этом. Просто весьма самовлюбленного мальчика вдруг лишили любимой игрушки и внимания. И чудесная пара потонула в разногласиях, размолвках по поводу нехватки свободного времени (которого, прошу заметить, у студента-медика и без того практически нет)…

Бодались не меньше месяца, а потом как-то стихло, сессия подкралась. На ее время практически не виделись, зато я сдала блестяще, да и он тоже не сильно отставал, потом уехал домой, а по возвращении, прямо перед началом нового семестра встретились… и как-то так получилось, что у него. В комнате, в общежитии. А в самый разгар счастливого воссоединения раздался стук в дверь… и настал форменный абзац.

Меня сошвырнули с кровати, чуть ли не силой затолкали за шкаф и, едва натянув штаны, отворили двери другой девушке – той, которая тоже решила… воссоединиться. Она прекрасно знала, с кем встречается мой ненаглядный, но, видимо, отношения дошли до той абсурдной стадии, когда спасать уже нечего, и в шкафе прячут законную подружку, а не предмет интрижки.

Он спешно и нервно соврал, что у него нет штопора для припасенной бутылки шампанского, и отправил ее искать оный по соседям, а я… А меня выставили из комнаты, обрядив в одну лишь рубашку. Это чудо, что я прихватила с собой его ученический фонендоскоп и кое-как им обвязала талию, а то и без того примечательная картинка стала бы совсем всем на зависть… Хотя, по правде говоря, худших вариантов было не так много, поскольку моя едва прикрытая задница просверкала по всем лестничным пролетам с восьмого этажа по первый. И я совру, если скажу, что не встретила ни одного знакомого. Счастье, что у входа в общежитие была припаркована моя машина… Кстати, был январь. И еще я никогда больше не буду водить машину босиком…

Но это все было стократ менее неприятно, чем на следующий день стоять над вскрываемым трупом и пытаться смотреть куда угодно, только не в глаза – единственную открытую часть лица – своего бывшего, который по несчастливой случайности оказался аккурат напротив. Естественно, урок прошел мимо: из примера на биоматериале я не запомнила ничего. Но в этой истории есть и маленький утешительный приз: я добилась своего Капранова, а вот у тех двоих ничего не склеилось. Жалкая компенсация, но иногда ужас как приятно об этом подумать…

– Ты серьезно? – откашлявшись, спрашивает Архипов. Он так хохотал, что поперхнулся. – Ты все придумала. Быть такого не может!

– Уверяю, бывает и похуже.

Когда родители, например, устраивают скандал по поводу твоей операции при парне, с которым ты провела всего парочку ночей. Это определенно еще гаже – тем более, что мне уже не семнадцать.

Сантино

Ян отсутствует примерно неделю, за которую я успеваю наметить план траты свалившихся мне на голову несметных богатств, существующих и предвкушаемых (чек я еще не обналичил, не решился вставить цифру. Согласитесь, во второй раз Алекс навряд ли будет настолько же щедр). В общем, обдумываю, как бы перекроить подвал под вип-зал и параллельно подыскиваю персонал. Весьма безуспешно, кстати сказать. Редкие знакомые, которых я все это время считал толковыми, статус не оправдывают и дельных советов не дают. А в лоб спросить номера телефончиков мешает гордость. У меня с этой хренью сложные отношения.

Да и знать бы еще, чьи именно деньги лежат в драгоценном кейсе… Я бы мог начать вовсю ими распоряжаться, но выиграла их инопланетянка, причем с помощью Яна, и приютское вечное «твое/мое» берет верх. Эти понятия вдолблены под мозговую корку, причем буквально. Оттого я все еще не наложил лапу на новые богатства.

Чувствую ли себя виноватым перед инопланетянкой. Должен? Нет. И все равно. Если бы я все еще спал с ней или был уверен, что мы расстались без претензий, было бы проще, но получилось на редкость отстойно. Я брякнул первое, что пришло в голову, дабы ее отвадить, и новость о моем задорном прошлом вставилась ей в задницу точно петарда. Вылетела из родительского дома – даром что о брата не споткнулась, а пока я пер на второй этаж этого полуживого кролика, свалила, и след простыл.

Короче, когда на пороге казино появляется помятый, растрепанный и разящий перегаром Ян, я чуть не пою аллилуйя, потому что он может хоть что-то прояснить. Только вот физиономия у братца инопланетянки серьезная как никогда. Злющий весь, а еще не один. Вылез из вопиюще белой бехи, за рулем которой какая-то блондинка. И то ли она ненормальная, то ли по гарнитуре разговаривает, но размахивает руками так, что как еще только окна не повыбивала.

– Ты стол бильярдный сменил? – с порога вопрошает Ян.

– И стриптиз построил, – отвечаю в тон.

– Издеваешься, да? Ну недолго тебе осталось. Видишь вон ту стерву? Она щас тебя так за яйца возьмет, что мало не покажется.

Фыркаю. Но, похоже, дамочка та еще, учитывая, что вечно бесшабашный кролик, пообщавшись с ней, выглядит так, будто его автобус переехал.

– Это Виолетка, по батюшке Константиновна. Но если ты ей сильно понравишься, скажет, что она Ви. Советую хотя бы попытаться. Временами она бывает полезна.

– И с какой стати мне с ней общаться?

– С такой. Она может превратить это место в Вегас, а тебя – в человека. Выпивка есть?

– Ждет тебя, не дождется. И орава стриптизерш с нею.

– Что, серьезно? Ни выпивки, ни стриптиза, ни бильярда? Как живешь только.

После этих слов он, пошатываясь, топает ко входу, а блонди, наконец, заканчивает свой телефонный треп и вылезает из машины. Рядом с БМВ X6 она смотрится редкостной пигалицей, хотя не сказать, что метр с кепкой. И шагает весьма решительно, пусть и оскальзывается на льду на шпильках. Останавливается, кстати, далековато. На расстоянии целого метра, а затем придирчиво меня разглядывает. Отвечаю ей тем же. Не ей же одной нос морщить. Да от этой девицы стервой за версту несет. Ногти со стразами, волосы выпрямлены, и ресницы накладные. Явно накладные. Никогда не понимал, почему девки визжат из-за пауков, если клеят нечто настолько похожее на глаза.

– Мда-а, – тянет блонди. – Работы непочатый край.

– Взаимно.

В эту игру можно играть в четыре руки. Как почти владелец казино – отвечаю. Терпеть таких, как она, не могу. Как она и как та, которая сигарету у меня стрельнула, даже не заметив. Один типаж, и держатся одинаково.

– Ну-ну, посмотрим, – кривит губы блонди. – Я Ви.

Однако… Если вот это, по мнению Яна, значит «понравился», то что бы было, если бы не понравилось? Показательная экзекуция?

– Сантино, – отвечаю.

– Так ты пригласишь меня, или так и будем тут стоять? – спрашивает раздраженно.

– Ох, прости. Прошу. – И склоняюсь в издевательском поклоне.

Она даже не пытается осмотреть помещения – сразу спрашивает, где кабинет и топает туда, царственно расправив плечи. Однако когда достигает цели, застывает в дверях, потому что картина маслом: за столом сидит Ян и хлещет припасенный на черный день арманьяк. Убью гада! Отчетливо помню, скольких душевных сил мне стоило раскошелиться на эту бутылку, и теперь, когда вижу, как один паразит лечит моим эликсиром жизни похмелье, крышу срывает в момент:

– Положи где взял, – рявкаю. – Гостевой портвейн ящиком ниже! – И, не веря в успех внушения, вырываю из его рук бутылку.

Однако внезапно вместо Яна начинает возмущаться Ви:

– Господи! За что мне все это?! – и театрально обхватывает голову унизанными золотыми кольцами пальчиками. – Елисеев, ты мне должен будешь до конца жизни!

– Слушай, кузина, ты не охренела? Я это каждую неделю слышу; сколько ж раз я сдохнуть должен, чтобы с тобой расквитаться?

После этих слов вид у Ви становится еще более кислым, но только стоит этой особе взглянуть на меня – берет себя в руки.

– Так, Сантино, казино – это, конечно, прекрасно, но сначала нам стоит поработать над его владельцем. В линялых джинсах тебя никто не станет воспринимать всерьез. Поехали.

– У тебя что, календарь другой? Сегодня суббота.

– Именно поэтому тебе выпала уникальная возможность провести в моем обществе целых два дня кряду. А мое расписание – не твоя забота.

Ви раздраженно барабанит пальцами по стаканчику кофе. Мне кажется, что это такая золотая середина между медленным закипанием внутри и продырявливанием тары адскими ногтями насквозь. И вы не угадали – она не за рулем. Когда я обнаружил, как эта девица водит машину – дождался светофора и выволок ее с водительского места силком. То, что у нее коробка-автомат, не означает, что можно пить кофе, разговаривать по гарнитуре, а свободной рукой раз в три минуты подруливать. После этого она чуточку присмирела и больше никому не звонит – бдит, боится, что я ее драгоценную карету покалечу, но на рожон не лезет, и хоть на том спасибо. Нет, я не конченный муд*к, который готов опускать ниже плинтуса любую юбку, но женщины даже при полном комплекте рук, ног, ушей и глаз водят объективно хуже. А я люблю свою голову именно на плечах.

– Понятия не имею, какой у тебя уговор с братцем-кроликом. Но слова типа «имиджмейкер» можешь забыть на хрен!

Какое счастье, что мне хватило ума спросить, куда именно мы направляемся.

– Слушай, не упрямься. Твои сросшиеся брови никто не тронет. Но переодеть не мешает.

Никогда не думал, что гримеры и костюмеры съемочной группы смогут сослужить такую изумительную службу, но, видно, пора их вспомнить добрым словом. Впервые. Раньше меня просто убивали разговоры о том, что идет и не идет актерам, которые одетыми будут всего пару минут, но таковые имели место быть каждый раз – костюмерша вообще была крайне глупой и словоохотливой особой. Я не раз и не два мечтал ее задушить. Но, в итоге, прокуренный и в то же время писклявый голос засел в башке навечно. Я помню и цвета, и фасоны, и ширину галстуков, даже названия наиболее подходящих узлов помню. И хотел бы забыть, но нет. Есть вещи, которые будут бесить тебя до самой могилы. Эта одна из них. В последнее время, когда жил для себя, делал все, чтобы забыть о прошлом, но семейка Елисеевых меня к нему буквально примагничивает. Кто бы мог подумать, что люди настолько далекие от моего образа жизни заставят возвращаться к пройденному снова и снова.

– Тебя смущает мой внешний вид? Боишься, что увидят в настолько неподходящей компании?

– Мне нет до твоего вида никакого дела. А вот люди, с которыми мне придется тебя познакомить…

– Брехня! – огрызаюсь и резко выкручиваю руль в сторону обочины. Раздается сигнал клаксона. Подрезал? Ну извините.

– Ты что делаешь?! – орет блонди. – Если ты разобьешь мне машину, я тебе башку откручу! – И ударяет кулаком по плечу. – Господи. – Затем театрально прикрывает глаза ладошкой, пока я паркую ее машину рядом со здоровенным торговым центром.

– Ну так пойдем, обличим меня в подходящие шмотки. Это запросто. И даже в кресло брадобрея садиться не придется. Порядочным мальчикам там делать нечего.

– Чтоб ты знал, брадобреи не мошонки отрезают. Но мальчики почему-то считают, что от пары мазков гигиенической помадой уровень их тестостерона упадет до минусовой отметки.

– Какой только фигни не напридумываешь в попытке оправдать нестояк. Не вини их, блонди.

После этих слов у дражайшей кузины на лице появляется просто незабываемое выражение, а я, посмеиваясь, вылезаю из бехи и направляюсь к торговому центру. Авось, когда переварит мое хамство, догонит. Спорю, среди бутиков она и пылинку найдет – не потеряется.

Пока я стою в примерочной, это адово создание ни на минуту не замолкает. Цокает каблуками, шастая мимо кабинки, и разговаривает по телефону. По приходу в магазин она так усердно ковырялась своем айфоне, что я успел совершенно самостоятельно набрать костюмов и с комфортом расположиться. И почти уверен, что успею все перемерить, а она так и не наговорится. Сдается мне, Ви относится к весьма распространенному типу людей, которые прутся от собственной важности. И оттого еще приятнее видеть на ее лице замешательство, когда я выхожу из кабинки в совершенно другом образе.

Меня всегда и злила, и забавляла мысль о том, что сколь бы ни были красотки невозмутимы, кого бы в спутники своих идеально продуманных жизней не искали, против заложенных инстинктов бессильны. Это я усвоил еще во времена работы в салоне. Я был приютским мальчишкой: озлобленным, одержимым желанием самоутвердиться любым способом, уверенным в том, что буду нести ненависть как знамя всю свою жизнь. Пожалуй, если бы не Полина, я бы так и остался асоциальной крысой. В общем, типом я был крайне неприятным, но симпатичным, а у владелицы салона красоты была почти нездоровая слабость к смазливым мальчикам, и если бы не это, меня бы не взяли туда работать ни за какие коврижки. Кстати, объективности ради надо признать, что, думаю, мало бы кто позарился на такого дикобраза, каким я являлся в те годы.

Но вернемся к хозяйке. Она была лощеной брюнеткой, под сорок, надменной и уверенной в том, что каждый, кому она пожертвовала хоть копейку, должен в ножки кланяться. Но я был всегда на особом положении, куда менее безобидном. Она под разными предлогами заставляла меня приходить к ней в кабинет раз по десять в день. То принести зеленый чай, то передвинуть мебель, то полить цветы на верхней полке шкафа… И всегда наблюдала. Ее взгляд впивался в меня ледяными иглами. Вы когда-нибудь чувствовали себя насекомым на кончике иглы? Да в ее присутствии я буквально подыхал от запертой внутри ненависти. И она это знала, даже провоцировала.

Еще у нее было множество подруг (только женщин, заметьте). И как только одна из этих стервятниц переступала порог, я начинал скрипеть зубами от злости. Потому что она охотно демонстрировала меня этим гадюкам, будто какого породистого питомца, или анатомическое пособие «особь мужская, одна штука». А еще они приходили ко мне на массаж. Все. И, стоя передо мной на четырех конечностях, одна из них призналась, что хозяйка и сама мечтает побывать на ее месте. Эти слова заставили меня возликовать. Это стало словно актом возмездия, унижения, я будто опустил их до своего уровня, доказал, что деньги не делают их выше меня. Полегчало. И прошло немало времени, прежде чем я осознал, каким был идиотом.

Кстати, хозяйку я не тронул. Она могла сколь угодно считать меня собственностью, но пользовать себя я ей не позволил. И не только потому, что пытался задеть – даже за деньги бы не согласился (а это, поверьте, аргумент весомый). Смотреть на нее не мог, не то что прикоснуться. Надеюсь, подруги вволю поизмывались над ней за эту осечку.

Ви мне их чуть-чуть напоминает. Смотрит, но не воспринимает. И хотя я давно осознал, что был идиотом, и унижение женщин не делает чести никому, некоторые вещи остались неизменными. Мне все еще приятно видеть, как расширяются ее зрачки, как она замолкает на полуслове, увидев меня в идеально сидящем костюме.

– Я перезвоню, – выдавливает наконец блонди и запихивает телефон в чехол, а потом сбивчиво: – Не так плохо, как я ожидала. Поехали. Мы и так потеряли слишком много времени.

Она не ждет, пока я расплачусь на кассе, больше не спорит о том, кто сядет за руль, ковыряется в телефоне и лишь дает указания по поводу маршрута. С одной стороны, ее реакция забавляет, с другой – здорово интригует, ведь я понятия не имею, отчего она вмиг замкнулась и начала напоминать перепуганного зверька. Даже когда мы приезжаем к загадочному Павлу, с которым, судя по словам Ви, обязан быть знаком каждый уважающий себя бизнесмен (боюсь представить, сколько кроется за этим словом на самом деле), ограничивается сухим представлением нас друг другу, а дальше то ли в порядке испытания, то ли потому что хочет наказать, самоустраняется, предоставляя мне возможность себя проявить.

Жен

Я никогда не страдала клаустрофобией, но, думаю, внутри аппарата МРТ чувствую нечто максимально к ней приближенное. И дело вовсе не в замкнутом пространстве, а в последствиях процедуры. Казалось бы, я столько раз слышала слова «операция на сердце», но пульс все равно учащается, дыхание становится более рваным, а кожа начинает чесаться. И сейчас, чем больше я об этом думаю, тем отчетливее кажется, будто на лице волос, который щекочет и раздражает. Ну хоть голову бы повернуть и плечом почесаться, но нет… Сдержаться помогает только понимание, что стоит дернуться, и процедура затянется навечно.

Когда механизм приходит в движение, вытаскивая меня из адовой машины, я наконец вдыхаю глубоко и свободно, и только после этого решаюсь взглянуть в глаза своему доктору – Дмитрию Дьяченко. Он улыбается, но складочку меж бровей разгладить не может. С возрастом беспокойство оставляет на наших лицах множество крошечных подсказок, которые, стоит чуть заволноваться, так и кричат: «все плохо». Я уже слышу их голос.