Текст книги "Игрок (СИ)"
Автор книги: Александра Гейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)
Его слова доходят до меня очень медленно, против воли окидываю его взглядом с ног до головы, будто впервые увидела. Сжатые в кулаки ладони в карманах джинсов, на руках выпирающие вены, мышцы развиты, но не так, как у бодибилдеров или любящих покрасоваться мальчиков… по ним одним можно легко предположить, что у него в жизни было много драк. А еще его лицо… даже когда Арсений говорит о сестре, оно не становится мягче. Видимо, дерьмо не просто случается, оно остается с нами до конца жизни. В жестах, манерах, привычках, отношениях с людьми. Плохое всегда помнится легче, въедается глубже, оно определяет нас больше, чем радость.
– Приют – странное место, – тем временем продолжает Арсений все так же спокойно. – К определенному возрасту начинаешь врать, делать вид, что не хочешь в семью, но какая же это брехня, инопланетянка. И знаешь, что не возьмут, а все равно вглядываешься в лица приходящих, надеешься. Не надо любви, не надо отношения, как к своим, – просто чтоб хоть кто-то взглянул не как на отброса, поверил в то, что у тебя есть нормальное будущее.
У меня такой человек был – Полина. Если бы она тогда ушла, я бы связался с теми же компаниями, что и остальные приютские, отсидел бы пару сроков, а то и помер уже в какой-нибудь подворотне. Но она у меня была, она в меня верила, она мне помогла понять, что я чего-то да стою.
Когда Польке исполнилось восемнадцать, она попыталась меня забрать. Чудом отговорил. Не потому что не хотел, но это ж Москва, там каждый лишний глоток воздуха может без штанов оставить. И сиротки не больно-то кому нужны. Негде было жить, работать приходилось за копейки. Я велел ей не страдать дурью, а сначала придумать, где жить и на что. В конце концов, не маленький и не слабенький, что еще со мной мог сделать приют?
К моменту моего восемнадцатилетия у нее уже была съемная квартира с адекватными хозяевами и более или менее приличная работа в каком-то кафе. Сначала Полька там убиралась и посуду мыла, но пришлась по душе повару и начала помогать на кухне. Карьерный, чтоб его, рост. То ли повар дядькой оказался хорошим, то ли замутили они чего, да я не полез разбираться. Он Польку не обижал, а остальное меня не волновало. Да и вообще за Полинку я не особо боялся, даже когда пошел служить и оставил ее одну. Пусть и добрая, все ж в приюте росла – научилась постоять за себя.
В этом месте он делает паузу, а я стараюсь дышать потише, чтобы ни в коем случае не спугнуть этот странный миг внезапных откровений. Арсений молчит секунд десять. Поглощенный воспоминаниями, он не смотрит на меня, но, к счастью, продолжает:
– Вот только я даже не думал, что самый главный враг – тот, что внутри. И с ним воевать бесполезно.
Когда я вернулся, сразу отметил, что сестра изменилась. Со мной себя вела так же, как и раньше, но практически перестала смеяться, выходить из дома, с людьми общаться. В душу не лез до тех пор, пока однажды не застал ее за рыданиями. Настоящий рев без прикрас – совсем не то зрелище, к которому мы привыкли. Это не пустое кокетство в попытке добиться своего с проверкой степени размазанности туши, он доводит человека до хрипа, до икоты и полного опустошения. Он страшен. Я даже не стал спрашивать, что случилось – побоялся, кажется. А сама она рассказала только спустя месяц.
Пока я ваял квадратные сугробы под рев луженых глоток командиров, моей сестре диагностировали саркому костей. А позволить себе болезненное лечение она не могла. Когда все тело разламывается от химиотерапии, даже на хлеб не заработать. Вот правда о нашем мире: если рядом нет человека, который может о тебе позаботиться, то хоть подыхай – ни одна проклятая падла на помощь не придет. Долгое время меня утешала мысль о том, что я возьму кирпич и размозжу им голову каждой бюрократической крысы этой страны.
Рак практически всегда диагностируют поздно, и ее случай не был исключением. Четвертая стадия, метастазы. Она не верила, что может вылечиться, поэтому мне и не сказала, а вот я не сдался. Заставил ее пройти курс химиотерапии, таскал ее по лучшим онкологам столицы, а когда деньги закончились и нечего стало жрать – пошел сниматься в порно. Говорили, что там можно заработать если не много, то хотя бы быстро. Быстро-то да, но между съемками приходилось х*рачить на трех работах.
Операцию ей сделали успешно. Но этим, ясен пень, не ограничилось. Дальше бесконечные наблюдения, программы реабилитации, химио– и лучевые терапии… Спустя два года после операции ей сказали, что рак отступил.
И мне бы уйти со своей «работы», но, как назло, покатило, и я продал душу дьяволу. Несколько следующих лет не щадя здоровья вкалывал, копил деньги на лучшую жизнь. Полинка была против, все пыталась наставить меня на путь истинный, но упрямого осла на всем скаку не остановишь. Для меня в те дни существовали четыре вещи: она, я, деньги и враждебный к нашему трио мир. Я действительно ненавидел каждого пытавшегося приблизиться. Будто эти люди могли принести новые беды.
И словно в воду глядел: именно в тот миг, когда Полька начала выходить из дома без опаски, нашла работу и начала наконец снова улыбаться, рак вернулся. Не стану рассказывать, как это было. На порядок хуже. Ей несколько раз сделали химию, облучение. Затем по новой. Но опухоль не уменьшалась, операция оказалась невозможной. В общем, ей прописали гору наркотиков и, пряча глаза, предложили попробовать пройти курс лечения через несколько месяцев. Она отказалась.
А я не смог. Нашел какую-то программу экспериментального лечения и дал отличную взятку, чтобы сестру туда взяли. Она умоляла меня остановиться, но я не слышал.
Ее лечили, делали какие-то процедуры… не знаю какие, китайская грамота это для меня. Важно было одно: Польке не становилось хуже, и мне казалось, что это самое важное.
Только в скором времени на теле сестры стало сложно найти участок без шрамов от катетеров, волосы отрастать не успевали… Она мучилась, пила горстями обезболивающие и практически не приходила в себя. По сути, она даже не жила. Она перестала быть моей Полиной. Но я упорно продолжал ее мучить.
Исследование ожиданий не оправдало. То, что сработало на крысах, к человеку оказалось неприменимо. К счастью, мне удалось найти врача, который за кругленькую сумму вколол ей смертельную дозу морфия.
В общем, инопланетянка, я не из тех, кто смиряется с болезнями дорогих мне людей. Я эгоистичный ублюдок, который даже не считается с близкими. Я ведь пытал ее ради самого себя, а затем убил, потому что не смог вынести отсутствия. Некоторые вещи проще признать и успокоиться. Я могу относиться к тебе как угодно, но совать две головы в одну петлю снова отказываюсь.
Я смахиваю со щеки слезу и стараюсь как можно тише прочистить горло. Мне ужасно стыдно, что заставила Арсения признаться, но я должна была выяснить. Комната погружается в тишину, нарушаемую лишь звуком дождя, ритмично ударяющего по откосам окон. Монотонно, буднично, по-питерски. Он словно говорит: опомнитесь, таких историй миллионы! Да, грустно, печально, но ничего особенного не произошло.
Но это правда Шредингера (по аналогии с котом Шредингера, правда то ли есть, то ли ее нет). Потому что я посмотрела на себя глазами своих родных. Всегда считала, что мне тяжелее, чем им, но сейчас передо мной, возможно, стоит будущее Яна. Озлобленный парень, не способный открыться девушке, в которую влюблен. Смерть сестры искалечила ему всю жизнь, перечеркнула все лучшее, и мне его жалко до дрожи. Он не просто потерял самое дорогое, он потерял и вынужден жить дальше. В отличие от Полины.
Не выдержав тяжести взгляда Арсения, опускаю голову, и слезинка срывается с ресниц, стекает по щеке, подбородку, оставляя на коже неприятную влажную дорожку.
– Ну и что ты ревешь? – спрашивает Арсений. – Прекращай.
Он пытается меня обнять, утешить, будто мне больнее. Не даюсь, отшатываюсь назад и останавливаю, схватив за локоть. Не знаю отчего, но он тоже обхватывает мое плечо пальцами. Странный, неуклюжий жест будто окончательно расставляет все по местам. Нет ничего зазорного в том, чтобы обнять знакомого человека, когда ему плохо, но смысл меняется, если этот человек что-то для тебя значит. Судебное решение о неприближении. Арсений должен уйти из моей жизни, из моей зоны комфорта, потому что я слишком хочу, чтобы он стал ее частью.
Мы стоим так несколько минут и смотрим в глаза друг другу, пока не находятся силы произнести:
– Мне жаль. И тебе нужно уйти.
На мгновение его лицо искажается гневной гримасой, но я и слова не позволяю вставить.
– Я получила ответ на свои вопросы. Ты имеешь полное право делать что хочешь и как хочешь. Я не сержусь, не прибегаю ко всяким истеричным женским штучкам. Просто выйди и закрой за собой дверь.
Я еще не один час лежу на диване в гостиной, зачем-то грызу одно из звеньев цепочки на шее и пытаюсь успокоиться.
Сантино
Мне следовало бы знать, что стоит отделаться от одного члена семейки Елисеевых, как на его месте вырастет сразу несколько. Точно грибы после дождика. Этой ночью я уже переобщался с представителями иных цивилизаций, и перерыв бы мне не помешал. Но братцу-кролику не объявишь, что я наизнанку вывернулся, дабы отделаться от его сестрицы и всех напоминаний о ней. Всех. И старых, и молодых, и рыжих, и даже тех, которые двое из ларца.
Дьявол, я своего добился, рассказал о Полине, и инопланетянка поняла, даже выгнала меня сама – больше не со своими притязаниями не полезет, – а вот сам я застрял. Она как заноза в моей заднице, со всех сторон сплошные напоминания. Ящик открыл – помада валяется (забыл ее оттуда забрать – сроднился видать), в казино пришел – управляющий объявляет, что ее кролик какую-то несусветную хрень опять творит. За шкирку бы его и пинком под зад. Так ведь нет же, Алексу обещал следить за непутевым отпрыском да не обижать понапрасну. Мата на всех не хватает.
А кролик, чтоб его… Объективно мне этот пацан не нравится. Наглый, самоуверенный подросток. Я старше его на десяток лет с лишним. Будь он девкой – разговор был бы другой, а с этим что? Какого хрена я с ним связался? Чтобы сопли ему подтирать? Неужели мне было настолько скучно, что я согласился терпеть все эти детские глупости и закидоны? Толку от него – чуть, проблем – выше крыши… А еще он напоминает мне меня самого, когда Полинка была жива. То есть обычно-то – нет, но иногда, как в тот вечер, когда поймал на визите к Жен и велел держаться подальше – безумно. Вот и ответ: примерно пять процентов времени что-то внутри меня этому мальцу сочувствует. Пять против девяноста пяти – оказывается, это много. Думал, что все подобные чувства вышибли из меня еще в приюте. А ни хрена…
Именно с такими мыслями я вылетаю на парковку перед своим казино – ну или стриптизом, как кому больше нравится – и обнаруживаю, что, как мне и передали, в данный момент один недавно вышедший из пубертатного периода кретин припер сюда груду металлолома на эвакуаторе. В общем-то неудивительно, каждая тачка Яна годится в лучшем случае на цветмет, но сегодня он по дурости бьет все рекорды. Притащил не просто покореженную развалюху. Это ламбо Алекса – та, в которой мы с ним разбились. И я очень надеюсь, что это не последняя из попыток прочистить мои мозги на тему «вспомни все».
Из шокового транса меня выводит звук скрежета эвакуатора. Этот памятник лучшим временам реально собираются поставить тут, около казино, на радость гостям? Вообще долбанулся он что ли?
– Какого хрена ты делаешь? – рявкаю, опомнившись, срываюсь с места и размашисто шагаю к Елисееву:
– Что за дерьмо ты удумал?
– Круто, да? – спрашивает братец-кролик, предвкушающе сверкая глазами. – Машину вернули с экспертизы, сказали, что она не в таком плохом состоянии. Подлежит ремонту. Но отец от нее отказался. В общем, если отремонтируем, наша с тобой будет!
– Наша? – прищуриваюсь. – П*дор ты недоделанный!
Кролику, однако, оскорбления по барабану. Он точно обдолбанный – до умопомрачения счастлив. Наверное, я совсем мозгом повредился, раз отказываюсь от возможности погонять ламборгини, но кататься на этой машине снова нет никакого желания. Надо выпроводить и металлолом, и предвкущающего хозяина.
– А ремонтировать ты ее собрался здесь? – уточняю. – Если нет, то катись!
– Да ладно тебе, здесь механика – вмиг отбуксируем. Как с ребятами договорюсь…
С ребятами он договорится, значит, а мне этим дерьмом любоваться придется в любом случае?! Эта мысль окончательно срывает крышу. Нет, я реально держался, был спокоен весь день. Понимал необходимость происходящего. А сейчас, впервые за день, захотелось сжать кулаки и врезать как следует с разворота. Привык решать дела силой, так с чего мне меняться? Будто я могу стать лучше.
– Так, – бросаю окурок прямо на тротуар и с наслаждением топчу ногой. – Забираешь свою игрушку и убираешься отсюда немедленно, чтобы я тебя тут не видел. Ясно? – пытаюсь говорить ровно. Из последних сил сдерживаю клокочущее внутри бешенство.
– Ты опять башкой приложился?
– Нет, – рявкаю. – Но если не послушаешь – приложу тебя!
Думал, что он обидится или взбесится. Скажет что-нибудь такое, что оправдает каждый фингал, что я поставлю ему, а кролик лишь усмехается и хлопает меня по плечу со словами:
– Как разберешься со своим дерьмом – приходи в гараж. С собой захвати набор шестигранников. Тяжелая предстоит работенка.
Жен
Заказывать мясо было ошибкой. Не думаю, что смогу его прожевать. Его даже на вилку жутковато накалывать… Хотя что можно заказать в такой компании, чтобы было комфортно? Рыбу? Десерт и чашечку горячего шоколада? Лучше остального подошли бы амфетамины – хоть реакция бы улучшилась. Вдруг придется действовать незамедлительно.
Разумеется, перед ужином с Григорием я подстраховалась: попросила друга отца (по совместительству начальника охраны банка) последить за нами, а теперь боюсь, что Вадим вмешается раньше времени и обострит и без того непростую ситуацию. Папе еще расскажет, напугает…
Хотела попросить о помощи Арсения, дабы не привлекать к этой истории новых людей, но в свете последних событий это было бы неуместно. Мы только-только все разложили по полочкам, ни к чему снова устраивать сумбур. Я твердо намерена забыть По Паспорту и точка! Поэтому сегодня со мной Вадим. Он классный, я с детства его знаю. Если бы только еще быть уверенной, что он не поставит мое благополучие выше здоровья отца. Ведь для него я, похоже, так и осталась девчонкой с ободранными коленями…
В детстве мы с Тошкой – сыном Вадима – часто катались на велосипедах вместе, и, скажем прямо и без прикрас, спорт по мне не плачет. В тот памятный день был сильный дождь, мы торопились укрыться в каком-нибудь кафе, были неосторожны. Я упала. Колени разбила, цепь о поребрик порвала. Мои бы родители умерли от ужаса, увидь они меня в таком виде. Пришлось распрощаться с мечтами о кафе, спуститься в метро и поехать домой к Тошке. Думали, что там никого – день был будний – но внезапно застали в квартире Вадима. Увидев меня в крови и грязи, он побледнел, как полотно. Видно представил, что скажет ему мой отец. Мешкать не стал – сразу затолкал меня в ванную, минут пятнадцать отмывал колени (при этом я очень старалась не ныть чаще допустимого), истратил на раны целый бутылек перекиси, а затем принялся чинить велосипедную цепь. Он очень нервничал и перепачкал маслом всю рубашку. Помню, мне было перед ним ужасно неудобно. Пришла вся грязная, напугала до полусмерти, возможно, даже гнев отца навлекла…
В общем, как я уже говорила, проблемы со здоровьем порой отключают у близких способность рассуждать здраво. Интересно, стал ли он меньше за меня переживать пятнадцать лет спустя?
– Вы не голодны? – спрашивает Григорий, замечая, что к еде я так и не притронулась.
– Нет… – говорю, а потом выпаливаю, не сдержавшись (ну не мое это – ходить вокруг да около):
– Полагаю, вы хотите, чтобы я вернула вам деньги за тот покерный турнир?
– Господь с вами, Евгения Александровна, – восклицает Григорий, разыгрывая удивление, хотя в голосе отчетливо слышна издевка. Знал, что я так подумаю? Или просто ломает комедию? – Я вас позвал совсем для другого!
А для чего? Сегодня он расфуфырился, точно жених, и каким-то неведомым образом стал еще омерзительнее. Хотя, наверное, дело совсем не в костюме, а в моем подсознании. Пивной животик и второй подбородок являются украшением большинства мужчин «за…», но они у меня отвращения не вызывают. Нечего придумывать, Жен, спокойнее. Ты ведь тоже принарядилась. В платье, дорогое и элегантное, но скромное (чтобы, упаси Боже, чего не напридумывал), в туфли на высоком каблуке (теперь я выше любого мужчины, но сегодня преимущество в росте не повредит), и в драгоценности (чтобы не забывал, с кем дело имеет). Может быть, отец не в той форме, чтобы вести войну на передовой, но мы Елисеевы, и нас списывать со счетов рано. Вот о чем должен был говорить мой наряд.
– А зачем вы меня позвали? – не отступаю. – Вы не сказали.
– Чтобы познакомиться немного поближе. Мы слишком мало общались.
И начнем, пожалуй, с подстроенной вами аварии. Или, может быть, он считает, что после такого у нас много тем для разговора? Знает же, что я в курсе. Вот только обвинить его в покушении на отца вслух сейчас – означает накликать беду. Сначала мотивы, а уж потом доберемся и до обвинений.
Отодвигаю от себя тарелку. Чуть-чуть, на пару сантиметров, но этого достаточно, чтобы продемонстрировать мою решимость. И Григорий, не будучи глупцом, подмечает перемену в настроении за столиком.
– Сначала мне бы хотелось узнать цель знакомства.
Ах, как было бы просто, если пришлось бы всего лишь вернуть ему долг. Спорю, отец бы дал мне эти деньги, даже больше бы дал… Вот вернуть бы их, усыпить бдительность, а затем уже всласть мстить за все хорошее…
– А вы, я смотрю, прямолинейны, – промокнув губы салфеткой, Григорий откидывается на спинку стула. – Что ж, как угодно. Вы, Евгения Александровна, наверняка подметили, что я позвал вас в одно из лучших мест этого города. Здесь столько людей, и знакомых хватает… И все они сейчас недоумевают: отчего дочь Алекса ужинает со мной?
Не сдержавшись, оглядываюсь и обнаруживаю, что в нашу сторону смотрят как минимум трое. А ведь мы на общем фоне ничуть не выделяемся.
– То есть вы хотите, чтобы все думали, что мы… сотрудничаем?
– Теперь, когда ваш отец отошел от дел, каждый хочет занять его место, – отвечает насмешливо мой собеседник. – Но вы, папино сокровище, изволите ужинать именно со мной. Отчего?
– Это…
– Я не закончил, – обрывает меня.
Щеки мои начинают алеть, то ли от смущения, что перебила, то ли от раздражения.
– Я предлагаю все так и оставить. Вас и меня. Что скажете?
– Вас и меня? – желчно уточняю.
А я-то все никак не могла понять, почему Григорий согласился играть в покер с сопляком вроде Яна…
– Вас и меня, – он кивает. – Это было бы на руку всем. Плюс – вы весьма в моем вкусе. Уверен, вы это заметили.
Он накрывает мою ладонь своей лапой, и я едва ли не вздрагиваю от отвращения. Никогда не думала, что буду надеяться, что под словами «вы в моем вкусе» мужчина будет иметь в виду лишь длину ног или размер бюста.
Так. Мне срочно необходимо поговорить со своими, я не готова к крутым поворотам в соло-режиме.
– Или, может, вы думали, что дело в вашем держателе казино и его копейках? – ухмыляется он.
А ведь я так и думала… Внезапность, с которой накатывает прозрение, потрясает до глубины души. Григорий не дурачок, он из тех, кто движется медленно, но наверняка. И то, что он выбрал в спутницы меня – девушку со шрамом, которые он так обожает, – лишний раз подтверждает мою правоту. Все просчитал, надавил куда нужно.
– Зачем это вам?
– Нет, это вам зачем. Вы будете спокойно лечить людей, ваши братья – ковыряться в песочнице, а Алекс отойдет от дел, перестанет рисковать собой, улаживая конфликты. Учитывая состояние его здоровья, что может быть важнее? Соглашайтесь, и, обещаю, вас никто не тронет.
Если бы только это было правдой! Нас уже тронули. Да так, что не скоро забудешь. Смотрю на Григория и лихорадочно перебираю варианты. Что же мне делать? Что делать?!
Я не привыкла теряться. Это именно то, что для врача непростительно. Паниковать может пациент, но не тот, кому он доверяет свое благополучие. Малейшее промедление на операции может стоить жизни. Малейшая нервная судорога руки – и последствия необратимы. Врачей учат не теряться с самого медвуза.
А я растеряна, отчего еще больше напугана. Такое впечатление, что я внезапно ослепла и вообще перестала видеть, что происходит вокруг. Не ожидала, что у Арсения могут быть настолько веские причины меня избегать, не догадалась, что свело нас с Григорием за одним карточным столом.
Он смотрит на меня в ожидании ответа или реакции. Чувствую пристальное, практически издевательское внимание. Поднимаю глаза уже почти готовая сказать, что такие решения за один вечер не принимаются, но вдруг осознаю, что как только сяду в такси (а я не рискну ехать с этим чудовищем), мое нежелание иметь дел с этим человеком станет слишком очевидным.
– Я вас внимательно слушаю, – говорит Григорий, догадавшийся, что я не просто так уже секунд пять просто смотрю ему в глаза.
Спасения ждать неоткуда, но оно все же приходит. Мужчина за соседним столиком внезапно начинает кашлять. Подавился? В этот миг мне в голову приходит совершенно сумасбродная идея. Вскакиваю с места и бросаюсь к неудачливому гостю.
– Простите, вам плохо? – спрашиваю, намеренно усиливая обеспокоенность в голосе.
– Н-нет… – он задыхается в новом приступе кашля. – Просто подавился.
– Позвольте, я врач. У вас здесь рыба, и если вы подавились костью, то ее необходимо вынуть немедленно. Это опасно. Может быть повреждение пищевода. Вас срочно нужно доставить в больницу!
Из «заботы о пациенте» я не посмела настаивать на том, чтобы мужчину везли к Павле через весь город. Запугать жертву рыбьих костей мне удалось без труда, а вот Григорий мне не поверит. Не отпустил меня с вынужденного свидания – поехал следом за скорой. А следом за нами – Вадим. Сбросила ему сообщение с номером больницы, куда направляемся. Ответил, что держится чуть позади, чтобы не обнаруживать слежку.
Черт, как бы теперь с ним переговорить? Обсудить бы стратегию. Ведь я не знаю законов мира отца, ради безопасности он всегда держал нас в стороне. Предусмотрительный ход, если отмести ситуацию из разряда «помоги себе сам». Я знаю, что люди вроде Григория очень опасны. Они уже почувствовали запах власти, и идут по следу, не разбирая дороги. А я поперек, и понятия не имею, как избежать столкновения. Потому что меня к такому не готовили!
Я доктор Евгения Елисеева. Могу предложить два варианта ответа на скабрезное предложение своего навязчивого сопровождающего: отхлестать по щекам (авось очухается) или вколоть транквилизатор и отправить в психбольницу. Разговор? А толку-то? Все происходящее, на мой взгляд, лишено здравого смысла напрочь. Обсуждать нечего. Тема закрыта.
Серьезно, это ж насколько пренебрежительно нужно относиться к женщинам, чтобы позволять себе вредить их семьям, а потом склонять к интиму в обмен на иллюзорную гарантию безопасности? Или, может, по его мнению это вообще акт благотворительности? Одарить своей милостью бесправное и беспомощное семейство в обмен на их первенца. Да чушь ведь несусветная!
С другой стороны, мы снова возвращаемся к проблеме моего образования в области криминального мира. Боюсь ли я Григория? Да. Как и любого человека с психическими отклонениями. Но от разрыва шаблона это меня не избавляет! По закону жанра заряженный пистолет должен быть приставлен не к моему виску, ведь это Григорий навредил отцу – не наоборот… Однако он продолжает чего-то требовать от меня. Блеф? Или все-таки нет? Не та ситуация, когда можно идти ва-банк, не оглядываясь. Поэтому мне нужен Вадим и его опыт в ведении переговоров с психопатами.
Но непониманием ситуации, в которой я оказалась, круг проблем не ограничивается: в больнице, в которую нас везут, я никогда не была – знакомых здесь у меня не имеется. Это плохо. Любой адекватный врач, увидев моего полностью здорового пациента, лишь покрутит пальцем у виска, а мне нужно задержаться в больнице, чтобы Григорий добровольно уехал (устав, скажем, ждать) и не предпринял никаких действий в отношении моей семьи! И как объяснить такое незнакомому человеку?
Когда около входа в больницу из скорой самостоятельно вылезают трое разодетых в пух и прах совершенно здоровых на вид людей, медперсонал охватывает недоумение. Взяв ситуацию в свои руки, рассказываю о рыбьих костях, на счастье (ой ли?) оказавшемся неподалеку враче и о том, что мы с пациентом и его женой приехали сюда эндоскопии ради. Подоспевший к концу рассказа Григорий (куда б мы без него) в моих устах обретает почетный статус команды поддержки.
Немолодая медсестра, явно повидавшая на своем веку немало идиотов разной степени тяжести, спорить даже не пытается: просто спрашивает у более молодой коллеги, кто дежурный хирург.
– Власов, – доносится в ответ.
Чтоб мне под землю провалиться! Хотя крошечная внутренняя оптимистка внутри возражает: не падать духом; знакомый в этой больнице все-таки имеется! Интересно, Власов узнает меня в таком виде или нет? Я даже не знаю, на какой вариант надеюсь.
Он узнает. И даже удивления не скрывает. Хотя это может быть вызвано тем, что перед ним стоят четверо людей совершенно нормального вида и утверждают, что как минимум один из них болен.
– Здравствуйте, доктор Елисеева, – не позволяет он мне взять инициативу в свои руки. – Это вы у нас сегодня больны?
Формулировка мечты…
– Доброй ночи, доктор Власов, – с трудом выговариваю под его пристальным, изучающим взглядом. – Это он болен. – Показывая на мужчину.
– Я болен, – обреченно подтверждает тот.
Клянусь, если бы ситуация была любой другой, я бы уже хохотала в голос.
– Что ж, – вздыхает Власов. – Пройдемте ко мне в кабинет. Только родственники и врачи! – предупреждает, заставляя Григория скрипеть зубами от злости.
Клянусь, если выберемся без потерь, я расцелую Власова за эти слова!
– Я подавился, – выдает перепуганный пациент, едва Станислав Афанасьевич Власов (так написано на висящем на стене сертификате) усаживается за стол. Даже медсестра окидывает «больного» странным взглядом в попытке определить тяжесть травмы. Но результат быстрого сканирования патологий не выявляет.
– Бывает, – кивает Власов настороженно. – И?
– Я подавился рыбьей костью, и мне нужно обследование. Рентген. И эндоскопия пищевода.
– Эндоскопия? – переспрашивает доктор издевательски.
– Эндоскопия, – уверенно кивает пациент.
– Пищевода? – еще более насмешливо.
– Пищевода, – подозрительно.
– А не кишечника, нет? (эндоксопия бывает разных видов: эзофагоскопия (исследование пищевода), гастроскопия (исследование желудка), но здесь говорится о колоноскопии, которая делается через анальный проход, и без наркоза (что принято в России) ужасно болезненна).
Сбитый с толку пациент, плохо представляющий, что ему нужно на самом деле, поворачивается ко мне. Решительно качаю головой. Власов, блин, еще бы рентген пятки предложил сделать! С другой стороны, поймал он нас весьма профессионально. Обычно пациенты просят лечения, а не предъявляют докторам список требуемых исследований. Просто я перепугалась, что Григорий начнет задавать пациенту каверзные вопросы, и перечислила необходимые процедуры.
Удостоверившись во вражеском сговоре, Власов закатывает глаза.
– Смотрите, Мария, как здорово, когда у пациента есть и врач, и курс лечения… Всегда бы так работать.
– Не говорите, Станислав Афанасьевич, – выдает спокойная как удав медсестра.
– Ну так что, доктор Власов? – спрашиваю, пытаясь сделать что-то вроде страшных глаз. Авось дойдет, что ситуация из ряда вон, и мне по гроб жизни необходима чертова эндоскопия!
Несколько секунд Власов просто на меня смотрит, а потом тяжело вздыхает и наконец устало интересуется у жертвы рыбьей кости:
– Горло-то хоть болит?
– Ну… да, – неуверенно отвечает мужчина.
Понятное дело, болит. Он без остановки минуты три кашлял…
– Что ж, тогда проследуйте за мной. Но, увы, я немного занят, так что придется воспользоваться услугами вашего семейного доктора еще раз. Мария, найдите Елисеевой какой-нибудь халат.
Надеюсь только на одно: что Власов не очень рассчитывал меня таким образом наказать, иначе моя улыбка до ушей его могла бы расстроить. С другой стороны, все сложилось просто идеально! Григорию приходится уехать, скрипя зубами, хотя я постаралась рассыпаться в извинениях по поводу сорванного вечера. Думаю, до конца скрыть радость не удалось, но как бы неубедительна я ни была, а когда медсестра Мария прямо в коридоре вручила мне белый халат, вопрос достоверности отпал сам собой.
– Знаете, есть более простые способы сбежать с неудачного свидания, – сообщает мне Власов, протягивая упаковку перчаток.
Рентген уже сделали, костей в горле не обнаружили, теперь черед эндоскопии. И если первый этап Станислав Афанасьевич пропустил, то теперь объявился. Наставления дает, подозрительно посматривает. Не доверяет. С другой стороны, я к нему отнеслась так же. Его опасения просты и понятны. Пусть стоит над душой, если ему так спокойнее. Только бы не заставил о причинах докладываться, а то объяснять, что у моего брата-идиота есть друг-порноактер, ради которого я подработала заядлой картежницей, не очень хочется. Кстати впечатляющее вышло трио.
– Все сложнее, – отвечаю уклончиво.
– Слава Богу, – вновь закатывает глаза Власов. – А я уж было испугался, что вы отказались со мной поужинать из-за этого сального типа.
– Я вам отказала из-за совсем другого типа, – отвечаю предельно откровенно. Власов вопросительно изгибает бровь, будто не ожидая, что я признаюсь в таком. – А этот… предлагает деловые отношения, которых я очень надеюсь избежать.
– Вы его боитесь, – кивает Станислав Афанасьевич, а в ответ на мой недоуменный взгляд поясняет:
– При вашем росте такие каблуки надевают только чтобы поколебать в мужчине уверенность.
– То есть с вами такие трюки не проходят? – спрашиваю. – Раз вы все знаете.
– Они со всеми проходят. Курс психологии суперсилами не наделяет, – фыркает Власов. – Работают ваши уловки – можете быть спокойны.
На автомате отмечаю, что хоть местная звезда хирургии ростом и не обижена, сегодня я однозначно выше. Но странно думать, что такой человек, как Власов, может быть не уверен хоть в чем-то. Успешный хирург, весьма симпатичный к тому же, – какие уж тут сомнения. Плюс одежда. Он явно тратит на имиж немало времени. Есть врачи, которые могут прибежать в больницу со всклокоченныи волосами, в мятой футболке, напялить поверх халат и сидеть так до вечера, любезничая с коллегами и заливая в себя кофе литрами. Это никак не отражается на профессионализме, и в то же время чуточку приспускает их до уровня простых смертных. Но Власов точно не из таких. Он скорее спать перестанет, чем контролировать хоть что-нибудь в своей жизни.
