355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Лавров » Россия и Запад » Текст книги (страница 25)
Россия и Запад
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:22

Текст книги "Россия и Запад"


Автор книги: Александр Лавров


Соавторы: Михаил Безродный,Николай Богомолов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Эмигрантское самосознание: анекдот versus трагедия

Книга Алексея Михайловича Ремизова «Кукха. Розановы письма» увидела свет в конце декабря 1923 года в берлинском издательстве З. И. Гржебина. Здесь впервые была опубликована главка под названием «Ки-ки», посвященная «странному», на взгляд писателя, сближению слов, обозначающих различные предметы. В качестве одного из примеров Ремизов проводит параллель между русским словом мост и его немецким эквивалентом, который по-русски звучит как брюки. И далее – в ироническом ключе, однако совсем немотивированно для читателя, возникает фамилия известного литературного критика – Ю. А. Айхенвальда, который в этот момент также оказался одним из обитателей русского Берлина.

Для реконструкции авторских интенций, соединивших в одну смысловую цепочку Айхенвальда, брюки и мост, необходим историко-литературный комментарий. Книге предшествовала журнальная публикация: под названием «Розанова письма» она увидела свет на страницах парижского трехмесячника «Окно» в начале июля 1923 года. Авангардное для своего времени произведение включало в единый контекст подлинные письма философа и автобиографическое повествование о петербургской дореволюционной жизни и первых годах эмиграции. В предисловии Ремизов писал:

Читатель, не посетуй, что, взявшись представить Розанова через его письма к нам, рассказываю и о себе, о нашем житье-бытье. Иначе не могу[855]855
  Текст предисловия вошел в обе печатные редакции «Кукхи». Цит. по: Ремизов Л. М. Собр. соч. Т. 7: Ахру. СПб., 2002. С. 37.


[Закрыть]

Творческая интеллигенция, осевшая в Берлине в начале 1920-х, стремилась воссоздать русскую жизнь в чужой стране. В эмигрантском самосознании тех лет, как правило, отражалось депрессивное отношение к повседневной действительности, обусловленное трагедией личного и государственного масштаба, усугубленное конфликтом прошлого и настоящего. Казалось бы, и «Кукха» должна была продуцировать именно такое, типическое, эмигрантское сознание. Однако стоит внимательно присмотреться к стилю этого повествования, чтобы убедиться: Ремизов демонстрирует (и даже манифестирует) совершенно особый – иронический – взгляд на вещи. Это вовсе не традиционная мемуаристика. Здесь звучат совершенно непредсказуемые обертоны. Все перевернуто с ног на голову: вместо сюжетов, раскрывающих масштаб деятельности главного героя, – каскады анекдотов из частной жизни.

Критическая реакция на публикацию в «Окне» «Розановых писем» не заставила себя долго ждать. 8 июля на страницах берлинского «Руля» (№ 791. С. 7) появились «Литературные заметки» за подписью Б. Каменецкий. Под этим псевдонимом печатался не кто иной, как Юлий Исаевич Айхенвальд. Для полноты реконструируемой картины следует отступить на несколько лет назад и упомянуть о рецензии критика на второй короб «Опавших листьев», опубликованной в 1915 году под красноречивым названием «Неопрятность». Тогда Айхенвальд писал:

…Г. Розанов гораздо поверхностнее, чем он думает. То порнографическое и циническое, то обывательское и пошлое, чем он наполнил свои страницы, та жалкая тина сплетни, в которой он вязнет, все это – общедоступно и банально[856]856
  Айхенвальд Ю. Неопрятность. <Рец.> В. Розанов. Опавшие листья. Короб второй и последний // Утро России. 1915. 22 августа. С. 6. Розанов, в свою очередь, относился с глубоким сарказмом к интерпретации литературного творчества в импрессионистической манере, представленной в книгах Айхенвальда «Силуэты русских писателей», которые выходили отдельными выпусками с 1906 по 1910 год. Ср.: «„Силуэты“. Уже критика прошла. „Не нужно“. Пусть над „критикой“ трудятся эти ослы Скабичевские… Мы будем писать теперь „силуэты“, т. е. „так вообще“, – „портреты“ писателей, „характеристики“, – при чем читатель, – наш глуповатый русский читатель, – будет все время восхищаться характеризующим, а, конечно, не тем, кого он характеризует. И через это самый предмет, т. е. русская литература, почти исчезнет, испарится, а перед нею будет только Айхенвальд и его „силуэты“» (Розанов В. В. Мимолетное. М., 1994. С. 327).


[Закрыть]

Публикация воспоминаний Ремизова вызвала у Айхенвальда новый приступ антирозановской идиосинкразии. В «Розановых письмах» критик усмотрел тенденцию их автора подражать самым негативным сторонам творческой манеры героя повествования:

Можно по-всякому относиться к последнему (т. е. к Розанову. – Е.О.), как к писателю; но несомненно то, что он оставил по себе репутацию исключительной моральной неопрятности. Теперь Ремизов, своими сообщениями, своими пошлостями, не только подтверждает и усиливает эту древнюю славу, но и, кроме моральной неопрятности своего друга, рисует еще и физическую <…> то, что он сообщает о Розанове, об его эротике и даже об его физиологии, выходит за пределы всякого приличия и пристойности. Он, например, в самом буквальном смысле слова рассказывает о грязном белье Розанова[857]857
  Каменецкий Б. <Ю. И. Айхенвальд>. Литературные заметки // Руль (Берлин). 1923. 8 июля. № 791. С. 7.


[Закрыть]

В данном случае Айхенвальд указывает на один из эпизодов главы «На блокноте», содержащей выдержки из ремизовского дневника за 1905 год. В нем воспроизведена конфузная история, случившаяся с Розановым в одной из зарубежных поездок. Анекдот, пересказанный со слов друга, акцентирует внимание читателя на душевных достоинствах русских перед иностранцами. Айхенвальд же использует этот рассказ как повод для моральной дискредитации и его героя, и самого рассказчика. Действительно, первым, кто открыл шлюз личной интимности в русской литературе, был сам В. В. Розанов. Еще в «Опавших листьях» философ демонстративно заявлял:

Литературу я чувствую как штаны. Так же близко и вообще «как свое». Их бережешь, ценишь, «всегда в них» (постоянно пишу). Но что же с ними церемониться???!!! <…> Дорогое (в литературе) – именно штаны. Вечное, теплое. Бесцеремонное[858]858
  Розанов В. В. Листва. Уединенное. Опавшие листья. М.; СПб., 2010. С. 160.


[Закрыть]
.

«Штанами» в те времена, как зафиксировано словарем Даля, называлось исподнее белье, которое надевалось под брюки. Как видим, философ считал возможным полную объективацию собственного «интимного». Причем самоцелью таких откровений была не демонстрация «исподнего», а максимальное самовыражение «Я» без оглядки на неведомого «читателя». В зачине «Уединенного» Розанов признавался:

Ах, добрый читатель, я уже давно пишу «без читателя», – просто потому что нравится. Как «без читателя» и издаю <…> С читателем гораздо скучнее, чем одному. Он разинет рот и ждет, что ты ему положишь? <…> Ну его к Богу[859]859
  Там же. С. 7.


[Закрыть]

Айхенвальд, обвинявший в «неопрятности» Розанова и адресующий теперь эти инвективы Ремизову, более всего раздражен самим фактом авторского равнодушия к читателю. Неслучайно критик в своей рецензии выступает с позиций не только законодателя этических и эстетических норм в литературе, но и выразителя читательских предпочтений:

…Писать надо для тех, кто не читает. Это значит, другими словами: нужно иметь в виду такого читателя, теоретического и далеко<го>, который от литературы хочет больше, чем литература, который хочет от нее жизни, для которого книга не имеет самодовлеющего значения, а только представляет собою к этой жизни временный мост. <…> Он [Ремизов] пишет для писателей, – а уж наверное писать надо для читателей[860]860
  Каменецкий Б. <Ю. И. Айхенвальд>. Литературные заметки // Руль (Берлин). 1923. 8 июля. № 791. С. 7.


[Закрыть]
.

Дописывая «Ки-ки» уже после выхода статьи Айхенвальда – во второй половине июля, Ремизов, конечно, не мог пройти ни мимо обвинений в публичной демонстрации чужого «грязного белья», ни мимо директив «для кого писать»[861]861
  Размышления на тему о целях и адресатах литературного творчества получат развитие в полемике между Ремизовым и М. Осоргиным в 1931 г. Подробнее см.: Обатнина Е. А. М. Ремизов: Личность и творческие практики писателя. М., 2008. С. 22–25.


[Закрыть]
. И как следствие – в парадоксально-иронической манере он соединяет в этой главке упомянутый Айхенвальдом «мост» с фамилией самого критика:

По-русски мост, а по-немецки – брюки (die Brücke). Про это всякий знает, кто попал в Берлин – Берлин есть город стомостый! – и на Варшавских брюках (Warschauer Brücke) по подземной дороге пересадка. «Брюки» – это еще туда-сюда и теперь едва ли кого смутит, разве что Ю. А. Айхенвальда, и никакими «невыразимыми» и «продолжениями» нет нужды заменять[862]862
  Ремизов А. М. Собр. соч. Т. 7: Ахру. С. 111.


[Закрыть]
.

Как видим, фарсовый заряд, усиленный звуковым сходством немецкого и русского слов, направлен прямо в критика. Напоминая ему про интимные штаны, Ремизов, как обычно, делает это не прямо, а намеком, употребляя внешне вполне благопристойное синонимическое название брюки. Ирония данного пассажа состоит в том, что слова невыразимые и продолжения в русском языке XIX века служили эвфемистической заменой названий нижнего белья – панталон и кальсон[863]863
  Ср.: «Его бухарский халат разъехался спереди, и обнаружились препротивные нижние невыразимые из замшевой кожи» (Тургенев И. С. Несчастная // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем.: В 30 т. Т. 8: Повести и рассказы. 1868–1972. М., 1981. С. 128. Слово «продолжения» в XIX столетии, очевидно, бытовало для обозначения нижней (нательной) одежды как продолжения верхнего платья. Слово «невыразимые» соответствует английскому inexpressibles (ср. также калькированные снимки во франц. inexpressibles, нем. die Unaussprechlichen).


[Закрыть]
.

Вместе с тем за эксплицитными обвинениями критика и имплицитными ответами писателя вокруг темы «неприличий» в литературном произведении вырисовываются куда более значимые вопросы эмигрантского самосознания: для чего существует литература и для кого пишет писатель. Эмиграция в корне поменяла ментальность людей. Необходимость приспосабливаться к новым условиям, налаживать быт, искать ответы на вопросы о личной и коллективной вине – заставляла интеллигенцию так или иначе реагировать на новые вызовы эпохи. За время, прошедшее от «Неопрятности» до «Литературных заметок», эстетическая позиция Айхенвальда претерпела радикальные изменения. До революции критик определенно предпочитал правде жизни эстетизированную ложь.

…Суть литературы, – писал он в 1915 году, – как раз в творчестве, в том возвышающем обмане, который не только дороже тьмы низких истин, но и реальнее их, потому что вымысел идеала действительнее факта[864]864
  Айхенвальд Ю. Неопрятность. <Рец.> В. Розанов. Опавшие листья. Короб второй и последний // Утро России. 1915. 22 августа. С. 6.


[Закрыть]
.

В 1923 году он уже требовал прямо противоположного, заявляя, что первейшая обязанность литератора – подниматься до высот трагедийного осмысления жизни. По поводу «Розановых писем» он писал:

…Не вечным и не серьезным занимается в данном случае Ремизов. Если бы не проникшие в его повествование отдельные отзвуки той трагической серьезности, какою отличается наша година, то, на фоне последней, даже кощунственное впечатление производили бы те пустяки и вздор, которым тешит себя и кое-кого другого наш талантливый стилист, те игрушки, те словесные балясы, которые он точит с таким ненужным искусством[865]865
  Каменецкий Б. <Ю. И. Айхенвальд>. Литературные заметки // Руль (Берлин). 1923. 8 июля. № 791. С. 7.


[Закрыть]
.

Неизвестно, являлась ли синонимическая пара (штаны – брюки) намеренной иронической аллюзией на произошедшую с Айхенвальдом мировоззренческую метаморфозу. Однако не вызывает сомнений очевидное желание автора «Кукхи» вполне серьезно ответить на вопрос, в чем заключается смысл подлинной трагедии. Для пояснения этого тезиса вернемся к самому началу главки «Ки-ки», где «трагедии» лингвистических несовпадений – двойничеству русских и иностранных слов – противопоставляются некие «анекдоты из жизни греческой королевской семьи».

Странные вещи творятся в мире: дан человеку язык, ну что бы всем говорить по-одинаковому, а нет, хуже того – одни и те же слова, но на предметы совсем разные. И это вовсе не анекдоты из жизни греческой королевской семьи, это – истинная трагедия человечества[866]866
  Ремизов A. M. Собр. соч. Т. 7: Ахру. С. 111.


[Закрыть]
.

Если для читателей-эмигрантов упоминание греческой королевской семьи звучало более чем понятно, то сегодня эта реплика требует разъяснений. В сентябре 1922 года, после неудачной греко-турецкой войны, греческий король Константин I вторично отрекается от престола (первый раз – 30 мая 1917 года)[867]867
  См. сообщения: Л-н М. Отречение греческого короля Константина // Петроградский листок. 1917. № 131. 1 июня. С. 3; Б-ский Влад. Королевский эллинский дом // Там же.


[Закрыть]
и навсегда покидает родину, направляясь в Швейцарию. За ним следует его семья и семья его брата Николая. В январе 1923 года Константин I умирает. Через некоторое время Николай переезжает во Францию, где его существование становится столь же тяжелым, как для любого эмигранта: для содержания жены и детей он вынужден преподавать живопись. В данном случае не литература, а сама жизнь свела жизнь греческой королевской семьи к «скверному анекдоту». Брат короля, зарабатывающий частными уроками, – явление, в сущности, трагифарсовое. Словно в параллель примерам фонетического двойничества, писатель намекает здесь и на двойничество человеческое – на сходные судьбы греческой и русской монархий. Оба брата – Константин и Николай имели непосредственное отношение к династии Романовых, являясь сыновьями великой княгини Ольги Константиновны, в Греции получившей монархический статус – королевы Эллинов.

В чем же состоит «истинная трагедия человечества»? Ответ обнаруживается в финале главки «Ки-Ки». Словно желая подразнить пуриста Айхенвальда, Ремизов рассказывает очередной анекдот, связанный с путешествием Розанова по Франции. Герой сюжета оказывается ночью в темном коридоре гостиницы. Пытаясь найти свой номер, он тычется в разные двери, но из-за них доносится только вопрос: Qui-Qui (Кто-кто?). В ответ ему ничего не остается, как кричать: Je suis! (Это я!). Комическая перекличка прекрасно символизирует одинокое положение писателя, которого окружают невидимые читатели. «Соль» анекдота в том, что человек (будь то писатель-эмигрант или король-эмигрант) одинок в своей экзистенциальной сущности.

Если Айхенвальд настаивает на «трагической серьезности», то Ремизов предпочитает анекдот как витальную форму отношения к действительности. «Розановы письма» – первое и едва ли не единственное выражение такого совершенно не типичного для эмиграции самосознания, в котором трагический взгляд на сложившиеся обстоятельства жизни намеренно вытесняется иронией и эпатажем. Противопоставляя анекдот трагедии, писатель утверждает простую истину: в трагедии есть место человеку, а где есть человек, с его слабостями и простыми радостями, – там всегда найдется место анекдоту. Более того, понятия вечного и серьезного в жизни переплетаются с мизерабельным, обычным, негероическим существованием человека. На шкале ценностей трагедия эмигранта не столь беспросветна, как трагедия всеобщего непонимания между людьми.

____________________
Елена Обатнина

Политкорректность и эвфемизация языка

Политкорректность и эвфемизация языка – не синонимы. Лексика политкорректности в некоторых отношениях представляет собой лишь часть общего корпуса эвфемизмов, так как включает в себя только те эвфемизмы, которые входят в лексико-семантические гнезда, группирующиеся вокруг тем дискриминации социальных меньшинств. К последним принято относить группы, выделяемые по религиозному, национальному, возрастному, имущественному, половому признакам, а также по состоянию здоровья и сексуальной ориентации. В других отношениях политкорректность, наоборот, выходит за рамки набора эвфемизмов, так как включает еще и «феминистскую» лексику, которая к эвфемизмам не относится (главным образом, это названия женских профессий и социальных ролей).

Иногда политкорректность[868]868
  Под политкорректностью в широком смысле слова понимают не только языковые средства, отражающие социальное равноправие меньшинств, но и всю систему мер (в первую очередь, законодательство, правила и социальные нормы), направленных на установление и гарантию равноправия. В этом тексте политкорректность фигурирует только в узком смысле: как языковые средства, отражающие соответствующие социальные сдвиги.


[Закрыть]
и эвфемизацию смешивают. С. Г. Тер-Минасова вспоминает эпизод, когда защищавшая диссертацию преподавательница заметила об отзыве оппонента, что в нем освещены как позитивные, так и спорные стороны ее работы. Тер-Минасова называет такую замену слова негативным проявлением политкорректности[869]869
  Тер-Минасова С. Г. Язык и межкультурная коммуникация. М., 2000. С. 223.


[Закрыть]
. В шутливом контексте любой эвфемизм можно, конечно, назвать политкорректностью, но в строго терминологическом плане это неверно.

Эвфемизация – риторический прием, состоящий в снятии неприятных ассоциаций, которые входят в значение какого-либо выражения. Этот прием используется по разным причинам. В основе эвфемизации могут лежать суеверия и страх (черт – анчутка, лукавый, нечистый, палач – заплечных дел мастер, смертная казнь – вышка), мистическая и сакральная табуизация (Бог – Всевышний, умереть – упокоиться, похороны – последний путь), речевой этикет (бедный – неимущий, вонь – запашок или амбрэ), снижение меры критичности какого-либо недостатка (как в примере Тер-Минасовой), личная симпатия и нежелание кого-либо обидеть (глупый – простодушный, наивный, наглый – нескромный), затушевывание истинного положения дел по политическим причинам (застой – стагнация, наказание – санкции), подчеркивание профессионализма (например, в языке медиков, юристов: самоубийство – суицид, смерть – летальный исход), стремление подчеркнуть официально-бюрократический стиль (поднять цены – пересмотреть тарифы, уволить – освободить от занимаемой должности), желание польстить потребителю в рекламных целях (омоложение – коррекция возрастных изменений).

Эвфемизмы возникают в языках из шутки, красного словца или галантности ради. Например, прекрасный пол, моя половина, Ваш покорный слуга, женщина бальзаковского возраста. Некоторые эвфемизмы – удачные метафоры из текстов писателей; например, обозначение животных братья наши меньшие закрепилось в языке благодаря Есенину[870]870
  Сам же поэт использовал цитату из Евангелия от Матфея, к животным отношения не имевшую.


[Закрыть]
.

Есть эвфемизмы повторяющиеся, регулярно воспроизводимые в похожих контекстах; их можно отнести к единицам языка (таково подавляющее большинство примеров в этом тексте). Другие окказиональны, ситуативны[871]871
  Например, поведение прапорщика Бойко, бившего человека по лицу дубинкой, ГУВД Петербурга охарактеризовало как нетактичное и невежливое (см.: http://grani.ru/Politics/Russia/m.182003.html) – эти характеристики в другом контексте были бы, вероятнее всего, нелестны, но в данной конкретной ситуации они играют роль эвфемизмов.


[Закрыть]
.

По критерию «истинность» эвфемизмы неоднородны: некоторые отображают реальность объективнее, чем заменяемые ими слова (например, эвфемизм люди с миграционным прошлым точнее отражает суть дела, чем замененное им слово иммигрант, поскольку речь идет обычно о смешанных группах людей, отдельные представители которых являются детьми или внуками иммигрантов); другие содержат «не всю правду», отражают реальность лишь частично (разойтись во мнениях вместо поссориться); третьи являются полнозначными синонимами замененного слова (несбалансированная психика — то же, что неустойчивая психика); четвертые содержат прямую ложь (товары повышенного спроса вместо товары первой необходимости, спонсор вместо богатый любовник). В связи с их неоднородностью в аспекте истинности рассматривать любые эвфемизмы как затушевывание или искажение реального положения дел, что часто происходит в полемике вокруг доктрины и языка политкорректности, неправильно.

Механизмов эвфемизации несколько. Во-первых, это опущение (забвение): некоторые слова и выражения перестают использоваться в обиходной речи, о них «забывают», и они постепенно переходят в ранг историзмов и архаизмов[872]872
  Обычно эвфемизмами называют только замены. Неупотребление тех или иных лексем к эвфемии не причисляют. Однако представляется, что замены «нежелательных» лексем и их забвение можно рассматривать как явления одного порядка.


[Закрыть]
. Во-вторых, перефразирование: замена одних лексем другими, не отягощенными отрицательными ассоциациями. В качестве замен используются слова с отрицаниями, специально сконструированные словосочетания вместо однословных обозначений, иностранные (новые) слова вместо привычных, синонимы другого стиля или слова, обозначающие родовое понятие по отношению к видовому (гиперонимы)[873]873
  Отрицание противоположного качества воспринимается менее болезненно, чем прямое наименование качества: не красавица, не любитель. Словосочетание вместо однословного обозначения часто кажется более научным, серьезным: выходец из Латинской Америки вместо латиноамериканец. Иностранное слово нередко производит впечатление более благородного: инцидент вместо драка или поножовщина. В качестве синонима может использоваться лексическая единица иного стиля, как, например, выражение из «детской» или шутливой по стилю лексики. Так, определение плакса-вакса, скорее всего, будет воспринято не с той мерой обиды, как истеричка. Пример (окказиональной) замены гипонима гиперонимом: поступок – вместо вандализм.


[Закрыть]
. В-третьих, грамматика: морфология и словообразование; одним из мощных средств эвфемизации в русском языке является аффиксация[874]874
  Уменьшительно-ласкательные суффиксы всегда широко использовались как средство смягчения отрицательного эмоционального воздействия. Характеристики хвастунишка, лгунишка слышать далеко не так неприятно, как хвастун или лгун: благодаря суффиксам, ассоциирующимся с лаской или снисхождением, неодобрительное содержание корня воспринимается как щадящее и необидное для самолюбия. Другое распространенное в русском средство создания эвфемизмов – корень мало- как замена приставки не- для прилагательных (малозначительный, малоимущий, малопригодный,). К эвфемистическим морфологическим средствам можно отнести и приставку недо- для глаголов (недоглядел, недоучел).


[Закрыть]
. В-четвертых, использование специальных «эвфемистичных» лексем: например, вставки во фразы модальных слов, выражающих неуверенность, снимающих категоричность (наверное, по-моему, по-видимому). Есть и иные способы смягчения эмоционального компонента значения при восприятии, но от их описания приходится отказаться из соображений объема[875]875
  Они достаточно подробно описаны в работах: Крысин Л. П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русистика. (Берлин). 1994. № 1–2. С. 28–49; Москвин В. П. Эвфемизмы: системные связи, функции и способы образования // Вопросы языкознания. 2001. № 3. С. 58–70; Ковшова М. Л. Семантика и прагматика эвфемизмов. М., 2007. С. 48–52.


[Закрыть]
.

Эвфемизмы требовались и продолжают требоваться власти (государственным структурам) для манипулирования взглядами и настроениями населения, для сокрытия агрессии, камуфлирования социальных проблем. Эвфемизация политической лексики происходит во всех государствах, но особенно яркое ее проявление наблюдается в языках тоталитарных режимов: при нацизме в Германии, при советской власти в СССР, при режимах народной демократии в странах социалистического лагеря. Здесь механизмы оруэлловского новояза работали на полную мощность. Поскольку политические режимы целиком строились на идеологиях, им требовался специальный язык, который эти идеологии отражал и фиксировал. Кроме того, нужно было выдавать желаемое за действительное, называть белое черным и наоборот. На языке лежала особая нагрузка: он должен был исподволь внушать гражданам, чтобы они доверяли не своему здравому смыслу и органам чувств, а словам партийного руководства, смысл которых с данными органов чувств и собственными убеждениями часто расходился. Любое свободное слово могло означать угрозу режиму. Поэтому языки тоталитарных систем, построенные главным образом на лозунгах, военной лексике и эвфемизмах, были обязательны и внедрялись во все сферы жизни и во все официальные тексты, устные и письменные.

Вот только некоторые примеры эвфемизмов советской эпохи. Отрицательные явления социальной жизни именовались отдельными недостатками, пережитками капитализма, родимыми пятнами капитализма. Перебои с продуктами и товарами первой необходимости носили название временные трудности. Хрестоматийными стали эвфемизмы из сферы карательных операций, подавления инакомыслия: десять лет без права переписки (вместо расстрел), особый порядок осуждения (вместо расстрел без применения судебной процедуры). Органы госбезопасности получили краткое эвфемистическое наименование органы. Государственный антисемитизм обогатил русский язык эвфемизмами безродный космополит и сионист (вместо еврей). Карательные действия администрации, насильственная коллективизация, уничтожение зажиточного крестьянства, организация массового голода квалифицировались позднее партийной верхушкой как перегибы на местах. Эвфемизмы производились не только властью и распространялись не только через печатные органы, радио и телевидение; они появлялись и «в народе» – как ответ на примитивный, лживый и надоевший новояз властей. В среде интеллигенции в ходу были ироничные или презрительные эвфемизмы: без купюр, гегемон, пятый пункт, положить на полку, совдепия, Софья Власьевна. В разговорной речи превращались в шутливые или презрительные эвфемизмы и некоторые цитаты из программных документов КПСС и советской литературы: серпастый и молоткастый (вместо паспорт); ум, честь и совесть (вместо партия). Еще одно явление народной разговорной речи в сфере эвфемизмов состояло в превращении изобретаемых властью эвфемизмов в лексику презрительную или бранную: так, выражением крайней степени презрения стало слово сексот (сокращение от секретный сотрудник), которое изначально было эвфемизмом для обозначения негласного сотрудника органов госбезопасности. Презрительный оттенок приобрело слово нацмен (представитель национальных меньшинств). Существуют мемуары, лингвистические исследования и словари, дающие представление о лексике советского новояза как продукте неустанного творчества тоталитарной пропаганды и ответного сочинительства не жалующих эту пропаганду остроумцев[876]876
  Купина Н. А. Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции. Екатеринбург – Пермь, 1995; Мокиенко В. М., Никитина Т. Г. Толковый словарь языка Совдепии. СПб., 1998; Гусейнов Г. ДСП Материалы к русскому словарю общественно-политического языка XX века. М., 2003; Сарнов Б. М. Наш советский новояз: Маленькая энциклопедия реального социализма. М., 2005; Чудакова М. О. Язык распавшейся цивилизации // Чудакова М. О. Новые работы. 2003–2006. С. 234–348.


[Закрыть]
.

Особый язык выработала гитлеровская пропаганда в Германии[877]877
  Klemperer V. LTI (Lingua Tertii Imperii). Notizbuch eines Philologen. Leipzig, 1999; Eitz Th., Stötzel G. Wörterbuch der «Vergangenheitsbewaltigung». Die NS-Vergangenheit im öffentlichen Sprachgebrauch. Olms, 2009.


[Закрыть]
. Существовал обширный слой новояза и в языке ГДР[878]878
  Schlosser H. D. Die deutsche Sprache in der DDR zwischen Stalinismus und Demokratie. Historische, politische und kommunikative Bedingungen. Köln, 1999; Wolf B. Sprache der DDR. Berlin, 2000.


[Закрыть]
.

В эпоху смены исторических формаций наблюдается эвфемизация по способу вытеснения из языка лексем, ассоциирующихся с неприятной для общественного сознания исторической эпохой. Так, при советской власти из языка ушли обращения господин, госпожа, сударь, сударыня, Ваша милость, милостивый государь. В постсоветский период лексемы господин и госпожа пытаются реанимировать, но пока они находят место только в языке СМИ и в сфере делового общения, а в быту не прижились. В постсоветскую эпоху средства массовой информации и ораторы старательно избегают лексем активист, девчата, заводила, инициативный, кадры, коллектив, мелкобуржуазный, мещанский, общественник, с огоньком, с задором, товарищ, трудящиеся, чувство локтя как отягощенных памятью недавнего социалистического прошлого. Некоторые из этих слов обрели замены: ангажированный (= инициативный), команда (= коллектив), персонал (= кадры).

Наблюдается некоторое противоречие между обретением языком современных СМИ разговорных, приближенных к бытовому языку широкого круга читателей черт – и сохранением штампов советской эпохи, что проистекает из неспособности или нежелания журналистов и политологов освободиться от манеры использовать бессодержательные, но звучные словосочетания. Вот противоречащие друг другу по стилю примеры из статьи, опубликованной в демократическом издании: с одной стороны: рядышком с…; Медведев не видит большой беды в…; покопаться в истории; по недомыслию; с другой: кто упорно не желает покончить с…; трудно молчать, когда сталкиваешься с общественным мнением, пошедшим на поводу у…; …горячо одобряет; общественность делает упор на…

Пестование прежней выспренней и лишенной содержания риторики на фоне широко употребляемой разговорно-сниженной лексики точно отражает современные общественные процессы: сочетание немногих демократических свобод, хотя и в сильно урезанном по сравнению с их конституционным вариантом виде, с недемократическим правлением и неспособностью государства выполнять свои обязанности. Это соединение несоединимого нашло языковое выражение в таких требующих пояснения словосочетаниях, как вертикаль власти или суверенная демократия, – эвфемистических изобретениях последнего десятилетия.

Отторжение советского прошлого на языковом уровне сопровождается активным использованием его же риторических фигур – эвфемизмов, граничащих с ложью или являющихся ложью. Например, вместо воровство в государственном масштабе сегодня употребляется словосочетание неэффективное (или нецелевое) использование бюджетных средств. Вместо злоупотребление служебным положением – административный ресурс. Вместо прилагательного или наречия жестокий /жестоко (жестоко разогнать, жестоко подавить) в СМИ часто используется его смягченный вариант жесткий / жестко. Эвфемизации в официальных текстах подвержены выражения, связанные с убийством, уничтожением, избиением, насилием, нанесением ран, агрессией, например киллер, зачистки, ликвидировать, нейтрализовать, обезвредить, подвергнуть физическому воздействию («Четыре из задержанных женщин – вдовы нейтрализованных ранее главарей бандитского подполья» – Gazeta.ru). Пожары во время летней засухи 2010 года послужили косвенной причиной появления нового эвфемизма – медицинского диагноза нарушение терморегуляции[879]879
  «Опрошенные корреспондентом „Интерфакса“ врачи нескольких лечебных учреждений Москвы признали, что теперь медицинским работникам запрещено ставить диагноз „тепловой удар“. Вместо „теплового удара“ предлагается выставлять диагноз „нарушение терморегуляции“. Врачи объясняют это тем, что „нарушение терморегуляции“ „звучит не так страшно, как тепловой удар“. Как нам объяснили, официального приказа отказаться от диагноза „тепловой удар“ не было, все идет в устной форме» (Lenta.ru).


[Закрыть]
. Некоторые эвфемизмы советской эпохи сохраняются без изменений: например, неуставные отношения вместо дедовщина[880]880
  Хотя и дедовщина — эвфемизм, ср. насилие над молодыми призывниками.


[Закрыть]
.

Политические эвфемизмы используются широко, на всех уровнях «вертикали власти». Нынешний президент также не гнушается этого риторического приема; ему, например, принадлежит неологизм «выборы прошли нестерильно» (вместо «на выборах имел место подлог»).

Все перечисленные примеры политических эвфемизмов служат целям манипуляции общественным мнением, но не входят в сферу политкорректности, так как не затрагивают непосредственно тем дискриминации социальных меньшинств.

Выражение political correct впервые упоминается в связи с одним судебным процессом в Верховном суде США в 1793 году. Однако популярность это выражение приобретает лишь в начале 80-х годов XX века. Зародившись в рамках борьбы феминистского движения против привилегий мужчин и негритянского населения США – против расизма, доктрина политкорректности быстро распространяется и в других сферах социальной жизни, как в США, так и в Западной Европе. Примерно с середины 1990-х годов это выражение (или его сокращенный вариант рс) начинает использоваться пейоративно в полемических текстах, направленных против политики левых. Несмотря на это, политкорректность в ее ипостаси речевого этикета довольно быстро утвердилась на Западе не только в публичном, но и в бытовом языке[881]881
  Опрос 25 произвольно выбранных немцев обоего пола показал, что выражения Sinti und Roma, Menschen mit Migraionshintergrund, sozial schwache Familien и другие распространенные в современном немецком языке политкорректные эвфемизмы единодушно воспринимаются как явление положительное, обогащающее язык и облагораживающее нравы. В то же время доктрину политкорректности безусловно положительно оценивают не все опрошенные: 3 человека из 25 рассматривают ее как (потенциальное) средство манипуляции, а 17 неодобрительно относятся к усилиям феминистской лингвистики добиться полного гендерного выравнивания лексикона и грамматики.


[Закрыть]
.

История политкорректности в России своеобразна. С одной стороны, это явление для российских реалий нетипично: оно практически не имело шансов проникнуть в Советский Союз с Запада в эпоху «железного занавеса», «дружбы народов» и «женского равноправия». Нельзя сказать, чтобы и в постперестроечный период политкорректность начала заметно определять стиль языка журналистики, радио– или телепередач. Этому препятствуют многие факторы: подчеркнуто заниженный стиль публичных выступлений руководителей государства; общее снижение языкового стиля публицистических текстов; низкий уровень образования и воспитания многих представителей так называемой «элиты»; отсутствие традиции уважения к социальным меньшинствам на государственном уровне и в общественном сознании; экономические и социальные трудности, с которыми каждодневно сталкиваются широкие слои населения и которые не способствуют укреплению расовой, религиозной и любой иной терпимости; социальная агрессия[882]882
  По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), Россия занимает в Европе первое место по числу убийств среди молодежи.


[Закрыть]
. Но в условиях свободного рынка, открытых границ, глобализации экономики и заметного влияния английского языка на русский представления о политкорректности неизбежно проникают в общественное сознание, что заметно и по лексическим изменениям, и по количеству публикаций на эту тему.

Некоторые зачатки политкорректности, еще не имевшей такого названия, в ипостаси эвфемии[883]883
  Другая составляющая политкорректности, феминизация языка, в русском практически никогда целенаправленно не развивалась. Возможно, потому, что после принятия декрета о женском равноправии в 1917 году «женский вопрос» в России посчитали раз и навсегда решенным.


[Закрыть]
наблюдались в русском языке издавна. Люди преклонного возраста – выражение не новое; если бы оно родилось в языке недавно, его причислили бы к политкорректным. Неимущие, малоимущие, кто-либо нуждается, кто-либо живет трудно – тоже не новые для русского языка характеристики бедности. Почтенный старец, в годах, убеленный сединами, закат жизни, на склоне дней — привычные эвфемизмы, относимые сегодня к политкорректным[884]884
  Примечательно, что такие эвфемизмы, как прекрасная половина человечества, прекрасный пол, девичья память, в свете феминизма политкорректными считаться не могут, и даже наоборот: они подчеркивают гендерное неравенство.


[Закрыть]
. Своего рода политкорректность существовала в латентной форме и в Советском Союзе, хотя и тогда ее никто так не называл. Например, постепенно исчезли из сферы активного употребления выражения калека, убогий, старая дева, синий чулок, молодуха, девица на выданье. Признаком гуманизации общественного сознания можно считать и появление эвфемизмов слабовидящий, тугоухий. Для наименований представителей малопрестижных профессий средства массовой информации советского времени изобрели лексемы труженик села (вместо колхозник), механизатор (вместо тракторист). Названия профессий кухарка или служанка были заменены словом домработница. Вместо птичница стали говорить работница птицефермы. Уходящих на пенсию сотрудников провожали на заслуженный отдых. В 1970-х годах голос диктора на магнитофонной пленке в метро стал призывать уступать места людям пожилого возраста. Сочинил этот эвфемизм кто-то не особенно грамотный, так как возраст пожилым быть не может (как не могут быть цены дешевыми). Но благодаря постоянной повторяемости это выражение прочно вошло в русский язык (эта участь постигла и дешевые цены). Примерно в те же годы появились странные эвфемизмы лицо еврейской национальности и лицо кавказской национальности. Первый эвфемизм странен по той причине, что в цивилизованных странах Запада слово еврей после Второй мировой войны стало обозначать не национальность, а религиозную принадлежность. Словом «национальность» называют гражданство. Однако руководству многонационального государства, в котором процветала дружба народов, эти сдвиги лексических значений в языках Западной Европы были невдомек. Более того, изобретатели выражения лицо еврейской национальности самим его изобретением негласно признали, что слово еврей в русском языке считается чем-то неприличным, требующим эвфемизации. Еще более бессодержательным представляется словосочетание лицо кавказской национальности, так как кавказской национальности не существует. По-видимому, чиновнику, придумавшему это словосочетание, не захотелось разбираться, с кем именно он имеет дело: с грузином, чеченцем, осетином или лезгином. В этом обозначении фантома содержится столь высокая мера пренебрежения к конкретным представителям множества населяющих Кавказ народностей, что, будучи по форме эвфемизмом, в действительности это словосочетание являет собой концентрированное выражение великодержавного шовинизма.

В настоящее время политкорректность проникает в русский язык мелкими и осторожными шажками. Она легко вкрапляется в язык в одних сферах и наталкивается на яростное сопротивление общественного мнения в других. Более всего язык политкорректности заметен в рекламе и сервисе. Здесь уже давно используются выражения, льстящие внешности клиента или щадящие его физические недостатки: проблемные зоны, зрелая кожа, возрастные изменения, лифтинг, коррекция веса, дизайн ногтей и множество других эвфемизмов являются естественным порождением коммерциализации услуг. Много политкорректных выражений проникло и в сферу наименований профессий – главным образом также с рекламной целью (менеджер по клинингу, менеджер по продажам, дизайнер по прическам). Из медицинских карт беременных исчезло выражение старая первородящая, которым в гинекологии в советские времена обозначали женщину после 24 лет, беременную первым ребенком. Устранение этого оскорбительного для молодых женщин словосочетания из доступной им документации можно рассматривать как акт политкорректности. В языке прессы и чиновников употребляется и политкорректный эвфемизм социально слабые группы населения. С недавнего времени в прессе принято писать о людях с ограниченными возможностями – еще один признак постепенного проникновения политкорректности в сознание российских граждан.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю