Текст книги "Россия и Запад"
Автор книги: Александр Лавров
Соавторы: Михаил Безродный,Николай Богомолов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)
Здесь необходимо отступление, чтобы наметить тот контекст, который может отчасти прояснить основания для столь полного отождествления собственной биографии с сюжетами из переписки Беттины и Гете. Помимо общих свойств их характеров[812]812
Например, любить человека, несмотря на противодействие друзей (см.: Арним Б. Книга любви // Сын Отечества. 1838. Т. 11. С. 58).
[Закрыть], схожими были и некоторые особенности их поведения. Например, очевидно, что писание писем имело важнейшее значение в жизни Кювилье, а их объем и нередкая путаница с датами говорит о том, что оно занимало и немало времени. Архивист, квалифицировавший – по внешним признакам – документ в ивановском фонде Пушкинского Дома как дневник, был совершенно прав: она садилась за одно и то же письмо по несколько раз в сутки, порой затягивая отправку на несколько дней, и тогда оно volens nolens превращалось в дневник. Совершенно так же, хоть и не столь часто, поступала и Беттина (и, между прочим, Е. О. Кириенко-Волошина), она завершила издание своей переписки с Гете собственным дневником, который озаглавила «Книга любви» и каждая запись в котором представляла собой обращения или своего рода послания к нему[813]813
Кстати, единственный достаточно обширный фрагмент из этой книги, который в извлечениях был переведен на русский уже на третий год после ее выхода, представлял собой именно этот дневник. Его переводчик, Бакунин, в примечании к публикации извещал читателей, что эта «замечательная и наделавшая столько шума в Германии переписка с Гете (Goethe’s Briefwechsel mit einem Kinde, Берлин, 1835 г. 2 ч.) переведена на Русский вместе с Дневником, и вскоре будет напечатана» (Беттина Арним. Книга любви. С. 85), однако издание так и не увидело свет.
[Закрыть]. Свое письмо-дневник Кудашева не всегда доверяла почте, но приносила адресату лично, и это уже означает следование не только форме, но и бытовому использованию дневниковых текстов: ведь давать читать свои дневники с интимными, непроизносимыми face en face признаниями было нормой поведения[814]814
Показательно, что начало внутреннего расставания Н. Крандиевской с ее первым мужем выразилось в неприятии этого жеста, когда он, как это и было принято, вручил жене свои записи, которые вел в разлуке (Крандиевская-Толстая Н. Воспоминания. Л., 1977. С. 106–107).
[Закрыть]. Обращает на себя внимание графика писем Кювилье: тире, имевшее репутацию «дамского», эмоционального знака[815]815
Ср., например, в письме М. Цветаевой к В. Розанову от 8 апреля 1914 г. восхищение тем, что тот эмоционально, а не логически пользуется этим знаком (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. С. 126).
[Закрыть], порой заменяет в них почти любой пунктуационный знак, до финальной точки включительно; появляются и несколько тире подряд – для обозначения эмоциональной паузы, невыразимой словами. Беттина не только пользовалась, хотя и меньше, нервным скоплением тире в тексте, но и постоянно соединяла, как и Кювилье, тире и двоеточие или тире и точку с запятой, вводя читателя в некий эмоциональный тупик. Если сближение эпистолы и дневника не столь уж редко в культуре рубежа веков[816]816
Укажем в этой связи на обе дореволюционные книжки А. Цветаевой: «Королевские размышления» (1915) и «Дым, дым и дым» (1916). Кроме этого, ближайшего к Кювилье, контекста, следует также упомянуть писательскую практику Л. Д. Зиновьевой-Аннибал: для нее письма зачастую служили зерном, из которого далее могла вырасти художественная проза, см. об этом подробнее в: Богомолов Н. А. Письмо – дневник – устная новелла – проза // Богомолов Н. А. Сопряжение далековатых. М., 2011. С. 90–99. См. также обращение к этой теме в другой работе ученого: Богомолов Н. Текстологические проблемы творчества М. Кузмина // La «seconda prosa». «Вторая проза». Русская проза 20–30-х годов XX века. Trento, 1995. С. 135–139). Несмотря на то что явным образцом для такого поведения является именно творчество Беттины фон Арним, найти работу, где бы это было проанализировано, пока не удалось ни среди трудов по истории дневникового жанра (см.: Носке G. R. Das europaische Tagebuch. Wiesbaden, 1963. S. 221), ни среди работ более общего плана (см.: Lejeune P. The «Journal de Jeune Fille» in Nineteenth-Century France // Lejeune P. On Diary / Ed. by J. D. Popkin and J. Rak. Manoa, 2009. P. 129–143, а также: Paperno I. What Can Be Done With Diaries? // Russian Review. 2004. Vol. 63. № 4. P. 561–573).
[Закрыть], то совокупность всех перечисленных особенностей напоминает нам эпистолярный стиль другого, неизмеримо более важного для Иванова человека – А. Р. Минцловой. Контекст сентименталистской и романтической культуры объединяет поведение этих эксцентричных женщин[817]817
Их характер мог бы стать благодатным материалом для тех авторов, которые занимаются так называемой «историей эмоций»: Российская империя чувств. Подходы к культурной истории эмоций / Под ред. Я. Плампера, Ш. Шахадат и М. Эли. М., 2010.
[Закрыть].
Первое появление имени Беттины у Кювилье относится уже к периоду ее влюбленности в Волошина. Еще в самом начале знакомства, зимой 1913 года, она разыгрывала ситуацию отношений большого старшего поэта с маленькой девочкой. Но мы знаем, во-первых, ее реальный возраст[818]818
Письмо от 24 января 1913 г.: «Раньше я Вас любила потому, что Ваши стихи так красивы, – и Ваша душа, а теперь еще потому, что Вы приняли меня в свою душу, и согласны быть моим другом, хотя Вы большой поэт, а я – „маленькая девочка“» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 11). О том, что с Волошиным Кювилье познакомилась накануне своего 18-летия (а отношения с Ивановым развернулись соответственно через два года), говорилось выше; здесь же отметим, что и к Беттине, которой на момент знакомства с Гете было 22 года (она родилась в 1785-м), это определение отнести никак нельзя. О том, как немецкая писательница «фикционализировала» свой возраст, см., в частности, в: Древиц И. Беттина фон Арним. С. 23. Ср. у ранней Цветаевой: «И остаться помоги мне / Девочкой, хотя женой» (стихотворение «Из сказки – в сказку», Цветаева М. Стихотворения и поэмы: В 5 т. Т. I. С. 134).
[Закрыть], а во-вторых – ее письмо к Волошину, написанное во время занятий в гимназии, в 10 часов 29 января 1913 года:
Позднее, в письме от 26 апреля, тоскуя по уехавшему Волошину, она вспоминала эту встречу:
Помню, когда я была у Вас второй раз, Вы читали мне стихи Марины, и мне стало так грустно, потому что я Вас любила и думала, что Вы не узнаете и меня не любите, – и когда я сказала Вам, что мне грустно, Вы гладили мне руку и мне еще больше хотелось плакать «и поцеловать Вашу руку» – (помните, я написала Вам?) – Потом я один раз хотела притти <так!>, как Бетина, и не посмела, – и написала это Вам, и на другой день ужасно боялась – И когда вдруг поцеловала Вам руку, то так испугалась, что до сих пор не помню, как это случилось[820]820
ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1033. Л. 25.
[Закрыть].
Логичным будет предположить, что о творчестве фон Арним гимназистке Михайловой рассказывал уже Ю. Веселовский, хотя в опубликованных книгах ученого ее имени обнаружить не удалось[821]821
Наиболее известные очерки были собраны им в два тома «Этюдов по русской и иностранной литературе» (М., 1913 и 1918; второй целиком посвящен «западноевропейским писателям и еврейству», как значится на второй странице титула), а также в двухтомник «Литературные очерки» (М., 1910). Некоторые статьи последней книги посвящены авторам европейского романтизма: Гейне, Леопарди, Байрону, Шиллеру и др.
[Закрыть]. С другой стороны, если довериться памяти А. Цветаевой, ее сестра перечитывала Беттину и восхищалась ею уже в сентябре 1912 года – накануне знакомства с Кювилье[822]822
Цветаева А. Воспоминания. С. 516, 518. Пометы Цветаевой на немецком издании «Переписки» дают повод предположить, что она читала ее не позже 1909 г. (см.: Саакянц А. Из книг Марины Цветаевой // Альманах библиофила. М., 1982. Вып. 13. С. 103–104; впрочем, такое предположение уже высказано М. Боровиковой в ее студенческом докладе, с текстом которого, благодаря любезности автора, нам удалось ознакомиться). Свидетельств о важности этого текста для поэтессы можно найти сколько угодно. Например, в наброске для предисловия к книге своей прозы она назвала «Переписку Гете с одним ребенком» «житейски-спорной (в божественности своей – бесспорной) женской книгой», связав год выхода ее – 1835-й – и своей собственной столетним периодом (Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради / Подгот. текста, предисл. и прим. Е. Б. Коркиной и И. Д. Шевеленко. М., 1997. С. 319).
[Закрыть].
Но еще более интригует упоминание Кювилье вместе с голубым цветком Новалиса и топоса сада души (в письме к Волошину от 4 февраля[823]823
Его история сейчас нас не занимает, хотя национальный корпус русского языка подсказывает, что из авторов рубежа веков этот топос можно найти у М. Кузмина («Любим тобою я – так что мне грозы?», 1904–1905) или Эллиса («Курятся облака, померкнул блеск лазури», 1904). Трудно сказать, насколько Кювилье была тогда в курсе его адаптации к теме излияний «женской души», например, в сборнике Л. Вилькиной «Мой сад» (1906). Отметим, что символика небесного цветка как символа духа (der Geist als ewige himmliche Blüte) не чужда и Беттине (см.: Арним Б. Книга любви. С. 82; Bettine von Arnim. Goethes Briefwechsel mit einem Kinde. S. 449).
[Закрыть]):
Я хотела бы сказать Вам, что от каждого Вашего взгляда в моей душе – в моем саду – цветет голубой цветок, от каждого Вашего поцелуя – красный. Для Вас я открыла свой запертый Сад – в котором цветут все мои грезы и желанья и мысли – Моя прошлая любовь только цветок в моем саду – и для Вас, мой Господин, все мои цветы. Нежный, сильный! <…> Ах, я хочу, чтобы моя «молитва Иисусу» была бы Вам – И я люблю Тебя, о Сильный, и я боюсь Тебя, о Нежный!
Неужели, неужели Вы любите меня?
Я хотела бы вся быть лаской и любовью – я хотела бы быть, как кадило, как свеча в церкви. <…> Прощайте, мой Поэт – Я целую Вас в губы – это самый страшный поцелуй – и когда Вы даете мне его, у меня в душе вдруг делается торжественно и жутко[824]824
Несмотря на упоминания, например Л. Фейнбергом, о плохом знакомстве Кювилье с русской поэзией, отметим еще одну невольную аллюзию на «В небесах торжественно и чудно» Лермонтова из стихотворения «Выхожу один я на дорогу…».
[Закрыть] и бесконечно-радостно – вся душа, как своды и порталы[825]825
ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 34–35.
[Закрыть].
В дальнейших письмах к Волошину она продолжала развивать ту же метафору:
Любимый, Солнечный, Благословенный, не правда ли, я была перед Вами, как пустыня? А теперь, я – Новь – и Вы сеете во мне зёрна Света и я люблю, люблю Вас. <…> Правда, я была Пустыней – были во мне порывы – и миражи – и я изнемогала от жажды. И Вы пришли – откуда Вы пришли? – Мой Сеятель – Нежный, нежный – Вы принесли мне Радость – и через Вас я вошла во Мгновенье, – которого я смутно искала и не могла найти – Вы вывели меня из заколдованного Сада – и я люблю Вас – и каждое Ваше слово мне бесконечно дорого и близко, и желанно. Милый, я Вас люблю. – Неужели, неужели это так? – В моей душе ужас экстаза – звездный ужас – да? – Майя[826]826
Письмо от 11 февраля (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 46 об., 47 об.). 9 февраля она спрашивала, не оставит ли он ее в старом Саду (Там же. Л. 43 об.).
[Закрыть].– Ах, Вы вошли в мой Сад или уже взяли с собой на бездомный долгий Путь? – Макс, Вы ищете Своих – разве я не сестра Вам? – Макс, Макс – я та сестра. Макс, та или нет? <…> Я Вас люблю. – Вы слышите, что это – другое? Оно кричит Солнцем – и полно ужаса, – не ужасного ужаса – а божественного, прекрасного – И молит цветком, – маленькой фиалкой, голубой могильницей, подснежником. <…> 24 февраля 1913 <…> Макс, я сегодня вечером написала Вам стихотворение – и попробовала перевести Сады Балтрушайтиса. Только слово в слово я не сумела[827]827
Письмо от 23 февраля 1913 (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1032. Л. 57, 57 об., 59). В этих строках отметим аллюзию на процитированное выше стихотворение Волошина «Когда февраль чернит бугор…» и давно напрашивающееся соединение «голубого цветка» с фиалкой (их Кудашева позже дарила и Андрею Белому). Переводить она пробовала, видимо, стихотворение Балтрушайтиса «Мой сад» (Балтрушайтис Ю. Земные ступени. Элегии, песни, поэмы. М., 1911. С. 69–70).
[Закрыть].
Неудивительно, что основанное на метафоре сада души стихотворение Иванова произвело столь большое впечатление на Кювилье: ведь оба они находились в рамках одной понятийной и образной системы, развитой литературой немецкого романтизма.
Страстный напор Кювилье Иванова, очевидно, раздосадовал. Да и сама она, немного одумавшись, на следующий день тревожно писала, сохраняя, однако, самочинно усвоенное обращение:
Письмо от 27 сентября написано уже после объяснения. Показательно, что Иванов в затруднительной ситуации частично прибег к французскому языку:
<…> Вы сказали, Вы хотели бы меня adopter[829]829
«удочерить» (франц.).
[Закрыть], – Господи, – разве не этого я больше всего хотела? <…> Вы сказали «exaltation», – и мне было очень стыдно, когда Вы меня бранили, – и что-то о том, что «реально» я Вас, наверно, не очень люблю глубоко, и думаете, что мое «увлечение» скоро пройдет. – Это самое нехорошее, что Вы мне сказали. <…>…и если бы у меня был «Жених», я все-таки любила бы Вас больше. «Отец». – Это самое нежное имя, которое я всегда хотела Вам давать. И Вы сказали: «Называйте Отцом», а потом сказали: «И это фальшиво». – «Имени нет». – Вы так правильно сказали «Innommable»[830]830
«Неназываемый» (франц.). Так она именовала Иванова уже в стихотворении конца августа 1915 г., см. прим. 104 /в файле – примечание № 793 – прим. верст./.
[Закрыть]. – Но вот, нет слов, – и нет имени, – и я еще не умею говорить, – так простите мне. – Ведь мне не 20 лет, а 13, – в «страсти». – У 13-летних тоже бывает «страстная любовь», и вот весь оттенок страсти в моей любви тринадцатилетен. <…> Слушайте, – Отец, во всяком случае я никогда, никогда не думала с Вашей стороны видеть «страсть». <…>…детское «обожание», которое мне гораздо слаще влюбленности. – Вот я так несколько дней обожала Макса, – но потом с ним что-то случилось (это все confession, Отцу), и я помню такие разговоры, которые до сих пор не ясно понимаю. <…> Вот и Бальмонт также, – я его целовала, а он говорил, что я маленькая и не люблю, как надо. Почему Вы один решили обратное? – Я только неистовая, – «твоей, любовь, неистовой небесности, я несчастливая раба, и верная. – Огонь и дух, и буря бестелесности, и чистота моя высокомерная»[831]831
Источник цитаты пока не установлен. По основной идее и пафосу более всего подходило бы перу Н. Крандиевской, однако в известных нам ее публикациях не обнаружено.
[Закрыть] <…> Ах, будьте Другом, но Любовью, а не Дружбой, – и верьте в меня – когда Вы говорите, что в мою верность к себе не верите, мне больно так! <…> Помните, прошлой зимой я была у Вас с Пра вместе, и Вы подарили мне «Нежную Тайну» с надписью, и, посмотрев на свою надпись, сказали: «Я с Вами очень осторожен, судя по почерку»[832]832
Это посещение Е. О. Кириенко-Волошина подробно, вплоть до разгрома Ивановым стихов Кювилье, описала в письме к сыну от 4 марта 1915 г., приведя и саму надпись: «…на прощание он подарил Майе последнюю книжку своих стихов „Нежная Тайна“ с надписью: Майе, поэту, в знак братской любви» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 657. Л. 19).
[Закрыть]. – Вот я все время чувствовала, – и я не могу так. Не сердитесь на «Бэттину» (которая по-моему тоже не «любила» Гете, как Вы думали обо мне… ведь она не вышла замуж, – и была влюблена сто раз, но любила его верно, как прекраснейшего, ну, все это слишком длинно, Бог с ней)[833]833
НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 18. Ед. хр. 21. Л. 35, 35 об., 36, 38, 38 об., 39.
[Закрыть].
Учитывая потребность Кювилье многократно возвращаться к одним и тем же ивановским словам, наивным было бы предположить, что на этом она закончит. И в самом деле, разносторонний отклик на ту же беседу находим в следующем, гигантском по объему письме от 28 сентября, из которого приведем лишь интересующие нас фрагменты:
О Саде. О Саде я поняла не так, как Вы вчера сказали: «Всякий поэт может быть садом для читающего». – Я приняла в самом страшном и таинственном смысле, – что вот Ваша «душа» или «Дух», – не знаю, как назвать, – Ваше существо мне раскрыто, вне жизни даже, – я приняла это как communion[834]834
«причастие» (франц.).
[Закрыть], – и «мистически» приняла, – и думала, что если Вы умрете, я буду все же в Вашем Саду <…>О Бэтгине и Гете. То, что она много «придумала», знаю, и как Гёте к ней относился, знаю. – Вы сказали, она его не поняла. – Я думаю, и он не понял ее. – Я мало прочла, и читать не буду, долго, пока не пройдет все это, – но мне кажется, – она любила его прекрасно, лучше, чем он думал, – и глубже. И я на нее все-таки похожа. – Не сердитесь, я исправлюсь от всего, что Вы хотите. – Вы сказали вчера: «Я думаю, что отношусь к Вам с не меньшей нежностью, чем Гёте к Бэттине». Если так, я совсем счастлива, – но я хочу Вас понять, – и буду. Да?
О Сидоровой Козе.
Это я, Сидорова Коза. Марина говорит, что она – эта Коза, но я – больше. Она – Коза, потому что все жалуется (так говорит она). А я – Коза, потому, что – жадна[835]835
Это замечание дает разгадку к фразе из письма М. Цветаевой к М. Фельдштейну от 23 декабря 1913 г.: «Вот что значит навязчивая боязнь не так быть понятой! – (Это, кажется, сказала Сидорова, – вся прелесть в „я“)» (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. С. 114). Самоименование («Сидорова я»), понятое публикатором как имя вымышленного персонажа или шуточный псевдоним поэтессы (С. 116), адресовано к человеку, который был в курсе ее с Кювилье коктебельских забав 1913 года.
[Закрыть]. <…>О Духовной чувственности <…>[836]836
По контексту ясно, что это определение Иванов дал ее стихам (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 21. JЛ 47, 48, 48 об., 49). 12 октября она писала Иванову: «Сейчас читала Jacob Boëhme „Le Chemin pour aller au Christ“ – разговор души человека с Софией. – Как не ожидала встретить Софию и тут! – Но какие пламенные все эти молитвы! Страстней всех слов любви, что я говорила когда-либо, – видите, Отец, это, верно, та же „духовная чувственность“ – да?» (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 22. Л. 21).
[Закрыть].
Несмотря на то что Иванов своей реакцией отказался спроецировать их отношения на историю фон Арним и Гете, Кювилье все-таки нашла для него правильную роль и соответствующее обращение «Отец», которое позже продолжала использовать в письмах к нему. Разумеется, она не оставила попыток понять ивановские и свои собственные чувства как через творчество писателей из истории мировой литературы[837]837
Среди этих попыток следует упомянуть ее вспыхнувший интерес к творчеству А. фон Платена: 15 октября 1915 г. она написала Иванову:
…Вчера была у Аделаиды в гостях, танцевала, читала Platen’a и свои 7 газелей, Аделаида говорила, что Майя счастливая: «Сказала мне: „Вчера был у меня Бердяев. Сказал: ‘Вы заметили, как повеселела Майя?’ Я ответила: ‘Да. Я знаю, отчего’. А он сказал: ‘И я знаю’ (Когда печальна, все знают, и когда весела, все – Отчего? Ну, пусть.) – Потом я (Аделаида все говорит) спросила: ‘Что бы Вы сделали, если бы Майя Вас полюбила?’ (Какой вопрос!). И он ответил: ‘Не знаю. Но не остался бы равнодушен’.“»
(НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 18. Л. 4, далее она вновь цитировала Платена, Л. 5). Это увлечение написанием газелл началось с того, что она позаимствовала без спроса книгу А. Платена, принадлежавшую М. Гершензону, см. ее письмо к Иванову от 12 октября: «…после заходила к Досекину, он болен, грипп, – в среду начнет новый мой портрет, – после у Аделаиды <Герцык> часа два была, она очаровательна, – и взяла у нее на один день August von Platen’a. Отец, Вы возмущаетесь? Это книга Гершензона, – но я часто такие беззакония делаю. Аделаида от ужаса дрожала, но я обещала ей застрелиться, если потеряю ее. Несколько газэл прочла, и голова закружилась, – я эту книгу буду искать всюду, на Сухареву башню каждое воскресенье ездить буду». Насколько осуществился последний план, нам неизвестно, но своего Платена Кудашева все же получила: в письме к Волошину от 21 июля 1928 г. она писала: «Макс, когда я уезжала в 1921 г., я оставила у тебя несколько книг, – некоторые с надписями. Главное – одну страшно хочу иметь: это на немецком языке – стихотворения August von Platen, в двух томах, в переплетах, – подаренные мне моей двоюродной сестрой Ольгой Можайской» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 1035. Л. 118). Ночью 12 октября 1915 г. она читала газеллы Платена: «…Вот вспомнила, что надо было Platen’a почитать. – Я уже помню несколько стихов оттуда: „Wenn ich deine Hand liebkose, zittert sie…“ <„Когда ласкаю его руку, дрожит она“ (нем.)> — Вот написала и сразу сдавило горло слезами. Отчего? – Отец, Отец, мне больно жить. Все прекрасные слова о любви кажутся мне моими Вам, – или Вашими мне. <…> И еще, еще – Какая отрава во всем этом. – Неужели и мои стихи кому-то отравой будут?» – а на следующий день уже написала свои газеллы и собиралась к Герцыкам вернуть книгу (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 22. Л. 19 об., 21, 21 об., 23–23 об.). Укажем в этой связи, что смысловой потенциал газеллы как формы любовной лирики не раз был использован как в ранней (стихотворение «Газэлы», 1915), таки в поздней («Прямо в губы я тебе шепчу – газэлы…», 1932) лирике С. Парнок; см.: Парнок С. Собр. стих. СПб., 1998. С. 209, 431. Все это могло бы остаться эпизодом очередного «воспитания чувств» любовной лирикой известного немецкого романтика, если бы параллельно не проявился ее интерес к стихотворению Иванова «Teadiura phaenomeni» из сб. «Cor ardens». Так, 21 октября она записала в письме-дневнике: «Вспомнила Ваши стихи (вчера узнала, что значит „эон“, и эти стихи стали от этого бездна) „Кто познал тоску земных явлений“» (ИРЛИ. Ф. 607. № 325. Л. 11). Поскольку сопоставление этого текста Иванова и стихотворения Платена «Тристан» можно найти в статье М. Гершензона «Мудрость Пушкина» (подробнее об этом см. в нашей статье: Обатнин Г. О «ритмическом жесте» // От слов к телу: Сб. статей к шестидесятилетию Юрия Цивьяна. М., 2010. С. 245–246; Гершензон и сам переводил немецкого поэта, см.: Мих. Г. <М. Гершензон> Из Платена // Новое слово. 1897. № 8. С. 181–182), не исключена возможность, что именно он мог ей объяснить значение гностического понятия «зон», а заодно указать на сходство со стихами Платена.
[Закрыть], так и через его собственное.
Этим могла быть вызвана и ее повышенная восприимчивость к лирике Иванова. Так, 12 октября она сообщала поэту, как Л. Фейнберг прочел ей «Лиру и Ось»:
…И я лежала под синим [диван] (чуть не написала – «диваном!») платком на диване, закрыла себе голову, сжала руки, – и задыхалась от рыданий в горле.
А 14 октября писала:
Вот Туся <Н. Крандиевская> недавно говорила мне о «Человеке», которого она слышала, – и я чуть не заплакала —[838]838
НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 22. Л. 23, 25. Поэтический диалог Иванова и Брюсова «Лира и ось», опубликованный в альманахе «Сирин» (1914), был, в частности, посвящен проблематике греха. Н. Крандиевская, видимо, посещала не публичное (сведений о нем отыскать не удалось), а приватное чтение поэмы Иванова «Человек», что объясняет реакцию Кювилье.
[Закрыть].
Письма-дневник Кювилье, попавшие в бумаги Иванова в Пушкинском Доме, могли бы занять место между листами 32 (письмо от 17 октября 1915 года) и 33 (от 23 октября) в 22 единице 28 картона архива поэта в Российской государственной библиотеке. Начаты они были 19 октября в ее обычной манере, с дотошной фиксацией событий душевной жизни уже с утра[839]839
Среди прочего она вспомнила вчерашний разговор с Цветаевой: «Но Марина спросила: „Майя, – Ваша любовь все-таки очень ‘безнадежна’?“ – И я вдруг почувствовала оскорбление, – что так кто-то, – ну пусть „друг“, – спрашивает об этой Любви. – Отец, я сама виновата, но больше никогда» – <…> (ИРЛИ. Ф. 607. № 325. Л. 2 об).
[Закрыть] и далее днем (вот что с ней сделала находка его старого письма: «…я как вино, – растекающееся, – а ты будь моим сосудом, – чтобы вино сбереглось, – а не напрасно лилось, – Отец, я обожаю тебя» – и т. д.), но уже к 8-ми вечера, после звонка к Иванову, Кювилье догадалась:
Из дальнейших записей мы узнаем, что в воскресенье Иванов взглянул на нее «сине», когда бранил за «Бэттину», и, поскольку этот эпизод имел место около месяца назад, видимо, следует предположить, что высказывал свое недовольство еще раз[841]841
ИРЛИ. Ф. 607. № 325. Л. 6 об.
[Закрыть]. Как это уже бывало, значительную часть ее дневника за 22 октября представляет перечисление тем, которые Кювилье обдумывала в одиночестве или обсуждала с Е. О. Кириенко-Волошиной, регулярно ее навещая. Позволим себе привести этот текст с некоторыми сокращениями:
«О дороге боли». <…> и я захотела сказать Вам о том, что не надо «жалеть» мою боль, – потому что мне она легка от Вас, – и я люблю ее, – как дорогу к Вам, – и, может быть, когда в «смерти» прийду к Вам, буду радоваться, что пришла по трудной дороге, – а не счастья: – я люблю жизнь очень «яростно» (как Сидорова Коза), – но поэтому очень легко (понимаете?) от самого дорогого в ней могу отказаться (хотя это кажется мне невозможным), – и «уступить» могу очень легко (хотя невозможно!) —
<…> Вы очень «строгий», и «скрытый» (т. е. сдержанный), – а я нет (иногда да, но редко). – (Я не хочу, чтобы было между моей любовью и Вами «соображений» и т. д., оттого пишу об «этом»). – И когда Вы бранили меня за Бэттину (бедная она и бедная я!), наполовину Вы были недовольны моей «внешней» несдержанностью, – и «надо поставить этому предел» ведь относилось не к любви, а к такому внешнему ее проявлению? – И теперь я все думаю, – Вы все боитесь, что я еще какую-нибудь такую «выходку» устрою, – а я не хочу, чтобы Вы были «осторожны» поэтому. – Отец, я слишком боюсь не нравиться Вам (внешним поведением, внутри я уверена, что «должна» нравиться, – т. е. быть любимой Вами), и я никогда не буду «manquer Вам de respect»[842]842
«проявлять неуважение» (франц.).
[Закрыть]. (Вчера одна дама сказала мне: «Vous me manquez de respect», а я ответила: «Madame, je crois que c’est vous qui m’avez manqué de respect.» <…>[843]843
«Вы проявили ко мне неуважение»…«Сударыня, думаю, это как раз вы проявили неуважение ко мне» (франц.).
[Закрыть] и т. д. Я была зла до бешенства, и страшно много дерзостей ей сказала, – топала даже на нее ногами. Я не выношу замечаний. В училище разбивала стекла и кидала в монахинь книгами. Только одну любила и позволяла ей себя бранить. И то два раза с ней «билась» (она мне палец свернула.) – Отец, – вот. – Но Вас я слишком люблю, – и всегда буду хорошо себя «вести» перед Вами.«О Булгакове. Камни в Вашей besace [844]844
«котомка» (франц.).
[Закрыть] ».– Вчера заходила (до Пра) к Аделаиде. Она сказала мне, что был у нее Булгаков, – (она с ним очень дружна?), и он сказал о Вас, – что Вы что-то необычайное с его душой делаете. Отец, – вот я слышу многих, которые «просят» Вас: «Веди, неси, – спаси – и т. д.»
«О гостиной».
<…> Оттого, что когда Вы меня хотите «придержать» (me tenir en respect[845]845
«держать в рамках приличия» (франц.).
[Закрыть]), Вы «принимаете» меня в ней, – как «visite», – я уже знаю по тому, – сердитесь Вы или нет. – Вот куда завтра посадите? В нее, или в свой кабинет? Я не объясняю о ней, – Вы знаете сам, – что так. —.7–8 ч. вечера. Дома.
<…> Опять вспоминала: «Кто познал тоску земных явлений»[846]846
Цитата из стихотворения Иванова «Taedium phaenomeni».
[Закрыть] – Эти стихи три дня светят мне, и мучают. Сейчас они самые близкие и страшные. Как странно, да? Я их давно знала, – но не останавливалась на них, – и вдруг вот. <…> Я его <Данте> не любила года 3 тому назад. – А теперь его имени даже боюсь, – так пламенно оно мне, – и сладко. – и Все это – Вы. – Т. е. Вы – Дверь во все это[847]847
ИРЛИ. Ф. 607. № 325. Л. 14–17.
[Закрыть].
Наконец 23 октября Иванов ее принял, разговор шел о Бальмонте, но не только. Свои впечатления она поспешила рассказать Кириенко-Волошиной, которую посетила на следующий день, и в тот же день вечером делилась с Ивановым:
Ночь. 24 октября 1915.
<…> Я пришла к Пра вечером (она меня любит очень, – после Макса больше всех), и она спросила, была ли я у Вас, – и я сказала – да. И она спросила: «Хорошо было?» – И я сказала, что Вы меня бранили, и сказала, что Вы правы, – потому что я очень «распущена». И она сказала: «Вот, нашла себе Господина, – не хотела никого слушаться никогда». – Как странно, правда. – Вы знаете. Отец, я никогда не думала, что такой покорной буду. <…>
25 около 3-х (наверное).
Отец, читаю о Беатриче, – и больно дышать от волнения – Отец, – Отец, я никогда не буду любить, как любила до Вас, – и больше не поцелую никого. – И мне радостно опустить глаза, – и я хочу всегда быть только Вашей, как сейчас, – как же я «полюблю» кого-то? – Это совсем невозможно. И мне хорошо с Вами, и я хочу только, чтобы Вы были всегда Другом, и хотела бы умереть и воскреснуть с Вами. И мне не нужен мир, и все, что я раньше хотела[848]848
НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 22. Л. 35, 36 об. Суждение об этих отношениях в письме Е. О. Кириенко-Волошиной к сыну от 7 ноября написано явно под влиянием бесед с Кювилье: «Он сумел стать ее господином; она принимает в нем учителя, отца, старшего, слушает слова его; боится, уважает, любит, умиляется. Относится, как Беттина к Гете» (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. № 657. Л. 86).
[Закрыть].
До знакомства с будущим мужем оставалось чуть больше двух недель…
После начала отношений с С. А. Кудашевым Майя посчитала необходимым еще раз объясниться с Ивановым:
Я сказала Сереже о том, как люблю Вас, – и как любила, – и он понял прекрасно. А он страшно ревнив и всех моих «друзей» ненавидит. Отец, – никогда мне не было так сладко говорить Вам это слово, как теперь. – И как хорошо, что распутано все! Помните Бэттину? – Как Вы рассердились тогда! А я ужасно была испугана, – и хотела умереть от горя – Разве не хорошо (в два слова), что была Бэттина, – и все подобное? – Все это тогда, может быть отодвигало Вас, но теперь я чувствую, что наоборот, приблизило, – и думая о Бэттине, мне легче с Вами. – Отец, – пожалуйста, любите меня всегда, – теперь ведь все хорошо, и Вы даже могли бы поцеловать меня! – Я бы очень хотела. – И мне совсем легко это говорить. – Помните, как Вы перекрестили меня? Я никогда не забуду. – И разве я любила бы так Сережу, если бы не встретила Вас до него? – Мне иногда кажется, что Вы спасли меня от чего-то ужасного, не помню только, от чего. – Пожалуйста, не уходите теперь, когда я спасена уже. – Только теперь я стала любить Вас, как надо, – и если Вы меня оставите, смогу ли быть совсем счастливой?[849]849
Письмо от 16 марта 1916 г. НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 23. Л. 1 об. – 2.
[Закрыть]
После еще одного делового письма в апреле возобновление эпистолярного потока относится только к 3 июня 1917 года. Теперь Иванову писала молодая мать (ее сын появился на свет 1 марта 1917-го) и княгиня Кудашева, но начала она с возвращения к эпизоду с Беттиной:
Я думаю. Вы меня забыли, я не верю, что я Ваше дитя! Но по-прежнему Вас люблю, – Отец, – и знаю, что не уйти мне от Вашей души. Я помню. Вы бранили меня, думая, что не как должна люблю Вас, – и за Беттину – Ах, какой девочкой я еще была, – и не так Вы приняли все это – Или не так поняла я, что сказала тогда. Отец, когда я с Вами, я совсем маленькая, разве могу Вас чем-нибудь оскорбить? И если дика была и молчала, когда приходила, и не сказала Вам ужасно многого, что хотела, и должна была, – то потому, что Вы не знали этого, и каждый жест мой Вас боялся – Я всегда уносила от Вас такую жгучую печаль, и каждый раз, как шла, – как собиралась итти <так!> к Вам, решала «в последний раз», что найду слово и посмею его сказать. А когда уходила, знала, что не смогу, и сколько раз хотела итти назад, – но тоже не могла и шла с холодным и покорным и смертельно грустным сердцем. Отец, отец, мои письма верно казались Вам смешными иногда, и я сама, но если бы Вы поняли, как люблю Вас, – то все поняли бы. И когда просила у Вас ласки, если это казалось Вам гадким, то Вы ошибались, потому что я теперь уверена, что люблю Вас прекрасно. И если когда-нибудь предавала Вас в своей душе, или забывала, то верно оттого, что Вы не верили мне. Если бы я знала, что Вы меня знаете, как легко и сладко было бы Вас любить! – Но воистину, если я и дитя Ваше, то постылое! Отец, отец, Вы должны любить меня… Хотя когда я чувствовала в Вас нежность ко мне, я всегда принимала это как «grâce»[850]850
«милость, благодать» (франц.).
[Закрыть] и чудо, и не верила себе, и всегда была смиренной перед Вами, но все-таки Вы должны меня любить[851]851
НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 28. Ед. хр. 23. Л. 5.
[Закрыть].
Однако только с сентября 1917 года, когда Кудашева почти на год оказалась в родовом имении свекрови (Митрофановка Воронежской губернии[852]852
Об истории имения, в том числе о времени, проведенном там М. Кудашевой, можно посмотреть на сайте: http://mitrofanovkaru/ts_sofievka/3-post3.html (есть на сайте и фото самого дома).
[Закрыть]), ее письма к Иванову приобретают почти привычную частоту и характер. Так, ночью 9 сентября она писала:
И сегодня зову Вас, Отец, – и услышьте меня, протяните мне руку! Мне так трудно, так трудно, так трудно! – Не забывайте, не забывайте же меня! <…>… и говорила смешные и неверные слова о своей любви, – и Вы сердились – И помню Ваш взгляд, – и помню Ваш голос, – и жест, – и хочу, как тогда, спрятать голову, – и дать тоске пронзить меня смертельно – И теперь знаю, – все равно! Я могу никогда не увидеть вас больше, – и если встречу, сумею ли быть собой, как издали, – как сейчас? – Все-таки, все-таки Вы не поняли меня, – и за Бэтину <так!> бранили, – и мало верили в то, как я в Вас верила! <…> Вот не знаю, отчего мое сердце Вас выбрало священником своим![853]853
НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 2В. Ед. хр. 23. Л. 8–9. В письме к Андрею Белому от 12 октября 1917 г. она сознавалась, очевидно имея в виду все тот же случай: «Вячеслава даже продолжаю бояться, потому что он ко мне слишком требователен, и я видела его в гневе от одного моего жеста, – который, увы! был в тысячу раз „невиннее“ других, которых он не знает, – и я никогда не посмела бы сказать ему это» (НИОР РГБ. Ф. 25. Оп. 18. Ед. хр. 7. Л. 73).
[Закрыть]
3 октября она сокрушалась:
По мере возможностей мы использовали фрагменты из этих писем в предыдущем изложении, а материалы, которые касаются ее намерений издать свои стихи и отводимой Иванову в этой связи роли, – в упоминавшейся на этих страницах работе «К литературной биографии М. Кювилье (Кудашевой)».
Дальнейшая судьба Кудашевой-Кювилье (бегство вместе с семьей в 1918 году из Митрофановки в Киев и далее в Новочеркасск, а в октябре 1919 года с матерью и сыном – в Коктебель в дом Волошина, откуда она уехала только летом 1921-го) и послереволюционные перемещения Иванова позволили им увидеться только летом 1924 года в Москве – в последний раз. Хотя попытки возобновить переписку она делала и за границей, имя Беттины фон Арним более не возникало.
____________________
Г. В. Обатнин
![Книга Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2] автора авторов Коллектив](http://itexts.net/files/books/110/oblozhka-knigi-shef-sysknoy-policii-sankt-peterburga-i.d.putilin.-v-2-h-tt.-t.-2-107265.jpg)
