Текст книги "Дети, играющие в прятки на траве"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Левер вытащил сморкальник и до неприличия громко, с видимым удовольствием дунул в него. Одновременно сморкальник закатил ему в ноздри порядочную – даже на глазок – порцию античихона (кстати, биксы и изобрели его когда-то, неожиданно подумал я, и специально для людей – насчет простуд мы были все же слабоваты, рак вот – победили, а простуды – нет, болели часто и, само собой, некстати).

– Будь здоров, расти большой! – душевно пожелал я. – Много славных лет – без чихотьбы!

– Да-да, спасибо, постараюсь, – Левер рассеянно кивнул. – А что насчет авантюристов, о которых ты спросил… По правде, я не очень в это верю. Есть такая версия, я знаю… Но она… ну, как бы поточней сказать, с душком немножко, принижает. Ведь они народам счастья не сулили – это уж мы сами напридумали потом… И если уж по совести, то я бы всю эту давнишнюю историю, наоборот, везде бы афишировал и даже ввел бы в школьную программу.

– Там она наличествует. – возразил я. – Ты, наверное, забыл…

– Нисколько! Именно наличествует – эдак между делом, ненавязчиво. Мол, что-то вроде было… Плохо, очень плохо! Нынешние дети подрастают без высоких образцов для подражанья, без надежных идеалов. Нам нужны сейчас герои. Ну так вот они! Я выбрал бы из разных версий самую правдоподобную, великолепную, навел бы лоск где надо и – пускай все знают! Пусть все учат и до самой смерти помнят! А то эти слухи и пустые домыслы порою просто бесят…

– Что ж, возможно, так когда-нибудь и сделают. Возможно. – Я пожал плечами. – Если мир до тех пор уцелеет. Конфронтация не может слишком долго длиться. Скоро будет взрыв, финальное сражение.

– Армагеддон! – на пафосе, в тон мне, докончил Левер. – Изумительное прорицанье!.. Как же, как же, теоретики не дремлют, наши практики выходят в авангард, а террористы не дают покоя никому!.. Который век – одно и то же. Вроде все затихло – и опять. Мусолят, будоражат… Просто поразительно! – он встал и поднял жалюзи на окнах, с преувеличенным вниманием вглядываясь в зимний сумрачный пейзаж. Мир за окном был непроглядно пасмурным, каким-то синевато-серым, снег лежал повсюду, подступая к станции громадными пушистыми сугробами. Суровая уральская зима, на самом пике здешних холодов, и теплая весна еще нескоро… – Нет, – сказал он, возвращаясь в кресло, чтоб допить свой мерзкий тоник из кофейных трав, – не видно никого. Онипока не подошли.

– Да брось ты ерничать! – одернул я его, хотя и недостаточно, пожалуй, строго. Из меня плохой начальник: не умею подчиненных должным образом струнить, вот разве что сорвусь порою, наору, но тотчас и утихну – не могу сердиться долго, а тем паче, как положено толковому руководителю, мстить неугодным, дожидаясь подходящего мгновёнья. – Это даже не смешно. И правда, есть такие донесения, что биксы в несколько последних дней уже и за Уралом появились. И в других местах… Где им быть вовсе не положено. По Соглашению. Слыхал, наверное? Или в местах, откуда ты сюда попал…

– Нет, слышал, как же! – лицо Левера внезапно стало постно-чутким и благочестивым, как когда-то в школе у учителей, рассказывавших нам, недомуштрованным балбесам, о различных грандиозных и гуманных достижениях прогресса. – Потому ты и нагрянул сюда, в глушь, с инспекцией. Как, дескать, обстоят дела… Не затесались бы враги…

Ведь эта станция, насколько мне известно, твое детище. Любимый твой проект. Как, впрочем, и десятки остальных, что по периметру… Спасибо вам, отец родной, детишки уж не чаяли так скоро повидаться!..

– Хватит, Левер, надоело! Точка! – выйдя из себя, прикрикнул я. – Всему же есть предел!

– Ну хорошо, ну хорошо, – он замахал с готовностью руками. – Осознал, не буду… Но вот ты заметил: конфронтация, финальное сражение… Короче, будет подо всем подведена черта – жирнющая… Насколько я соображаю, плохо будет всем.И это запланировано, черт возьми! Но почему?

– Что – почему? – не понял я. – Сражение? Издержки долгих лет борьбы?

– Да нет же! Почему без этого– нельзя? Зачем уж всем-то плохо, а?

– Всем! – покрутил я головой. – Ты как ребенок, Левер. Разве может быть иначе? Вспомни-ка Историю. Случалось ли когда-нибудь, чтоб из воюющих кому-то было хорошо – по крайней мере в тот момент, пока идет сражение? Пока все силы на пределе? Победителю потом, конечно, легче. – Я вздохнул. – И в общем даже лучше…

– Но тому, кто начинает, поначалу – тоже, – тихо огрызнулся Левер.

– Интересная позиция! Ты словно хочешь обвинить нас всех – а заодно, выходит, и себя! – в начале боевых приготовлений. Дескать, люди – главные зачинщики. Неправда! – я был возмущен, что он не понимает очевиднейших вещей. – Нам угрожают. Нам!И если мы не упредим удара…

Левер только в изумлении развел руками:

– Да мы сами их и породили! Раньше надо было суетиться. Их угроза – это следствие недальновидности людской. Или, напротив, прозорливости – как посмотреть… И в чем, в конце концов, угроза?! В том, что они – есть? Они ведь и про нас такое же способны заявить. И будут правы. Кто мы, в сущности, для них? Как нас-то оценить?! По их масштабам – свихнутое общество, давно погрязшее в рутине и догматах, постоянно выдающее упрямое «нельзя» за светлый путь к неведомому совершенству. По их критериям, мы – очень мерзкий, своенравный полутруп, которому недолго уж осталось… А смердеть он будет – страшно, если вовремя не закопать.

– Ну, Левер, ты меня все больше удивляешь, – усмехнулся я. – Такие мысли, знаешь, просто так не возникают… Да ты биксов видел хоть раз в жизни?

– Не волнуйся, – Левер важно покивал, всем видом словно бы показывая: ничего себе, и ты, сопляк, еще со мной тягаться вздумал?!. – видел, самых разных. Потому-то я и спрашиваю: неужели без войны никак нельзя? Ну, пусть дурацкая мечта свершится, пусть всем будет хорошо, да только каждому – по-своему, и точка! Знаю, знаю, ты сейчас возьмешься возражать: мол, всем – нельзя, не по-людски, вернее, людям допустимо, а другим вот… Не по диалектике, История нас этому не учит. Как же! Может, в этом и беда? И тут случайно подвернувшиеся биксы – наш вполне реальный шанс? Шанс вовремя свернуть с дороги, выводящей нас к обрыву? А моста-то – дальше – нет! Четкая альтернатива: или мы, или они. Так нам привычнее, удобнее. Боимся за себя, за сказочную перспективу… Ведь от слабости – борьба. От скудоумия. И будь мы вправду сильные – терпели бы, нашли бы мудрый и, уж точно, прогрессивный, как мы любим выражаться, компромисс. Увы, История нас научила многому, пожалуй, даже чересчур, но только не терпимости. Себя, родных, мы любим, уважаем – более всего на свете. Нет, я в принципе не осуждаю – просто грустно. Я и сам такой. Как все…

– Вот не скажи! – ответил я с кривой усмешкой. – Не как все, отнюдь. Зачем же шаркать ножкой, принижаться перед публикой? Будь ты и впрямь таким – сидел бы преспокойно у себя… А, кстати, где?

– Опытная станция, – уклончиво поведал Левер. – Очень далеко отсюда. На другой планете.

– Ну, таких планет сейчас хоть отбавляй! И все чего-то ищут, что-то сотворяют… Оцени: я даже не интересуюсь, чем ты эти годы занимался.

– Да работал! У меня профессия – парагенетик. Ставил опыты, вел наблюдения. И все такое… – подозрительно поспешно отозвался Левер. – День за днем…

– Необычайная судьба! – теперь я, кажется, мог хоть немного отыграться. – Да ты – сущий двигатель прогресса, как я посмотрю. Ведь это ж надо – наблюдал!..

Но подловить его не так-то просто оказалось. Со снисходительной надменностью прослушав мою пакость, Левер, как бы соглашаясь, чуть прикрыл глаза и очень будничным, спокойным тоном сообщил:

– И еще как! И еще сколько! Совершенно жуткая работа. На пределе – постоянно. Человеческое убивает напрочь. И одновременно делает садистом. В лучшем человечьем смысле слова. Это, знаешь ли, не на Земле сидеть да разные придумывать контрмеры – в сущности, против своей же собственной породы. И природы – заодно.

– Да у тебя на этой станции, в такой-то глухомани, надо полагать, был ад кромешный! – подхватил я, силясь выглядеть не менее серьезным. Ах, игра!.. Кому она нужна?! – Но если б ты пожил здесь, на Земле, хотя был лет пять-шесть… Не знаю, как бы ты тогда заговорил. Уж не витийствовал бы – это точно. Ты когда-нибудь встречался с озверелыми, чумными бандами людей, готовыми любого убивать, кто хоть на йоту выделяется среди других – а вдруг это проклятый бикс?! Встречал буквально спятивших от ужаса, еще десяток лет назад тишайших обывателей, добропорядочных, усердных на работе, неподкупных, ласковых, которые теперь готовы трижды на день доносить на ближнего, усматривая в том, что некогда любили, уважали, проявление «исконно вражеских примет», готовы растоптать друг друга, обвиняя походя в нелепой «биксовости помыслов и веры»? И тебе не попадались дикие фанатики, кликуши и юродивые, самоистязатели, так называемые «праведники новых дней», сектанты, мистики, пророки? А? Не попадались, никогда? Ведь на Земле все – вверх тормашками: опять религиозная истерика, вновь суеверия, наука не в чести – она, извольте видеть, в том и виновата, что весь мир стоит на грани катастрофы! Не смогла предвидеть, не предотвратила… Старая легенда, сколько раз уже науке доставалось! И неоднократно будет доставаться впредь, наивно обольщаться… Безусловно, биксов сотворили не дебилы – лучшие умы старались, чтоб помочь прогрессу. Кто ж тогда предполагал, что выпущенный из сосуда джинн… Легко сказать: ничто не ново под Луной!..

– Прогресс, регресс… Ну не люблю я эти все словечки! Глупые они! – с досадой отмахнулся Левер.

– Так ведь… нет других, – напомнил я. – Пока что – нет.

– Ну, хорошо, пускай. В конце концов не важно, как назвать. Нетрудно обозначить и простым мычанием – привыкнем рано или поздно… Дело-то в другом! Быть может, в том прогресс и состоит, чтобы понять в итоге: да, сосуд разбит, и джинну некуда вернуться, джинн теперь – весь мир? – заметил, чуть позевывая, Левер. – Жалко нам терять приоритет, вот и беснуемся. Ей-богу, стыдно перед биксами.

– Ах, до чего ж мне надоело это слушать! Неужели ты не можешь говорить о чем-нибудь другом – не о своем?! – от возбужденья я не мог сидеть. Вскочил и принялся шагать по комнате, непроизвольно – раз, и два, и три – с тревогой заглянув в окно. Замечены уже и за Уралом… Ведь совсем еще недавно… Черт бы их побрал! – Да, Левер, кончился порядок. Ничего святого не осталось. И какой там стыд, помилуй!..

Вот пример: уже известны случаи, когда чистопородные – а как иначе назовешь? – земные девушки, добропорядочно, казалось бы, воспитанные, шли на прямое непотребство – да, да, да, впадали в блуд с первым попавшимся им биксом, отдавались… ни за грош!..

– Искусства ради? – равнодушно ухмыльнулся Левер. – Все возможно… Только я не понимаю, чем таким особенным способны прельстить биксы?

– Ну, уж коль об этом речь, то вариантов много. – Я пожал плечами. – Тут не надо напрягать воображение… Во-первых, риска никакого – биксы ведь бесплодны, значит, в связи их не так-то просто уличить. Затем, они – в глазах иных – гонимая, страдательная раса, эдакие мученики, отчего и возникает чувство жалости, желание утешить, приободрить, скрасить жизнь. Естественное чувство отвращения под натиском блаженненькой идеи отступает на десятый план. И, безусловно, любопытство, некий романтичный флер – плод, как-никак, запретный… В-третьих – тут я, правда, не уверен до конца, но вовсе не исключено, – мы все так много говорим об их неполноценности, бесперспективности и вместе с тем так искренне боимся, что невольно кое у кого рождается сомнение: чего же опасаться, коли враг столь слаб и плох?! Поди-ка, все иначе, оттого и пропаганда – врет. Нюанс довольно щекотливый, как сам понимаешь… Есть, конечно, и другие скрытые мотивы, вряд ли стоит обсуждать. Но что меня особо возмущает: как же наши девушки идут на это, где их истинно земная, человеческая гордость, где же их патриотизм?! Выходит, ни семья, ни школа…

– Э, мой милый, – с укоризною ответил Левер, – здесь ты глубоко не прав. Как говорят, дал маху… Ведь патриотизм растет, когда сильна идея, вера. И не прошлое его питает – настоящее, имеющее внятно обозначеннную перспективу. Если таковой не видно… Во что верить? Вы же сами на Земле своей бездумной пропагандой умаляете ее. Борьба, борьба, одна борьба… И нет возможности передохнуть, хоть как-то, успокоясь, утвердиться. Вечное борение – не признак силы. Это – от неверия в себя. Вот и выходит все бездарно, шатко и нелепо. Если все – как требует природа, выстроено прочно и с умом, то и борьбы уже не надо вовсе. Противостояния тогда в помине нет, и не с чем воевать. И не за что. По крайней мере – в данном месте, в данный промежуток времени… Мы сами виноваты. Говорим: все хорошо – и тотчас призываем бить. Глупейший парадокс!

– Легко тебе тут, в безопасном месте, рассуждать! А то, что станция, которую я спроектировал, вполне надежна и способна устоять под натиском врага, – факт установленный. Сидел бы ты в периферийном блиндаже – в Европе где-нибудь… – я подошел к панели кухонного аппарата, малость приоткрыл ее и выученным взглядом быстро пробежал по всем узлам: ни передатчиков, ни комп-анализаторов не усмотрел. И хорошо. Мне отчего-то не хотелось, чтобы этот наш дурацкий разговор был зафиксирован и, чего доброго, растиражирован. Я не боялся, нет – инспектор может многое себе позволить, ежели для дела, у него на это полномочия большие, крыша прочная, – но иногда даже не смысл произнесенных фраз, а просто интонацию нет ни малейшего желания случайно переадресовывать для сведения посторонним, не всегда друзьям… И вправду, неспокойные настали времена! – Ты, Левер, – человек, – продолжил я, вернув панель на место. – По корням своим – землянин, спору нет, хотя и долго жил в окраинных мирах, душою прикипел к иным условиям… И все же ты – бежал оттуда, снова очутился здесь… пусть, скажем так, непроизвольно. И проблемы, раздирающие Землю,для тебя, естественно, понятны, но во многом чужды. Да, ты с нами, свой, как говорится. Весь – родной по крови, плоть от плоти… А вот все-таки, в известной мере, ты – потерянный. Поскольку то, что свято нам,тебя частенько оставляет равнодушным. И не ты один такой, я знаю и других… Мне затруднительно судить. Попутчик не попутчик, друг не друг, соратник не соратник… Дай тебе условия, дай место – ты же снова убежишь. Ведь на Земле ты, в сущности, случайно, временно – и это понимаешь. И другие понимают. Вот в чем дело.

– Интересная трактовка, и не ожидал… Послушай-ка, – с внезапным раздраженьем начал Левер, – прекрати! Что за дурацкая манера выворачивать все наизнанку?! Нельзя же слово «бегство» трактовать буквально! Словно нет других значений… Это даже… примитивно! Я же не тайком удрал с планеты. Бегство – больше фигурально, чем на самом деле. Я устал, мне надоело, я разочаровался – может быть такое, правда?! Потерял уверенность, что вся моя работа сохраняет прежний смысл. Для кого она и для чего она – ей-богу, я теперь не знаю. Зря потраченные годы. Может быть, потом, когда-нибудь, я на досуге разберусь… Хотя… навряд ли. Будет слишком поздно, ни к чему. Похоже, где бы я теперь ни находился, времени уже не хватит…

– Полагаешь, тебе станет лучше на Земле? Ой ли! Ведь ты не дела ищешь для себя, а, сколько я могу судить, уютную лощинку, норку, где бы можно было отдохнуть и отрешиться от своих проблем. Но здесь подобной роскошью тебя не обеспечат. Да я первый воспротивлюсь, ты учти!

– Одни лишь биксы не выносят, когда тычут пальцем в их безделье, – безмятежно отозвался Левер. – Странный комплекс, странные обиды… Людям-то на это наплевать. Они всегда в безделье видят сокровенный смысл.

– Эк завернул! Могуч!.. Нуты и параллели, милый друг, проводишь! Ты поосторожней!..

– Параллель, причем любая, – наставительно заметил Левер, делаясь опять несносным от проснувшегося в нем менторского зуда, – это далеко не цепь каких-то там причинно-следственных, фиксируемых отношений. И в ней ни от чего прямой зависимости нет. Поэтому особый «комплекс биксов», столь подозрительный для современных аналитиков, совсем не обязательно исходит именно от биксов. Думаю, не связан с ними вообще. Комплекс прогресса, лучше так.

– Какой же ты несносный человек! – сказал я с сожалением. – Все – шиворот-навыворот… Великое – хулишь, а мелкое – стремишься оправдать… Боишься собственного чиха и готов при этом потешаться надо всем. Ты заблудился, Левер, ты запутался в себе. Сейчас так нельзя. Эта твоя беспрерывная поза – от неуверенности, от непонимания. Ты беспрерывно нападаешь, силясь оправдаться. Странно… Ведь никто тебя ни в чем не обвиняет! Получается нелепо, нелогично. Очень хочется тебя утешить, пожалеть. Ты к этому стремишься? Или я не прав?

– Они кричат тебе: «Юродивый, юродивый!» Что ж, им видней, в ком опознать себя, – надменно отозвался Левер, будто и не слыша моих слов.

– Я понимаю, Левер, – возразил я как мог мягче, – понимаю. Тяжело… Но все-таки усвой нехитрую идею: попусту не сетуй на судьбу.

А коли сетуешь – это судьба твоя и есть. Все просто, а?

– Спасибо, старший брат-начальник, что открыли мне глаза, – жеманно приподнялся в кресле Левер. – Вот, черт… свалился на голову! До чего ж мне было хорошо тут без тебя! Ан нет – терпи…

– Сидеть, погрязши в своих комплексах, сомнениях и мнимых оправданиях… Да заодно, болтая чепуху, все больше вызывать у бдящих органов сомнения в своей, ну, скажем… умственной лояльности…

– А бдящий орган – это ты, – с настороженною усмешкой брякнул Левер.

– Нет, не я. Не знаю даже, хорошо ли, что не я. Другие… И они не станут утруждать себя, чтоб разобрать, о чем ты говоришь. Не станут ввязываться в спор, пытаясь отделить пустое от действительно имеющего смысл… Я не завидую тебе, ей-богу. Для тебя все может кончиться довольно скверно. Я – смолчу, но есть такие, кто обязанслышать… Ведь ты даже толком и не знаешь, что же происходит там, – я показал рукою за окно, где тускло серебрился зимний день.

– Быть может, это к лучшему. Действительно – не знаю, – согласился Левер. – И не следует обманывать себя, а уж тем более – других. Толково не получится – умения не хватит. Но я вовсе не хочу туда, чтоб быть, как говорится, в гуще… И обратно не желаю. Здесь – полустанок, на котором я случайно вышел. Вряд ли навсегда – на время. Чтобы отдохнуть и поразмяться. Это ты подметил очень верно… Знаешь, на Земле когда-то, в старину, существовали обязательно заставы, где меняли лошадей. Обычно это было на больших дорогах, очень длинных, оживленных… Для меня вот здесь – та самая дорога. В некотором роде… Скоро снова в путь, но еще время есть – побыть наедине с собой, не думая о тяготах дальнейшего пути.

Я вдруг подумал: странно, нынче сложная эпоха, переломная, и всем бы срочно мобилизовать себя, жить напряженно, безоглядно, без дурных поблажек собственным причудам, ничего не оставляя впрок – ведь завтра может и не наступить! – так нет же, все еще находятся такие (Левер далеко не одинок), которым наплевать на эту ситуацию, которым позарез необходимо рефлектировать и удивляться каждой прожитой минуте, насмехаться над собой и над другими, сознавая свою слабость и рассчитывая в будущем ее перебороть – когда на прошлое, уже невозвратимое, не то что можно будет посмотреть сквозь пальцы, но раздраженно глянуть свысока и позабыть его совсем…

…как будто ничего и не случалось – никогда. Забыть совсем… Я понимал, что это было б лучшим выходом из положения. Спокойнее для всех, а для меня – так и подавно. Я ведь знал теперь нешуточный секрет: день рейда по округе. Думаю, немало бы нашлось желающих послушать, чтоя им скажу. А некоторым эти сведения – как подарок, и мечтать не смеют. Я почувствовал себя, ну, просто сказочно могущественным – шутка ли: кого хочу, того могу помиловать, спасти, кому хочу, тому, наоборот такой компот устрою!.. Правда, ни спасать, ни гадить я не собирался, вот в чем штука. Даже и не представлял, кому это конкретно может пригодиться. Но шальное обладание великолепной тайною меня буквально распирало. Я несмел молчать, а уж тем более – забыть… И я помчался к другу моему, Харраху, – поделиться новостью и все вдвоем обмозговать. Хороший парень, не зануда. Даже несмотря на то, что в школе был одним из лучших. Дома мне частенько ставили его в пример. Я, правда, слышал, что родители его, Яршая и Айдора, применяли этот же прием, но только образцом для подражания был я. Ачто, я в школе тоже успевал отлично, никаких вам затруднений. Я уж и считать устал, сколько учебных улучшений, начинаний и реформ, одну дурней другой, мне довелось за эти годы пережить, – и ничего, справлялся. Мы с Харрахом много раз смеялись над болванами из Общеобра, да и над педагогическими штучками родителей, конечно, потешались. Вроде бы и люди умные, а все туда же… Но зато он был значительно сильней меня. Нет, я не рос каким-то рохлей, размазней – подобно многим; крепкий был и ростом не обижен, но Харрах всегда давал мне фору, я же чувствовал – и в беге, и в прыжках, и когда тяжести таскали, и когда боролись в шутку, – в нем сидела дьявольская ловкость, там, где можно было силой одолеть или за счет отменной быстроты, он скоростью-то именно и брал. Я никогда не замечал, чтоб он особенно тренировался, – это от рожденья, и завидовать тут глупо… Словом, я примчался в дом к Харраху и все тотчас выложил. Нет, разумеется, не все. О том, что мой отец, да и его друзья, Яршаю в чем-то там подозревают, я, конечно, умолчал. Зря сеять панику – заслуга небольшая. Да и ни к чему. Во-первых, потому, что подозрение – еще не доказательство вины (учитель нам об этом в конце года много и подробно говорил, а летом его, правда, кто-то подстрелил, но это уже – в городе, в чужой округе) – нынче, как я слышал, каждый третий тут под подозрением сидит, и ничего, живут же люди!.. Ну и, во-вторых, мне незачем соваться в эти их дела, надеюсь, сами разберутся, коли уж приспичит, люди взрослые. Я в школе хоть и среди первых, но в таких проблемах пока слабо разбираюсь. А вот дата рейда – чего проще! И дурак поймет. Здесь, главное, решить, что ты-то сам, когда начнется заварушка, будешь делать. Ведь никак нельзя остаться в стороне.

– Вот это здорово! – Харрах буквально просиял, едва услышал. – Молодец, что сообщил. Такая информация!.. Другим не говорил?

– Я что, дурак?

– Тогда порядок. Значит, послезавтра… А не врешь?

– Да чтоб мне целый год ходить с поносом и девчонок не видать! – поклялся я. Был как-то случай: я приметил у реки, на берегу, шикарнейшие ягоды, ну, и объелся их, не зная даже, можно ли их в принципе брать в рот. А вечером у нас был с Минкой уговор – пойти гулять. Куда там!.. Вот с тех пор я эту клятву и придумал. Это уж когда совсем нет аргументов, очень страшная, ребята понимали.

– Эх, жизнь! Теперь, поди-ка, всех коснется, будет катавасия – что надо! – оценил Харрах.

Он большим пальцем смахнул со лба прядь рыжих волос и поднял на меня свои ясные зеленые глаза. А руки его привычным, умелым движением вставили блок сенсора в глубь очередной какой-то самоделки. В последнее время Харрах пристрастился для отцовских музыкальных инструментов делать разные приставки. Вероятно, можно было и на складе заказать, коль очень надо, или даже дать заявку на внеплановую разработку в городское Управление Технических Новинок, но Харрах предпочитал такие штуки сам изобретать. Оно, по правде, и понятно: никакой дурак из Управления не станет проверять и доносить, едва столкнется с чем-то необычным – сформулировать донос не сможет. Уж не знаю, что в итоге получалось, но Яршая уверял всех: мол, подобных добавлений сроду не видал – настолько хороши!.. Я тоже кое-что придумывал и даже пробовал изготовлять, однако дома это увлечение не слишком поощрялось: «Ты сначала изучи науки!» – говорил мне пафосно отец. В конечном счете он был безусловно прав, и все же, глядя на Харраха, я завидовал немного.

– Это что тут у тебя? – спросил я, тыча пальцем в собранный прибор. – Опять модальник?

– Супервизор. Для эфирного синхронизатора с пьезотональной частотой.

– Зачем? – не понял я. – Синхронизатору, как мне известно, визор ни к чему.

– В обычной жизни – нет! – Харрах задорно рассмеялся. – Только времечко сейчас – ого!.. Каналы информации все, к черту, перекрыли, города молчат. И косморетрансляторы заглохли. Жуть сплошная! А ведь знать-то хочется, что в мире происходит, правда? Вот отец и предложил мне…

Я невольно вспомнил давешние разговоры на веранде: мол, не только для симфоний держит наш Яршая всю свою аппаратуру. Неужели так и есть?

– Хорошая штуковина, – добавил с удовлетворением Харрах. – Возился десять дней. Даже одиннадцать. Все думал, не получится… Нет, одолел.

– И что-нибудь уже сумел услышать? – бросил я как будто между прочим.

– Ничего пока, – серьезно глянул на меня Харрах. – Я ж говорю: каналы перекрыты. Всюду – тишина… Твое известие для нас большая новость.

– Для кого это – для вас?

– Для папы и для мамы, ну, и для меня. А что такого? Мне об этом можно знать, а им – нельзя? Ведь это же не наш с тобой секрет, надеюсь…

Я ответить не успел. За поворотом мраморной дорожки, с двух сторон обсаженной высокими кустами и ведущей как раз к нам – к беседке, где я и застал Харраха, вдруг раздались голоса, и почти сразу перед нами появились двое: сам Яршая и какой-то совершенно незнакомый человек. Возможно, гость из города – у нас-то всех в округе я отлично знал: пускай и не здоровался за ручку с каждым встречным, так на самом деле не бывает, но уж лица точно помнил.

– А, кого я вижу! Питиримчик собственной персоной! – радостно приветствовал меня Яршая. – Здравствуй. Ты… по делу или как?

– Добрый день, – ответил я, смущаясь неизвестно отчего. Не буду же я все выкладывать при постороннем! – Просто так… Вот… забежал к Харраху. На минутку.

– Ну зачем же на минутку? Так не поступают. Разве ты спешишь? – Яршая с укоризной глянул на меня.

– Нет, – покачал я головой.

– Вот и отлично! Мы сейчас пойдем пить чай. Все вместе… Доктор Грах – милейший человек. Вы не знакомы? Ах, нуда, он прибыл к нам в больницу только нынче утром. Будет нас лечить. Теперь, надеюсь, хворых не останется совсем. А это – Питирим, сын вожака Бриона, нашего соседа, очень славный мальчик, любит музыку. (Тут он конечно же загнул, я музыку не больно жаловал, а если слушал и хвалил – то это ведь из вежливости, чтоб хозяина не обижать!)

Яршая был толстенький, маленький, лысый, очень подвижный человечек с широким приветливым лицом. Он знал массу самых немыслимых историй из далекого прошлого и вечно носился с каким-нибудь очередным своим сногсшибательным опусом. Энергия в нем била через край, хотя уже годков ему было немало – лет под шестьдесят, наверное. Его я искренне любил и уважал. Душевный дядька! И тем удивительней, что многие к нему, я знаю, относились без почтенья и настороженно. На Харраха он не походил совсем, однако это не мешало ему искренне, обняв сынка за плечи, приговаривать с особой, горделивой радостью: «Мой отпрыск. Истинное чадо!» А вот доктор Грах мне не понравился нисколько. Был он худ, высок и прям, точно к его спине – однажды и навеки – привязали палку, так что ни согнуться, ни ссутулиться хоть малость он уже не мог. Длинные черные волосы спускались за ушами и, как диктовала нынешняя мода, были связаны в изящные пучочки – с каждой стороны по паре. Но особенно мне не понравился взгляд Гра-ха – очень быстрый, словно режущий, и вместе с тем тяжелый, я сказал бы, угнетающий какой-то. По всему – недобрый человек, а вот Яршая с ним, поди ж ты, и приветлив, и учтив, и ласков, даже что-то дружеское было в том, как обращался он к приезжему врачу. И странно, отчего это вдруг Грах, едва прибыв, помчался в гости к музыканту? Почему не к нам, к примеру, если уж намерился визиты наносить? Ведь мой отец-то будет поважнее!.. Может быть, они приятели с Яршаей – встречались еще прежде? Или, может, он поклонник композитора? А что, таких фанатиков, я слышал, много. Только он не больно-то похож на почитателя, не из балдеющих ценителей, как я себе их представлял. Скорей – наоборот. Скорее уж Яршая перед ним готов пошаркать ножкой – и не думает стесняться… Темный лес! Пойди пойми их, этих взрослых!

– Ты, кажется, закончил собирать, сынок? – участливо спросил Яршая.

– Да, пап, готово. Я сейчас все отнесу в дом. Но вот… – неожиданно Харрах замялся.

– Ты хотел мне что-то сообщить, сынок? – Яршая, наклонясь вперед, забавно надул щеки и приставил к уху мягкую широкую ладонь. Когда он что-то плохо слышал или удивлялся, то частенько эдак поступал…

– Да… в некотором роде… – мой приятель чуть помедлил и исподтишка взглянул на Граха, из чего я догадался, что и он совсем не знает гостя. Но отец, заметив этот взгляд, лишь коротко и ободряюще кивнул: мол, с этимчеловеком можешь не секретничать, он – свой. Вот интересно!.. – Питирим мне рассказал, – с запинкой сообщил Харрах, – что послезавтра… ну, начнется. Будет рейд.

Я было возмутился: как же так, ведь это ж я емупринес известие-, пусть всей его семье, согласен, тем не менее не для того, чтоб он кому-либо еще… Но тотчас же подумал: а чего я, собственно, имею против? Слава богу, я не выставлял заранее условие, не оговаривал, кому об этом можно сообщить, кому – нельзя. И все-таки мне было чуточку досадно: мойсекрет катастрофически терял в цене.

– Где – рейд? У нас… или везде? – В глазах Яршаи загорелся странный, непривычный огонек. И сразу же погас, сменившись прежним кротким выражением, которое я так любил… Грах возвышался рядом – с абсолютным безразличием на длинном, идеально выбритом лице. Как будто разговор шел на чужом и непонятном языке.

– Ну, в общем… Это только слухи… – я уклончиво развел руками. Но теперь и доктор Грах метнул в меня свой сумасшедший взгляд, после которого я вдруг почувствовал себя ничтожеством и все во мне словно опало, выцвело и ссохлось. – Вроде – да. У нас. В округе.

– Так ему отец сказал, – поспешно уточнил Харрах. – Сегодня. Верно?

Я кивнул.

– Тебе? – Грах снова жестко глянул на меня. И я невольно подивился: до чего ж приятный у него был голос – эдакий глубокий, сочный баритон. Как у заправского певца. Яршая мне не раздавал послушать оперы – и старые, и новые. Я мало что уразумел, однако пели там – отменно, это уж я понял…Вот бы этот голос запустить в эфир, но только чтобы самого лица не видеть!.. – Именно тебе? – не унимался Грах.

С каким громадным удовольствием я бы послал его куда подальше, чтоб не лез, когда не просят, но… Что-то подсказало мне: с этим человеком надо быть предельно откровенным, так потом спокойней выйдет…