Текст книги "Дети, играющие в прятки на траве"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Есть национальная идея! – жестко отчеканил Клярус. – Лишь она способна окрылить все человечество и вывести его на торную дорогу светлого прогресса! И не в ваших силах подменить ее какими-то бредовыми идеями, которые полны презрения и ненависти к людям. Не позволим!

– Не позволите… Вот то-то и оно! А кто такие вы, чтоб выступать от имени земного человечества и вместе с тем навязывать ему своюсомнительную волю, своепонимание вещей?! Национальная идея… Сколько беззащитных, доверяющих людей ради нее отправили на тот свет в прежние века! А вам все мало… Требуются жертвы, много новых жертв! Чего, скажите, ради? Воз и ныне гам… И никуда не сдвинется – пока вы будете коверкать, убивать, во ублажение своих амбиций, неповинные, страдающие человеческие души. На которые вам абсолютно наплевать в действительности… И еще вы смеете подозревать меня и в чем-то упрекать!

– Но, черт возьми, вы говорите, как Барнах! – заволновался Клярус, театрально разворачиваясь к залу. – Это здесь-то, на глазах у тысяч честных граждан!.. Даже как-то некрасиво…

– Право же, не знаю, где и что он говорил. И, в частности, кому конкретно, по какому поводу… – откликнулся Яршая крайне сухо, даже несколько высокомерно. – То, что вы услышали, – моислова. И я за них всецело отвечаю. Если они вдруг похожи на Барнаховы – ну, что ж, тем лучше. Значит, я не так уж ошибаюсь. Будете допрашивать Барнаха – мой ему поклон.

– Ну ладно, издевайтесь, издевайтесь, ничего! – елейно прогундосил Клярус. – Многие пытались посмеяться надо мной, такие были шалунишки… Их потом судьба сурово наказала… Ничего, я терпеливый! Это, знаете, зачтется, когда дело-то дойдет до приговора. Все зачтется! Небось, слышали такую поговорку… Про горбатого… Совсем горбатого… Которого – чтоисправляет?

Тут уж Питирим не выдержал. Не все из слов Яршаи до него дошло, однако же он понял, что во многом тот, стараясь оставаться честным, все-таки перегибает палку, говорит совсем не нужное– для данного, позорного процесса, где заранее готов сценарий и все роли, даже мелкие, давным-давно, по воле режиссеров, скрытых от непрошеного взгляда, распределены. Неужто он, Яршая, полагает, будто речь его и впрямь кого-то трогает, кому-либо важна и Клярус с оживленьем задает вопросы и вставляет реплики лишь в силу той причины, что и в самом деле сердцем и умом, всем существом своим заботится о непременном выявлении – пускай не торжестве, мечтать об этом было б чересчур! – неведомой покуда, но манящей истины?! Да вздор все, показуха, примитивная игра! И я ведь этому немало поспособствовал – давно еще, тогда! – с отчаянием, с злым бессилием подумал Питирим. Быть может, если бы не я, то вообще… Нет-нет, Яршая был, конечно, обречен, его бы все равно убрали, ну, чуть позже – слишком одиозной был фигурой. А вот это – не прощают… Нынче много что не принято, не веленопрощать. Я только подтолкнул события, слегка поторопил… Но ведь Яршая мог успеть исчезнуть, скрыться! Время позволяло. Да, когда Барнаха вместе с биксами поймали, и Харраха зацепили, и вернулся я домой один, еще ведь было время – все понять, увидеть перспективу, осознать всю безнадежность ситуации и спрятаться: да хоть с Земли – подальше – улететь!.. Так поступали многие, я знаю… Сколько затаилось, до сих боящихся хоть как-то вдруг напомнить о себе!.. И не в моем доносе дело, нет, предательство носилось в воздухе. Я просто отнял время у Яршаи, сузил рамки, свел к железному – сейчас или уже впредь никогда!.. Быть может, он, спокойно поразмыслив, и не стал бы прятаться совсем, ни при каких условиях. Он гордый был, как все художники, прекрасно знающие себе истинную цену, как все люди, до конца отдавшие себя искусству, гордый был и свято верил, очень искренне, наивно и по-детски даже – в справедливость, в то, что власть пускай не любит и боится настоящего творца, однако же на некоем – особом, высшем, алогичном! – уровне определенно ценит, уважает и поэтому не смеет тронуть. Он не понимал, что власть и впрямь – не любит и боится, но вот потому-то и не ценит– презирает. Для нее творец – нелепый выскочка, поскольку с самого начала выскочка – в лице ее конкретных представителей – вся власть, и только власть, уж если обращаться к терминам Яршаи. Питирим прекрасно это знал: принадлежа к иерархической верхушке, так сказать, к элите, к вожакам, он сам же исповедовал такое отношение – снобистски-снисходительное, в том числе к Яршае. Это уже нынче кое-что глядится по-другому… А тогда он был сопляк, мальчишка, ничего не понимал – догадывался, разве что, и упоенно веровал в незыблемостьборьбы с врагами рода человечьего. Своим предательством я отнял у Яршаи время, вновь подумал Питирим, то время, за которое могло бы многое случиться. Или попросту решиться, наконец! И это ведь теперь я называю свой донос предательством, теперь… Тогда я полагал иначе. И Харрах пропал… Да многие пропали! Если б только я один ткнул пальцем во врагов… Если б только я… И вот – процесс. Фарс! – коли вещи называть своими именами. Романтически, возвышенно настроенный Яршая, боже ж мой, пытался что-то объяснить и доказать, пытался в чем-то убедить… Кого, зачем?! Ведь показали-то, преподнесли тебякак скомороха! – с болью вдруг подумал Питирим. Ты поучал всех, щеки раздувал от собственных духовных воспарений, пыжился казаться независимо-вальяжным, даже так, не различая, кто сидит перед тобой. А каждый, глядючи на это все с экрана, мог, глумливо ухмыляясь, харкнуть тебе в рожу, и плевок бы этот, и как ты сконфуженно утерся – все вошло б в анналы, сделавшись нетленно-переменной закорючечкой, штришочком во всеобщей исторической картине. И еще – вдобавок ко всему – вложили бы тебе в уста два-три смешных словечка, пару глупых фраз, с которыми, в конечном счете, и остался б ты гулять по всем информаториям, тех фраз, которые с восторгом, улюлюкая, работая впоследствии над темой, извлекли б на белый свет как документ, как непреложный факт трудолюбивые спецы по описанию различных исторических процессов. Я не знаю, может, кто-нибудь тебя уже и подновил, подкорректировал немножко, – запись старая, почти что допотопная, и, как с ней обращались, непонятно, ну, а выявлять плевелы я покуда не мастак. Черт побери, мелькнула вдруг шальная мысль, а ведь Яршая здесь похож на Левера, да-да! Конечно, не обличьем, но – манерой, что ли, говорить, какой-то безнадежной безоглядностью, безапелляционностью суждений!.. Тоже, в сущности, потерянный, несчастный человек. Хотя и славу приобрел… А вот – не помогла. Мятущийся, стремящийся всем непременно что-то доказать и – никому не нужный, невзирая на успех… Ну, разве нужный только горсточке себе подобных. Это – мало. В зале, здесь, – их нет. Есть зрители – охочая до зрелищ масса, есть погромный Клярус, задающий идиотские вопросы… Там, на станции, был я: в такой же роли – ничего не желающего и слышать, ничего не желающего и понимать. Я тоже как бы суд вершил, и для себя, в душе, – обрек, заранее, предвзято. Вот теперь акценты все сместились, роли поменялись: я отныне – Левер. Да, для всех теперь я – Левер! Ну, а Клярус для кого – кто? Так, пожалуй, сам собою и остался. Может, сдох, а может, еще жив… Они с отцом ровесники… То поколение – живуче. Впрочем, папочку собачники прикончили давно, и тут мне остается лишь гадать… У каждого свой срок. Я Кляруса не видел больше никогда. И даже никогда о нем уже не слышал… До чего ж обидно получается, несправедливо, право слово! По-людски? Неведомо! А между тем пытливый Клярус все допрашивал Яршаю. И вот тут-то Питирим не выдержал.

– Эй! – заорал он, вскакивая с кресла. – Прекратите этот балаган!

– Что? – повернулся к нему Клярус, заинтересованно поглядывая из экранных недр. – На линии опять помехи, да? У вас поправка?

– Нет уж, черт бы вас побрал, любезный! Не поправка! – злобно отозвался Питирим. – С поправками – покончили. Я требую,чтоб этот пакостный допрос был вовсе прекращен. Довольно! Это ж – издевательство…

– Н-дэ? – усомнился Клярус, и изображение, как в прежние разы, тревожно замигало. – Ну ладно, вот и замечательно: конец – делу венец! – с внезапной радостью кивнул он. – Следствию все ясно. Этого, – он указал наманикюренным мизинцем на Яршаю, – уведите. Следующий!

– Как так – уведите?! – обалдел от эдакой чиновной прыти Питирим.

– А с глаз долой, – с довольной миной на лице ответил Клярус. – Все! Или у вас – поправка?

– Нет поправок больше, нет! – упрямо повторил, бледнея, Питирим. – Так можно и до бесконечности… Ответьте: каково решение суда?

– Решение, х-м… – произнес негромко Клярус, будто и не понимая, о чем речь.

– Вы что, не слышите?! Какой Яршае вынесен в итоге приговор?

– Ах, приговор!.. Решение суда!.. – бесцветным тоном отозвался Клярус. – Да-да, очень интересно… Ну так это… – забубнил он, слепо глядя мимо Питирима, – это… в новой-то редакции… и в свете перелома… В новой передаче будет! После. Сообщат отдельно. Оставайтесь с нами!

А здесь, похоже, только единичный блок, подумал Питирим, и дожидаться, будет ли за ним другой, – нет смысла, может, и совсем не будет, время только тратить зря…

– А вот – плевать! Я требую сейчас! – сказал он непреклонно. – Слышите, вы?!

– Итак, друзья и соотечественники, наша передача подошла к концу, мы вынуждены распрощаться, – сообщил с улыбкой Клярус, словно никакого передергивания в записи и вовсе не случилось. – Было трудно, но в такой борьбе не может быть удобных всем простот! – Он смачно хмыкнул – Слово интересное, да? Что-то нам напоминает?! Сам придумал, на века!.. И если есть еще какие пожелания, поправки, уточнения, протесты, добавления, – он глянул на огромный циферблат часов, сиявших в зале, – то от силы – полминуты. Мой лимит.

– У вас лимит – всегда! Какой бы приговор в конце концов ни вынес суд, – уставясь с ненавистью на готового исчезнуть Кляруса, воскликнул Питирим, – я требую, чтобы Яршаю – оправдали! Слышите? Я требую!

И через четверть века после записи процесса стереоэкран, как, вероятно, сотни раз до этого, мигнул и начал угасать. Но тотчас вспыхнул снова – ровное зеленое пятно, свет ниоткуда, в никуда… и на недвижном фоне крупно, красным, загорелись даты жизни, а под ними появилась надпись, красными же буквами: «Известный музыкант Яршая, человек.ПОСМЕРТНО полностьюОПРАВДАН!» Блок процесса исчерпал себя. Экран еще раз подмигнул и окончательно погас. Все, точка. На панели аппарата что-то щелкнуло: как видно, тумблер с лаконичным указателем «Работа – стоп»автоматически сработал, отключив систему. Ну и техника, предел мечтаний!.. Питирим внезапно ощутил усталую опустошенность и разбитость во всем теле, словно с этим тумблерным щелчком и в нем самом заглох неведомый моторчик… Бред, подумал Питирим, все – бред: и эта запись, и мое к ней отношение, и прежняя моя земная жизнь, и нынешний прилет на Девятнадцатую, и я сам, и даже в основном – я сам, с какого боку ни взгляни – убогий и нелепый. День тяжелый получился, я устал. Хотя – при чем здесь я?! Вот то телоутомилось, вздорная чужая оболочка, просто я к ней не привык, не смог пока приноровиться. Хлипкий Левер оказался, невыносливый, и надо будет телом подзаняться… Как там говорили в старину? «В здоровом теле»… М-да, уж тот, конечно, дух! Вот ведь не думал, что меня так просто по земле размазать, в глину превратить!.. А может, этой пресловутой глыбы-то внутри, стальной пружины никогда и не было на самом деле, тоже – в позе пребывал: перед собой, перед другими?.. Крепкая такая поза – не согнешь, не разогнешь. Она-то стержнем и была? А вот нащупали больное место, точечку нашли незащищенную, ударили разок – и все, пропала поза, тут и попросту вздохнуть свободно – целая проблема. Ладно, надо успокоиться. И впрямь – схожу наверх, в свои апартаменты, огляжусь, тихонько посижу, подумаю… До праздника уже недолго… Дался он мне, этот праздник! Будто клином мир на нем сошелся!.. Что ж, а может, и действительно – сошелся… Я теперь тупой стал, сам не свой, психованный. Яршаю вон пытался защитить, смешно и дико, разумеется, – через такой-то срок! – и все же… Если так приспичило, то мне б подсуетиться раньше, не теперь. И в голову не приходило! В том-то ведь и дело… Я не мог предположить, что будет именно такойпроцесс, где все перевернут с ног на голову. Где возьмутся обвинять едва ли не в попытке всепланетного переворота, подтасовывая и перевирая факты – от начала до конца. Но я там был, я был со всеми, когда случился этот дьявольский исход! И сам все видел! Страху натерпелся – не то слово. Но чтоб биксы шли на нас, людей, войной и было подлинное, с жертвами, сражение – вранье! Могу поклясться. Был спектакль, какое-то дурацкое и до конца не ясное мне представление – и только. Фарс, если угодно, грязный фарс. А кто его затеял изначально – биксы или люди, – я не знаю. Для чего-то, вероятно, было надо именно вот так…И это уж потом по всей планете объявили: мол, случилась бойня, биксов еле одолели, так что суд над ними, супостатами, обязан быть жестоко-показательным, всем в назидание. На самом деле было все иначе, я-то помню… Истинно – абсурд кромешный!.. Впрочем, я здесь не решаю. Ежели по совести, меня и спрашивать никто не собирался! И тогда, и нынче… А теперь – в особенности. Думать, строить разные чудесные прожекты – еще можно, но решать – нет. Да и надоело, не хочу! Травой питаться буду, волком на луну выть. У них нет на Девятнадцатой волков – ну, значит, я и буду первым, зачинателем традиций, новых жизненных свершений!.. Память хоть какую-то оставлю о себе… Ужасно было муторно и гадко на душе. Он никогда не позволял себе настолько раскисать, и вот, пожалуйста, – позволил, дал себе такое право. С удовольствием,отметил он внезапно про себя. А интересно, между прочим, есть луна здесь? Хоть какая-никакая… Даже не спросил, забыл… Привык, что на Земле, когда хорошая погода, вечно что-то на небе сияет по ночам, и фонарей не надо…

…при Луне все видно хорошо… Удачно получилось – скоро полнолуние. Одно, конечно, неудобство: и тебя заметить могут. Это было бы совсем некстати. Под кустами – темнотища, ничего не разберешь, а так и кажется, что всюду нечисть затаилась и в тебя глазами зыркает, и только ждет, чтоб ты спиной, удобно, повернулся… Дома-то мне строго-настрого велели: ночью – никуда. И вечером-то лучше далеко от дома не ходить… Харрах, мне кажется, хотя и хорохорился, но – тоже, ехал в лодке с полными штанами. А ведь все его затея! Я, когда после часовни Фоку увидал, так сразу же решил: все, больше знать Харраха не желаю, провокатор он и никакой не друг мне, эти его штучки-дрючки, темные делишки, от которых и на тот свет вылетишь не глядя, – да сгори он со всем этим! Надо же, тихоня, умница, а с биксами секретно шашни водит, с самыми врагами, и Яршая – плут, как оказалось, еще тот, сыночка покрывал, а может быть, и сам науськивал. Я этого страшилу доктора ввек не забуду! И ту встречу с Грахом у Яршаи, и потом, в информатории… Вот после этого я все же и решил с Харрахом встретиться, как и уговорились. Злость и обида уступили место любопытству – уж кто-кто, а именно Харрах мог много рассказать, я был уверен, что не станет отпираться. Поначалу я прикинулся невинным простачком, как будто ничего со мной и не случилось, – ну, чтоб загодя не отпугнуть. Но вот когда мы сели в лодку и поплыли к острову (погода, между прочим, стала портиться, и на небо из-за реки налезли тучи, так что продвигались мы почти в кромешной темноте, ориентируясь во многом наугад: где уж совсем черным-чер-но – там, значит, высоченный берег, тот, чужой, поскольку наш-то все же был расцвечен огоньками – вот они теперь и создавали над рекою смутное сиянье), я собрался с духом и спросил, нисколько не таясь:

– Послушай-ка, Харрах, ты мне скажи, только по совести… И не юли… Ведь Фока – бикс, да?

– Н-ну… бикс, – неохотно подтвердил приятель. – А ты что, его застукал?

И тогда я рассказал, как было – строго по порядку. Ничего не упустил.

Харрах слушал молча и не прерывал.

– Вот так, – докончил я. – Нарочно не придумаешь.

– Ага, – признал Харрах.

– Выходит, у вас шуры-муры с биксами, вы с ними в дружбе – все семейство? И давно?

– Давно, – сказал Харрах на удивление спокойно, словно я спросил его, когда он завтракал в последний раз. Однако!.. Я оторопел.

– А Фока, как же он? – не удержался я. – Он что, бессмертный?! Ведь его убили – это точно! Голову свернули… А потом я его видел – целым-невредимым, как тебя сейчас! Сидел себе в информатеке…

– Нет, какой же он бессмертный? – возразил Харрах. – Таких и не бывает… Но… ониумеют. Как-то делают, чтобы совсем не умереть. Убить их можно, только надо…в общем, знать – как… И они не все такие, есть и очень примитивные – те не умеют ничего. Почти что ничего…

– А почему?

– Ну… стало быть, такими сотворили их когда-то… Для чего-то… Я не знаю. – Харрах говорил с запинками и тихо, словно тщательно обдумывал слова. И даже не обдумывал, а как бы подбирал… Так он себя еще не вел… Не доверяет он мне, что ли?! В принципе, конечно же он прав…

– Тогда, в информатеке, они все сидели… точно куклы. Точно неживые, – как бы невзначай, заметил я.

– Похоже, совещались… У них так бывает: сильно вдруг сосредоточатся – и словно каменеют. Полная отключка… Я и сам тогда пугаться начинаю.

– А они могли меня… прикончить?

Выражения лица Харраха я не видел, но молчал он долго, будто размышляя, что же мне ответить.

– Да, могли, – сказал он наконец. – И запросто… Тебя Барнах узнал.

– Кто?! – изумился я. – Еще раз повтори!

– Ну, доктор Грах! – Харрах явно досадовал, что ляпнул лишнее. – Он к папе приходил, и помнишь, мы с ним вместе пили чай… Он очень умный и руководит в округе всеми биксами, вот мы его и кличем так, ну, как бы из особого почтения к его талантам… – попытался выкрутиться мой дружок, но прозвучало все равно неубедительно, и я, конечно, не поверил, а подумал только: надо же, Барнах – живой, пощупать можно, и я с ним теперь знаком, а я-то полагал, его и нет на самом деле, просто увлекательная сказка… Эх, какой секрет в кармане у меня, с ума сойти! Тут даже взрослые завидовать начнут… – И Фока тебя вспомнил, это точно. Столько ведь встречались!.. – хохотнул Харрах. – Иначе бы он ни за что не выпустил тебя.

Я снова вспомнил эту жуть в информатеке, и, хотя все, кажется, сошло благополучно, по спине опять мурашки побежали. И Харрах с таким отродьем дружбу водит – это надо быть совсем уже свихнутым!

– Ладно, кончили об этом! – произнес Харрах решительно. – Ты извини. Ведь я не думал, что тиквыйдет. Мне тогда необходимо было дома задержаться – ну, сам понимаешь… не простой же гость приехал!..

– А кто Фоку укокошил? То есть – тьфу! – напал-то кто? Не сам же он… – спросил я осторожно.

– Разумеется, не сам! Кому-то он мешал, я полагаю. Или просто засветился, или где-нибудь полез в бутылку, не стерпел… Случается… Тут надо все детали выяснять, не ошибиться. Может быть, собачники напали на него. А может… Нет, собачники – конечно! Больше некому.

– Не очень-то ты твердо это говоришь, – съязвил я. – Что-то как-то…

– Но я, правда же, не знаю точно!

– Так я и поверил! Ты же чуть не проболтался, только спохватился сразу… Я ведь слышал, не глухой!

– Да ты придумал все, – упорствовал Харрах.

– Нет! Ты сказал «а может» – и как будто растерялся. Ну так договаривай теперь! Мы же друзья с тобой.

– Отстань.

– Тогда я сам скажу. Кто мог напасть на Фоку? Правильно, собачники. Короче, люди. Или… Кто еще? Да только биксы! Еще биксы на него могли напасть! Я прав? На своего же… Почему, Харрах? Что он им сделал? Ты ответь!

– И не подумаю, – сердито буркнул мой приятель. – Глупости все это. Можешь языком трепать хоть до утра, если не лень. Не знаю я, и точка!

– А вдруг эти – дикие? – предположил я. – Ты сказал: есть очень примитивные. Вот им-то для чего-то и понадобилось. А, Харрах? Быть может, и не Фока им потребовался – так, случайно наскочили…

– Примитивные… – пробормотал Харрах. – Нет, оничуют все друг друга, мне Яршая объяснял, и даже пальцем не посмеют тронуть настоящего, продвинутогобикса. Да к тому же их и нету на Земле, всех вывезли когда-то.

– Ну, а вдруг?

– Вдруг – не бывает.

– А тогда, выходит, нападали настоящие, не дикие… Ведь ты все знаешь!

– Я прошу тебя: отстань.

Я понял: разговор исчерпан. Уж по крайней мере – эта тема. Лучше не касаться… Но еще другие оставались! И мне тоже было страшно интересно…

– А в пакете что лежало? – в лоб спросил я.

– В том, что я тогда просил отдать? Какой-то шифр… Естественно, не ноты, это ты подметил верно. Я не знаю содержания, не я писал.

– А кто?

– Ну, кто-кто! Кому надо, тот и написал. Господь бог.

– Что же получается, – не унимался я, – все думали, что Фока – настоящий человек, он и у нас бывал… Информатекарь – тоже вроде бы обычный… А они на самом деле – биксы!

– Да, – без всякого энтузиазма подтвердил Харрах. – Кое-кому из них с трудом, но удается затесаться – там и тут – среди людей. Ты, правда, не особенно трепись, когда вернемся. Слухи – ходят, как без них!.. Но толком-то никто не знает. Не подозревают даже, кто конкретно…

– Как шпионы? – вырвалось невольно у меня.

– Считай, что как шпионы, – согласился приглушенным голосом Харрах. – И это в общем-то нормально. Ты пойми: чтоб уцелеть, необходимо все пути использовать! Онини в чем не виноваты, а их гонят, травят. Как зверей… И даже хуже. Вот им и приходится… Они должны заранее все знать, чтоб уходить из-под удара. Это сложно. С каждым годом все сложней. Но люди тоже дружат с биксами, и те не бесятся, когда общаются с людьми. Ведь ты же видел доктора…

– Ну, биксы!.. – возразил я и умолк.

А что еще я мог сказать? Вступать с Харрахом в спор ужасно не хотелось – мой приятель разглагольствовал таким значительным и важным тоном, будто был по меньшей мере вдвое меня старше. Я такого выпендрежа не люблю, не то чтобы пасую, но стараюсь не вязаться. Тоже – друг, а нос задрал – и не подступишься!.. Одно меня досадовало крепко: так никто об этой сходке биксов и не знает… И отец, и мать на вечер – или даже на ночь, до утра (как после объясняли всякий раз: проветриться в культурном месте), – отлучились в город (собственно, я потому-то и рискнул поплыть на остров!..), а бежать к соседям сообщать – во-первых, долго, я и так опаздывал на берег, к лодке, ну, а во-вторых, могли и просто не поверить, стали бы смеяться: дескать, выискался сыщик, благодетель человечества!.. А я ужасно не люблю, когда по дурости смеются надо мной. Вот так, за разговорами, мы и пришлепали на остров. Темень здесь стояла полная, и огоньки, мигавшие на дальнем, заселенном берегу, казались просто звездочками в очень низком отчего-то небе. Прежде чем из лодки вылезать, Харрах достал фонарик и немного посветил вокруг. Я пожалел, что в суете такого же не взял: конечно, на двоих один – не слишком-то удобно. И еще я обратил внимание, что вся трава у берега притоптана и почва основательно изрыта, будто здесь табун лосей прошел недавно. Или вообще неведомые чудища резвились… А буквально от воды – через кусты, обломанные там и тут, через весь остров, вероятно, – шла тропинка… Островок-то небольшой на самом деле, пересечь его – раз плюнуть.

– Знаешь что, – вдруг предложил Харрах, – лучше давай-ка лодку перетащим на ту сторону.

– Переть бандуру… – удивился я. – Зачем?

– Да мало ли… Мы будем там себе сидеть, смотреть на остров, а тут кто-нибудь тихонько подплывет – и стащит. Как потом вернемся?

– Вот уж ценность! – фыркнул я.

– Ну, ценность, может и не ценность, – рассудительно сказал Харрах, – а ежели собачники, неровен час, заметят – плохо будет. Они шастают, где захотят, в любое время – и не уследишь. Тихонько подкрадутся, схватят, глотку перережут – даже пикнуть не успеешь. Точно говорю. Атак вот – лодочка при нас, все, знаешь ли, спокойней.

Логика в его словах была железная, и я не возражал. Мы вытащили лодку из воды, встряхнули (не такая уж тяжелая, я, при желании, и сам бы донести смог, только неудобно) и по тропке двинулись вперед, через кусты. Харрах шел первым и светил фонариком, коротко командуя: левей, правей, здесь яма, здесь густые ветки – наклонись… В итоге искололись, исцарапались мы – что там говорить! Конечно, мы ввязались в авантюру – и весьма неумную, как выяснилось позже, много бед принесшую кое-кому… Но ведь тогда-то мы не знали, ничего не знали! Мы играли в тайну. У игры свои законы. Впрочем, тайна, хоть какая-никакая, а действительно была – запретный мертвый город за рекой. Чего ж еще?!.. И вот, когда мы снова наконец-то выползли на берег – на другую сторону заброшенного островка, – внезапно хлынул ливень. Да какой!.. Укрыться было негде – не в кустах же мокрых прятаться! – а ничего непромокаемого мы с собой не взяли, два балбеса стоеросовых… Сначала было даже весело: мы хохотали, прыгали, кривлялись под тугими струями дождя, в полнейшей темноте, и я подумал даже: вот бы всех девчонок из компании сюда, вот было б визгу!.. Но довольно скоро мы насквозь промокли, выдохлись и стали мерзнуть – вечера-то нынче, почитай, осенние уже, холодные. И в летний день, когда нет солнца, очень неуютно чувствуешь себя в мокрой одежде, а теперь и вовсе… Разумеется, ни о каких прилежных наблюдениях за мертвым городом и речи не могло быть, да к тому же дождь хлестал настолько плотный, частый, что уже в десятке метров невозможно было разобрать что-либо. Вдруг сквозь вязкое шуршание и плеск дождя нам показались чьи-то голоса – с той стороны, где мы причаливали к острову. И вслед за тем раздался жуткий крик, клекочущий, исполненный смертельной боли. На каких-то несколько секунд он оборвался, а потом опять рванулся над рекой. И – снова тишина. И только что-то непонятное хрустело и с натугой топало, буквально топотало, чавкая и клацая, за мокрою стеной кустов. Не слишком-то надежная защита, что и говорить…

– Собачники, – тоскливо прошептал Харрах. – Нутром вот чувствую – они!

– А что им делать здесь – впотьмах, в такой-то ливень? – усомнился я.

– Да именно сейчас-то самая для них погода, – зло сказал Харрах. – Конечно! Им теперь раздолье, и концы, как говорится, в воду… Слышал крики? Это они там кого-то… Мстили, значит. Или просто, чтобы запугать – других. Нам бы отсюда сматываться надо. И скорее!

– Но куда? – опешил я. – Сам говоришь: назад дороги нет. Неужто, думаешь, их много и они придут сюда, на этотберег? Сомневаюсь.

– Ну и зря! Они по одиночке не работают, – сказал Харрах, то ли от холода, то ли от страха лязгая зубами. – Могут и не появиться – так, в теории… Не захотят, или спугнет их кто… Но ежели придут и вдруг увидят – крышка, посылай всем пламенный привет. Да нет, понятно, они примутся прочесывать весь остров. Подстраховка, знаешь… Оставлять следы они не любят.

– Объяснил!.. Куда же намдеваться? – повторил я свой вопрос, тихонько ударяясь в панику.

– Куда? Действительно – проблема… Плыть обратно вокруг острова – опасно, я бы не рискнул… – вслух начал рассуждать Харрах. – Да и река от ливня аж бурлит… И далеко теперь – до дома-то. Отсюда – далеко. Потом: они могли и там, на нашем берегу, на всякий случай выставить дозоры. Патрулей из города боятся, гады!.. А впотьмах пойди-ка знай, куда причалишь… Нет, назад нельзя.

– И тут – нельзя, – уныло подхватил я. – Западня, ловушка… Ну, и что теперь нам делать, а?

– И вправду – что? – Харрах немножечко помедлил. – А давай-ка – в мертвый город!

– Ты с ума сошел! – перепугался я.

– Ну, почему? Все – выход, даже лучше остальных. Туда собачники не сунутся – не их епархия. На деле-то они – трусливые скоты… А плыть – почти что рядом… Уж гораздо ближе, чем до дому. Я когда-то слышал: тут протока узкая… Впотьмах – и то не промахнешься. Да к тому же там какие-то дома еще остались, мне Яршая говорил. Укроемся в подъезде или в подворотне, или под навесом где-нибудь, хотя бы дождь пересидим, обсохнем… А как рассветет, пораньше поплывем назад. Собачники стараются днем на рожон не лезть… Пока.

– Ох, нагорит же нам за это! – всполошился я. – Вот чувствую нутром…

– Дурак, о чем ты говоришь?! – зло прошипел Харрах. – Подумаешь, ругаться будут!.. В первый, что ли, раз? Да, может, не узнают вообще! Ни ты, ни я – трепаться ведь не станем. Если только кто-нибудь увидит…

– Я, конечно, промолчу, – кивнул я, – но уж как-то… Словом, не сердись…

– А с жизнью ты сейчас не хочешь распроститься? Тебе чтоважней, не понимаю?! Думаешь, я сам туда хочу? Но нет другого варианта!

– Ладно, черт с тобой, – тихонько сплюнул я в густую пелену дождя. – Поплыли. Только отговариваться после будешь сам! Если и тамнас не прихлопнут…

Вновь – совсем уже недалеко – раздался жалкий полувыкрик-полустон, и тотчас злобно заворчали чьи-то голоса, зашлепали по грязи чьи-то башмаки…

– Давай! – шепнул Харрах.

Мы дружно навалились, и через секунду наша лодка соскользнула в воду – вместе с тяжким всплеском, что донесся вдруг с другого конца острова, как будто в реку, сильно раскачав, забросили толстенное бревно или какой другой увесистый предмет. Я весь промок, продрог, и, что поганее всего, – мне было страшно. В информатеке и у позаброшенной часовни было хоть светло, я виделто, чего нормальным людям надлежит пугаться, – здесь же отовсюду шла опасность, могла вынырнуть из мрака в шаге от тебя и, обретя любое, в сущности, обличье, сотворить такое, что и сразу-то представить трудно. Да, могло случиться наихудшее —в любом из вариантов. Думаю, Харраху было ненамного веселее моего… Течение все время нас сносило влево, но мы неуклонно, хоть и очень медленно, гребли сквозь дождь к чернеющей громаде берега – он не был виден, но его присутствие и приближение мы ощущали чуть ли не физически… Мотор, из осторожности, Харрах включать не разрешил. Да я и сам бы, между прочим, догадался!.. Наконец под днищем зашуршал песок. Мы выпрыгнули прямо в воду – тут всего-то было ничего, по щиколотку! – и тихонько вытянули лодку за собой на берег. Замерли, тревожно вслушиваясь в каждый звук… Харрах лишь на секунду полоснул лучом фонарика вдоль линии воды, но этого вполне хватило, чтоб заметить заросли кустов невдалеке. Туда-то мы и оттащили лодку, как казалось нам, надежно затолкав ее под ветки, что стелились над водой, – укромней места, так решили мы, и не придумать… После этого мы зашагали налегке прочь от реки. Дождь лил, не прекращаясь. Где-то рядом начинался мертвый город, позаброшенный давным-дав-но… Конечно, по сравненью с нашим, заселенным, берегом здесь было адски тихо и пустынно, нам, по логике, и встретиться случайно тут никто не мог. Однако ощущение, что отовсюду за тобой следят десятки пар внимательнейших глаз, не оставляло ни на миг, а может, и усиливалось с каждым шагом… Мерзопакостное чувство, доложу я вам, дурное. Драпать хочется немедля, без оглядки – только б прочь, подальше… Но мы шли, превозмогая холод, дождь и страх, и вскоре очутились посредине натуральной улицы – с домами, с сохранившейся, притом неплохо, мостовой. Не знаю уж, чем заливали тут – бетоном или биопластиком, а может, попросту спекали выровненный грунт – так до сих пор, я знаю, поступают кое-где. Харрах сверкнул лучом вперед, назад – все пусто, никого… И – ни единого огня. До жути мертвое местечко… Впрочем, если бы сейчас со стуком растворилось где-нибудь окно или в дверях зажегся свет и на пороге бы возникла чья-либо фигура – может, стало бы еще страшней и я б наделал полные штаны, а уж орать бы начал – точно. Я не из пугливых от природы, но – нервозный, психоватый, по словам Эллерия, так что способен, в случае чего, на всякий фортель. Но никто не вышел, и нигде не стукнул ставень… Только дробный плеск дождя… Однако заходить в подъезд мы не решились, а тем паче – забираться в чью-то там пустынную квартиру. Словно продолжал здесь сохраняться дух удобного, уютного, но чуждогожилища, не людского, и нам делалось совсем не по себе, едва мы представляли, как сейчас откроем дверь, перешагнем порог и… будто сразу превратимся в тех, о ком уже и память-то навеки улетучилась… Поэтому мы, ежась и стуча от холода зубами, продолжали медленно брести по лужам, изредка светя по сторонам… Почти у всех домов остались палисадники и даже крупные сады, когда-то, видно, обнесенные красивыми заборами, в иных и крепкие беседки сохранились. Вот в одну-то из таких беседок, не особо канителясь, мы с Харрахом и залезли. Даже не подумали, спеша укрыться от дождя, что, очень может статься, здесь, под крышей, в сухости и относительном тепле, давно уже какая-либо гадость обитает, полагающая это место неприступным собственным жилищем, за которое необходимо, если что, и постоять. Не знаю, может, кто и жил здесь в самом деле – городского беглого зверья никто не истреблял нарочно, руки все не доходили, да и змеи попадались в нашенских краях, – но нам с Харрахом повезло: из темноты на нас никто не пробовал кидаться, не рычал и не шипел, вот только пахло мерзко – застоялою мочой, дерьмом и тухлой рыбой (тот еще букет веселых ароматов!) – пахло, несмотря на то, что в городе никто давно не жил, да и дверей при входе не было в помине, правда, стекла все в беседке были целы, ну, и слава богу, потому что ветер дул как раз с закрытой, защищенной стороны и дождь сюда не попадал, а каменный порожек защищал нутро беседки от возможных мелких наводнений. Задержавшись чуть на входе, Харрах быстро посветил фонариком, и мы заметили вдоль стен три деревянные скамьи, достаточно широкие и целые, чтобы на них уснуть и спящим не свалиться. Что творится на полу и под скамьями, мы разглядывать не захотели – из брезгливости и просто оттого, что в эти окаянные минуты было совершенно наплевать. Ведь основное было сделано: убежище какое-никакое все-таки нашли, собачники сюда наверняка не сунутся, спать есть где – вот и ладно. Мокрую одежду мы с себя снимать не стали: в теплом помещении и так за час просохнет, да и голышом лежать на лавках, в незнакомом месте, было боязно и… неуютно как-то… К запаху мы тоже скоро притерпелись и почти что перестали замечать. В конце концов, могло быть много хуже!..