Текст книги "Дети, играющие в прятки на траве"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Но за какие доблести и, главное, что от меня потребуют взамен? Я все отдал, сполна. Уже и тела не имею своего… Выходит, это – никому не нужно? А другого я не знаю. Им– видней? Ну что же, хорошо, коль так. Пускай. Другая траектория движения… Но вот инерция – все прежняя, опять я несвободен?! Или Эзра правду говорил: я был свободен с самого начала, как и остальные, был свободен по программе, одинаковой для всех, вот только плохо считывал местами? Интересно…

– Вы уж потерпите, – неожиданно заметил Эзра, – запах малость резкий, но такая здесь дорога. Нет другой покуда – чтобы с шиком, напрямки. А объезжать – умучаешься!.. – тягостно вздохнув, он с безнадежностью махнул рукой. – Но там, на ферме, воздух чистый. Вообще курорт.

– Ну-ну, – ответил Питирим.

– Да, кстати, – неотрывно глядя на дорогу, произнес негромко Эзра, – а о чем вы с этим Левером на станции болтали? Его Левер звали, верно?

– Все-то вам известно!..

– Служба! – усмехаясь, отозвался Эзра. – Так о чем, а?

– Когда именно?

– Ну, день за днем… И перед самой катастрофой…

– Вы, наверное, и это знаете…

– Х-м… Я предполагаю, разумеется. И все же… Человек меняется…

– Вы что, с ним раньше виделись?

– Обычно люди не стоят на месте, – игнорируя вопрос, продолжил Эзра. – Утром человек – один, а вечером – уже другой… Всегда. Багаж-то жизненный меняется. Вот Левер… Вы же трое суток с ним общались!

– Результат, как говорится, налицо… – угрюмо хмыкнул Питирим. – Сплошной восторг… Не понимаю – вас волнует протокол бесед? Так я не вел его! Нет навыков. И часто было просто не до разговоров – дел и без того хватало. И потом… он был невероятно трудный собеседник…

– Вот как? Если собеседник интересный, легким он не будет никогда.

– Но эта его поза, вечно поучающая интонация…

– Вы знали его прошлое?

– Довольно смутно. Он не афишировал его. Так только – намекал… А я не лез с ненужными вопросами. В конце концов, чтоб качественно выполнять совместную работу, не столь уж важно, у кого какая биография. Для делаона мало значит. Был бы человек толковый… Разве я не прав?

– До некоторой степени, – уклончиво ответил Эзра. – Хоть и не во всем… По правде, я придерживаюсь противоположной точки зрения.

– И в чем она?

– Не признаю таких профессионалов без души.

– А это как?

– Без воспитания, без прошлого, без памяти!.. Ну ладно – там, на станции, вам было недосуг. Охотно верю. Но потом, когда вы очутились в клинике и… многое переменилось в вашем состоянии…

…ей-богу, удивительно! Неужто и тогда не захотелось изучить подробности?

– А толку? – Левер сонно и слегка насмешливо уставился на меня. – Все подробности одна другой противоречат. За какой источник ни возьмись. Иной раз кажется, что ничего и не было на самом деле.

– Ну, не знаю, – возразил я, раздраженный тоном собеседника. – Из ниоткуда слухи не берутся.

– Верно, слухи. Это ты хорошенькое слово подобрал. Годится. Прорва всяческой официальной информации, которую проверить невозможно, потому что весь официоз – сплошные слухи. Так сказать, удобное для всех вранье. О прошлом, настоящем и о будущем. О нем особенно горазды врать.

Левер вынул из кухонного комбайна чашечки с кофейным тоником и, расплескав их содержимое почти наполовину, водрузил на стол.

– Прошу! – он опустился, а вернее, просто плюхнулся в вертящееся кресло и вопреки моим ожиданиям очень медленно и скрупулезно принялся намазывать себе изящный бутерброд паштетным салом. – Видишь ли, друг мой Брион, – жуя, продолжил он, – в Истории Земли – с заглавной буквы, только так! – всегда случались беглецы – районного масштаба, в рамках государств и континентов. Это, впрочем, и закономерно. Я минувшую Историю Земли назвал бы не историей прогресса, а историей, если угодно, бегства… Постоянно – от других и постоянно – от себя. Весь прогресс нанизан на невидимые тропы беглецов. Они, бегущие, всегда давали ему нужное движение. И направление притом. Как элементы истинно мобильные. Ведь бегство – это путь к неведомому, это – жесточайшая необходимость прилаживаться к новому, осваивать его и зачастую трансформировать, чтоб выжить. Те, кто сидели на месте, даже и не знали, что такое подлинный прогресс. Ну, в лучшем случае подпитывались из садов, возделанных другими… Брали, что дают. Обычный обывательский подход к Истории и своей нише в ней.

Я пригубил чашку – осторожно, чтобы не обжечься, – и слегка поморщился: кофейный тоник был отвратный, Левер совершенно не умел вводить программу в кухонный комбайн, хотя и похвалялся.

– Ниша нишей, но, сдается мне, таким вот незатейливым манером ты пытаешься упорно оправдать и собственное бегство, и, похоже, собственное малодушие – уж извини за столь неделикатное словечко.

– Да при чем тут я?! – с досадой отозвался Левер. – Мой случай – частный. Впрочем, я и не скрываю: мне на ферме было плохо. Я болтался там, как в невесомости сопля. Я убежал, я смылся, постаравшись все-все позабыть. Зато вот тут, на станции, где мне все внове, – изумительный простор! И я могу себя здесь показать. Хочу этот простор раздвинуть беспредельно. Чтобы все сказали: Левер – это да, махина! – он торжественно воздел холеный тонкий палец. – Но сейчас я о другом. Ты давеча изволил эдак походя заметить: тысячи людей бежали от греха подальше, погрузились в шильники – и были таковы. Спасали, дескать, свою шкуру… Чушь! Никто бы их не тронул. Просто-напросто – психоз, животная боязнь прогресса.

– Да? И что ж, по-твоему, давнишний конфликт с биксами, как и само их появление на свете, – это истинный прогресс? Считаешь это нормой?

– Не уверен, что нормальным следует считать прогресс как таковой, – пожал плечами Левер. – Тот прогресс, каким мы его видим. Очень скользкое и даже вредное понятие. Уводит мысли в область неразумного. Рождает идиотский оптимизм. И те, кто улетели, вероятно, поняли, что их – придуманный – прогресс не соответствует действительности и ведет, по сути, в никуда. Конечно, если следовать ему… В итоге – бегство. Бегство от самих себя. Не первый раз в истории…

– Но ведь не все же улетели! – пылко возразил я. – Есть свидетельства, что многие ученики тех, кто покинул Землю, несгибаемые, знающие, умные ученики – остались. И сумели выправить – хоть как-то – ситуацию! Планета выжила. Раздоры продолжались, но уже без прежней остроты. И все, что мы сейчас имеем, – дело рук учеников.

– Кого конкретно?

– Имена не сохранились. – Я развел руками. – Да и разве это важно – как их называли? Главное – поступки. Главное – тот дух всеобщего людского самосохранения, который удалось им закрепить в нас. Как бы передали в назидание…

– Вздор! – с раздражением ответил Левер. – Ты еще скажи, что целое великое учение от них осталось. Эдакий набор непреходящих истин.

– Ежели угодно, можно и учением назвать. Никто не возбраняет. Но ведь ты не будешь отрицать, что этот свод правил и рекомендаций, на которых мы воспитаны, вполне разумен и доступен каждому.

– Согласен. Сам зубрил и даже неплохие получал отметки. Только чем-то это все напоминает мне одно евангельское происшествие…

– Какое именно? – не сразу уловил я. – Ах, нуда, припоминаю, читал в детстве…

– Интересно, где? – встрепенулся Левер.

– У отца в библиотеке была куча любопытных книг.

– Везунчик! Это нынче редкость: чтобы в доме – да библиотека!.. А… прости, откуда? Твой отец, поди, большой любитель почитать?

– Да нет, куда там! Просто… скапливались… Работенка у него была такая – биксанутых выявлять. Среди них умные встречались, редкой эрудиции…

– Понятно, – произнес со вздохом Левер. – Подозрительных – из дома вон, а книжки, чтоб не пропадали… Хорошо, хоть не в костер!

– Ну, мой отец был человек достаточно культурный, – уязвленно отозвался я. – Не то что многие другие… Целые собрания домой свозил. Берег…

– Зачем?

– Не знаю. Для чего-то сохранял. Сейчас как вспомню… Сколько ж было удивительных, а то и просто непонятных книг! Иной раз очень-очень старых, настоящих, напечатанных еще тогда, когда Армада только улетела, или даже раньше… Но отец не прятал их – наверное, считал, что все равно никто глаза ломать не станет. Разве только я туда и забирался… Да и то – тайком, когда меня не видели…

– Какой пытливый мальчик! – усмехнулся Левер.

– Уж какой родился, – буркнул я. – Ты что-то начал говорить мне про Евангелие… Ну, и? Там происшествий, знаешь ли, хватало…

– Безусловно. Но одно событие, – Левер многозначительно глянул на меня, – для всех сделалось наиважнейшим! Я имею в виду миф о гибели Христа, его чудесном воскресении и вознесении на небо. На этом основана вера. И все христианское учение проистекает из него. Весь круг идей и представлений. Все то, что зовется духовным наследием…

– Не думаю, что параллель, которую ты хочешь провести, достаточно корректна.

– Отчего же? Нет, мой друг Брион, все очень даже сходится. Ничто не ново под луной…

– А если поконкретней?

– Видишь ли, учение вне События никогда не способно превратиться в религию. Ученики могли последовать за Христом, но при этом обязаны были провозгласить его воскресение, его вознесение, поскольку у них не было выбора. Для оправдания идей Христа и своего следования ему, вовсе неубедительного для других, им требовалось Событие.

– Ну, как дня нас – отлет Армады, да? – ввернул я.

– Правильно. И они его провозгласили. Исключительно ради утверждения своей значимости и состоятельности как учеников. Не ради Учителя, отнюдь. Ради себя. Учитель ушел – его больше нет. А им еще надо тащить и тащить тяжкий крест вместе с ним!.. Иначе – грош им всем цена как истинным ученикам. Свита делает короля? Нет! Свита предопределяет себе собственное будущее, в рамках которого король – лишь яркий и необходимый фон для свиты. Событие придумано, учение через него – закреплено. Теперь, в ореоле явленного, свите можно подумать и о спасении своей души – то есть о закреплении в сознании народившейся паствы своей иерархической святости.

– Но ведь Армада – улетела! – с возмущением воскликнул я. – Уж этого-то факта отрицать нельзя! Сколько свидетельств, документов!..

– А кто составлял? – с ехидством осведомился Левер.

– Ты хочешь сказать…

– Живых свидетелей нет. Есть только предание – и те, кто следуют ему. Все те, кто чувствуют себя людьми. И мы с тобою – в том числе.

– Ну, знаешь! Эдак можно вообще историю переписать – всю, от начала до конца!

– Атак и поступают, между прочим, – хмыкнул Левер. – У каждого времени, у каждого правителя всегда была свояистория. Основанная, так сказать, на фактах.

– Разумеется, – запальчиво ответил я. – На фактах – твердо установленных, проверенных веками.

– Вот и нет! – похоже, Левер наслаждался, глядя, как я завожусь. Но я не мог прервать наш спор – уж так хотелось подловить, пусть хоть на мелочи какой-то огорошить этого ликующего болтуна!.. – Ты плоско мыслишь, дорогой мой друг Брион, ужасно пошло. – Левер залпом выпил свой кофейный тоник и опять наполнил чашку: это пойло ему явно доставляло удовольствие. – Запомни раз и навсегда, – нравоучительно продолжил он, – факт как таковой не подлежит обыденному толкованию. Он есть – и все тут. Как любой физический объект. Его можно изолировать или, напротив, выстроить в одну цепочку с остальными фактами. Он поддается исчислению, и на его основе позволительно создать теорию, которую наделе можно лишь принять, развить, дополнить или опровергнуть, если появятся новые факты, противоречащие уже известным. Но беда в том, что всякий факт еще подразумевает и свое какое-либо описание.А вот оно-то и становится предметом всевозможных толкований. Чувствуешь, куда я клоню?

– Пока не очень.

– Исторические факты! – громко возвестил Левер. – Они достаются нам всегда и исключительно лишь в виде неких описаний, самых разношерстных предъявлений. И тут уж с ними все, что пожелаешь, то и делай. Иначе говоря, история – это гигантский свод постоянных толкований, перетолкований и еще раз толкований. Ничего конкретного. Все приблизительно и крайне вероятностно. Как в микромире. Принцип неопределенности работает на полную катушку. И такое, как ни странно, хорошо. Ведь, знай мы в точностивсе факты, мы погрязли бы в деталях, захлебнулись бы в водоворотах никому не нужной информации и – уж точно! – никогда бы не смогли предвидеть будущее.

– Почему же? – с легкою иронией заметил я. – По-моему, совсем наоборот. Все было бы предельно предсказуемо, наглядно, просто…

– Просто! – отмахнулся Левер. – Просто на том свете, о котором не известно ничего. Если бы в истории и впрямь главенствовал закон причинности, жестокой детерминированности, то тогда – конечно. Но увы!.. Любой отдельно взятый факт истории сам по себе практически бессмыслен, и не важно – мелкий он или великий. Все они – мелкие. Великими становятся, когда соединяются друг с другом. А уж как соединятся – шут их ведает. Тут правил никаких. История – цепочка следствий, истолкованных удачно или по-дурацки. И причин у всякого такого следствия – тьма-тьмущая. Они нам не известны. Между прочим, они – тоже факты, только не дошедшие до нас. И если бы мы знали все, мы стали бы как боги, постоянно изучающие акт творения, поскольку на другое нет ни времени, ни сил. А так мы в состоянии легко скакать с эпохи на эпоху, тасовать века, одно, не слишком внятное для нас, отбрасывать, другому придавать едва ли не вселенское значение… Все можно заново переписать, переиначить, ежели приспичит. И принять «а веру, что так – было. А отсюда – и прогнозы разные, и упования… Так и живем.

– Короче, ты склоняешься к тому, что никакой Армады не существовало? – въедливо осведомился я. – И то, чему нас всех учили…

– Я не знаю, – неожиданно усталым, постным голосом ответил Левер. – Принято считать, что было. Лучшие и самые талантливые улетели, завещав оставшимся быть настоящими людьми – и эту эстафету человечности нести всегда и всюду, что бы ни стряслось потом на Матушке Земле. И кодекс поведения нам передали. Чушь, конечно.

– Отчего же? Ничего плохого в этих заповедях нет.

– Плохого – ничего. Ты прав. Набор красивых и необязательных, по сути, наставлений… Главное-то ведь другое! И об этом забывать нельзя, ни при какой погоде. Даже если ничего бы не было на самом деле, все равно бы это было.Потому что – надо. Людям надобно во что-то верить и чему-то поклоняться. А чему конкретно – это уж вопрос идеологии, которая главенствует сейчас.

– Выходит, всех нас обманули – так, по-твоему? Еще давным-давно? И мы, балбесы неразумные, однажды затвердили эту ложь – и вдохновляемся, и ждем…

– Чего? – вздохнул с тоскою Левер. – Никому не нужные, затертые слова… Чего ждем?! Счастья – одного на всех? Блаженной жизни на Земле, когда мы наконец-то истребим всех биксов? Этого не будет.

– Ну уж, биксов истреблять совсем необязательно. Еще в Заветах сказано…

– Любите и дружите. Помогайте всячески друг другу и дорогой торною идите рука об руку… Смешно! Никто всерьез такое не воспринимает. Если б было все настолько хорошо и просто – разве улетела бы Армада?

– Что я слышу! – я не удержался и легонечко поаплодировал. – Ты все-таки признал?! БылаАрмада?!

– Как запоминающийся факт культуры – вероятно, – согласился Левер. – Все эти истории про мудрых и добропорядочных учителей и про их преданных учеников, не столь, конечно, мудрых, но не менее порядочных, поскольку изловчились донести потомкам Истину, которую могли бы, кстати, и сокрыть, – все эти славные истории кочуют из столетия в столетие, не подтвержденные ничем, но с прорвой поразительных подробностей… и мы им верим, радуемся, что они известны нам, что они – есть!.. Одно не принимаем во внимание: ученикам не важно, чтоговорил учитель, им в действительности важно, какэто сказанное ими запечатлено. От этого зависит их дальнейший статус. Поэтому глупейшие и самые нерадивые подчас становятся первейшими… Так было, есть и будет. Подлинные исторические факты в этом деле роли не играют.

– Но ведь мы способны кое-что предвидеть, разве нет?! – не удержался я. – Сколько случалось прогнозов – и порой вполне удачных!

– Это только кажется, – со снисходительной улыбкой заявил Левер, вороша на затылке нечесаные вихры. – Удачных – оттого что многое имеет свойство повторяться. Или же мы сами отбираем в качестве наглядного примера то, что изначально всем понятно и знакомо. И не надо обольщаться. Лишь благодаря ущербному знанию прошлого мы можем строить концепции грядущего. Но и оно по прошествии времени станет для последующих поколений вовсе не таким, каким в действительности было. И каким оно окажется, не узнает никто. Мыне ведаем, потому что его покуда нет. А потомки не разберутся, потому что не будут располагать всей полнотой фактов. Впрочем, это справедливо и для любого момента истории – на всем ее протяжении.

– Ну, а как насчет современников? – усомнился я.

– Они тем более почти ничего не знают. Текущая информация от них особенно сокрыта. Они способны только чувствоватьсвою эпоху, но не знать. Ибо живутв ней. А это исключает беспристрастный и точный анализ. Для него нужна дистанция во времени. Она же, в свою очередь, и порождает слишком сильные, неустранимые помехи.

– Короче, если встать на твою точку зрения, – не без сарказма заключил я, – то истории как таковой совсем не существует?

– Как таковой? – переспросил Левер, удивленно вскидывая брови. – Нет, она имеет место быть! Всегда, во всем! Ведь время-то течет – и мы барахтаемся в нем… А что касается конкретных знаний, осмысления событий, как бы твердо установленных, имеющих логи-чески-незыблемую связь друге другом… К сожалению, мой друг Брион, история записанная – лишь тщеславная попытка умствующих дилетантов воссоздать и разъяснить в понятной форме чье-то настоящее – настоящее, которого те, давнишние, современники были лишены.

– Уж так и лишены!.. Но почему?

– Да потому, что никто не желает при жизни быть субъектом истории! Намного легче и удобней быть ее объектом. Дескать, объективные законы правят миром… Очень интересная, я бы сказал, приятная позиция. И ни за что не надо отвечать. А цену себе набить, глядишь, и удается.

– Н-ну, в какой-то мере, – согласился я. – История – дело интимное.

– Если угодно! Ведь история – прежде всего миф. Для каждого – свой. И в этом – ее прелестная интимность. Оттого-то история прошлого не более достоверна, чем история будущего, разве что несет на себе печать некой доверительности и невольной ностальгии. Но подобное – всего лишь плод того, как подготовлены умы.

– И что же в результате? Шиш?

– Отнюдь. В итоге мы имеем целых три истории! – звенящим голосом поведал Левер, словно на моих глазах разоблачил какую-то великую, хитро задуманную провокацию. – Историю культуры, то бишь всех наших представлений о себе и мире; историю общественных устройств и отношений и историю научных и технических движений мысли, с безусловностью влияющих на нашу жизнь. Обычно о последней мы и говорим: история прогресса. В реальной жизни эти три истории не очень-то пересекаются, хотя мы постоянно путаемся в них… Ты спрашиваешь: было ли Событие? Как миф Армада полностью реальна – мир воспитан на предании и документах, где она упоминается. А как реальность… Для истории главное – вера в нее. Тогда в глазах ее приверженцев она приобретает смысл.

– О, сколько людей пытались эту веру умалить! – печально покачал я головой. – Да взять тебя хотя бы…

– Ерунда! – поморщась, отмахнулся Левер. – Ты не понимаешь главного. С чьей-либо стороны умалить веру невозможно. Это в состоянии сделать только сам верующий. Вера порождает факты, с неизбежностью организуя их и придавая им пускай поверхностную, но необходимую всем связность. А уж заодно – и высшую закономерность. Если веру в знаниетого, что было, почитать как истину, тогда, конечно, и Армада, и все относящееся к ней – реальность самой высшей пробы. Все зависит от точки зрения и внутренней готовности ее принять. От приученности думать так, а не иначе. Между прочим, эта вот приученность и задает все наше восприятие прогресса.

– Батюшки! – невольно встрепенулся я. – Теперь ты даже и прогресс признал! Хотя бы эдак…

– Ну, а что прогресс?! – развел руками Левер. – Просто-напросто – удобный термин. Не совсем корректный, правда, даже обольстительно коварный: всяк его мусолит, когда нечего сказать по существу…

И тут я наконец не выдержал:

– Выходит, все-таки Армада кое-что дала прогрессу? Даже если ее не было на самом деле? Значит, миф необходим, чтоб мы почувствовали в полной мере собственную принадлежность к этому кошмару, о котором говорят: текущая эпоха, неизбежный плод прогресса?! Ты согласен с этим или нет?

– В какой-то степени – согласен, – подтвердил с довольным видом Левер. – Кто сказал, что прогрессивное – приятно? Оно вечно ломится в открытую дверь, когда мы этого не ждем. Прогресс идет от противного. Худшее – вот признак близкого скачка прогресса. Потому что это худшее необходимо преодолевать, ломать себя при этом, заставлять. Истинные выразители своих эпох – это бездари, которые вполне удовлетворяются тем, что уже есть, и не желают никаких изменений. Свой устойчивый, ухоженный, понятный пятачок – уступчик на стене бездонного колодца времени – они провозглашают пиком, достижением прогресса, поскольку здесь конкретно и сию минуту их ничто, по сути, не тревожит, им – приятно и комфортно…

Я нетерпеливо оборвал его:

– Естественно. Устойчивое положение всегда рождает прилив радости и гордости за то, чего ты вопреки всему сумел достичь. Если угодно, прогресс – это все, что пройдено тобою к данному моменту. Все, что ныне, – так или иначе позади. Что можно оценить, детально разобрать, осмыслить и учесть на будущее. Думаю, прогресс – не есть самодвижение. Прогресс – как раз те точки, где ты можешь временно остановиться, успокоиться и поглядеть назад.

– Передышка, понимаю, – усмехнулся Левер. – Штука, очень нужная в дороге… Но движение по дороге – это ведь не то же самое, что движение по пути. По дороге идут просто так, ибо она – есть. А путь – совсем другое. Тут никакой дороги может и не быть. Поскольку путь – это целеполагание прежде всего. И потому движение по пути – не обычное перемещение в пространстве и во времени, но именно – движение к цели, какой бы далекой и даже абсурдной она ни казалась. Путь – это дорога с назначенной целью. А уж как по нему идти – дело другое… Хотя, может статься, прогресс – ни дорога, ни путь. Так только, нечто придуманное нами – дабы задним числом оправдать наши дурные метания из крайности в крайность…

– Однако ж налицо и объективные истины… – попробовал я возразить.

– Что было истинно, а что на самом деле – нет, становится понятным лишь потом, – пренебрежительно ответил Левер. – Не-истинное мы, естественно, хулим, все остальное – превозносим, забывая, что не-истинное и опредёляет, углубляет, закрепляет наше понимание того, что было. К примеру, я не знаю, какую роль сыграют сами по себе биксы. Возможно, именно они-то – и предвестники очередного фантастического взлета, о котором так мечтают… Нелюдей как таковых, но в целом – разума. Не знаю. Или, может, они только повод, передаточный какой-то механизм между звеньями людскойИстории. И, видимо, иначе, как в итоге сокрушив всех биксов, мы в действительности не сумеем встать ступенькой выше… Это наше наказание – и наш же путь к спасению. Похоже, мы обязаны их отрицать, бороться с ними, если уж они такую силу представляют. Кабы не было такой борьбы, а было бы простое сосуществованье, тихое, тягучее, то это означало бы одно: прогресс по данному участку не проходит. В нашем понимании прогресс… И мы бы скоро вымерли, как крысы в наводненье, – чинно и благопристойно. Тоже в некотором роде путь… Но нет ведь: раз мы биксов все же сотворили – вот таких, разумных, – стало быть, все это неспроста, не все спокойно в Датском королевстве! – он победоносно глянул на меня: мол, книжки тоже иногда читаю, не дешевку, а старинные, основу!.. – Так что нынешняя свара меня только радует. Бороться надо до конца. А кто кого – посмотрим. Вот и весь прогресс.

– Знакомая позиция. Ты знаешь, из тебя бы получился превосходный боевик! – заметил я.

– Ну что ты, – скромно улыбнулся Левер, – я не боевик совсем. Я – теоретик. Интуитивист.

– И что же эта интуиция, а вкупе с ней теория нам говорят о беженцах с Земли?

Ужасно мне хотелось как-нибудь его поддеть, не осрамить, нет, но чтоб он почувствовал, что эти откровения его я, право же, ни в грош не ставлю. Чуточку сбить спесь… Полезно. Но он не почувствовал. Беглец на Землю,он упорно видел предначертанное оправданье там, где всякий бы другой лишь возмутился.

– Но, мне кажется, мы эту тему обсудили! – удивился он. – Опять?!

– Отнюдь, – парировал я нарочито равнодушным тоном. И подумал: «Разумеется, опять! Давай, крутись!..» – Вот ты считаешь, что Армада – миф…

– Предполагаю. Сомневаюсь в справедливости свидетельств. Ну и что? Не я один…

– Но большинствоубеждено в другом! И получается: бежали, убоявшись трудностей, предав прогресс, который так лелеяли… А?

– Хочешь, чтоб я высказался по стандарту? Оценил в пределах догмы?

– Х-м… – тут мне и вправду стало интересно. – Догма… Вон как ты изволил повернуть… Что ж, может быть, и так – в какой-то степени… Только… не догма, а – реальное Событие!

– Событие! – невольно фыркнул Левер. – Скажешь тоже!.. Ладно, разберем и с этой стороны. Возьмем за аксиому: всякая борьба – это прекрасно! – сообщил с надрывом он. – Надежный, твердый путь к прогрессу. Так, по крайней мере, принято считать. Сейчас – особо. Но они, – он выдержал ораторскую паузу и вдруг понизил голос, – в том-то ведь и прелесть, что они нашли другой, такой же верный путь. Они – бежали. Вроде – уклонение от праведной борьбы, признание в определенном роде слабости своей. Ан нет! Бе-жа-ли'.Разорвали связи. Стресс – в космическом масштабе. Все – по-новому, сначала. Неизведанные дали. Ломка всех традиций и устоев. Новый этнос. Грандиозный шаг вперед. В иной борьбе – в борьбе за выживание – они нашли себя… Какая красота!

– А я-то, грешный, думал: просто массовый психоз, – немедля отозвался я. – Такое прежде на Земле не раз случалось. И подобные движения всегда захватывали, увлекали исключительно толковых и талантливых людей, которым было чтоповедать остальным… Потом от их деяний подолгу бежали круги по человеческой Истории…

– Да какой уж там психоз! Просто наш, земной, прогресс им был не по нутру. И, ежели угодно, их в какой-то мере вынудили к бегству. Присутствие под боком честных, твердых, бескорыстных соплеменников невыносимо для людей потерянных и разуверившихся, одержимых страхом.

– Ну, а вдруг совсем иначе было? Ты прикинь… Не твердые, бескорыстные соплеменники, а секта там какая-то, единоверцы, ослепленные идеей. Вот, к примеру, я читал, в былые времена валили толпами в Тибет, на Гималаи, мистику Востока постигали, сами в ней не смысля совершенно. Именно психоз! И чувство стада. Когда все, как одно целое. Один за всех и все за одного. Вожак позвал – и побежали.

– Пожалуй, одного-то вожака не будут нынче слушать, не такое время, – усомнился Левер. – Нужно, чтобы каждый чувствовал в себе вожаческую силу. Вот тогда он станет подчиняться. Понимая, на какие гадости способен тот, кто рядом и хоть чуточку сейчас сильней…

Я постоянно поражался способности Левера вот так, без видимых усилий, принимать чужую, даже неприятную ему, позицию как искони родную и отстаивать ее с великим рвением, одновременно привнося в аргументацию и что-то исключительно свое, казалось бы, совсем противное тому, что подлежало в данный миг защите. И все это преподносилось искренне, игриво и при том – бесцеремонно. Дескать, нате вам… Он словно этим жил, отменный лицедей! Конечно, мнение других его ничуть не волновало – оттого и удавалось ему с легкостью, достойной лучшего употребления, брать под защиту чуждое ему и, как бы воодушевляясь этим, исподволь навязывать свои воззрения. Занятный метод спора… Хоть и раздражавший меня донельзя. Поскольку я считал: желаешь непременно быть оригинальным – не подлаживайся под других, не делай вид, что уважаешь их позицию, их убеждения, которые тебе неинтересны. Либо просто смени тему разговора. Чтоб поддерживать толковый диалог, есть масса разных, необидных способов… Но, черт возьми, мне было страшно любопытно, как там Левер дальше завернет!.. Ведь сам-то я был свято убежден: то, что известно каждому – и мне, само собой, – большая, подлинная правда. От которой никуда не деться.

– Просто так не улетели бы, – заметил я негромко. – Был какой-то массовый психоз…

– Неверно, милый Питирим! Ты повторяешь вбитое в тебя со школы! Это на Земле сейчас психоз: едва услышат про каких-то биксов – сразу же в истерику. Всеобщая безмозглая боязнь, устойчивая ненависть. И неуверенность в своем грядущем. Бей поганых биксов! – превосходный лозунг, но когда ты каждого готов воспринимать как бикса и когда все радостно шпионят друг за другом – это, я так полагаю, уже крайность. А они, все те, кто улетели, ничего, нисколько не боялись! Ни-че-го! – Левер сложил руки на груди и с мечтательным выраженьем на лице откинулся на спинку кресла. – Да, отчаянные люди… Уж они-то свое будущее знали точно, верили в него. Вот потому и полетели. Не как мученики – как герои. Вознеслись…

– Опять ты за свое! – невольно возмутился я. – Нет, просто улетели! Сели в корабли – и с глаз долой. А что там думают… Нигде не сказано.

– Нигде, согласен. – Левер с укоризной глянул на меня, как будто я был в чем-то виноват. – Трактовки – и полнейшее отсутствие оригинальных документов. Словно все подстроено нарочно. Непонятным заговор… Все приводимые подробности одна другой противоречат. За какой источник ни возьмись. Но можно ведь и между строк читать! И видеть – вглубь. И постигать духовное начало. Проникаться!..

– Так и поступают – многие, – кивнул я. – Правда, толку – нуль. Но, может, это были просто-напросто прожженные авантюристы, эдакие убежденные перекати-поле, не способные прижиться там, где трудно, не готовые к борьбе за счастье?

– Чье, помилуй?! – Левер изумленно глянул на меня.

– Ну, счастье человечества… – с неудовольствием пробормотал я.

– Бред! Такого не бывает. Только садомазохисты, одурев вконец, способны думать о таком кошмарном счастье. «Счастье – всем и счастье – навсегда!..» Ведь надо сильно ненавидеть и не понимать людей, чтобы желать им всем одного и того же!

– Но ведь счастье же!.. – с отчаянием простонал я.

– А оно у каждого – свое. И счастья общего, для человечества, – не существует. Сотни благодетелей в различные эпохи появлялись, умирали и страдали, силясь показать, как обожают бедненьких людей, которые не знают, что такое счастье. Даже за собой вести пытались… Ну и что? Куда, к чему в итоге приходили страны и народы? К войнам, к бедствиям, к кошмарам, к полной деградации. А счастья все не находили… И, что самое смешное, продолжали искренне боготворить и почитать тех сумасшедших подлецов и мракобесов, что несли им столько горя. Не учились ровным счетом ничему… Досадно! Впрочем, может, и закономерно. Это как взглянуть на вещи…