Текст книги "Дети, играющие в прятки на траве"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Ну, что, – сказал он, – погуляли, отдохнули? Отряхнулидушу?

Питирим пожал плечами: дескать, сам не знаю, как насчет души, но что-то вот – и впрямь произошло…

– И снова – налегке?

– А как иначе? – Питирим развел руками. – Что ж мне, дом с собою брать? Или всю ферму?

– Значит, едем? – коротко спросил, пришурясь, Эзра.

Питирим кивнул и начал медленно спускаться по ступенькам. Да, похоже, дождь под утро был изрядный, лишь недавно перестал… Раскисшая дорожка жадно чавкала при каждом шаге, ветер стих совсем, деревья с непогашенными фонарями снизу, от крыльца, смотрелись странной и ненужной декорацией, картиной, выписанной тщательно и равнодушно, эдакой еще одной картиной Левера, которую он словно специально сделал именно такой, чтоб легче было от нее бежать и не хотелось возвращаться – никогда. Во всяком случае – при жизни… Питирим протер сиденье и уселся сзади Эзры. Прежде чем машина тронулась, он обернулся напоследок. Что-то екнуло в груди и отдалось тоскливой болью, к горлу разом подступил тяжелый, вяжущий комок… В конце двора, у дальнего сарая, он увидел две знакомые фигуры. Теперь – две… Дурак Ефрем и рядом с ним – Симон. Они стояли в розовых рубахах до колен, босые, молчаливые, и, приложив ладони козырьком ко лбу, внимательно и зорко наблюдали за отъездом. Алевее, позади крыльца, – как будто она вдруг возникла ниоткуда, только ненадолго появившись среди капель дождевых, средь тишины и увяданья, – Питирим увидел Нику. Чуть ссутулившись, она стояла неподвижно, в том же самом платье, что и днем вчера, безвольно опустивши руки, и глядела на него с тревожной грустью, с мягким пониманием, и на лице ее застыла виноватая по-детски, скорбная улыбка, даже не улыбка – робкий знак ее, в которой прочитал он и прощение, и боль, и отголосок невозвратной радости, и безнадежную покорность перед теми силами, что ей досталось пробудить на краткий миг – в надежде на несбыточное чудо… Ездер тронулся. Еще каких-то несколько секунд, неуловимых и ужасно долгих, перед Питиримом простирался опустелый двор с тремя хранящими достоинство, наивно-беззащитными и одинокими фигурами, потом машина, миновав ворота, вылетела в лес и понеслась по сумрачной дороге. Эзра двигался на полной скорости, сосредоточенно уставившись вперед, и словно позабыл о пассажире. Да и Питириму в те минуты не хотелось никаких бесед. Он сам не понимал, что чувствовал сейчас. Смятение, раскаяние, раздраженье… Неуверенность и ощущение слепой, бессмысленной утраты… Чего именно? Прошедшей ночи, Ники, смысла жизни? Эк, хватил!.. Нет, все, все, кончено, упрямо уговаривал он сам себя, я возвращаюсь, да, теперь я – как птенец, случайно выпавший из теплого гнезда, но добрыми руками помещенный в прежнее жилище. Как ребенок, на пустой поляне, на траве, затеявший игру – с самим собою – в прятки. Сам вдруг спрятался и сам же отыскал себя… Вот только – странно! – что-то вслед за этим не признал в себе, какую-то заметил перемену… Если б просто внешнюю… Она-то есть как раз, но с этим можно и смириться, с этим можно жить. А вот другое, не заметное сначала… Нет, пустое, все нормально, все – как надо, ерунда! И мы себя еще покажем, дайте срок!..

– А эти двое, у сарая, – что они стояли? – неожиданно спросил он.

– Думали, – ответил Эзра.

– Но о чем, о чем им думать здесь?!

– О жизни, Питирим, о жизни. Ведь о ней всегда сподручно думать. Очень разная она бывает – и в один и тот же миг. – Возница повернулся к Питириму, и в глазах его зажегся бешеный, злорадный огонек.

– Зачем им дети, я не понимаю. Вообще – всем биксам – для чего?! Лепили бы себе подобных, как уже умеют, с заданными свойствами – и все!

– Ну, этого так мало!.. Заданные свойства затухают. Чтобы сохраниться, им нужны разнообразные мутации. Природа поступила самым мудрым образом: естественное закрепление всех изменений в детях. Ведь энергетически это разумнее всего. К тому же – безотходность производства, ежели угодно. Может быть, звучит цинично, но зато по делу. Минимум затрат энергии не столько на творение – тут жадничать как раз не надо, – сколько на внедрение полезной новойинформации. Да, Питирим, дети очень нужны. Конечно, в будущем, я думаю, такого сходства – внешнего – с людьми и не понадобится, этот, с позволенья, рудимент в итоге изживут. Различные таланты будут развивать всегда, не сомневаюсь. И под них уже – подлаживать полезную для дела внешность. Все ведь только-только начинается… Издержки неизбежны. И не надо обольщаться.

– Да, но дети ужеесть! – воскликнул Питирим.

– Вы правы. Было б глупо отрицать… Действительно недавно появились – на Земле. У тех, немногих биксов, напрямую связанных с людьми. А здесь пока что – темный лес. Инстинкты, примитив…

– Ну, не сказал бы… Не такой уж примитив, – с сомнением заметил Питирим, внезапно вспомнив весь вчерашний день, Лапушечку, Симона…

– Биксов как единой расы – нет. Они повсюду разные, – задумчиво ответил Эзра. – На Земле – свои, и на Девятнадцатой – тоже свои. Для разных целей, с разными возможностями… Но чего-то целого – одной породы,так сказать, – не существует. Просто как-то надо было их назвать, когда все только начиналось, вот и выдумали: биксы! А на деле они очень сильно друг от друга отличаются. Да… Времечко бежит… Вот – скоро снова дикеньких сюда подкинут, – сообщил он с непонятною усмешкой. – Эх, начнется канитель!.. Работы будет – непочатый край. А на всей ферме – только Ника-то и есть… Ну, я ей малость помогаю… Вот теперь два этих мудреца – их тоже будем подключать. На что-нибудь сгодятся… Должен вам заметить, Девятнадцатая – именно то подходящее местечко, где, пожалуй, можно было бы, без шума и неторопливо, вывести порядочную новуюпороду. И не биксы до конца, как все их представляют, но и, разумеется, не люди. Чтобы были подобрее и одновременно – поталантливее. Это, в принципе, возможно. Только некому работать… Жаль. Обидно! – Эзра сплюнул на дорогу.

– Эзра, – глядя на него в упор, спросил внезапно Питирим, – кто меня спас? Не люди же?!

– Не люди, это так, – кивнул возница. – За спасение свое благодарите биксов. Постарались…

– Для чего?

– Ну, для чего спасают? Чтобы жил!

– Я не о том. Ведь я – их враг. Во всем, всегда. Непримиримый боевик!..

– Непримиримый? Неужели? – иронически прищурясь, хмыкнул Эзра.

– Безусловно! А иначе – как же жить?!

– Непримиримые – и не живут. Они – в борьбе. Метутся, суетятся, никому покоя не дают, вот только шоры на глазах мешают… Человечность – звук пустой для них. Как и понятие «культура»… Им важна идея, важен принцип. Остальное – как бы и не существует. Ради высших принципов – убьют, нисколько не жалея, предадут, и глазом не моргнув. Хотя… мы все, конечно, дети принципов, все – пасынки идей…

– И, значит, все-все – виноваты?

– Каждый – в чем-то, – согласился Эзра. – Невиновных нет.

– Но ведь кого-то все ж можнооправдать? – спросил с надеждой Питирим. – Пусть через суд, но – оправдать? Совсем. Нельзя же так – чтоб неоправданные по миру ходили! Чтоб не сам потом перед собой оправдывался, а другие – помогли! И ничего взамен бы не просили!..

– Х-м… И вопросик же вы задали! – развел руками Эзра. – Эк хватили!.. Наказанье оправданием, быть может, пострашней всего. Тогда уже сворачивать нельзя. К тому же и не всякий может суд такой судить. Как и не всякий вынесет…

– Да, но меня, преступника, зачемспасли?

– Я повторяю, – глаза Эзры стали бешеными, – снова повторяю: чтобы жил!

– Я нужен биксам?

– Ну, в какой-то мере… Предположим. Но – живой, живущий,а не боевик!

– А Ника?

– Ника вас простила, дурачка такого. И взвалила на себя такую ношу!.. Страшную вину… Ведь предала себя, свою любовь, по сути, – ради вас, чтоб высебя почувствовали нужным – так вот, шиворот-навыворот, но нужным и прощенным наконец! Она и Левера простила этим самым, может, ради-то него все и затеяла, простила всех, чтоб оказаться виноватой. И теперь уж ваш черед, ваш, Питирим! Необходим ответный шаг… Считайте, вам для этого и сохранили жизнь.

– Выходит, все-таки – был суд, – пробормотал угрюмо Питирим. – А я и не заметил… И не понял ничего. Нет, кое-что почувствовал, конечно… Но и только. Не придал значения. Ждал наказания всерьез.

– Ну, а куда серьезней? – удивился Эзра. – Новое тело – пустяк. Не в нем, поверьте, дело. Но вот сделать так, чтоб все в нем рассмотрел и душу, а не просто оболочку… Есть наказание принуждением. А есть наказание – доброй волей. Надеюсь, у вас будет время подумать об этом.

– Когда?

– В любой момент, который вы сочтете подходящим.

– Где?

– Да где заблагорассудится! Мне странно слышать… – Эзра с укоризной поглядел на Питирима. – Самое тяжелое – когда по доброй воле…

– Что же именно?

– А уж вот это вы решите сами для себя. И тут никто вам не помощник, не советчик. Нет поводыря… Сказали же: нельзя, чтоб неоправданные по миру ходили!..

– Ну, а если бы вдруг Ники… – голос Питирима дрогнул, – если бы вдруг Ники – не было совсем? В природе не существовало бы? То что – тогда?

– Но ведь была! Ведь – есть! Какой смысл прожектерствовать без всяких оснований? Придумывать по разным поводам модели? Теоретизировать впустую? Вы порою удивляете меня, ей-богу!

– Слушайте-ка, Эзра, – неожиданно промолвил Питирим, – я все хотел спросить вас… Знаете, вы очень, очень мне напоминаете… одну особу, скажем так. Нет, вы другой и все-таки – похожи. Даже внешними какими-то чертами, тем, чтоговорите… Я отнюдь не утверждаю…

– Ближе к делу! – оборвал его бесцеремонно Эзра.

– Я мальчишкой был тогда, совсем давно, – стараясь не смотреть в глаза вознице, начал Питирим. – Так получилось… И с тех поря никогда… Вы очень мне напоминаете Барнаха, вот что!

– Это славно! – хохотнул негромко Эзра. – Ведь Барнах был осужден, приговорен до самой смерти жить под бдительной, усиленной охраной в гетто. Впрочем, так же, как Харрах и как Яршая, и как многие другие – и кого вы знати, и кого не знали… Было несколько процессов. Вы-то помните один…

– Откуда вы всех знаете?

– Конечно, здесь, на Девятнадцатой, порядочная глушь… Но не настолько все же, чтобы чувствовать себя, как будто ты живешь в другой вселенной! Кое-что и мы тут узнаем. Достаточно желания, простого интереса… Да ведь и на Землю все-таки летаем иногда, и к нам порою гости забредают…

– Вот-вот – забредают! Веский довод, ничего не скажешь, – с недовольством буркнул Питирим. – Насколько мне известно, часть материалов, связанных с тогдашними процессами, была закрыта…

– Ну, это уж моя забота, как заполучить необходимую мне информацию, закрытую для вас, – язвительно ответил Эзра. – Люди с детства привыкают: этого нельзя, того – нельзя… И с тем живут. Считают: все законно, так быть и должно. И очень раздражаются, когда вдруг кто-то думает иначе и, что главное, ведет себя, сообразуясь с собственными представлениями. Сразу же обида возникает, чувство ущемленности… А в результате – новое «нельзя» да «как посмел?!». Вы помните всего один процесс… А я-то знаю и другие. И не просто понаслышке, но – в деталях.

– Тем не менее… Вы не ответили!

– Да что тут отвечать? Немало сгинуло тогда, немало… Лучшие из лучших, что обидно… Ну, а я – вот тут, на Девятнадцатой. И что из этого? Еще один штришок к обычной человечьей психологии: не может, дескать, в непривычном месте оказаться некто, якобы похожий на известную всем личность. Сразу чудится подвох, опять какая-то несправедливость… Что ж, выходит, перед вами – беглый каторжанин? Всем разбойникам разбойник, супостат и враг людей? Сумел каким-то чудом скрыться и теперь разгуливает на свободе, по чужой планете?!

– Извините, – произнес оторопело Питирим. – Я, правда, не хотел…

– Да нет, чего уж… Я к таким вещам спокойно отношусь, – пренебрежительно махнул рукою Эзра, словно отметая всякие сомнения. – Мне даже в общем-то приятно, лестно слышать… Вы учтите, Питирим, не в моих правилах развенчивать легенды, пусть и самые нелепые. Поскольку я, недалеко ушедший в умственном развитии, их просто обожаю. Потому считайте, как хотите. Ваше право. Думаю, от этого – ну, так, на всякий случай – вас ведь не потянет на ходу выпрыгивать из ездера!..

– Нет, – рассмеялся Питирим. – Поедем дальше.

– Вот и хорошо. Мы успеваем в самый раз, – заметил Эзра. – В самый раз… Впритык к отлету шильника.

Лес кончился, машина выскочила на болота. Где-то, может, здесь – стоят они,подумал Питирим. Еще вчера они разыгрывали сказку, танцевали, были – да-да, черт возьми! – похожи на людей, ас нынешнего утра – точка, все, уже никто, не биксы даже – просто жуткие растения, пускающие корни в землю. И смотреть на них не хочется, тоскливо, тошно видеть, как они… Деревенеют, вырождаются, становятся ничем? И слова-то пригодного не подберешь, чтоб точно обозначить… Но ведь это – гнусно, подло! Только потому, что кем-то и когда-то на роду у них написано садистски-бодрое проклятие, лишать их радости и дальше жить, лишать их радости учиться, чувствовать себя почти людьми!.. Хотя… не знаю… Почему же именно людьми? Другими, разумеется, но по доверчивости, доброте, терпимости не только приблизительно, почтилюдьми, а в чем-то выше, совершеннее – такими, видимо, какими и должныбыть люди. А мы топчем это в них, не допускаем, презираем. Вероятно, оттого, что сами-то пока не в состоянии… Вот и завидуем, не можем разрешить, чтоб кто-то превзошел нас в человечности. Боимся очутиться в арьергарде. И не понимаем: в арьергарде, но не на обочине! «Третий завет»… Между нашим человечьим естеством и тем, к чему стремимся, что имеем в результате дел своих. Быть может, самый тяжкий и главный завет… Мы все-таки имеем шанс, последний шанс, подаренный природой, не отстать совсем; и в том, какмы используем его, – залог всей нашей выживаемости и гарантия, что человек сумеет сохранить себя как вид, как расу – подлинно гуманную, а не убого коченеющую в рамках разума, и только. На том давнем пакостном процессе (эту часть я видел прежде, довелось) Барнаха с издевательством спросили: «Вот вы отрицаете Бога. Но что же заБогом? Что посленего?» И Барнах им ответил: «Сновачеловек. Но только – после-божий человек!» Ну, надо же, я начинаю думать, как Барнах, вдруг усмехнулся с удивленьем Питирим, и как Яршая, и как Левер – да-да, в чем-то и как он… Но ведь, действительно, – нельзя топтать достоинство, когда оно проснулось. И нельзя топтать гуманное – в любом, неважно, как он называется: пришелец, бикс или обычный человек. За это – точно оправданья нет! Планета неоправданных… Чудовищно, нельзя! Хоть кто-то должен начинать… И кто-то – должен продолжать. Иначе никому не выжить. Только будут без толку кружиться по Вселенной проклятые земли… Вот меня и осудили. Вот и наказанье – доброй волей… Незаметно, без нажима… Вновь перед глазами встала ферма. Не Симон с его дурацкой сказкой, не Ефрем – творец безумного псалма, и не Лапушечка, несчастная, прекрасная в своей проснувшейся внезапной страсти, даже и не плачущая Ника, и не ночь, наполненная нежностью и несказанной грустью, полная… прощения, прощания – навек?!. Он снова мысленно увидел двор – пустынный, мокрый от дождя, и фи фигурки, беззащитные и позабытые, обреченные отныне и всегда любить, спасать и помогать, и в горьком одиночестве пытаться – день за днем и год за годом – истово пытаться сбросить, пусть хотя бы ненамного сдвинуть тяжкий крест с тех, кто придавлен им безмерно, кто его не заслужил, кто выше этогокреста… Три тихие застывшие фигурки, только фи… «А скоро снова дикеньких сюда подкинут…», – вспомнил Питирим.

– Вот что… – сказал он, фонув Эзру за плечо. – Не надо – дальше. Боге ним, с шильником. Не надо.

– Как это – не надо?! – удивился Эзра. – Опоздаем!

– Ну, и хорошо. Пускай! Не надо вообще – на космодром… Давайте-ка назад, на ферму.

– Здрасьте! Столько уж проехали… – досадливо развел руками Эзра. – Впрочем, – рассудительно добавил он, – дорога назад – это тоже путь, способный вывести куда-то… Только надобно с умом его проделать… А вас ждуг? – с ехидною усмешкой спросил он. – Ну, там, на ферме?

– Думаю, что да, – ответил тихо Питирим. – Конечно, ждут! Там – ждут. А разве может быть иначе?

Письма Левера

Так что это – записки для души? Не знаю. Дня души положено писать исповедальное, а этого как раз я не хочу, не интересно. Письма? Но они имеют адресат. Кому их посылать? Тебе? Ведь я стараюсь для тебя… Но кто ты мне? Жена? Нет, я тебя женою не считаю. Друг? И другом тоже не могу назвать. Не вижу адресата. Тем не менее – пишу… И если ты когда-нибудь прочтешь, давай уговоримся так: не письма это, а наброски к ним, и не записки для души, а те же самые наброски, из которых, может, что-либо исповедальное с годами и сложилось бы, не знаю. Но пока – наброски. Для меня и для тебя – для всех. Ни нежностей, ни связно выстроенных текстов. Изначальные наброски некоторых мыслей, не дающих мне покоя. Может, и тебе тут что-то будет интересно. Хотя я – не верю. Да, и не надейся, ради бога, здесь увидеть некое признание моих ошибок. Они есть, не спорю, они есть у всякого (и, между прочим, у тебя), но признавать их… Все-таки честнее будет только констатировать, спокойней, что ли… Впрочем, этим можешь и сама заняться на досуге. Время будет, даст-то бог.

Если бы я был разумной улиткой, я бы не закручивал раковину штопором, а непременно сделал бы ее, как шарик, и катался бы в ней ту-да – сю-да, туда-сюда, на удивленье и на радость всем. Но я не улитка…

Не верь в прогресс, достающийся дорогой ценой. В основе любого прогресса, как правило, лежат естественные причины. Дорого – как определяющие – достаются лишь факторы, не определяющие ничего.

Истинного, как частенько говорят, господства над природой – нет. Есть только более или менее умелое соотнесение себя с нею. Это дает тебе шанс почувствовать свободу. И правильно оценить ее иллюзорность. Приемлемую, чтоб не делать глупости, когда захочется поговорить вдруг о господстве над природой, над другими, над собой…

В категориях сиюминутного, вырванного из потока времени, прогресс есть. В потоке времени его нет. И не может быть. Цепь причинно-следственных отношений (а вся наша культура – именно такая цепь, хотя Барнах, к примеру, думает иначе, и не он один) прогресса в принципе не знает. Любое звено равноценно и равнозначно другому. Прогресс – понятие дискретное. Только рассматривая искусственно изолированные, искусственно очерченные границами отрезки, мы можем искусственно, условно манипулировать ими, сопоставлять друг с другом и делать некие частные выводы. Прогресс – это ряд частностей, отторгнутых от целого и, в оценочном порядке, произвольно расположенных даже не вдоль такого целого, а как бы по периметру…

История – всего лишь ветвящийся канал, где, беспрерывно возникая, хаотически перемещается любая информация о том, чего сейчас на самом деле нет и никогда уже не будет. Для каждого фрагмента, условно вычленяемого, – это накопление информации, ее сложение и переработка, ведущая к новому качеству – для такого же очередного фрагмента. А всякому частному при передаче свойственны затухания в более мелких деталях, ибо для качественного накопления они – балласт. Отсюда – наши бесконечные провалы в исторических знаниях. Качественные переходы без таких провалов – невозможны. Если все детали восстанавливать, придется прекратить процесс переработки. Или – или. Или знать, но стоять на месте, или не знать, но идти вперед. Проклятый вечный выбор… История – это всегда утрата ради накопления. И чересчур настойчивое извлечение из небытия утраченных когда-то частностей – путь к деградации, к застою. Чтобы играть, нельзя постоянно объяснять правила игры. Нельзя их постоянно уточнять – игра остановится.

Революция ничего не изменяет. Она лишь – в утрированной, а порой и гротесковой, ирреальной форме – продолжает то, что уже было, споспешествуя такому вот реально бывшему не только сохраниться, но и далее существовать – со всем возможным озлобленьем попранной гордыни.

Ни начальная (то бишь исток), ни развитая форма не знают тупиковых ответвлений. Исток всегда на правильном пути, ибо только нащупывает дорогу к дальнейшему многообразию. Развитая форма – уже некая ипостась совершенства и тоже на правильном пути, она миновала разброд, тогда как исток такового еще не достиг. Тупики рождает полусформированная середина, когда уже намечено движение, а направление – неясно, не закреплено. Мы сейчас – как раз посередине. Все в Безудержном Развитии, номы внутри него, похоже, движемся, по тупиковому руслу. Это – страшно. Мощное течение может прибить к цветущим берегам обессиленных и утонувших. Мы даже не против течения пытаемся плыть – мы гребем вбок. Бессмысленная трата сил. Они нам очень пригодились бы в дальнейшем. Но пока что время есть. Есть острова, где можно отдохнуть и оглядеться, выправляя курс. Есть острова.

В контактах между цивилизациями – не место генералам. Им место – в распрях внутри цивилизаций.

Можно верить, но не нужно доверять. Доверие уничтожает веру.

Я спрашиваю – и не нахожу ответа. Если Христос был сын божий, то, неся людям СЛОВО, он должен был чувствовать эту божественность в себе и потому обязан был знать, что все земные его муки – сущая условность, все равно он вознесется, будет вечен. В чем тогда цена его страданий? Если же Христос до самого последнего момента ощущал себя лишь человеком и свою божественную сущность не провидел, то какое право он имел вещать перед людьми как истинный мессия? Почему нам надо доверять его речам? Вот – парадокс, неразрешимый для меня.

Радость, улыбающаяся тебе из прошлого, не может умереть в настоящем. Иначе чего стоит ее улыбка, а вернее, твоя память о ней!..

Память – это то, с чем хочется себя соотнести на будущие времена.

Не надо вождей – никто не свят. Достаточно, чтоб были на Земле учителя. Они нужны, как пробковые пояса для тех, кто только учится плавать. Но научился – и плыви дальше сам: тебе сила дана. И уменье. Не надо вождей – они плыть не помогают; их пример топит. Люди усвоили путь Будды и Христа, Лао-цзы и Заратуштры, Магомета и Барнаха, но при этом прошли мимо их учения. Вот что рождает смуту.

Барнах говорит: бога нет. Я говорю: бог – есть. Это – Барнах! Он заведет всех нас в тупик.

Ну, что́ Барнах?!.

Барнах сказал:

«Можешь – возьми и неси; нет сил – положи. Лучше скромно проявить полезность в малом, чем выражать шумную гордыню в бесполезном».

И еще Барнах сказал:

«Зло забудется, и добро станет сутью для всех. Придет чудесная гармония. И вот – через предчувствие такого неизбежного забвения людских противоречий – прорицают скорый конец света. Дня не готовых жить без борьбы – с добром – такой исход подлинно страшен. Для них забвение зла – конец их притязаний в этой жизни. Небытие всех целей и осуществлений. Зло забудется – и неготовые уйдут. Им даже трудно сострадать.

Они обречены».

А еще Барнах сказал о человеческой Культуре:

«Представьте себе группу альпинистов, которые взялись втащить на Эверест клетку со львом, откуда царь зверей сумел бы обозреть ему подвластное пространство. Клетка же затем, чтоб зверь не причинил людям зла».

Но тут он был не прав.