Текст книги "Дети, играющие в прятки на траве"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Ага! – воскликнул Джофаддей, не позволяя доктору договорить. – Нам эта песенка знакома. Вечные страдальцы, жертвы человеческого произвола! Так и выжимаете из нас слезу. А у самих – повсюду тайные заводы, склады, арсеналы! Только выжидаете момент…

– Да кто сказал?! – с негодованием ответил доктор. Вот артист! И, главное, так натурально возмущается, будто и впрямь… – Откуда, почему вы так решили?! Абсолютно никаких свидетельств! Домыслы сплошные!

–  Мырешили… Это ж надо! – фыркнул О’Макарий. – Да известно, не секрет. Вон – вся округа по домам попряталась, дрожмя дрожит…

– Какой абсурд! Ведь из-за вас же в основном! Ах… – доктор безнадежно замахал рукой. – Уже готовы все нам приписать. А сами травите нас постоянно, ваши до зубов вооруженные отряды не дают нигде покоя. Эти стычки, самосуды… Где, кем сказано, что мы не можем жить бок о бок на Земле?! За что нас гонят, силятся убить?

– Да потому, что вы нам – угрожаете! – вскричал я с редкостным упрямством, не способный хоть в чем-либо усомниться. До чего же мне сейчас хотелось, ну во всембыть человеком! Даже как собачники – пускай… Они-то – без сомненья, люди! И они теперь, как и должно быть, всем диктуют правила игры. – Да, – повторил я, – угрожаете, и это каждому понятно. (Бедненький Харрах аж отодвинулся на метр от меня.) Но вот вы говорите: дети… Где они? Ну, например! Хотя бы одного вы можете назвать? А еще лучше – показать?! – я понимал, что горожу полнейший вздор: кто при собачниках начнет свои секреты выдавать?! Особенно такие… Разве что немного намекнут, чтоб припугнуть, заставить волноваться… Но остановиться я не мог. – Ну, например? – твердил я. – Например?

– А он тебе действительно необходим – такой пример, да? – доктор Грах сурово глянул на меня, будто какого мотылька булавкой пришпилил к стене. – Вы мне не верите – никто… Естественно. Так вот, пример вам – здесь стоит. Тут, на поляне! И держись покрепче на ногах, голубчик Питирим, не упади! Ведь это твой дружок – Харрах! Да-да! Как говорится, бикс отменный, самой чистой крови! Что, доволен?

Все в момент оцепенели, просто обалдели – до того невероятный, страшный смысл был в докторских словах. Конечно, если он не врал, не набивал себе и биксам цену, не пытался панику посеять…

– Н-да, – наконец опомнился Эллерий, – разумеется, на нынешнем братоубийственном этапе всеобщей и естественной борьбы за мир… – он замолчал, и, что пытался этим выразить, никто не понял.

– Вон вы как… Ну, предположим, – с явным недоверием кивнул, чуть усмехнувшись, Джофаддей. – А как же быть с Яршаей? Тоже, значит, тайный бикс?

– Нет, – резко отозвался доктор. – И Яршая, и жена его Айдора – люди, как и вы. Но просто в качестве эксперимента – ты уж извини, Харрах, за откровенность, не сердись, теперь, я полагаю, можно! – они взяли мальчика на воспитанье, совсем крошечным, ему и года не было тогда.

– А доказательства? – воскликнул хрипло О’Макарий. – Где они? Представьте!

– Здесь? Сейчас? – с издевкой хмыкнул доктор. – Вы шутник, однако.

На Харраха я боялся посмотреть. А когда глянул все-таки – исподтишка, как будто ненароком, мельком, – то увидел, что стоит он очень бледный, плотно сжавши губы, опустив глаза, взволнованный, смятенный, но – не сбитый с толку, не обескураженный, как человек, который с самого начала знал большую тайну и надеялся нести ее в себе всегда, не ожидая, что разоблачение наступит скоро и к тому же оттого, кому особо доверял… Но, может, именно поэтому, поскольку тайну выдал не чужой,он и не стал паниковать. Выходит, это – нужно, видимо, нельзя иначе, и необходимо лишь немного потерпеть… Я все еще в Харрахе видел друга, человека… Очень сложно, знаете, мгновенно перестроиться, чтоб, из тактических соображений, сразу, вдруг возненавидеть, рядышком с собою ощутить заклятого врага… Для этого нужна большая практика и человеческий житейский опыт, надо полностью срастись с идеей – лишь тогда… Ая так не умел. Но все-таки я сделал над собой усилие и отступил на несколько шагов – пусть так, хотя бы внешне поначалу, пусть заметят и оценят все… И даже если меня вместе с ним убьют, моя гражданская позициядолжна остаться ясной. Ну, а если чудо вдруг случится и я уцелею – праведное чувство как-нибудь само меня найдет, я не посмею от него ни убегать, ни прятаться… Прости, Харрах, конечно, все равно нам умирать сейчас, но даже в этом деле следует блюсти порядок. Умирать – так с музыкой… Естественно, шум – смерти не помеха, можно и в бедламе отправляться на тот свет. И тем не менее: пускай уж лучше будет музыка – у каждого своя…

– А настоящие отец и мать? – не выдержал Эллерий. – Где теперь? Они-то – живы? Кто они?

– Ну, так уж все вам расскажи! – развел руками доктор. – Они есть, и оба – живы и здоровы. Этого вполне довольно. Правда, кто они – секрет не только для людей, но и для мальчика. Иначе – невозможно. Я ему все объяснил. Он, кажется, со мной согласен. Да, Харрах? (Тот коротко кивнул, не поднимая глаз.) Нам важно было, чтобы биксовский ребенок рос и воспитанье получал среди людей. Чтоб до поры до времени он чувствовал себя таким же,как они… Позднее это ощущение пройдет, но изначальная закваска – человеческая! – сохранится навсегда. И он останется, по сути, человеком, только наделенным некими особыми талантами, каких нет у людей. Так проще осознать и сохранить Культуру, без которой жизнь теряет смысл. Поскольку человечество в природе уникально, то, понятно, уникальна и его Культура – как эквивалент вселенской уникальности. И грех бросаться эдаким богатством, ведь другого – нет. А накопить иное– вряд ли можно, слишком мы привязаны к Земле… Вот почему такая тактика нам представлялась абсолютно верной. И все это – в полнейшей тайне, чтобы не травмировать людское самолюбие… Не ущемлять чувства верующих, как формулировали прежде. Верующих в собственное, беспробудное величие, добавлю я. К большому сожалению, теперьтакая установка резко изменилась. Может быть, и зря… Конечно, очень трудный был эксперимент и очень жесткий. Шли, что называется, по лезвию ножа…

– Да просто изуверский! – возмутился О’Макарий. – Вот уж точно – нелюди!..

– Что с них возьмешь! – махнул рукой Эллерий. – Разве им понять, какие чувства движут человеком?! Подлинно людское благородство, жертвенность…

– О, вам ли, дорогой, об этом говорить?! – парировал сердито доктор. – Вам – собачникам, убийцам и садистам!.. Для которых ничего святого вообще не существует: ни культуры, ни истории, ни знаний, ни порядочности – даже в отношениях друг с другом. Вам ли осуждать?!

– Ну, вы не забывайтесь все же! Помните покуда, кто здесь кто! – прикрикнул Джофаддей. – Мы разрешили говорить вам, но не оскорблять!

– Покорнейше благодарим, – согнулся доктор в шутовском поклоне. – Может, спеть вам алилуйю, стопы вам облобызать?

Но я так и не понял, для чего он про Харраха рассказал. То, что сказал он правду, я не сомневался. Но зачем? И почему – сейчас? Какая-то была команда, общий уговор? Тогда, выходит, он и вправду ждал, что биксы попадут в засаду, и они все ждали… Специально шли на смерть, и эти разговоры про маяк, про самофлай – обман, для самоутешения? Да нет, конечно, ерунда! Безумие сплошное… Или же, отчаявшись в тяжелую минуту и внезапно ощутив, как почва убегает из-под ног и все летит к чертям собачьим, доктор убедил себя, что перед смертью можно и раскрыть все карты: мол, обидно тайну уносить с собой? Нет, не похоже! Это было б слишком просто, примитивно… Думал зародить во мне презрение и ненависть к Харраху? Тоже несерьезно. Я же пешка для него, никто. Подумаешь, сын вожака людей! Что он, со мной считаться станет, мое мнение учитывать? Плевать он на меня хотел. И на других ему плевать, не сомневаюсь. Будет он до нас, людишек, снисходить!.. А вот раздор посеять, смуту в головах, стравить друге другом тех, кто раньше жил спокойно, без вражды, – такую цель преследовать он мог… Ошеломить всех, сразу! Напугать, предостеречь. И даже не собачников, а зрителей, которые потом увидят запись этой речи. Мол, глядите: нас-то здесь убили, мы пошли на жертву специально, чтоб вы помнили всегда: за нами сила – страшная, она вам отомстит! Такой вот получается подтекст… Не знаю, как другие, но, по правде, я испытывал противоречивейшие чувства: и симпатия, как ни крути, осталась, и одновременно появилась трещинка, которая, я понимал, со временем расширится настолько, что уже не перепрыгнуть… Никому, не только мне. Конечно, это важно, если брать с прицелом в завтра. Но не только этого хотел добиться доктор, сообщая всем! Я убежден. Ведь должен быть особый смысл, как говорится, сверхзадача. В чем она? Разгадывать, искать… Так сразу и не разберешь… А тут перед тобой – вся эта озверелая, давно заждавшаяся крови шайка… Звери! Нет, я ничего не мог уразуметь своими деревянными от ужаса мозгами! Господи, и впрямь: неужто – кончено, в тупик влетел, добегался?!.

– И ты меня прости, голубчик Питирим, – сказал вдруг тихо доктор Грах. Я лишь пожал плечами.

– Превосходно! Самобичеванье и раскрытие великих тайн! Покровы спали! Слабонервных просят удалиться! Ну так что же, – гаркнул Джофаддей, с презреньем поглядев на биксов, – кончили? Всебайки рассказали?!

– Отчего же – байки? – покривился доктор Грах. – Вы сами пожелали…

– Ладно, надоело! – грубо оборвал его Эллерий. – Кончили на этом. Точка! – и неторопливо повернулся к истомившимся вконец собачникам. – Ну что, орлы?!

Конечно же собачники сваляли дурака, решив похорохориться и разыграть – естественно, друг перед другом – этот балаган. Им сразу бы прихлопнуть нас… Атак – бог знает сколько времени зря потеряли. Записать хотели, для потомков. И самим покрасоваться: вот, мол, мы какие деликатные, порядочныелюди, – и принизить заодно нас всех: придурки, значит, недоделанные твари, хуже не бывает, а пустых амбиций, гонору – глядите все, чего это на деле стоит!.. Кое-что собачники узнали, это верно, биксы малость раскололись, только можно ли им верить до конца?!. Еще не ясно, кто кого надул в итоге… Да, переборщили, пере-фордыбачились, я так скажу. Решили: биксы – лапки кверху, стало быть, все можно. А вот нет! Мозгами тоже надо шевелить… Короче, жуткий рев и грохот неожиданно обрушились на нас. Я уж подумал: все, конец, теперь – конец, без дураков, и жалко стало, и тоскливо – странно только, что в последние секунды я бояться перестал, не страшнобыло умирать, но до чего же тошно!.. Ведь куда страшнее было думать,что твои минуты сочтены. А уж когда свершилось… Я упал на траву, почему-то закрывая голову руками, словно этот жест меня мог оградить, спасти, уменьшить, сделать невидимкой, я упал на траву, сжавшись весь и не пытаясь даже уползти – а, собственно, куда, поляна вся простреливалась вдоль и поперек, и начал ждать: сейчас – последует удар, и будет очень больно, или просто – трах! – и сразу ничего, но что-то совершится, ну, еще, еще мгновенье!.. А все оставалось, как и было. Так же вдруг, как и возник, ужасный грохот стих, и тотчас же раздались крики, злая ругань, топот ног, надсадное дыхание, а где-то рядом – два-три громких выстрела, и звуки драки, хрип и стоны… Но меняникто не трогал. Я, еще чуть выждав, наконец-то убрал руки и, перевернувшись на бок, приподнялся на локте, совсем немного – лишь бы увидать… Сражение – уж если это называть и впрямь сражением – закончилось. Поляна вся была полна народу – так, по крайней мере, выглядело снизу, от земли… Собачники, понурившись, топтались подле ненавистных биксов; те же, как и раньше, озирались равнодушно и спокойно, точно все, от самого начала, шло по плану, по предначертанию, и нужно было только подождать, без шума дотерпеться – вот до этого мгновения… Ну и дела!.. Народу, повторяю, собралось чертовски много, а из-за деревьев, снизу, из кустов, сплошь облепивших склон холма, все появлялись новые какие-то фигуры – в ярко-апельсиновых комбинезонах, в серебристых шлемах, с силовыми фарами в руках. Бог мой, да это же – свои, подразделения порядка, радостно подумал я, облава – надень раньше! Как же это?! Ну, и хорошо…

– Никто не улизнул, все здесь? – услышал я гремящий голос своего отца. – Держать, не размыкать кольцо! Так, говорю! Банан, басурман, барабан!.. Нет, вам такие штучки даром не пройдут! Ишь, вздумали!…

Я осмелел совсем и встал. Действительно, собачников всех выгнали из лесу на поляну. Возле их убойлеров и разных огнепалов с важностью переминались с ноги на ногу оранжевые часовые. А над головой – над лесом, над поляной, над рекой, невидимой отсюда, – серебрились и тихонечко звенели, стрекотали, будто тысячи стрекоз, большие транспортные самофлаи из патрульной службы. Видимо, они-то и доставили сюда отцов десант. Я слышал, есть такие самофлаи-джамперы (их тоже, кстати, биксы выдумали, а потом нам, людям, подарили, как и многое другое, впрочем, это не секрет ни для кого): они единым махом могут хоть на двадцать километров сигануть – и зависают в нужной точке, на необходимой высоте, и действуют при том почти бесшумно. Что и говорить, полезные машинки… Все собачники группировались малость в стороне от биксов, явно не желая смешиваться с ними. Ну, еще бы! Рыбка-то – казалось, верная – взяла и уплыла!.. Харрах был рядом с доктором – я думаю, теперь тот должен был его особо опекать. Вот незадача: как же так неосторожно доктор рассказал-то все?!. С отчаяния, что ли: дескать, нате – подавитесь, всех не перебьете, а зато мы вон чего, назло вам, дурачкам, умеем]..Да уж, доктор Грах, немножко поспешили вы, недоучли, не просчитали ситуацию. Ведь это человеку было бы простительно, а вам… Среди десантников я видел Сидор-шаха, кой-кого из городских больших людей – они к нам тоже заезжали иногда. Имен их я не помнил, но отец о них всегда с почтеньем отзывался. Даже ведьма – так мы за глаза ее с ребятами обычно величали – Ираидка из архаровок была здесь. Я еще ребенком слышал: в городе сложилась спецбригада – сплошь из мускулистых голых теток (Сидор-шах про них со смехом говорил: шлюхня на взводе), вот у них-то Ираидка главной и была. На этот раз она все ж нацепила на себя какую-то хламиду – платье в шишечку, как это называлось, широченный балахон с десятком прорезей в различных неожиданных местах. Ей это очень шло. И вообще она была красивая, хотя и ведьма. А вот тетки из ее бригады, человек двенадцать, пусть и голые совсем сюда явились, были некрасивые – ни бедер, ни грудей, сплошные мускулы, к тому же там, где надо, волосы торчали, как шипы, – наверное, помадили нарочно, чтобы устрашить врага, и задницы для этой цели выкрасили в синий цвет. Да уж какой тут страх! Собачники на них глядеть и вовсе не желали. А когда не видишь – очень трудно испугаться… То ли дело ведьма Ираидка! Даром что начальница… Отец, по-моему, с ней иногда финтил. Ну, это их заботы. Мамочка моя – и та, мне кажется, налево глаз косила. Впрочем, это тоже мне до фонаря. Пускай играют в свои взрослые игрушки, лишь бы в душу мне не лезли, я и сам, как повзрослею, тоже, видимо, не лучше стану. Или хуже. Я себя пока совсем не понимаю. Вон – к Яршае бегал, а он – враг, и я это отлично знал. Дружил с Харрахом… И теперь, когда все прояснилось, я – смешно же! – продолжал к нему испытывать приятельские чувства. Скоро этого не будет, я уверен, но пока… Зато собачников еще сильнее ненавидел. Хоть они – из самых натуральных, чистокровнейших людей, цвет человечества, опора и защита… Гниды! Каждому бы ребра все переломал, за яйца б на суку повесил. Это – оттого, наверное, что я лицом клину столкнулся с ними, наконец. Ведь если б не отец и не десантники, они бы точно кокнули нас всех, не разбирая, где там биксы, а где люди. Коль попался – не жилец. И вся их философия. И точка. Тут Сидор-шах негромко что-то произнес отцу, тот мигом обернулся и – заулыбался. Радостно и добро. И у меня сразу полегчало на душе. Ужасно все-таки приятно, знаете, когда тебе вдруг эдак улыбаются. А если уж родной отец… Такой сейчас и впрямь родной!.. И я не выдержал и в голос разревелся, как дошкольник.

– Ну же, будет, право, будет, – произнес отец, вразвалку подходя ко мне и крепко обнимая. – Все же хорошо! Они и пикнуть не успели. Сразу покидали свои причиндалы и хотели сделать деру. Да куда им убежать!.. Вот подлецы, мгновенно перетрусили! Нет, пробовали, правда, некоторые драться, но им всыпали по первое число. Информатекарь вовремя предупредил нас ночью – мы стояли наготове.

– Он все провалил! – воскликнул я. – Всех нас чуть не угробил!..

– Это только кажется тебе. На самом деле он предотвратил сегодняшнее бегство биксов, – возразил отец. – И, по большому счету – никому не нужное, поверь мне. Риск, конечно, был немалый – выжидать, пока все соберутся здесь. Но нужно было захватить не столько биксов, сколько гоп-компанию собачников, всех разом, да еще на месте преступления, чтоб после не сумели отвертеться. Понимаешь? К счастью, наш расчет был очень точный. Каждый вел своюигру, не зная о других. И это помогло. К тому же Фока вовремя успел подать сигнал…

– Как – Фока?! – поразился я. И лишь сейчас припомнил, что, пока собачники балдели от успеха, фанфаронились, а доктор Грах о чем ни попадя трепался в камеры (еще бы, дня потомков, слово перед казнью!..), Фока неожиданно исчез. Недаром поначалу его вдруг хватились – дескать, где наш славный пропедевт? – и мигом успокоились: куда ему деваться – попросту обделался от страха и теперь сидит поблизости, в кустах!.. А в это время был он далеко отсюда… Как такое удалось ему – не знаю, вся поляна охранялась очень основательно, собачники глядели в оба. Впрочем, Фока – натуральный бикс, а уж они, я слышал, могут многое, когда необходимо. Да, к примеру, тот же Фока у часовни – показал, на что способен! Почему бы и теперь ему – под общий-то шумок… Невидимо, неслышимо – и след простыл. – А что же тогда биксы оставались здесь? – не понял я. – Они бы – вслед за Фокой, разом… Кто мешал? Или… не все умеют?

– Я так думаю. Не все, – уверенно кивнул отец. – Ведь биксы очень разные, сынок. Вот и хотят они создать какую-то одну большую расу, чтоб у представителей ее таких различий не было. Работают не покладая рук. И это не секрет ни для кого. Ты представляешь: миллиард барнахов, фок, информатекарей – что нам-то, людям, после этого останется?! Пыль с них сдувать, да в рот глядеть, да ждать подачек? Нет, шалишь! Им,может быть, и будет хорошо, но намэто – совсем не нужно. У людей свояидея и свойпуть. А что касается невероятного таланта Фоки… Глупо отрицать. Но даже если бы все биксы, как и он, могли сейчас внезапно раствориться без следа, им помешала бы их численность… Ведь Фока-то одинисчез, пробрался на переговорный пункт и дал сигнал. За спинами других да еще в эдаком бедламе его просто упустили из виду.

– Так ты, выходит, знал, что Фока – бикс?

– Нет, этого никто не знал – до нынешней истории. Все думали, что он – обычный человек. Со странностями, да, но у кого их нет?! Хотя мне доносили: накопились факты, однозначно говорящие… Да только я не верил. Если честно, не хотел!

– А почему?

– Х-м, почему… Так сразу и не объяснишь. Наверное, поверить было слишком страшно. Ведь тогда пришлось бы многое воспринимать иначе. В том числе – и самого себя. И то, что представлялось главным в жизни… Ты еще сопляк и вряд ли сможешь разобраться во всех тонкостях…

– Ну ладно, хорошо, – сраженный неожиданно возникшей мыслью, тихо начал я, – вот вы узнали – и немедленно напали на собачников… А если б меня не было здесь, если б мне ничто не угрожало… То тогда…

– Ах, вон о чем ты!.. – нараспев сказал отец, понятливо и очень строго глянув на меня. – Ну нет, мой милый, мы бы и тогдапришли сюда. Запомнил? И не задавай впредь пакостных вопросов. Биксов и дружков их мы нелюбим, это верно, но собачники уже нам, как кость в горле. Кое в чем они теперь похуже биксов. Потому что – люди. Это-то и стыдно! Впрочем, это тема для особых разговоров, не сейчас. И точно так же мы еще поговорим и о тебе, о всех твоих бездарных, возмутительных поступках… Сколько раз предупреждал: не смей из дому на ночь глядя выходить! Нельзя! А он… Ну, ладно. После!

– Да нет, пап, это все – Харрах, – уныло возразил я, чувствуя, что дома будет страшная головомойка. – Это он все подговаривал меня…

– Ну, слава богу, ты не пострадал, живой! Вот и отлично! – кто-то радостно потряс мне руку. Я мгновенно обернулся и увидел рядом Фоку. – Да, вот и отлично, – повторил он, лучезарно улыбаясь, – а не то Барнах меня бы изничтожил… Вот придут и спросят: как ты, Фока, отозвался на призыв Барнаха? Я отвечу: все в порядке, мы вразрез не шли, детишки целы. Вообще все целы! Это хорошо. Так? – подмигнул он моему отцу. – И, между прочим, я хотел вам кое-что поведать, совершенно лично, так сказать, приватно, о собачниках – в связи с последним инцидентом. М-да… А то придут и спросят… – Он вальяжно взял отца под локоток, и оба они прочь пошли, тихонько эдак обсуждая только им известные детали. Я невольно подивился: мой отец теперь про Фоку знает все, а держит себя с ним, как прежде… Уж теперь-то эта дипломатия зачем? И тотчас вспомнились отцовские слова: «…пришлось бы многое воспринимать совсем иначе, в том числе – и самого себя…» Вот это верно – самого себя ломать отец не стал бы ни за что. Скорее черное назвал бы белым, чем признал свою ошибку. Впрочем, что-то, вероятно, в нем менялось – с возрастом и в силу обстоятельств, – только окружающие никогда об этом не догадывались сразу, а потом-то было поздно: он вновь делался самим собой, пусть чуточку другим… Нет, все-таки отец мой был железным человеком. Потому и стал он вожаком! Он – стал, а многие другие – нет. Так, вероятно, и теперь… Фока волновался, что-то там доказывал, отец то возражал, то соглашался. Наконец они обговорили все вопросы, хотя оба, кажется, остались недовольны. Фока, более не глядя на отца, демонстративно сел на первый же трухлявый пень, едва торчавший из травы, и прокричал пронзительно-сердито: – И не надо! Ну, и все. Я умываю руки!

Мой отец пожал плечами, словно говоря: «а мне-то что задело?», и неторопливо, царски-горделивым шагом двинулся по направлению к двум группам пленников, невольно жавшимся друг к другу, – биксам и собачникам. Никак у них не получалось соблюдать дистанцию – уж больно тесная была поляна. В этом смысле они были все теперь равны. И тех, и тех сегодня победили,вот что! Только если биксы до единого держались тихо и с достоинством, спокойно, как и прежде, ожидая своей участи, то в лагере взбесившихся, униженных собачников царил разброд – нисколько не таясь, они последними словами проклинали и десантников, и биксов и едва ли не дрались между собой, виня друг друга в происшедшем.

– Все неймется, все базарим, все гундим? – с презрением спросил отец. – Ну, ничего, мы это скоро прекратим. Покончим раз и навсегда. Весь этот терроризм, самоуправство – с корнем вырвем. Чтобы даже не было воспоминаний. Мало на Земле сектантов, еще шайки расплодились!.. Половина смуты всей – от вас. Как крысы, по углам сидите. Ничего, зачтется вам, зачтется.

– Говорлив ты что-то стал, – с угрозой отозвался Джофаддей. – Смотри, Прокоп, тебе бы самому не стало хуже. Думать надо, шевелить мозгами. Ты еще у нас прощения попросишь. И не опоздай.

– Вот – и твою угрозу я припомню, – мрачно покивал отец. – Настанет срок… Я ничего не забываю.

– Что ж, договорились. Так и будет, – злобно бросил Джофаддей и отвернулся.

– Слушай-ка, Прокоп, – пытаясь как-то сгладить впечатление, заметил О’Макарий, – ведь и впрямь обидно. Ты сравнил: мы – и сектанты. Они хуже в десять раз! Мы хоть открыто, так сказать, из лучших побуждений…

– А, роднуша, – начиная потихонечку звереть, погано ухмыльнулся мой отец, – ты тут еще права качаешь… Поздно! Фока кое-что мне рассказал… Я думал: ладно, обойдется, а ты – вон как… Ну-ка, подойди! (Собачники в момент притихли.)

– Нет уж, – отказался О’Макарий. – Это будет превышеньем полномочий. Мне придется доложить…

– Естественно. А что ты еще можешь? Только это будет тебе в крупный минус. Как и прочее… Я что сказан?! – вдруг оглушительно взревел отец. – И прекрати мне тут… Иди немедленно, прохвост!

– Бить будешь, по мордасам? – вяло и униженно осведомился О’Макарий и, еще немного, для порядку, потоптавшись, все же вышагнул вперед.

– Да, буду. И – за дело, – поучающе сказал отец и смачно врезал О’Макария по роже. И еще раз, и еще. Собачники тихонечко заржали, глядючи, как О’Макарий грохнулся на землю и, скуля, плюется кровью.

– Я, конечно, разделяю ваши чувства, – неожиданно раздался голос доктора, – но О’Макарий прав: такие методы – не лучший способ вразумлять.

– Барнах! – с фальшивой радостью воскликнул мой отец, как будто только что его заметил. А ведь именно за доктором, насколько я могу судить, вся основная-то охота и велась – другие биксы и собачников, и моего отца, и уж неведомо кого еще, пожалуй, волновали куда меньше, для порядка разве, чтобы не было потом ненужных разговоров. – До чего же хорошо, что вы здесь – собственной персоной!

– К сожаленью, я не вижу в этом ничего хорошего, Брион, – ответил доктор Грах. – Мнеэта вся история не нравится нисколько. Сами понимаете…

– Вы предпочли бы, полагаю, побеседовать со мной за чашкой чая, за столом, в спокойной, даже, может, дружественной обстановке, без назойливых свидетелей… – ехидно покивал отец. – Увы, Барнах, увы!.. Боюсь, теперь нам это сделать не придется никогда. События сильнее нас.

Выходит, все-таки – не доктор, все-таки – Барнах, подумал я с внезапным, даже малость озадачившим меня – откуда столько радости щенячьей набралось?! – восторгом. Не чужая кличка, из почтения прилепленная кем-то и когда-то, а – на самом деле, именно тот самыйи единственный Барнах! Великий автор «Третьего завета» – уникального завета меж людьми и биксами, меж всеми,кто разумен!.. Да, Барнах… Ведь не случайно же отец к нему так обратился. А уж он-то зря болтать не станет и преувеличивать – тем паче. Биксов он совсем не любит, мягко говоря, а вот с Барнахом надобно почтительно держаться. Этот – не хухры-мухры, не О’Макарий с битой мордой.

– Никогда… Да кто же может знать наверняка? – пожал плечами доктор. (Нет, определенно я запутался: хотя и видел явственно Барнаха – все равно, быть может, по привычке, по инерции еще как доктора воспринимал и ничего не мог с собой поделать! Вот что значит – сила установки, мы недавно в школе проходили: в самый первый раз, когда нас только познакомили друг с другом, назови его Яршая как-нибудь иначе, например, Фаллопием или Дуфуней – я бы и усвоил это имя, и сидело бы оно в башке, как ржавый гвоздь, и было б у меня тогда другоераздвоение!) – И в самом деле, – повторил Барнах, – откуда знать наверняка… Вы, я смотрю, самонадеянны, Брион. А времена меняются.

– Вы угрожаете? Стараетесь намеком припугнуть? Меня?! – Отец с иронией и даже чуть недоуменно глянул на него. – Ведь я вас спас от смерти!

– И за это вам – спасибо, безусловно, – искренне сказал Барнах. – Но, сами посудите, для чего мне вас пугать? Нелепо и смешно! Спаситель наш… А впрочем, иногда безвременная, неожиданная смерть дает немало преимуществ…

– Это – чушь! – отец, похоже, начал понемногу злиться. – Цирк словесный!..

– Почему? Такая несуразная, с обыденных позиций, смерть дает жизнь многим удивительным свершениям, которые иначе, своей силой, никогда бы не пробились, не смогли бы утвердиться. Сообщает дополнительную истинность, я б так сказал… Совсем немало, знаете…

– А вы, Барнах, тщеславны, как я посмотрю. Пытаетесь скрывать, но – ох тщеславны! – раздраженно и с неодобрением сказал отец. – Не ожидал. Зачем вам это? Вообще: кто вы в действительности – бикс или человек? Иной раз думаю: конечно, бикс! А гляну в другой раз – нет, человек…

– Да разве это важно – кто?! Дурак умней не станет, если назовется человеком, и порядочный не превратится в подлеца – лишь оттого, что кто-то распознал в нем бикса. Дурное и хорошее – во всех. Нет избранных! – Барнах торжественно-красиво сложил руки на груди. – Хотя, казалось бы, примеров, утверждающих другое, предостаточно… Возьмите для наглядности любое древнее священное писание. Уж вот где истинный простор для всяческих фантазий и предвзятых толкований! Ну, скажем… Помните одну известную историю с крестом?

– Нет, – с вызовом сказал отец.

– Да знаете! Давнишняя история, когда распяли одного смутьяна… Очень темный эпизод, во многом нелогичный, впрочем, как и остальные… Ну так вот! Иисус мог сказать: «Итак, Барабаил, сын бога-отца, божий сын, которого потом все назовут Варавой, – вот ты и свободен. Прокуратор тебя оправдал, потому что так велел народ. Народ-то понимает…Ты предвидел это, всегда знал, как остаться в тени, увлекая других… Что ж ты стоишь теперь? Иди, учи – чему хотел и как хотел. Твое дело осталось при тебе».А Варава бы сказал: «Но ты, мой верный ученик, неужто не страшишься этой казни? Ты сам вызвался взойти на крест, чтоб я и дальше мог учить, тобою как бы заслоненный. Прав ли я: смертью своей ты готов купить мне право проповедовать и хочешь искупить мой грех – желание остаться жить?» И ответил бы Иисус: «Ах, Барабаил, какая разница, что чувствую я? Мы ведь оба теперь на кресте, каждый на своем. Проще будь, Учитель, проще!»

– Батюшки, но почему, – вскричал отец сердито, – как чуть что, так обязательно – Христос! Неужто никого другого нет? Ну, почему не Магомет, не Будда, не безвестный родовой божок?!

– Да потому, что Будда не был богом, —возразил Барнах. – И Магомет, тем паче, не равнялсяс богом. Только в христианстве богом был назначенчеловек. Христа – как бога – просто не было!Зато через него видна вся подлость сотворения кумира. Становление процесса. Очень показательно… Ну, кто же мимо этого пройдет!.. Но я еще не кончил, погодите… «Как понять? Тогда ведь получается: что ты, что я – одно и то же?! – не поверил бы Варава. – Но не ты сын божий! А что станут говорить, когда вдруг истина раскроется? Распяли не того? Так для чего такая жертва?!» «Не томись. Учитель, – сказал бы Иисус. – Ты, главное, учи и дальше – ты же к этому всегда стремился… А ктобудет снят с креста, чьимименем ученье назовут – какая разница? Не важно, кто первым изрек премудрость, важно, кто стал символомее. Для дела важно – не для нас».

– Ну, знаете, Барнах, – развел руками мой отец, – вы слишком много на себя берете. Современники не любят… Вам ли объяснять?!

– Возможно, и не любят, всем не угодишь… А вот от смерти все-таки спасают! Стало быть, грядущее для них – важнее, – отвечал Барнах с высокомерною усмешкой. – Что бы там потом ни говорили.