Текст книги "Дети, играющие в прятки на траве"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Ну почему же… Каждый волен…

– Вот! И я так полагаю… Стало быть, о чем я говорил? Ах, да!.. В итоге популяция естественно и быстро стала сокращаться – думаю, до минимально гармоничного предела. И теперь, когда все возвратилось к равновесию, мы вновь – и не болеем, и живем довольно долго, и комфорт сумели возродить. Да мало ли!.. И прошлое уже стараемся не слишком часто вспоминать, заметьте!

– Кстати, дорогой дружище, – подхватил с немалою охотой доктор Грах, – не кажется ли вам, что человечество, положим, социально-генетически запрограммировано так, чтоб полноценно развиваться только в стрессовой обстановке? Наступила передышка, я согласен, но одновременно, в рамках социальной эйфории, шло и накопленье скрытых сил. Теперь они, что называется, взбурлили, так что можно их использовать двояко: двигаться вперед тихонько, обходя заранее все острые углы, или, напротив, мчаться по пути прогресса – неизбежного взрывного угасания. Тут, надо полагать, опять сработал некий видовой, глобальный регулятор – страховочного свойства. И люди сотворили биксов – с самыми благими, в общем-то, намерениями. Впрочем, очень быстро обстановка накалилась, человечество вновь оказалось под тяжелым стрессом. Снова – противостояние, мысль о необходимом самосохранении – как прежде, во главу угла… Быть может, таки надо? Просто человечество уже в который раз не замечает собственного эволюционного зигзага, силится противодействовать и лезет напролом, спрямляя путь, а надобно – наоборот? И то, что мы сейчас имеем, – неизбежно, даже хорошо? А? Если отрешиться от сиюминутных раздражений…

Яршая обалдело посмотрел на гостя и с крайне обиженным выражением на лице мелкими глотками принялся пить свой остывший чай.

– Ну, знаете, – сказал он наконец, – не ожидал. Я даже слов не нахожу… Вы что же, ратуете за весь этот бред, что окружает нас? Хотите мне вот эдак походя внушить: война нужна, давайте воевать?! Какой абсурд! Не в том предназначенье человека! Не в борьбе! Я голову на отсечение даю…

– На отсечение – не надо. Это несерьезно. Вас неправильно поймут.

– Что вы цепляетесь к словам?! Плевать мне, как поймут! Но цель – в ином…

– А в чем, простите? – холодно прищурившись, осведомился доктор Грах.

– Поймите, все эти борцовские забавы мы давно переросли! Едва самих себя не уложили на лопатки… Хватит, наигрались! Сосуществование, культурный симбиоз – во всем – единственно возможный путь.

– Людей осталось мало, может, чересчур. – Грах коротко обвел рукою комнату, как будто отсекая от всего большого мира. – Что же дальше? Говорите – симбиоз… Благими помыслами, как известно… Нет уж, растворение, ассимиляция, исчезновенье вида собственно людей!

– А биксы? Их ведь тоже мало, – тихо произнес Яршая. – Да, мы отдали когда-то им на откуп Марс, Венеру, лишь бы на Земле не оставались. Часть и вправду улетела, часть – покуда здесь. Но даже если всех – и улетевших, и оставшихся – собрать, то все равно их будет несравненно меньше, чем людей! К тому же биксы, как вы знаете, бесплодны…У них нет детей. Разумный и бесплодный изначально вид… Таким задуман – и таким произведен на свет… Они способны только синтезировать себе подобных. Это, согласитесь, все-таки – не то: естественный процесс, который отличает все живое, здесь нарушен.

– Ну, а может быть, для них естественно вот так – минуя детородство? – усмехнулся Грах.

– Нет, – замотал Яршая головой, мгновенно делаясь пунцовым от волнения, – сто тысяч «нет»! Исключено. И в том-то главная проблема! Ибо ясно, что в противном случае они – и вовсе нелюди. Нелюди!И живые – не по общему природному закону. Всем известно: эта ситуация их страшно тяготит. Этическая сторона вопроса…

– Отчего же? – Грах презрительно повел плечами. – Если существуют – значит, по природному закону. А иначе сгинули бы сразу. Их тогда бы толком и создать-то не смогли. По-моему, настолько очевидно…

– Все равно, – нахмурился Яршая. – Не все гладко, не все чисто… Да и хоть бы так! Но в этом случае тем более мы в них не растворимся. Нет, ассимиляция нам не грозит. Ни нынче, ни потом. Скорей наоборот. Не зря же ведь они клянут нас, что мы их оставили бесплодными, и всячески стараются сломать программу, вылезти из этого болота. У них даже находили тайные лаборатории. К примеру, существует такой город, за рекой… Недалеко отсюда. Целый город!

– Не слыхал, – отрывисто ответил доктор Грах, в упор уставясь на Яршаю.

– Неужели? – не поверил тот.

– А вот представьте. С нынешней дозированностью всякой информации… М-да… – И не ясно было, врет напропалую доктор или все же правду говорит. Да только чего врать?!

– Ну, – вдруг замешкался Яршая, – город нынче мертвый и заброшенный… На редкость интересное местечко, аккуратные постройки, домик к домику… Хотя вы можете вполне не знать, – поспешно согласился он. – И здешние-то – далеко не все… Но вот до Декларации – давно уже – в нем жили. И не кто-нибудь, отметьте, – биксы! Да! Их город. Сами выстроили – чтобы, значит, все как у людей… Довольно показательный штришок. Известно же: с какого-то момента вся культура человеческая не могла уже без городов… Не удивительно, что биксы захотели уподобиться: мол, и они ничем не хуже. Я их понимаю… У них там ведь и заводы были, и лечебницы, и разные лаборатории. Они вовсю старались. Правда, без успеха…

Тут Харрах толкнул меня коленом под столом. Глаза его сияли. И я тотчас же сообразил, что он – вот здесь, сию минуту – выдумал еще какую-то диковинную авантюру. Впрочем, догадаться было и нетрудно. Про забытый город за рекой я уже слышал, только мало верилось, а ехать одному туда и проверять – нет, я не трус, и все же… Что-то заставляло отступать, откладывать… Теперь я чувствовал, какая мысль засела в голове Харраха. Как он моментально навострился, прямо весь окаменел от возбужденья! И хотя мне было жутко любопытно, я смолчал. Не обсуждать же прямо за столом, что он задумал в этот раз! Да у меня и дел еще полно: в информатеку надобно успеть, потом – к часовне сбегать, партитуру передать… Наверное, наврал Харрах про партитуру, и причина-то совсем другая. Ладно, мы с ним как-никак приятели, потом все прояснится – не бывает тайн навек… В ответ я тоже сильно пнул его, чтобы отстал и не мешал следить за удивительной беседой, и, как будто ничего и не случилось, потянулся за вареньем.

– Да, – задумчиво играя с чайной ложкой, продолжал меж тем Яршая, – мы изгнали их – кого с Земли долой, кого – в медвежьи уголки планеты. Ну, и чем все завершилось? Обстановка только накаляется – повсюду, с каждым днем… А в общем… жалко их, – внезапно заключил он. – Я всегда был убежден, что никакую многонациональную страну нельзя делить на территории по национальному признаку – это рано или поздно приведет к развалу. И многонациональную планету нельзя делить на страны по национальному признаку – это приведет к катастрофе.

– Что мы и имеем, – хмыкнул доктор Грах.

– Вот-вот!

– Но, к сожалению, планета у нас одна – и как-то разделять ее приходится. Ведь не по религиозным же критериям, не по параметрам культурности вести отбор!

– Так тоже собирались…

– Верно. И в итоге мы получим то же самое, что с государствами, а на поверку – много хуже. И опаснее – для тех, кто продолжает жить.

– Не смею возражать. – Яршая церемонно, сколько позволяло общее застолье, поклонился собеседнику. – Любой искусственный раздел, хотим мы или нет, чреват непредсказуемыми катаклизмами.

– Однако он необходим! – вдруг начиная волноваться, отчеканил доктор Грах. – Я прав?

– И да, и нет. – Лицо. Яршаи приняло сосредоточенное выражение. – Да – потому что ничего иного мы покуда не имели. Результат известен: войны, ненависть, террор… Во все века, у всех народов.

– Ну а почему же нет?

– А очень просто! Потому, что, как мне кажется, есть выход. Или образец для подражанья – как хотите называйте. Вспомните-ка: вся природа наша… Сколько в ней разнообразия! Но нет деления – по тем критериям, которым вечно порывались следовать мы, люди. Нет раздела волевого, есть – по принципу единой целесообразности. В природе тоже существует иерархия, причем жестокая. И все-таки направлена она на собирание всех видов – не на отчуждение.

– Что ж, – с легкою усмешкой отозвался доктор Грах, – идея биосоциума в принципе не новая… Хотя не знаю, можно ли ее удачно воплотить в явь не путем природного отбора и развития, а просто – по желанию, лишь апеллируя к рассудку человека. Впрочем, если абстрагироваться… Мы и так уже в какой-то степени продвинулись по этому пути…

– Вот как? – Яршая удивленно вскинул брови. – Что-то я не слышал…

– А вы сами посудите. – Доктор Грах задумчиво уставился на старомодные напольные часы в углу. – Все человечество, до этого такое разобщенное, вдруг ощутило себя некой целостностью, для которой внутренние рамки и перегородки – роскошь глупая и даже непростительная. Ибо человечество, отринув прежние различия, внезапно сделалось единой расой. И на то была весомая причина: появилась новая,невиданная раса. Биксы, милый мой Яршая, биксы! Как угодно относитесь к ним, но это – тоже раса.

– Биксы очень не похожи друг на друга, – возразил Яршая. – Часто – слишком не похожи.

– Ну и что? И люди – разные. Не говорю уже о цвете кожи, о разрезе глаз, об уровне развития отдельных человеческих сообществ – по большому счету это несущественно, когда рассматриваешь население Земли в масштабах всей планеты. Есть иное, подлинно объединяющее и определяющее свойство – разум.

– Да, но разумом наделены и биксы. Чем тогда они принципиально отличаются от нас, людей?

– По сути, только тем, что это – новый, непохожий разум, хоть и близкий человеческому. Так, по крайней мере, принято считать, что близкий…Но! Хотим мы или нет, упорно предъявляющий нам целый спектр реальных и болезненных проблем, которые необходимо разрешать – сегодня, здесь!

– Что ж, снова – разделение, опять – антагонизм? – с тоской вздохнул Яршая. – До чего же надоело!

– Я не исключаю, – неожиданно взгляд доктора стал жестким и надменным, – что всепланетарное, природное единство, привлекающее вас, для разума заказано. Недопустимо – раз и навсегда. Он может развиваться только в разобщенном состоянии. Конечно, одна часть способна временно подстраиваться, примыкать к другой, однако ненадолго…

– Но уже всего дверасы! – простонал Яршая.

– Думаете, так легко их слить друг с другом? Полагаете, они лелеют эту сокровенную мечту? Навряд ли. Впрочем, они тоже могут стать единым целым. Если вдруг на горизонте замаячит кто-то третий… И возникнет острая потребность показать и доказать, что он – чужой.

– Короче, вы считаете, что разум развивается, отталкиваясь от другого? Отрицая оппонента?

– Или допустимого коллегу – в некотором отдаленном будущем. Хотя оно не обязательно наступит, это будущее. Вот в чем дело.

– Значит, так на так, а воевать – придется? Это грустно. Вывод, для которого я так и не созрел. – Яршая вытащил из заднего кармана носовой платок и громко высморкался. – Вот беда, – пожаловался он, – как лето на исходе – непременно простужаюсь!.. И стараюсь вроде поберечься, сколько препаратов перевел, а толку – чуть.

– Зато у биксов с этим все в порядке, – чуть заметно улыбнулся доктор Грах.

– Да, ни одна холера к ним не липнет, – покивал Яршая. – Это подмечали с самого начала… Только ведь и многие мои друзья…

– А биксы – все! Еще одно отличие от коренныхлюдей.

И это диковатое словечко «коренных» меня невольно поразило, но из вежливости, да и памятуя, как мне выговаривали прежде, я смолчал.

– Увы! – Яршая коротко всплеснул руками.

– Горевать тут бесполезно. Надо принимать как данность, – с вызовом ответил доктор Грах. – Похоже, биосоциум немыслим на Земле. Мечты останутся мечтами. И придется все-таки планету разделять по расовому признаку. Приятно нам или не очень… Я не спорю: может, где-то во Вселенной все идет иначе… Но сие – за гранью человеческого опыта.

– А что? – внезапно вскинул голову Яршая. – Было б замечательно – объединить усилия людей и биксов и попробовать шагнуть за эту грань. Чтобы понять… Уразуметь, в конце концов, как жить, не унижая, не пытаясь истребить друг друга! Как договориться и всем жить счастливо… Я не верю, что нельзя. Пустые отговорки демагогов. И пора бы честно заявить: не только люди бедствуют – у биксов тоже доля не ахти. Иной раз думаешь о них, а сердце так и разрывается от боли и тоски…

Я сделал вид, что не расслышал ничего. Естественно! Поскольку за такие-то слова теперь любого можно было подвести под монастырь. В два счета. И сиди здесь, предположим, мой папаша… Да почти любой!

– Но что особо показательно и даже удивляет, – подал голос доктор, – биксы сами никаких конфликтов не хотят. Учтите! По каналам информации такие вещи не проходят, но я слышал сам – об этом в городе частенько шепчутся… По сути, биксов вынуждают, вот в чем дело. Им конфликт не нужен. Никому не нужен, если здраво рассуждать. А биксам – и подавно. И они по мере сил – сейчас и впредь…

– Будем надеяться… А то, что люди нынче не молчат, – отметил с удовлетворением Яршая, – безусловно, факт отрадный, не дает впасть в беспросветный пессимизм. Если так пойдет и дальше… Я всегда считал, что разум не допустит угасания культуры. Не одним прогрессом он берет. Есть кое-что и поважнее…

– Ах, Яршая, миленький, голубчик, успокойся, – ласково, но твердо прервала его Айдора, – ты нас утомил всех со своим прогрессом. Каждый раз, как только сядем ужинать… Ну неужели больше нет на свете тем для разговоров? Здесь же дети. Что они подумают?

– Что музыкант Яршая, кроме сочиненья нот, еще умеет и трепаться, – подмигнул он нам обоим. – Выше головы! Когда все кончится, я вам такие песни сочиню! По пачке – каждому. По десять штук. И пойте на здоровье.

Дети, как же, с возмущением подумал я. И это представление в мозгах у взрослых намертво застряло: мол, сидят со всеми вместе за столом два остолопа, ничего не понимают – разве можно в их присутствии на умные-то темы говорить?! А что мы трахаем девчонок и у нас пистоны будь здоров – узнай бы кто-нибудь из взрослых, как бы, интересно, стали относиться к нам? Опять: сю-сю? Или смекнули бы в конце концов, что не такие уж и дети мы теперь и, если захотим, то многое поймем не хуже этих всех разумников, а может, даже лучше, потому что не висит на нас балласт привычек и дурацких опасений. Дети рядом – значит, начинай размазывать по стенам розовые сопли, так, выходит? Нет уж, пусть Яршая, сколько бы заслуг за ним ни числилось, не строит из себя титана мысли, не воображает о себе!.. Поскольку разговор прервался и внимание переключилось на Харраха и меня, а мой приятель все сидел, польщенный, как девчонка, и глазами только хлопал, я решил, что надобно ответить мне – ведь неудобно же молчать, когда тебе о чем-то говорят, а ты и ухом не ведешь, будто оглох совсем. Или придурок просто – и тогда тебе и впрямь не место среди взрослых, так оно выходит… Я чуть-чуть подумал, подбирая верные слова, – хотелось поддержать высокий стиль беседы, дать ответ на уровне – и наконец негромко, но со всей возможной убежденностью, сказал:

– Я ненавижу их.

– Кого? Или чего? – опешил доктор Грах. – Не любишь песни петь?

– Какие песни?! Биксов! Это ведь такая мразь… Когда я подрасту немного, непременно запишусь в легионеры мстителей. Земля – для человека. Верно?

На минуту стало очень тихо. Даже что-то безнадежное почудилось мне в этой тишине. Так тихо, как бывает лишь тогда, когда тебя знакомят, предположим, с прехорошенькой девчонкой, воодушевленно улыбаются, а ты вдруг вместо вежливого «здрасьте» ненароком громко пукаешь при всех. Конфуз!.. Вот то же самое я ощутил сейчас. Нет, вроде бы все верно говорил, расхожие вполне слова и как бы общепринятые – нас и в школе на уроках так учили, но я сразу понял, что сморозил непростительную глупость. Может, и не глупость по большому счету – просто очень странное и дикое, о чем здесь, в этом доме, не положено и вовсе заикаться. Не запрет, нет – невозможный ракурс разговора, как порою уточнял Яршая. К примеру, совершенно невозможно, чтобы на сосне росли не шишки, а стручки гороха или кукурузные початки… Вот ведь что, подумал я, о биксах тут болтают целый день, и так и эдак судят, но, коль хорошенечко копнуть, относятся-то к ним – с приязнью,не в пример другим домам. Да-да, сочувствуют поганым биксам и, поди знай, даже, может, втихаря содействуют им в непотребных их делишках… И еще одно я понял: больше мне тут не бывать. Я мигом стал чужим, почти врагом, опасным – если вспомнить, ктомой папочка и все его друзья. Боевики, легионеры! Не чета предателям и рохлям. Поначалу я смутился страшно, совершенно потерялся, очень стыдно стало и обидно – как я разом пал в глазах Яршаи, да и прочих, иже с ним. А после я решил: какого черта, я ж не маленький и в самом деле, чтоб без устали поддакивать кому угодно, пусть и выдающихся способностей, и восхищенно в рот смотреть, о чем бы ни шла речь, я тоже своемнение имею, да, и по любой интересующей меня проблеме тоже смеюрассуждать, не спрашивая разрешения, и почему я должен этого стесняться, я такой же человек, такой же вольный гражданин, как все, и жить обязан, не заискивая, честно, в постоянной внутренней гармонии с самим собой. Пускай Яршая и его семейка обожают биксов, но я с этим не согласен, у меня есть тоже принципы, воззренья и надежды. Пусть в глазах хозяев дома я отступник от гуманных идеалов, но зато в моих глазах они – предатели людского рода, дезертиры с поля главного, неотвратимого сражения. И уж не знаю, кто кого тут должен презирать. Мне мой учитель в школе говорил: «Ты будь со всеми, чувствуй силу массы позади себя – и никогда не пропадешь. Беги со всеми и не отклоняйся вбок, а коллектив протопчет нужную тропу». Хотя, конечно, школа – тот еще говнюшник, я и сам ее давно спалил бы, если б был уверен, что никто меня не выдаст. Но учитель верно говорил. Я по папаше и его друзьям судить могу. Что им Яршая и подобные ему! Манифестации, собрания то там, то тут устраивают, смехотворные петиции на подписи суют различным простачкам: мол, бедненькие биксы, никакой им жизни нет, совсем затюкали, оставьте их в покое; а тем временем папаша и его друзья приходят – и по морде этим всем слюнтяям, и в загоны для опасных элементов, и никто не смеет даже пикнуть, все молчат, поскольку как-никак соображают: бьют за дело, нечего бузить и глупости распространять, и так творится черт-те что! Любому это ясно, а находятся!.. Папашу своего я, правда, мало уважаю – грубый он и злой и бесится порою, но во имя общего порядка и себя не пожалеет. Люди видят, кто их за собой ведет, и никогда не станут уважать без дела. Это качество я очень в нем ценю. Оно решает все. Когда-нибудь и я хотел бы сделаться таким – не буйным, не жестоким, разумеется, однако же решительным и твердым, как кремень. Вот почему перед Яршаей я и не подумал извиняться, и заискивать не стал. Наоборот!

– Всех биксов нужно уничтожить. До последнего. Везде ловить – и убивать. И нечего жалеть. Я так считаю, – произнес я тихо, сжавши кулаки.

Айдора слабо охнула, всплеснув руками и пугливо заморгав, Харрах лишь удивленно хмыкнул (ведь не ожидал, поди, что я такой идейный и суровый окажусь!), а доктор Грах – тот вообще аж побледнел совсем и долго не спускал с меня своих холодных синих глаз, как будто все пытался пригвоздить к чему-то за моей спиной. Один Яршая словно бы нисколько ничему не поразился. Он грустно, но по-доброму вдруг улыбнулся и, сделав брови домиком, подпер рукою щеку.

– Ты по-своему, конечно, прав, мой милый Питирим, – сказал он мягко и сочувственно. – Другого от тебя услышать я не мог. Вернее, мог бы, если б ты соврал. Но ты, сдается мне, был честен и поэтому достоин похвалы. Представь себе! И не твоя вина, что мыслишь ты пока чужими установками. Я не хочу сейчас оценивать их, а тем паче говорить: вот это – плохо, это – хорошо. Отнюдь. Они чужие для тебя,и спорить, возражать – нет смысла. Вот когда ты вырастешь и самвсе для себя решишь – тогда другое дело. Вот тогда и будем разбираться… Ну-ка, мамочка, подлей ему еще горячего чайку, а то пустая чашка у ребенка!.. И вон тот пирог и, кажется, вон то варенье он даже не попробовал… А стоит!

Этот поворот событий полностью меня обескуражил. Да, я все еще негодовал в душе, готовый до последнего бороться за святыни, представлявшиеся мне незыблемыми и для всех неприкосновенными, и вместе с тем был бесконечно благодарен доброму Яршае, что он столь тонко и тактично свел на нет мой, по большому счету, неуместный выпад. Что я собирался этим доказать, чего хотел добиться? Тоже мне, неслыханную новость сообщил! Да просто покуражиться приспичило, дурацкая бравада. О святынях, запивая пироги душистым чаем, умные-то люди не болтают. Ведь и вправду, если объективно – как мальчишка вел себя, а возомнил: все понимаю и со взрослыми могу общаться наравне. Оно и видно!

– Возвращаясь к нашим стареньким баранам, – вновь заговорил Яршая. – Удивительно, как многие сейчас ударились в гуманитарные науки! И при этом хоть бы что в них смыслили!.. Убогое скольженье по верхам.

– Я думаю, в том есть своя закономерность, – отозвался доктор Грах, внешне теряя ко мне всякий интерес, хотя я, безусловно, чувствовал: это отнюдь не так… – Эпоха смутная, во что-то углубляться – где гарантия, что избранный предмет реально будет нужен, и уже довольно скоро? Точные науки требуют покоя. М-да… Когда ж разброд в умах, мешающий нормальному существованию, обычно хочется немедленно понять, откуда он, чем порожден, и появляется стремление хоть как-то все обосновать, чтоб не шаталось под ногами слишком сильно. А как раз гуманитарные науки – наиболее доступны, что ли… Мы воображаем, будто в них нет излишней зауми и сложностей и каждый, только захоти, способен одолеть их с легкостью… По нашим представлениям, в таких науках человеческий аспект особенно заявлен, закреплен. И можно просто пеночки снимать, особо в суть не проникая. Словеса, туманные идеи – этого достаточно. Гуманитарный мистицизм, я так бы это все назвал. Иллюзия реальных, в некотором роде сокровенныхзнаний. Суррогат… А большего не ждут. Зачем? Вполне хватает, чтобы мистицизм понемногу начал поглощать умы, пророс везде, верней, нашел себе удобную опору. Ведь когда затягивают туже пояса, идет борьба, а перспектив не видно, потому что прежние теперь – из другой оперы, отчуждены, совсем замшели, вот тогда и возникает как бы самопроизвольно тяга к мистицизму, шаловливо-непонятному и иррациональному. А всякий мистицизм рождает интерес к гуманитарным знаниям – в определенном, правда, ракурсе. И изучение предмета углубленное, серьезное тут просто ни к чему – мешает.

– А Харрах мой точные науки любит, – неожиданно, явно любуясь, сообщил Яршая. – Ведь совсем еще мальчишка, а вон сколько сконструировал! Читает, впрочем, мало, из-под палки – не горазд… – тут он беспомощно развел руками, скорбно выпятивши нижнюю губу.

– Ну, почему же, пап? – обиделся Харрах. – Платона знаю, Библию читал и Лао-цзы, и Заратуштру, и Сервантеса, и Достоевского, и Нестора Марию фон Болбоева… А вот недавно проштудировал Барнаха.

– Ты с ума сошел об этом говорить! – с тоской воздела к потолку глаза Айдора. – Что ты! Если кто, неровен час, услышит… Я ведь верно говорю? – она вдруг повернулась к Граху. Тот сидел с невозмутимым, каменным лицом, тихонько барабанил пальцами по краешку стола и на вопрос лишь остраненно, эдак чуть пожал плечами: дескать, коли выоб этом говорите, то вам и видней, должно быть…

– Это кто – Барнах? – не удержался я. – Старинный кто-нибудь?

– Да был такой… – уклончиво и, как мне показалось, с явной неохотой пояснил Харрах. – Совсем недавно… Даже, говорят, еще живой. Пока – живой. Его практически никто не знает. В смысле – мало кто встречал. Отшельник, я так думаю. А вот читают многие… Он – идеолог.

– Чей? – искренне заинтригованный, не отставал я. Надо же, такая личность, а мой папочка при мне ни разу не упоминал!.. – Чей идеолог?

– Вот заладил… А ничей! – ответил с непонятной резкостью Харрах.

– Так не бывает, – убежденно возразил я. – Всегда – чей-нибудь!

– А этот вот – ничей. Для всех живущих. Понимаешь? Для людей, для биксов, для кого угодно!

– Вроде как мудрец? – сообразил я.

– Даже больше чем мудрец.

– Нет, точно, ты нас доведешь всех до беды! – совсем расстроилась добрейшая Айдора. – Это ты его, признайся, баламутишь? – она строго посмотрела на Яршаю. – Он – ребенок, как же можно!..

– Мамочка, ну, я не знаю… что ты пристаешь, ей-богу! – глядя в сторону, с тоской сказал Яршая. – Что ты всех пугаешь?! Не такой уж он, в конце концов, ребенок… Нам дурак в семье не нужен!

– Да ведь как читать!.. – задумчиво заметил доктор Грах. – Такие книжки очень непростые, не для каждого… И ты хоть что-то понял в них?

– Естественно! – голос Харраха зазвенел от торжества. – Еще бы не понять! По-моему, так складно, без сю-сю… Его «Уложения для недоумков» и «Пять заповедей всуе»;.. Мама даже сделала рисунки к ним…

– Харрах! – с отчаянием вскрикнула Айдора. – Прекрати немедленно! Довольно! Чушь. Не знаешь толком – так не говори! Я иллюстрировала детские стихи. А написал их, между прочим, доктор Грах. И папа твой хотел писать на них кантату. К юбилею Первого Конфликта.

– Что ж не написал? – с ехидцей произнес Харрах.

– Да просто не успел! – Айдора гневно обернулась к мужу. – Почему молчишь? Когда не просят – разглагольствует часами… Что, язык отсох?

– Ну, в общем… да, – со вздохом покивал Яршая. – Не успел. Ты, мамочка, права.

– Но юбилей уже прошел… – невинно вставил я.

– Как так – прошел?! – похоже, моя реплика весьма обескуражила Айдору.

– Что-то я теперь припоминаю… – поспешил на помощь доктор Грах. – Действительно! Мы с моим другом обсуждали этот вариант. Стихи и музыка… Прекрасно! Только с датами немного просчитались. Так бывает…

– Ясно?! – и Айдора испытующе взглянула на Харраха.

Лишь теперь я догадался, почему Грах оказался в этом доме. Их с Яршаей связывало дело.Только я никак не мог поверить, чтобы этот мрачный, даже злобный человек способен был на поэтическое чувство, сочинял для маленьких детей. Конечно, внешний вид, я знаю, ни о чем еще не говорит, по моему отцу ведь тоже сразу не определишь, что он – вожак людей. И все же мне почудился какой-то скрытый, преднамеренный подвох… Меня водили за нос. Почему? Из-за того что я, как ни крути, – чужой здесь, из другойкогорты? Может быть… Или я горько заблуждался, без малейших оснований проявляя мнительность там, где любой иной нормальный человек кивнул бы с удовлетворением: стихи? – ну и прекрасно! Но уж как-то чересчур засуетилась вдруг Айдора, чересчур! Нет, разумеется, я был на сто процентов прав, и в этом смысле уповать на что-либо иное было просто неразумно. Лезло же в глаза, вопило: здесь мне впредь не доверяют! И не потому, что отозвался без почтения о биксах – их нахваливать никто и не обязывал меня. Мое происхождение, домашний круг знакомств – вот главная причина. Надо полагать, и раньше не особо доверяли, только не показывали этого. Пока не рыпался и не давал особенного повода, еще терпели, вроде как надеялись: семья и воспитание – одно, а внутренний настрой души – другое, яблоко ведь не всегда, упав, у самой яблони лежит, бывает, что и катится в сторонку… Молодая поросль, иное поколение. Ну, вдруг – и этот так?!. М-да… До поры до времени старались не показывать, не намекать, ну, а теперь уж… Дело не в словах, а в том, каких произнести! Когда, кому и как… И тут вот начинаются проблемы. Это абсолютно точно! Словно я был виноват… Не я же выбирал себе родителей, не мог за них я отвечать!.. Мне стало тошно и обидно. Что же делается, неужели таквсегда и будет?! Если бы не биксы… Захотелось все на них свалить. Так проще. Так спокойней. Многие теперь друг другу на Земле не доверяли…

…отовсюду ждали подлости, предательства – чего угодно! Безусловно, это на поверхности лежало, а пойди копни поглубже, разберись как следует в деталях, в подноготной накопившихся проблем!.. Но зарываться с головой в подробности как раз и не хотелось, страшно было, даже мерзко, словно там, за некой гранью, открывалась сущая помойка, разверзалось топкое гниющее болото: лишь одно движение – и замараешься навек, и сгинешь, на спасение надежды нет.

– Что приумолкли, Питирим? – окликнул Эзра.

– Вспоминаю, – отозвался Питирим. – Пытаюсь кое-что восстановить. Нет, я подробностей действительно не знаю. Да и не старался выяснять особо.

– Зря, – заметил Эзра. – Экий вы нелюбопытный. Никогда бы не подумал… Но известно вам хотя бы, в чью оболочку обрядили вас?

– Естественно, – сказал со вздохом Питирим. – Никак не назовешь предметом вожделений. Тело, правда, крепкое, но тренированности – никакой.

– А что поделаешь? – развел руками Эзра. – Выбирать не приходилось. Вы судьбу благодарите, что такое-то случайно уцелело. Времени для срочной операции почти не оставалось, нужно было пользоваться тем, что оказалось под рукой. Ну, а насчет нетренированности… Не уверен. Левер много медитировал, дыхательной гимнастикой себя буквально изводил. От этого, конечно, мышцы не растут и не становишься героем-суперменом, но зато и ловкость повышается, и общий тонус задается, клетки очищаются, кишочки и сердечко начинают, как мотор, работать. Это, знаете, немало. Да теперь вы сами в нем хозяин, в новом теле! И никто вам не указчик. Можете и мышцы наработать… Представлял бы Левер, для кого старался! – хохотнул вдруг Эзра. – Для убийцы своего!.. Ну, не убийцы, но уж погубителя – так точно.

– Слушайте, прошу вас, прекратите! – Питирим в сердцах схватил возницу за рукав и повернул рывком к себе. – Ведь это – не доказано. Вам почему-то хочется, ужасно хочется меня в убийстве обвинить. А я не признаю, и все! Считаю: не было его. Поклеп! Какие основания?!

– Пустите, – сказал Эзра, силясь высвободиться. – Ясно, что на Левера вы не кидались с топором и не старались ему череп раскроить. Такопуститься – нет, конечно. Но вся обстановка… Ситуация… Ведь убивают, знаете, не только ненавидя ближнего, а просто-напросто – из жалости к себе… Когда пришли на станцию, дверь в пультовую – верная защита – была наглухо закрыта. Вас нашли снаружи, Левер же остался в пультовой.

– Он с самого начала там закрылся.

– Ну опять вы за свое! Зондаж всех срезов вашей памяти совсем иное. показал. Неужто вам не говорили?

– Нет, – сердито огрызнулся Питирим. – И что же?

– В пультовой вы были вместе, но, когда до взрыва оставалось всего несколько секунд и вы вдруг ясно осознали – катастрофу не предотвратить, вы кинулись бежать, чтоб спрятаться за дверью, в коридоре.