Текст книги "Человек и пустыня"
Автор книги: Александр Яковлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)
– Ребята! Про нас пропечатали в газете! – крикнул он.
В нем заговорило что-то молодое, задорное и непривычно шумное. Грузчики оборвали работу, сгрудились, по-детски заглядывали в газету. Маленький, вертлявый грузчик Володька восхищенно воскликнул:
– Вот здорово!
А бородатый Хмелев, узнав, в чем тут дело, вдруг пошел в сторону от толпы:
– Баловство одно. Делать им нечего.
И дойдя до люка, крикнул злобно:
– Ну, чего встали? Вам побасенки слаще работы? Суревнователи!
Грузчики пошли по местам, но весь день потом много было разговоров.
– Восемь тонн обработать в день на человека. Нешто возможно?
– Не восемь дадим, а десять.
– Будет верещать. Чего нельзя, так нельзя – в затылок себя не поцелуешь.
– Аля-ля-ля! Бери, бери, бери! – задорно крикнул Володька и загремел железной тачкой, спускаясь по трапу с высокой баржи.
– Бери, бери! Аля-ля-ля! – тотчас откликнулся голос с берега.
– Ходи ходором! – оглушительно рявкнул Васька Буков – буян и пьяница.
– Вира-а! Майна! Скорее, черт сопатый!
На барже, на берегу, на мостках задорный шум поднялся тучей. Шестипудовые бочки цемента одна за другой вылетали из трюма и на тачках вереницей мчались на берег. Мостки гулко гудели под ногами и колесами. Низко сгибаясь, грузчики с тачками лезли на яр. Семен схватил пустую тачку и бегом пустился с яра на баржу.
– Майна! Вира!
Двое выставщиков ловко повернули выхваченную из трюма бочку, положили на Семенову тачку.
– Клади другую! – крикнул Семен и сбил картуз на затылок.
– А-а! Берегись! Гляди, две попер! Ай да наши!
Единым духом он вынес тачку на яр к дверям амбара. Здесь он оглянулся. Вереница тачек ползла с баржи. На некоторых лежало по две бочки. Серая пыль стояла над мостками. Легкий ветер уносил ее прочь. Пыль тяжело садилась на воду. Все кругом было спокойно – Ока, горы за Окой, Волга и город вдали… только на барже и мостках необычный стоял шум.
Вечером, когда пошабашили, грузчики столпились у конторки, где шел подсчет. Бородатый Хмелев сказал:
– А чего ждать? Сколько выгрузили, то и наше. Завтра узнаем.
Он повернулся уходить. Никто не поглядел на него. Хмелев нерешительно остановился. Семен с бумагой в руке вышел из конторки. Он поднял бумажку высоко над головой:
– Четыреста двадцать тонн, ребята! И разом вспыхнул веселый говор:
– Это здорово! Это да! Знай наших! По восемь тонн на рыло!
– А заработали по тридцать два рубля на человека! – крикнул Семен, выждав, когда шум чуть улегся.
На момент все смолкли.
– Сколько? – со странным испугом крикнул кто-то.
– Тридцать два рубля.
– Не может быть!
Хмелев подошел ближе и недоверчиво усмехнулся.
Взволнованный уходил в этот вечер Семен с пристани домой. Тридцать два! Ведь это, если подсчитать на месяц, так это девятьсот рублей будет! Го-го-о! Значит, недаром ходят разговоры, что ударники на заводах зарабатывают по сотне в день.
Высокий, прямой, он шел, выпятив грудь. И ему казалось: нынче день похож на праздник. Марья, взглянув на мужа, сразу заметила его веселость и нахмурилась.
– Аль в трактир заходил? – сварливо начала она. – По отцовой дорожке пошел?
– Чего бормочешь? – удивился Семен.
– По какому случаю выпил?
– Чего выпил? Воды?
– Веселый больно!
Семен засмеялся… Нельзя не быть веселым, ежели такая победа. Тридцать два рубля – это что? У Марьи глаза засветились, и тотчас она забегала, засуетилась, – скорей готовить ужин.
Хоть и устал Семен, а не спал полночи: прикидывал, как сделать лучше. Работать можно по-всякому. Можно работать – все кипит-горит. А можно работать – мухам смерть. «Ежели поставить Никишку и Петьку Бирюка на укладку бочек, они бы ловчее»… «Что кому дано – кому сила, кому ловкость».
И на следующий день он властно распоряжался: Никишку и Петьку Бирюка поставил принимать бочки, а Хмелева – на укладку досок, по которым тачки въезжали на первый ряд бочек, потом на второй, на третий, на самый верх яруса. Прежде этим занимались сами грузчики: подъедет и положит доску. Это отнимало минуту, две у каждого. А Семен понимал: хочешь хорошо работать – считай минуты.
– Давай! Давай! Давай! – гремело весь день и на мостках, и на берегу, и на барже.
– Майна! Майна! Вира-а! Давай – пошевеливай!
В картузах, в шляпах, с расстегнутыми воротами рубах, грузчики живым гужом тянулись на берег; нагруженные тачки ворчали глухо на гнущихся мостках. А с берега бежали бегом, пустая тачка гремела звонко. С баржи поднималась пыль.
Никита Расторгуев, похожий на копну, рыжебородый, встречаясь на мостках с Семеном, орал задорно:
– Бей гордеев!
Он намекал Семену на прошлое, когда они, мальчишками, били гордеевских ребят.
В обед на пристань пришел черный кудреватый паренек в белой рубашке и белых брюках, спросил бригадира Острогорова. Семена он встретил на пристани. Тот вез тачку с двумя бочками. Семен повернул тачку в сторону, чтобы дать дорогу другим, спросил торопливо, в чем дело. Паренек в белых брюках сказал, что он от газеты – пришел узнать, как идет работа.
– Идет, идет работа! Вчера восемь с четвертью выработали, сегодня дадим больше! – бодро крикнул Семен и наклонился к тачке, повез. Паренек в белых брюках побежал за ним с записной книжкой в одной руке, с карандашом в другой:
– А сколько выработали в рублях?
– Тридцать два! – крикнул Семен не оборачиваясь.
– На человека? – бежал паренек.
– Не на артель, знамо!
Так под грохот тачек, перекликаясь, они добежали до амбара. Паренек остановился у дверей дожидаться, когда Семен сгрузит свои бочки. На минуту Семен остановился возле него.
– Вечером приходите, товарищ! Видно будет, сколько дадим. Похоже, много дадим.
И улыбнулся, показывая белые широкие зубы, загремел тачкой вниз, под яр, на мостки. Паренек подождал его, Семен вывез тачку на яр.
– А как вы готовите рабочее место?
Семен удивленно посмотрел на него:
– Какое рабочее место? Подождите-ка, я отвезу сперва.
Вернувшись из амбара, он отодвинул тачку в сторону, спросил, что такое рабочее место. Паренек рассказал про бригадира с третьего участка. Вот тот действительно умеет готовить место. Семен смотрел на него ястребом.
– Вон как! Это надо обдумать. Спасибо, товарищ, что на мысль навели.
Он пожал пареньку руку и помчался с тачкой вниз, на баржу. Паренек постоял, посмотрел, что-то долго писал в книжку.
В тот день «взяли» по девять с половиной тонн на человека – по тридцать восемь рублей.
А еще через три дня паренек в белых брюках привел с собой лохматого фотографа с аппаратом, тот густым басом попросил Семена постоять:
– Сделайте вид, что везете тачку.
Семен «сделал вид», вышло у него неловко, будто он в первый раз взялся за тачку, но фотограф пробасил:
– Благодарю вас, все в порядке!
Маленький Володька фыркнул и, зажимая рот ладонью, побежал в амбар. Потом он, встречая бригадира на мостках, кричал басом:
– Благодарю вас, все в порядке.
На следующий день в газете водников была статья в половину страницы под глазастым заголовком: «Победа бригады грузчика Острогорова». И снимок был: кто-то с лицом негра неловко вез тачку по мосткам, – «бригадир Острогоров показывает образцы работы».
В бригаде как? Если хочешь, чтобы хорошо работали другие, работай сам лучше всех. «Черта ли ты указываешь, если сам работать не умеешь. Сам дай работу!» Эту простую истину Семен знал нутром. На крану, на тачке, на подкладке досок, на переставке мостков – он брался за все сам, и все у него кипело-горело.
– Аля-ля, давай, давай! Майна! Вира!
«Мы им покажем, этим молодцам в белых штанах!»
С некоторой тревогой он ждал дня получки. А вдруг все запьют? Ну, если не все, так некоторые? День, два могут пролететь, и тогда какое тут к черту соревнование!
В день получки работали неровно, много раз допрашивали Семена: сколько же получим?
– Да подождите, дьяволы, сами увидите! Пристают, как ребятишки.
Вечером каждый грузчик получил вдвое против обычного. Эти бородатые дяди, похожие на медведей, подмигивали, смеялись, шутили. Даже хмурый Хмелев, засовывая в кошелек кучу бумажек, сказал:
– А ничего, жить можно!
Никита Расторгуев с картузом стал обходить грузчиков:
– Ну-ка, ребята, клади по пятерке на построение выпивки! Праздновать, так праздновать! Ныне много огребли.
Он подошел к Семену.
– Клади, бригадир.
Семен заколебался: положить – значит одобрить пьянство, не положить – товарищи обидятся. Нет уж, надо приставать к одному берегу.
– Не положу.
Расторгуев сразу обозлился:
– Это что? От артели отстаешь, Семка?
– В выпивке от артели отстаю.
И, отвернувшись от Расторгуева, пошел на берег. Расторгуев яростно плюнул ему вслед.
– Начальника строишь? Это мы поглядим.
Семен резко повернулся, широкими шагами подошел к Никите.
– Чего глядеть? Ну? Вот тебе глядеть надо – это верно. Будешь сбивать артель на выпивку – мы покажем тебе дорожку на берег. Понял? Ну, так вот. Собирай, да помни.
Стычка очень взволновала Семена. Грузчики, конечно, не барышни, не институтки, грубость у них обычна.
Однако: «Начальника строишь?» Куда хватил! А еще старый приятель!
Поднимаясь на обрыв и потом шагая по песчаным улицам Молитовки, Семен все раздумывал о стычке. «Как-то надо исправить жизнь? Грузчики – народ без устоев, – это правильно. И не надо бы их соблазнять. Не надо бы, например, у самой пристани продавать вина. А то смотри-ка, в каждой винной лавочке на дверях висит зазывающий плакат: «Продажа водки стопками». Не хотел бы, да забежишь.
И опять же этот табак… через каждые четверть часа слышь-послышь крик на барже, на мостках, на берегу, у амбара: «Закуривай-ай!» И четверть часа сидят, курят. На языке грузчиков это называется «сделать залог» – отдых. А какой же отдых, если человек вместо чистого воздуха дышит смрадным табачным дымом?»
Домой он пришел озабоченный, суховатый, даже забыл купить ребятишкам гостинец, как это делал каждую получку.
Марья, увидев мужа с пустыми руками, посмотрела на него испуганно:
– Аль деньги не получил?
Семен молча вынул толстую пачку бумажек.
– Это что же? Это что же такое? – забормотала Марья, переводя глаза то на мужа, то на пачки денег.
– Ну, закудахтала! – махнул рукой Семен и засмеялся.
Утром случилось то, чего боялся Семен: семеро не вышли на работу. «Где?» – «Известно где, закурили!»
Семен промолчал, сцепив зубы. Зато заругался вертлявый Володька:
– Мы работай, а они пьянствовать!
И ворчал мрачный Хмелев:
– На чужом горбу к обедне ездить хотят… Какая тут, к дьяволу, премия, ежели сразу семеро не работают! Тоже бригада называется!
Перед обедом на яру, возле амбара, вдруг появился Расторгуев. В расстегнутой красной рубахе, без пояса, лохматый, без картуза, он встал, широко расставив ноги, и заорал:
– Эй, начальники! Выходи все на одну руку!
У амбара, на мостках, на барже засмеялись, заулюлюкали, заругались.
– Вон он, Аника-воин!
И Семен сердито засмеялся. Ух, сколько он видел таких богатырей! Это бревно поперек дороги.
– Выходи на одну руку, Семка! Ну? – орал Расторгуев, засучивая рукава.
Грузчики с тачками хохотали и ругались, но никто не остановился, все цепью тянулись по мосткам и берегу. Расторгуев пьяными кривыми шагами подошел к цепи.
– Ну? Выходи!
Он остановился перед тачкой Хмелева, схватил Хмелева за руку, дернул. Хмелев закричал:
– Ты что? Драться?
Трое грузчиков подскочили к Расторгуеву, взяли под руки. Тот вырвался, полез в драку. Цепь остановилась на мостках и на барже, и десятки глоток заорали сердито:
– Дайте ему взбучку, чтобы не лез! В воду его, черта! Сам не работает и другим не дает!
В одну минуту Расторгуева схватили, скрутили, увели за сарай, за ворота, дежурному милиционеру приказали: «Не пускай».
– А-а-а! – ревел Расторгуев на улице. – Все на одного? Я вам покажу!
После работы, как и каждый вечер, собрались на минуту у конторки узнать, сколько сработали. На каждого – больше, чем вчера, но на всех – меньше. И куда меньше!
– Какая тут премия! Поговорить бы надо: или работа, или пьянство. Таких из бригады вон! Верно! Гнать к чертям! Ты вот что, Семен, ты поговори с ними построже.
Когда наутро Семен пришел к пристани – за час до начала работы, чтобы все подготовить, – его встретил Расторгуев – с красными глазами, с мокрой головой:
– Я, слышь, вчера набедокурил. Ты уж не вспоминай, браток!
Семен пристально взглянул на него. И вдруг увидел красные глаза… отца. Вот так же когда-то отец с похмелья бывал смущен ненадолго, а вечером опять буйствовал и дрался.
– Ты не со мной разговаривай, а с бригадой, – жестко сказал Семен. – Вот сейчас соберутся, ты и поговори.
Расторгуев сразу заугрюмел, глаза глянули остро, брови сошлись.
– Ага! Рассердились? Чего это им сердиться? Все одним миром мазаны. Все пьяницы. А в пьяном виде чего не сделаешь? Тут кто-нибудь подстроил. Я узнаю кто.
Он косо, волчьим взглядом посмотрел на бригадира, пошел на берег, глубоко засунув руку в карман, вытаскивая оттуда деньги.
Пока Семен торопливо обходил баржу, причал и амбар, Расторгуев тоже торопливо шел к винной лавке. Угрюмо-ласково он сказал знакомой продавщице:
– А ну, Авдотья Ивановна, отпусти-ка свеженькой литровку.
– Самая свежая! – шутливо улыбнулась продавщица и подала Расторгуеву бутылку водки. – Ты бы закусочки купил…
– На что? Я водку пью голую.
Расторгуев подмигнул, зашел за угол, оглянулся, нет ли поблизости милиционера, и залпом выпил половину бутылки.
– Ха-а! – дохнул он широко открытым обожженным ртом. – Крепка!
Он пошел к пристани и на ходу бормотал:
– Рассердились? Я вам покажу… я вам покажу, как из решета чай пить.
Как раз у конторки собрались все грузчики – на десятиминутное производственное совещание перед началом работы.
– Эй, вы, сердяги! – рявкнул Расторгуев.
На него оглянулись. Он выпил остальную водку и бросил бутылку с яра в толпу грузчиков. Бутылка пролетела через головы, ударилась в стену – осколки засверкали, как брызги.
– Ты-ы! Чалдон. Бурлацкого киселя захотел? – четыре десятка глоток заревели в ответ.
Расторгуев засучил рукава. Четверо подбежали к нему, и минуты не прошло – его волокли уже к воротам.
– Когда он успел нахвататься? – удивленно сказал Семен. – Полчаса назад приходил совсем трезвый.
– Умеючи, нешто долго?
«Пожалуй, я виноват, надо бы просто поговорить, а я пригрозил…»
Перед его глазами мелькнула смущенная похмельная физиономия Расторгуева – и ему стало совестно за себя. В обед он нарочно пошел мимо винной лавки, надеясь встретить Расторгуева, поговорить. И встретил: Расторгуев мертвецки пьяный валялся за углом – головой в бурьян, лицом в землю. Огромные руки беспомощно раскинулись в стороны. Ох, как это было знакомо! Чувство злобы кольнуло Семена в сердце: «Валяется, как свинья в грязи!» И тотчас шевельнулась жалость: точно ли, что человек сам виноват. Он вспомнил детство, мальчишку Никитку… Сам ли виноват?
На другой день Семен встретил Расторгуева уже у ворот пристани, где два милиционера сердито прогоняли его прочь:
– Вчера дрался и нынче драться пришел? Иди домой!
Семен подошел к нему, улыбаясь:
– Опять скандалишь?
Расторгуев оглянулся. Лицо его было измято, смущенно и сердито.
– Не пускают! Работать не пускают! – закричал он.
– Ну-ну, ребята, не обижайте мальчика. Он нынче скандалить не будет. Идем со мной.
Милиционеры посторонились. Старший сказал:
– Раз бригадир на себя ответ берет, мы пропустим.
Бригады еще не было. Семен принялся готовить «рабочее место» – проверять трюм баржи, расчищать место в амбаре, оправлять мостки. Он не сказал ни слова Расторгуеву. А тот – похоже – ждал руготни. И сам приготовился ругаться.
Длинные, двухвершковые, доски мостков были тяжелы, и Семен поворачивал их с напором. Расторгуев деловито принялся помогать.
– Га-га-га! Вот они, работники-то! – закричали на яру.
То подходили грузчики. Два, три заворчали было на Расторгуева – Семен оборвал резко:
– Будет вам! Нашли про что толковать! Аль с вами не бывает греха?
С середины июля на Верхней Волге и на Оке начинается обмеление, суда в Нижнем (ныне город Горький) паузятся, то есть часть груза с них снимается, а крупные суда разгружаются вовсе.
В тот год из-за небывалой засухи Волга обмелела до полуметра на перекатах. Работа грузчиков в порту приобрела особое значение. Бригады работали непрерывно день и ночь. Лучшим бригадам были обещаны крупные премии.
Бригады соревновались упорно. Семен придумывал все новые улучшения, добивался установки конвейеров с баржи на берег, заставил грузчиков носить голицы, потому что голой рукой, как он заметил, грузчики работали не так смело. Наконец он соединил грузчиков в звенья по пять человек – одинаково сильных и ловких – и расчет вел по выработке каждого звена. Так началось соревнование между звеньями уже внутри бригады. И самое было удивительное, что звено Расторгуева шло первым… Ого, что было, когда начинала работать бригада! Будто пожар пылал и на барже, и на берегу, и в амбарах. «Залоги» – то есть «минуты отдыха», «покурим!» – были редки: пять минут в час.
О бригаде уже говорили по всем пристаням города Горького, каждый день писала о ней газета, бригаду стали перебрасывать с одного участка на другой – на прорывы…
Первая декада сентября была объявлена на всем водном транспорте стахановской. На рейде перед городом и ниже города по Волге длинными рядами стояли баржи, ожидая перегрузки и разгрузки. Сентябрь – самый рабочий месяц у грузчиков: надо успеть все сделать до ледостава. Стахановская декада была объявлена вовремя. И в эту декаду бригада Острогорова постановила работать, не считаясь со временем.
– Все равно зима идет – зимой отдохнем.
Пятнадцатого сентября, вечером, в клубе водников было отчетное заседание – по стахановской декаде. Днем перед заседанием на причал к Семену пришел профорг. Поговорили о делах, потом профорг сказал:
– Вот что, Семен Иваныч, тебе придется ныне речь сказать. Приготовься.
Семен нахмурился: речей-то говорить он не любит, и не доводилось выступать на собраниях.
– Да уж ты как-нибудь. Понатужься, – засмеялся профорг.
– О чем же говорить?
– Мало ли о чем! Ну, скажи, как работали в декаду, как ты объединял людей в звенья, по каким признакам. Да, вот еще что, – ты знаешь, как жили грузчики прежде. Семья Острогоровых – известная семья. Скажи, как жили прежде и как теперь. Куда грузчики девают деньги… Ну, ты сам знаешь.
Семен смущенно почесал в затылке:
– Непривычный я в этом.
– А ты привыкай. Ты у нас знатным человеком становишься, говорить доведется.
И ушел.
Всю остальную часть дня Семен ходил как связанный. «О чем же сказать? Как живут грузчики? Вот Белов купил кровать за триста рублей – с шишками, с матрацем». Семен про себя засмеялся: «Нешто про кровать рассказать?»
В клуб пошли всей бригадой – пятьдесят два человека, а пятьдесят третья – Марья Острогорова – Семенова жена. Когда вошли в трамвай, она оглядела грузчиков и зашептала мужу на ухо:
– Гляди, гляди, как все оделись!
Семен оглядел всех, – в самом деле все оделись чисто, в новых пальто. «Нешто про одежу еще сказать?» – подумал он, все время мучительно подыскивая, о чем говорить на собрании.
Клуб водников помещался в большом здании на бывшей ярмарке. До революции здесь был ресторан. Семен помнил, как из окон, бывало, доносились пение и пьяные крики.
Сейчас полным-полно собралось грузчиков, пришли и начальники участков, механизаторы, счетоводы. Перед эстрадой, заставленной пальмами, большим кружком сидели музыканты. Трубы их сияли под тысячесвечными лампами. В зале стоял сдержанный шум. У Семена забилось сердце, он оглянулся тревожно (мысль о выступлении мучила его, как заноза). Но кругом были все знакомые лица. Вот Бородулин Федор – бригадир со второго участка, – он все кричал, что «всем пить даст». При виде его Семен почувствовал прилив задора. Вот Николай Смирнов издали кивает головой. Надо быть дураком, чтобы при нем смутиться. «А, скажу что-нибудь», – решил он и стал оглядываться уже спокойно.
Вдоль стены прошел представитель наркомата Дулейкин – высокий, худой. Здесь, среди грузчиков, он стал будто меньше ростом. Прошел инструктор политотдела.
– Все начальство нынче здесь! – зашептал кто-то позади Семена.
Представитель профсоюза водников открыл собрание. Музыка оглушительно сыграла «Интернационал». Председатель прочитал список, кого партком и профком предлагают избрать в президиум. И тут Семен будто прыгнул в холодную воду – такой дрожью обдало, когда председатель назвал его имя. Марья, сидевшая рядом, зашептала радостно: «Тебя! Тебя!» Семен торопливо толкнул ее локтем: «Молчи!»
– Какие изменения? Какие дополнения? – взывал председатель. – Товарищи члены президиума, прошу занять места.
Музыка заиграла веселый марш, пока там и здесь поднимались избранные и шли на эстраду. Представитель наркомата взял Семена за рукав, посадил рядом с собой – в первом ряду, прямо у стола. Семен положил было руки на стол, но они ему показались слишком огромными, и он спрятал их под стол, в складках красной скатерти.
– Товарищи! Основной доклад о работах горьковской пристани сделает представитель наркомата Дулейкин, – крикнул председатель.
Все глаза повернулись к Дулейкину, и Семен облегченно пошевелился. «А чего я робею?» – подумал он. И, чуть улыбаясь, посмотрел туда, где сидела Марья. Виднелась только половина ее лица. Марья заметила его пристальный взгляд, кивнула головой.
– На первое место в нашем соревновании вышла бригада товарища Острогорова, сидящего вот здесь! – говорил Дулейкин и, повернувшись к столу, показал на Семена.
В зале что-то грохнуло, будто повалился потолок. Сразу лица оживились, белые хлопающие руки замелькали, как птицы.
– Вы знаете, товарищи, Острогоров происходит из старинной семьи грузчиков Острогоровых, которая славилась издавна своей силой и буйством. Прошлую темную славу этой семьи ныне сменяет светлая слава нашего прекрасного работника, бригадира…
В зале опять загрохотали хлопки. У Семена билось сердце.
– Нами постановлено выдать бригаде Острогорова первую премию в десять тысяч рублей…
– Урра! Браво! – закричали в зале.
Дулейкин поднял руку.
– Из этих десяти тысяч одна тысяча присуждается персонально бригадиру Острогорову…
Музыка заиграла туш, и зал наполнился грохотом. Начальник пароходства встал со стула и, глядя прямо в лицо Семена, оглушительно аплодировал. Семен растерянно поднялся. Дулейкин с другой стороны тоже смотрел ему в лицо и неистово хлопал. И со всех сторон – лица, лица, улыбки, хлопки, музыка.
– Браво! Урра! Острогоров!
Семен, беспомощно улыбаясь, стал кланяться. Он плохо понимал, что происходит.
Но вот шум стал стихать, все опять сели на места. Дулейкин опять закричал в зал:
– Вторая наша премия, пять тысяч рублей, выдается женской бригаде Илюниной.
И опять гром, музыка, шум. Илюнина поднялась красная, с блестящими глазами. Семен тоже встал, захлопал огромными ладонями… И дальше все пошло проще – речи, музыка, шум в зале. Говорил начальник пароходства – опять с особенным почетом о бригаде Острогорова, потом инструктор политотдела… Председатель нагнулся к уху Семена, сказал шепотом:
– Сейчас твоя очередь.
– О чем же сказать?
– Скажешь, как работали. И о прошлом скажи. А вот теперь ты… (Он поднялся.) Товарищи, слово имеет бригадир Острогоров.
Весь похолодевший, подошел Семен к трибуне.
– Теперь… я скажу, как мы работали, – хрипло начал он и дважды кашлянул. – Конечно, до стахановского движения мы работали по старинке, как мой дед и отец работали. А тут разговор пошел – ударники, стахановцы, рабочее место. Я сперва и не знал, что это такое…
Он рассказал, как бригадир с третьего участка вызвал его на соревнование, как он ругался про себя, оскорбленный, как научился готовить рабочее место, следил за работой товарищей, объединял в звенья, «равный к равному».
– О прошлом расскажи! – крикнул молодой голос из зала.
– А чего рассказывать? Ныне и вспоминать не хочется. У деда моего, и прадеда, и отца только и праздника было, что водка. Это вы знаете. Я лучше расскажу, как теперь мои товарищи по бригаде живут…
В зале примолкли, сотни глаз глядели в лицо Семену.
– Бывало, рядчики спаивали бурлака, – бурлак за полбутылку готов был поднять груз в двадцать пять пудов. Пьяный себя не берег. А ныне – себя берегут, людьми себя считают. И дома живут не так, как бывало.
И рассказал про кровать в триста рублей, про то, что грузчики ходят в театр, читают книги. И даже пятеро концерт ходили слушать – «заплатили по пять рублей за место».
Ему хлопали сильнее, чем Дулейкину. И он успокоился только тогда, когда заговорила Илюнина… В конце вечера начальник политотдела сказал, что переходящее Красное знамя присуждено бригаде Острогорова:
– Пусть лучшее звено этой бригады возьмет знамя!
Зал замер. Никто не шевельнулся. Председатель крикнул:
– Лучшее звено? Товарищ Расторгуев здесь?
Кудлатый Расторгуев поднялся из рядов.
– Где твое звено? Пусть товарищи идут сюда.
Еще четверо поднялись за ним, все полезли на эстраду, музыка играла оглушительно. Пять здоровенных мужчин вышли на эстраду. Инструктор политотдела подал Расторгуеву знамя. Расторгуев взял его обеими руками. Зал зашумел, как водопад. Семен поднял руку, и шум смолк.
– Обещаем никому не давать это знамя, держать его твердо в нашей бригаде.
Из зала крикнул кто-то с насмешкой: «Ну, посмотрим!» И опять гром аплодисментов и музыка. Расторгуев пошел с эстрады. Красное бархатное знамя высоко поплыло над головами.
Осенью, когда закрывалась навигация, Семен ездил в Москву на съезд водников как делегат грузчиков. До закрытия навигации переходящее знамя так и осталось в его бригаде. В горьковских газетах была помещена речь Семена на съезде в Москве – все о том же, как работали грузчики, как жили прежде и живут теперь. И о кровати в триста рублей тоже было. Газета поместила портрет Семена.
Со съезда Семен вернулся с двумя чемоданами подарков, чуть похудевший, но веселый, постриженный и причесанный. Это было утром, когда вся Молитовка работала. Поздоровавшись, он заторопил Марью, чтобы скорей дала завтракать:
– В союз просили прийти.
– Ну уж, подождал бы ныне ходить, – недовольно сказала Марья, посматривая на чемоданы.
Очень быстро она приготовила завтрак и, поставив его на стол, уцепилась за чемоданы. Стоя на коленях, она начала выкладывать подарки – книги, вязаную кофточку, отрез материи, патефон.
В тот же день слух о приезде Семена пронесся по всей Молитовке, а на другой день, с утра, лишь ушел Семен на работу, соседки гурьбой полезли к Марье в избу – узнать, что рассказывал Семен про Москву.
Мать Мараиха, видавшая на своем веку всякие виды, качала годовой, удивляясь вслух:
– Вот времена! Семка-грузчик на одном плану с высоким начальством.
– Уж чего… – скромно вздохнула Марья, – теперь в газетах только и печатают, кто хорошо работает.
Весь день в избе одни соседки сменялись другими. Пришли и Матрена с Иваном – оба высокие, по-стариковски тощие. Иван хрипел, шел тяжело, опираясь на падог. И тотчас сел у стола.
– Еще здравствуйте. Давно у вас не были. Услыхали ныне, Семен приехал из Москвы. Вот пришли.
Сын рассказал про свою поездку.
Иван покачал головой, задумался. И сказал тихо, по-стариковски:
– Вот дела-то… какие. Жить бы теперь… глядишь, и я бы к настоящему делу пригодился. Сила у меня была больше Семкиной. А ныне… нет… ушла силушка.
1937
