Текст книги "Избранные киносценарии 1949—1950 гг."

Автор книги: Александр Попов

Соавторы: Лев Шейнин,Владимир Крепс,Борис Горбатов,Петр Павленко,Владимир Алексеев,Михаил Маклярский,Фрицис Рокпелнис,Константин Исаев,Михаил Чиаурели,Михаил Папава
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

П а в л о в. Ближе, ближе. Не вижу.

Семенов подносит свою коптилку почти вплотную к лицу Павлова, склонившегося над столом.

П а в л о в (усмехаясь). Этак вы мне бороду подпалите, господин большевик.

В соседней комнате Никодим подкладывает дрова в печь. Сняв с вешалки шубу, зачем-то исследует ее карманы. Покачивает головой. Подходит к печке, пододвигает кресло. Входит Павлов.

Н и к о д и м (испытующе смотря на Павлова). Я вам тут хлеб сегодняшний положил в шубу.

П а в л о в. Да, да. Спасибо.

Н и к о д и м. Так ведь где же он?

И Никодим демонстративно выворачивает карманы Павловской шубы.

П а в л о в. Ну, значит, я его съел.

Н и к о д и м (сурово). Неправда ваша. Опять собакам скормили?

П а в л о в (смущенно). Ну, собаки-то не при чем.

В неожиданно открывшейся двери слышится покашливание Горького. На секунду мелькает сзади довольное лицо Семенова. Павлов встает и, подняв чайник-коптилку, идет к двери. Он поднимает коптилку все выше и выше – уж больно высок посетитель.

П а в л о в. Алексей Максимович?

Г о р ь к и й. Он самый. Незваный гость, говорят, хуже татарина.

П а в л о в. Милости прошу, раздевайтесь. Ах, да, забываю все… (Он касается своей шубы.) Одевайтесь.

От быстрых шагов Павлова коптилка тухнет.

П а в л о в (в темноте). А, чорт! Никак не могу приноровиться к этому римскому светильнику.

Горький чиркает спичку. Спичка серная. Она долго шипит и тлеет, прежде чем загореться. И, наконец, освещает усмехающееся лицо Горького.

Никодим пододвигает к печке старые кресла и выходит на цыпочках. Павлов и Горький сидят в креслах перед печкой. Постреливают сырые дрова. Отсветы огня играют на стенах. Горький, протянув руки, греет их у печки. Молчание.

Г о р ь к и й. Я к вам, собственно, но поручению Владимира Ильича.

П а в л о в. От Ленина? Но чем же я могу быть ему полезен?

Г о р ь к и й (улыбнувшись). Владимир Ильич просил меня узнать, чем он может быть вам полезен?

П а в л о в. Собак нужно, собак. Положение такое, хоть сам лови собак. Весьма подозреваю, что некоторые мои сотрудники так и делают – ловят собачек.

Г о р ь к и й. Затем, вероятно, дров нужно?

П а в л о в. Что ж, дров давайте. Оперировать трудно, руки мерзнут.

Г о р ь к и й. Сейчас мы вводим особый паек для ученых и писателей.

П а в л о в. Ни к чему-с. Россия голодает. Я не хочу быть исключением. Как все. Вы что же теперь – большевик?

Г о р ь к и й. Стараюсь помочь, чем могу. Формально же на это высокое звание прав не имею.

П а в л о в. Высокое? А ведь в семнадцатом году вы другое писали, Алексей Максимович. Как же, помню вашу статью.

Г о р ь к и й (задумавшись). Ну что ж, писал и крайне сожалею теперь об этом. Ошибался.

П а в л о в. Любопытно, в высшей степени любопытно. Кто же это вас переубедил? Вас, писателя земли русской.

Г о р ь к и й. Ленин.

П а в л о в. Нынче ведь чуть что – буржуем ругают. А я сам на медные деньги учен. И за всю жизнь у меня мысли иной не было, как послужить народу нашему. А вот страшусь. За будущее России страшусь.

Г о р ь к и й. Сколько поколений мы мечтали о революции… И вот она пришла… Так ведь не узнали ее в лицо. (Встал, прошелся по комнате, остановился перед Павловым.) А почему? Потому что не в светлых ризах пришла. А надо увидеть чистоту и силу ее идей.

П а в л о в. Идеи высокие. А результаты? Развал! Паралич нервных центров страны. Каталепсия. Самонадеянны уж очень, потому все и рушится.

Г о р ь к и й. Старая Россия рушится, Иван Петрович. А я вот сквозь щебень и стропила небо вижу. Высокое небо!

П а в л о в. Ну вот, уж небо увидел! (Пристально оглядывает Горького.) У вас, знаете, возбуждение над торможением преобладает…

В приемной. Павлов помогает Горькому надеть пальто.

Г о р ь к и й. Спасибо. Не надо.

П а в л о в. Нет уж, позвольте.

Теперь уже Горький, чуть прищурясь, оглядывает Павлова, задержав его руку в своей. Тот стоит перед ним, маленький, сухой, задористый.

Г о р ь к и й (улыбнувшись). Чистый ерш вы, ей-богу. Всю жизнь в протестующих ходили. И похвально. А нынче ведь смысла в этом нет, Иван Петрович. Одна привычка. Рефлекс – по-вашему!

И Горький спускается вниз по лестнице. Перегнувшись через перила площадки, Павлов кричит ему вслед:

– Вы просто верующий какой-то, а я всю жизнь одному богу молился – господину факту.

Г о р ь к и й (снизу). Будут и факты, Иван Петрович. Будут.

Подняв голову, с усмешкой смотрит на Павлова и говорит:

– А вот Ленин вас своим союзником считает. Большевиком в науке. Вот что.

П а в л о в (озадаченно). Ленин?..

И как бы в ответ Павлову разворачивается Ленинский декрет:

ПОСТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ

Об условиях, обеспечивающих работу академика И. П. Павлова и сотрудников.

Принимая во внимание совершенно исключительные научные заслуги академика И. П. Павлова, имеющие огромное значение для трудящихся всего мира, Совет Народных Комиссаров постановил:

1. Образовать на основании представления Петроградского совета (Петросовета) специальную комиссию с широкими полномочиями в следующем составе: тов. М. Горького, заведующего высшими учебными заведениями Петрограда тов. Кристи и члена коллегии отдела управления Петросовета тов. Каплуна, которой поручить в кратчайший срок создать наиболее благоприятные условия обеспечения научной работы академика Павлова и его сотрудников.

2. Поручить Государственному издательству в лучшей типографии Республики отпечатать роскошным изданием заготовленный академиком Павловым научный труд, сводящий результаты его научных работ за последние 20 лет, причем оставить за академиком И. П. Павловым право собственности на это сочинение как в России, так и за границей.

3. Поручить комиссии по рабочему снабжению предоставить академику Павлову и его жене специальный паек, равный по калорийности двум академическим пайкам.

4. Поручить Петросовету обеспечить профессора Павлова и его жену пожизненнным пользованием занимаемой ими квартирой и обставить ее и лабораторию академика Павлова максимальными удобствами.

Председатель Совета Народных Комиссаров

В. И. Ульянов (Ленин)

21 января 1921 года.

И вслед за Ленинским декретом открывается том Павловских трудов:

И. П. ПАВЛОВ

10 ЛЕТ ОБЪЕКТИВНОГО ИЗУЧЕНИЯ

ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ЖИВОТНЫХ

Этот том лежит на кафедре университетской аудитории. Новая, советская студенческая аудитория жадно слушает слова Забелина. Он читает лекцию.

З а б е л и н. Эта книга Ивана Петровича Павлова издана советской властью в голод и разруху. Здесь десятки лет работы и тысячи, тысячи фактов. Здесь основы материалистического понимания деятельности головного мозга…

Студенты внимательно слушают.

Забелин продолжает:

– …Павлов неопровержимо доказал, что деятельность мозга животных есть постоянные ответы на раздражение внешней среды. Цепь рефлексов. Иван Петрович устремляется дальше. Осуществляется его заветная мечта: объяснить человеку человека. И, объяснив, вмешаться в его природу. Вам, советскому студенчеству, должно быть особенно близко боевое павловское учение!

Глухой артиллерийский выстрел слышится за окнами. Тревожное переглядывание среди студентов. Кто-то подбегает к окну. В аудиторию входит человек в военной гимнастерке.

– Прошу извинить, Лев Захарович, я вынужден прервать лекцию. Товарищи, уровень воды повышается. Вы считаетесь мобилизованными чрезвычайной тройкой по борьбе с наводнением.

Аудитория пустеет.

З а б е л и н. А где же Иван Петрович? Надо его предупредить.

Ухабистая проселочная дорога. По ней медленно двигается тарантас. На козлах важно восседает Никодим. Сзади – Павлов и-Семенов.

П а в л о в. Не понимаю, зачем вы меня сюда везете? И что это за Колтуши?

С е м е н о в (улыбнувшись). Колтуши – это село, и там бывшее барское имение. Большой участок, маленький дом и одна лошади.

П а в л о в (фыркнув). Что же, мы там капусту сажать будем, что ли?

Н и к о д и м. Вы ведь всегда так. С жару, с пылу, а потом, глядишь, и толк будет.

П а в л о в. Ты ведь всегда прав. (Тарантас встряхнуло так, что все чуть не вылетели.) Ты ведь сюда на машине собирался.

Н и к о д и м. Молчу. Когда ваша правда, – молчу.

Семенов, улыбаясь, слушает эту привычную для него пикировку стариков, но вот и до него доходит очередь.

П а в л о в. Дурацкая затея. Не понимаю, зачем вы меня уговаривали? И кто эти Колтуши просил?

С е м е н о в (после паузы). Вы.

П а в л о в (удивленно). Да вы что, дружочек, рехнулись?! Когда это я просил?

С е м е н о в. Просил я, от вашего имени.

П а в л о в. Вот как? Да как же вы могли? Бог знает что! Слишком много на себя берете, милостивый государь! Нет, ты подумай, Никодим…

Но у Никодима Павлов не встречает сочувствия, тот хранит философское молчание.

П а в л о в. Никаких Колтуш! Видеть их не желаю! Никодим, поворачивай обратно!

Н и к о д и м. Тпрру!

Останавливает лошадь и вопросительно смотрит на Семенова.

Павлов замечает их переглядывание:

– Ах, вот как? Вы, значит, заодно?

Соскочив с тарантаса, он идет назад, видимо, намереваясь пешком вернуться в город. Семенов, улыбаясь, догоняет его.

С е м е н о в. Иван Петрович, ну, вы только посмотрите. Ведь вы сами говорили – надо наблюдать поведение животных вне эксперимента, без станка.

П а в л о в. Ну и что же?

С е м е н о в. Ведь мы не можем наблюдать свободное поведение животных в городских условиях. И Колтуши…

Они попрежнему удаляются от тарантаса.

Никодим поглядывает им вслед. Он и не думает ехать обратно.. Он совершенно уверен, что Семенов приведет Павлова.

Н и к о д и м (на лошадей). Но-но, не балуй!

Вокруг поля. Ясное небо. Бросив вожжи, Никодим мурлычет что-то надтреснутым тенором. И, увидев приближающихся Павлова и Семенова, принимает непроницаемо официальный вид.

С е м е н о в. Да мы там столицу физиологии выстроим, Иван Петрович! Ей-богу! Вот у меня даже примерная планировка.

Павлов, садясь в тарантас, берет из рук Семенова лист с чертежами.

П а в л о в. Это что?

С е м е н о в. Это собачники.

П а в л о в. А это?

С е м е н о в. Летние вольеры для обезьян.

П а в л о в. Каких обезьян?

С е м е н о в. Нам нужно приблизить опыт к человеку. И обезьяна – самое близкое звено. Да ведь вы же сами говорили…

П а в л о в (пожимает плечами). А это?

С е м е н о в. Институт экспериментальной генетики высшей нервной деятельности.

П а в л о в. Институт открывать на пустом месте! Да ведь на это миллионы надо… Нет, вы, батенька, рехнулись!

С е м е н о в. Мы, коммунисты, никогда не мечтаем впустую. Уверяю вас.

Никодим останавливает лошадей у покосившегося столба с дощечкой. Дощечка висит на боку, и Никодим, склонивши голову набок, читает:

СЕЛО КОЛТУШИ

Павлов и Семенов идут широкой деревенской улицей. Ветлы у колодца. Мальчишки играют в футбол самодельным мячом. Вот мяч подкатился к ногам Павлова, и он ударяет по нему ногой. Восторг и недоумение на лицах мальчишек.

По крестьянскому обычаю все встречные здороваются с Павловым и Семеновым. И Павлов, очень довольный, снимает шляпу перед женщиной с полными ведрами на коромысле.

Они у опушки леса. Впереди маленький деревянный домик и перепаханные поля под парами. Павлов останавливается, как бы прислушиваясь к тишине.

– Хорошо… – и он садится на траву.

Семенов, сбросив плащ, раскладывает его на траве.

П а в л о в. Вы что же, в няньки ко мне нанялись? А?..

Он лежит, покусывая травинку, смотря в небо и напевая свою любимую арию Досифея из «Хованщины». И вдруг, привстав, смотрит, усмехаясь, на Семенова:

– А вот и попрошу миллион. Небось, не догадались?

С е м е н о в (сокрушенно разводя руками). Нет.

П а в л о в. Строитель!

С е м е н о в. Я два попросил.

П а в л о в. Да как же вы могли? Ну… И что же вам ответили?

С е м е н о в. Сказали – мало…

Озадаченное лицо Павлова. И вдруг налетевший порыв ветра срывает с него шляпу. Ее догоняет Семенов. Небо заволокло тучами. Поднявшийся вдруг ураганный ветер гнет деревья. Метет сухие листья. Столб пыли встает вдали на дороге…

П а в л о в. Какой ветрище! А Нева стоит высоко. Не наделал бы беды…

Петроград… Через мосты движутся потоки людей, уходящих из затопляемых районов. Идут люди с узлами, ведут детей. Какой-то чудак провозит на тачке фикус.

Ревет ветер.

Вечер. Ураганный ветер вздымает волны на вздувшейся Неве. Нева вышла из берегов.

Ветер грохочет сорванными листами железа на пристанях.

Суда жмутся к причалам. Вода все прибывает, огромные волны ходят по пустынной и грозной сейчас Неве.

Павлов расхаживает по комнате, иногда подходит к окнам.

Серафима Васильевна, волнуясь, наблюдает за ним.

Слышится пушечный выстрел.

П а в л о в. Ты слышишь? Вода все прибывает.

Вбегает взволнованная Вера Ивановна – дочь:

– Вода подходит к Каменноостровскому.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а (шопотом Вере). Ты с ума сошла!

Но Павлов уже рванулся в переднюю, за ним Серафима Васильевна:

– Никуда я тебя не пущу. Это безумие!

Она срывает с вешалки пальто Павлова и не отдает его.

П а в л о в. Конечно, затопит башни. (Подходит к телефону, звонит.) Да, да, институт экспериментальной медицины. Что? Связь прервана?

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Ты никуда не поедешь.

Звонок. Появляется Семенов.

П а в л о в. Ну, слава богу, что там?

С е м е н о в. Там дежурит Забелин. Вода подошла к башням. Испорчен кабель. Не соединяют. Я на машине, попробую пробиться.

П а в л о в. Хорошо. Поедем.

С е м е н о в. Ни в коем случае, Иван Петрович.

П а в л о в. Я сказал, что поеду, и прекратите болтовню.

Мчится машина по улицам Петрограда. У мостика машину задерживают.

М и л и ц и о н е р. Движение прекращено. Угрожаемая зона.

Семенов выскакивает из машины, направляется к начальник патруля.

И снова мчится машина по улицам; мостовая уже покрыта водой. Колеса машины все глубже и глубже погружаются в воду.

Павлов и Семенов уже на лодке. Опередив их, промчалась спасательная моторка. Впереди полузалитый водой домик. Высоко на подоконнике сидит женщина с ребенком на руках.

– Эй, гражданка, гражданка! – кричат женщине с моторки.

Та смотрит обезумевшими пустыми глазами, точно это к ней не относится. Подплывают Павлов и Семенов.

П а в л о в (Семенову). Видите? (Указывает на женщину.) Сильнейший испуг, запредельное торможение. Она не слышит этих криков. Понимаете? Парадоксальная фаза. Сильные возбудители не действуют.

Они подъехали к моторке.

П а в л о в. Окликните ее тихо, шопотом.

Кто-то из спасателей удивленно смотрит на Павлова:

– Чего – тихо? Кричим, и то не слышит. Как каменная.

П а в л о в. Вот-вот, перенапряжение. Слабость корковых центров.

Видимо, убежденный этими странными словами и повелительным голосом Павлова, человек в моторке, приставив ладони ко рту, шепчет:

– Гражданка, товарищ!

Проблески сознания на лице женщины. Она поворачивает голову.

П а в л о в (Семенову). Видите! Клинически чистый случай.

Территория института, залитая водой. Вода плещется у подножья башни. Спасают архивы, протоколы опытов из нижнего этажа.

Вода заливает собачники. Отдельные домики, подмытые водой, всплыли. Испуганные, скулящие собаки держатся на воде. Забелин в лодке. Перегнувшись за борт, он втаскивает за загривок пса.

Ночь… Факелы в руках пожарников освещают всю эту фантастическую сцену призрачным неровным светом. Ветер…

В одной из лодок Павлов и Варвара Антоновна. На импровизированном плоту Семенов вытаскивает из воды мокрых скулящих собак.

– Мампус, Мампус! – кричит Варвара Антоновна лохматому, взъерошенному псу. Тот забился в угол беседки, полузатопленной водой. Пес стоит на выступе карниза. Взъерошена шерсть. Он даже отползает в сторону от приближающихся рук Варвары Антоновны.

П а в л о в. Николай Сергеевич!

Подплывает Семенов на своем плоту из двери.

П а в л о в (указывая на пса). Помните женщину? Та же картина. Точно та же. Механизм один! Да где же у людей глаза? Ну, господа, этот вот опыт, он еще задаст нам работы!

Приемная института. Мрачно расхаживает по ней Забелин. Входит Варвара Антоновна.

З а б е л и н. Ну, как у вас?

В а р в а р а  А н т о н о в н а. Точно подменили псов. Никаких следов рефлексов.

Входит Семенов и на безмолвный вопрос только машет рукой. Пожимает плечами:

– Хоть бросай работу. Иван Петрович еще не был?

З а б е л и н. Не знаю, что ему и сказать.

П а в л о в (входя). Ну, что?

З а б е л и н. Точно подменили собак, никаких следов.

П а в л о в. Превосходно.

Он, довольный, ходит по комнате, возбужденно потирает руки. Останавливается перед Семеновым:

– А у вас?

С е м е н о в (мрачно). То же самое.

П а в л о в. Очень хорошо.

С е м е н о в. Признаться, я не понимаю, Иван Петрович, что вас радует?

П а в л о в. Поймете, голубчик. Сейчас поймете.

В а р в а р а  А н т о н о в н а. Это наводнение точно смыло рефлексы.

П а в л о в. Как, как вы сказали? (Хохочет.) Ведь вот сказала истину и даже не заметила. Вот именно смыло! Перенапряжение коры и охранительное торможение. Да вот сейчас проверим. Дайте-ка вашего Мампуса в лабораторию.

И вот вся группа в башне перед камерой.

П а в л о в. Ведро воды и железный лист.

Изумленный Никодим уходит. Павлов улыбается, оглядывает недоуменные лица сотрудников.

– Я здоров, господа, совершенно здоров. Мы сейчас пойдем сто следам травмы.

Странную картину можно наблюдать в лаборатории.

Никодим с ведром воды наготове стоит у дверей камеры. Семенов грохочет железным листом. Павлов у глазка перископа, ведущего в камеру. Он дирижирует этой импровизацией наводнения.

П а в л о в. Ветер! Ну, что же вы, давайте ветер!

Забелин и Варвара Антоновна гудят, подражая завыванию ветра.

П а в л о в. Воду!

Никодим льет под дверь камеры воду. Павлов, не отрываясь, наблюдает в глазок перископа.

В камере. Завидев струю, проникшую из-под двери, собака вздрагивает и начинает пятиться. Взъерошена шерсть. Вода все шире растекается по полу. Собака бьется в лямках. Все сильней и сильней – и вдруг застывает в каком-то трансе.

П а в л о в (торжествующе). Смотрите!

Он открывает дверь камеры. Собака спит в станке. Павлов поднимает ее лапу и сгибает. Лапа остается висеть в воздухе, будто кто-то поддерживает ее за ниточку.

З а б е л и н. Каталепсия?! Сон!

П а в л о в (торжествующе). Вот именно! Перенапряжение нервной системы и срыв. Совсем по-человечески. Вспомните клинику.

С е м е н о в (в раздумье). Ведь, пожалуй, наблюдавшаяся нами окаменелость некоторых душевнобольных объясняется так же.

П а в л о в (сияя). Именно так! А что, если в подобных случаях искусственно углубить сон? Сделать его длительным? Этаким образом восстановить силы переутомленного головного мозга. Да ведь так лечить можно? А?

Павлов в сопровождении Семенова и Забелина, окруженный группой врачей, идет садом. Казалось бы, сад, как сад, – дорожки, клумбы. Листья деревьев шумят на ветру.

Но вот человек в странной позе, точно он остановился на бегу и замер.

Вот другой человек в халате. Он в позе Наполеона. Величественным жестом он подзывает к себе Павлова. И тот покорно подходит к нему.

Б о л ь н о й (волнуясь). Скачите к Мюрату. Пусть двинет гвардию.

И вдруг, схватив за плечо Павлова, приближает его к себе:

– А может быть, все это было ошибкой?

П а в л о в (тихо). Да, ваше величество, это все ошибка.

Еще никогда мы не видели его таким любезным, мягким, как сейчас.

Павлов идет дальше.

В р а ч-п с и х и а т р. Его считают неизлечимым, Иван Петрович. А, впрочем, теперь… в связи с вашей работой…

Лицо девушки – тонкое, нервное лицо. Порыв ветра. Падают листья. Девушка подставляет руку, и один лист падает ей на ладонь.

П а в л о в. Как вы себя чувствуете?

Д е в у ш к а (подняв голову). Спасибо, очень хорошо. Такая свежая, ясная голова… Говорят я две недели спала?.. Я как будто все вижу впервые. Облака, деревья. Какой хороший ветер… (Застенчиво улыбнувшись.) Я так благодарна вам!

Окружающие стоят в почтительном молчании. И вдруг, склонившись, девушка пытается поцеловать руку Павлова.

П а в л о в (отстраняя руку). Это вот напрасно, напрасно… А за вас я рад, очень рад…

Он идет дальше.

П о ж и л о й  в р а ч. Признаюсь, Иван Петрович, многие из нас, психиатров, считали, что вы не в свою область вторглись. Но сейчас вынуждены признаться, что ваш метод лечения сном дает превосходный эффект.

Просторная светлая палата. Ряды кроватей. Тишина. Чуть слышно тикают часы на столике дежурной сестры. Открыты окна. Ветер колышет легкие занавески. Больные спят.

Лицо Павлова, о чем-то сосредоточенно думающего. В какие еще неизведанные тайны мозга пытается сейчас проникнуть его мысль?

П а в л о в. Ведь вот! А говорили – область непознаваемого… Дескать, куда суетесь? Чепуха. (Спохватившись, шопотом.) Нет непознаваемого, господа. Вот он мостик от лаборатории к клинике.

В группе врачей, окруживших Павлова, мы видим молодого врача-казаха, он пододвигается к Павлову.

В р а ч-к а з а х. А у нас, Иван Петрович, новую клинику открыли.

П а в л о в. Это где? Ах, да, в Алма-Ата. Бывший Верный.

В р а ч-к а з а х. Мы хотим там, Иван Петрович, ваш метод целиком применить.

П а в л о в. Так-таки сразу? Целиком? (Смеется.) Николай Сергеевич!

С е м е н о в. Да.

П а в л о в. Я попрошу вас – объясните детально дозировку, уход. А потом мы побеседуем.

Павлов выходит. Группа врачей склоняется у постели спящего больного.

С е м е н о в. Этот больной спит уже шестые сутки…

Павлов и Варвара Антоновна сидят на скамейке в саду больницы.

П а в л о в (улыбнувшись). Мой метод целиком! Ох, эта молодежь! Силы свежие, задор! Все впереди! Путь кажется легким, вершины близкими. А тут вот карабкаешься, карабкаешься изо всех сил. Взобрался… ан это холмик. А гора-то еще далеко впереди… Не так ли?.. Гм… Скажите, Варвара Антоновна, а не надоело ли все это вам?

Наступает пауза. Точно пробегая мысленно годы, проведенные с Павловым в непрестанных и дерзких исканиях, молчит Варвара Антоновна. Ветер чуть колышет кроны деревьев, и солнечные блики прыгают на дорожке сада у ног Варвары Антоновны. Вот она повернула голову, пристально смотрит на Павлова:

– Нет, Иван Петрович. Я и времени не заметила… Как один день.

П а в л о в. Ну, что ж! Спасибо! Да, вот теперь есть о чем и с нашими западными коллегами побеседовать. Пора с ними на кулачки… Руки чешутся. А ведь не пустят, пожалуй. А? Характер-то у меня… знаете!..

Знакомая нам столовая Павловых. Серафима Васильевна накрывает стол. Входит дочь с книгой в руках. Отодвигает стул, собирается сесть.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а. Вера! (Она кивает на часы, которые показывают без трех минут шесть.) Оставь, пожалуйста, книгу. Отец этого не любит.

Входит Владимир. Это уже взрослый, солидный человек. Часы бьют шесть, и с последним ударом появляется Павлов. Все отодвигают стулья и ждут, пока сядет Павлов.

Блюдо с пирожками, дымящаяся суповая чашка на столе. Павлов повязывает салфетку.

– Ну-с. Мы едем в Америку.

Испуг на лице Серафимы Васильевны.

П а в л о в. Пожалуйста, не волнуйся. Лекции в Америке. Конгресс в Англии. (Смеется.) Помните этих джентльменов – «ваши рефлексы иметь успеха не будут»? Посмотрим, посмотрим. (Владимиру.) Ты едешь со мной. И имей в виду, никаких вояжей вообще не будет. Я еду по делу, на меня тратят государственные деньги. (Берет пирожок.) Превосходные пирожки, Сима!

Кончают обед. Подают чай.

В л а д и м и р. Значит, мы будем в Англии. А я только что получил письмо из Оксфорда.

П а в л о в (надкусывая пирожок). Что пишут?

В л а д и м и р (подмигнув Вере). Предлагают работать у них в лаборатории, если случится возможность.

П а в л о в (резко повернувшись к нему). Ну и что же ты ответил?

В л а д и м и р (пожав плечами). Я еще не ответил. А вот, кстати, и возможность. (Еще раз подмигнул Вере.) Наша поездка.

П а в л о в (бросив пирожок). Ну можно ли так засушивать пирожки, Сима? Бог знает что!

Он встает, резко отодвигает стул, целует руку Серафимы Васильевны:

– Спасибо, – говорит он и выходит.

С е р а ф и м а  В а с и л ь е в н а (растерянно). Что? Что это с отцом?

Пустая столовая. Часы показывают полночь. Как всегда, на столе стакан и печенье. Павлов в халате и туфлях проходит в столовую, включает электрочайник, стучит в комнату сына.

П а в л о в (входя). Ты не спишь?

Он ходит из угла в угол, заложив руки за спину. Владимир, нырнув под одеяло, несколько встревоженно наблюдает за отцом. Но где-то в уголках губ прячется улыбка.

П а в л о в. Ты едешь со мной, и если ты намерен остаться в Англии, то изволь сообщить мне об этом сейчас. Честный человек не должен скрывать своих намерений. И если это так, то я должен сообщить моему правительству о намерении моего сына.

В л а д и м и р. Бог с тобой, папа. Я ведь нарочно. Я пошутил.

П а в л о в. Это… это дурацкая шутка.

Он ударяет кулаком по спальной тумбочке так, что с нее сыплются вещи. И, точно разрядившись, он продолжает уже другим тоном:

– Это дурная шутка, голубчик, и я прошу тебя такими вещами не шутить. Ну, спи!

Целует его в лоб, идет к выходу. Задерживается в дверях:

– Подушки кладешь слишком низко. Лишняя работа сердцу. Ни к чему!

Чайник в столовой давно кипит, и сильная струя пара бьет из отверстия.

Гудок океанского парохода.

По длинному трапу спускаются Павлов и Владимир. За ними – негр-носильщик. Неистовствуют фотокорреспонденты. Толпа репортеров нетерпеливо толкается на пристани.

Когда Павлов вступает, наконец, на землю, его приветствует группа ученых:

– Мы счастливы видеть вас на нашей земле.

Из толпы выступает Хикс, тот самый, что когда-то предлагал Павлову покинуть родину. Сняв шляпу и склонившись в низком поклоне, он приветствует Павлова:

– Я особенно счастлив приветствовать господина Павлова, с которым мы имели уже честь встречаться.

Павлов проходит мимо него, как мимо пустого места. Хикс, смущенно улыбаясь, надевает шляпу.

Оффис. Холл для ожидающих проверки документов. Здесь люди самых различных национальностей. Сопровождаемый почетной свитой встречающих, Павлов проходит зал. Протягивает в окошечко советский паспорт. Чиновник, любезно улыбаясь, высовывается в окно:

– Прошу извинить, но мы не находимся в дипломатических отношениях с вашей страной. С вашего разрешения, я сделаю вкладку и на ней поставлю визу.

Чиновник берет печать.

П а в л о в. А я думаю, сударь, что если этот паспорт хорош для меня, то он должен быть хорош и для вас, и я покорнейше прошу поставить вашу американскую печать именно на этот паспорт.

Растерянность на лицах встречающих. Некий седой репортер, улыбнувшись, приближается к Павлову.

Ч и н о в н и к. К сожалению, я лишен этой возможности согласно существующим правилам.

Павлов прячет паспорт в карман, оборачивается к группе встречающих:

– Я очень сожалею, господа, но в таком случае я лишен возможности вступить на вашу землю.

Он выходит из оффиса. За ним толпа.

Набережная. Павлов быстро вбегает по трапу обратно на пароход. За ним Владимир и изумленный негр-носильщик. Вслед им снова щелкают сотки аппаратов.

С е д о й  р е п о р т е р. О’кей, мистер Павлов!

И он что-то быстро записывает в свою записную книжку.

М о л о д о й  р е п о р т е р. Я не понимаю, чем вы так довольны.

С е д о й  р е п о р т е р. Вы еще многого не понимаете, молодой человек.

Каюта. Сумерки. Павлов за столом делает какие-то записи, жестикулирует, разговаривая с воображаемым оппонентом. Входит Владимир, меланхолически жуя бутерброд.

В л а д и м и р. Папа!

П а в л о в. Да, да. Что?

В л а д и м и р. Дело в том, что пароход кончает разгрузку, и, поскольку мы перестали быть пассажирами, нам остается, очевидно, одно – поступить сюда матросами.

П а в л о в. Что? Матросами?

Только сейчас до него дошел смысл этих слов. Обернувшись к сыну, он смеется.

Капитан, стоящий в нерешительности у дверей каюты, слышит взрыв смеха, возмущенно надвигает на лоб фуражку, стучит в дверь, затем решительно входит. Стоит, переминаясь, в каюте:

– Я очень рад, господа, видеть вас у себя, но мы едем в угольную гавань, и я боюсь, что это несколько неподходящее место для вас.

Входит чиновник. Подчеркнуто сухо говорит он Павлову:

– Я был вынужден снестись с государственным департаментом.

П а в л о в (добродушно улыбаясь). Очень сожалею, что был вынужден утруждать вас.

Капитан, изнемогая от ожидания и вежливостей, шепчет яростно чиновнику.

– И что ж вам, наконец, ответили? У меня срывается рейс.

Ч и н о в н и к (кисло). О’кей, все в порядке.

Капитан, облегченно вздохнув, снимает фуражку и вытирает капли пота, выступившие на лбу.

Павлов, вдруг взявшись рукой за правый бок, с трудом идет к креслу.

В л а д и м и р (испуганно). Что с тобой?

Непрерывным потоком проходят на экране заголовки американских газет:

«Лекция Павлова в Рокфеллеровском институте».

«Английский консул отказал в визе Павлову».

«Опасные идеи Павлова».

«Почетный доктор Кембриджа – большевистский эмиссар».

«Старейший американский физиолог Торндайк приветствует Павлова».

«Рефлексы в Нью-Йорке».

Зал американского научного конгресса. Полосы и звезды государственного флага. Худое лицо Линкольна смотрит вниз, с высоты портрета, на аплодирующий зал.

На трибуне конгресса Павлов.

П а в л о в. Итак, повторяю (выбросив вперед характерным Павловским жестом руки, он кладет на трибуну два своих сжатых, утверждающих кулака), безусловный рефлекс врожден. Уколешь палец – отдернешь. От сильного света зажмуришься и так далее. Наряду с этими врожденными рефлексами существуют другие. Мы их назвали условными, потому что они вырабатываются животными в зависимости от условий жизни. Выработанный животными жизненно важный условный рефлекс может закрепиться в ряде последующих поколений, если, конечно, условия жизни сохраняются те же. Эта прекрасная возможность передавать потомству новые приобретенные качества уничтожает представление о косной наследственности. Наследственность обогащается, делается подвижной. Мозг животного совершенствуется, вырабатываются все более сложные условные рефлексы, лежащие в основе всей так называемой душевной деятельности животных.

Сотни напряженных лиц обращены к Павлову. У иных иронические, враждебные улыбки.

Павлов на трибуне продолжает доклад:

– Открытые нами общие законы деятельности мозга объясняют нам также процессы, происходящие в мозгу человека. И это разрешает нам перебросить мост из лаборатории в клинику и по-новому, плодотворно лечить так называемые…

В президиуме мы замечаем лицо Боингтона – того самого английского ученого, который когда-то в Кембридже предпочел промолчать на вопрос Павлова. Дальше, рядом с ним, сидит американский физиолог Морган, он чуть покачивается на своем стуле и не спускает пристального и враждебного взгляда с Павлова.

Г о л о с  П а в л о в а. …неизлечимые душевные болезни.

Это последнее утверждение Павлова зал встречает громом аплодисментов. Туча фоторепортеров окружает трибуну. Вспышки магния.

Павлов, отмахиваясь от наседающих фотографов, бросает в зал: