Текст книги "Избранные киносценарии 1949—1950 гг."
Автор книги: Александр Попов
Соавторы: Лев Шейнин,Владимир Крепс,Борис Горбатов,Петр Павленко,Владимир Алексеев,Михаил Маклярский,Фрицис Рокпелнис,Константин Исаев,Михаил Чиаурели,Михаил Папава
Жанры:
Драматургия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
– Не в ближайшее время, а… – Кравцов посмотрел на часы, – а в данную минуту прибыла на шахту эта мудрая машина и внимания к себе требует.
Горовой растерянно взглянул на него, да так и остался с разинутым ртом. Неясный гул прошел по залу. И капельмейстер на хорах, не разобрав, в чем дело, на всякий случай взмахнул своей палочкой, и грянул туш…
Яркий полдень. У эстакады стоит толпа шахтеров. С удивлением и интересом разглядывают они необычную машину.
Конструктор Трофименко и его помощник испытывают угольный комбайн на поверхности перед спуском в шахту. Спокойно гудит мотор, споро вращаются диски с густо посаженными зубцами.
Длинный, приземистый корпус комбайна медленно движется по земле, словно утюжит ее своей тяжестью.
Шахтеры – одни с восторгом, другие с недоверием – следят за всеми эволюциями машины.
– Это, хлопцы, шо за танк такой?
– Та цэ ж нэ танк, цэ комбайн!
– Вот зверь-машина! «И гудэ, и шумэ, дрибен дощик идэ!»
Продвигаясь вслед за комбайном, конструктор и слесарь не обращают внимания на град шуточных реплик:
– Хлопцы, а как же он в шахту попадет?
– Говорят, для него особый ствол построят!
Дружный смех в толпе.
– Так ведь он, чертяка, ни в какой ствол не пролезет!
Трофименко спокойно объясняет шахтерам:
– Комбайн собирается и разбирается по частям. Ведущая часть с мотором – отдельно, «грузчик» для навалки угля – отдельно, бар с режущей частью – тоже отдельно…
– А что ему резать полагается?
– Уголь!
– Так это же просто врубовка новой конструкции – и все дело! – убежденно замечает молодой круглолицый врубовый машинист в полосатой тельняшке.
– Нет! – терпеливо отвечает Трофименко. – Горный комбайн ведет одновременно и зарубку, и отбойку, и навалку угля на транспортер.
– Вот это да-а! – восхищенно ахает парень в тельняшке. – Ледокол!
Резкий автомобильный сигнал. Толпа раздается в стороны, уступая дорогу грузовику, груженному углем.
На плитах антрацита стоит с лопатой через плечо Василий и рядом с ним такой же могучий здоровяк.
Шофер, веснушчатый малый с копной выгоревших на солнце волос, аккуратно пристраивает борт своей трехтонки к комбайну.
– А ну, показывай, где тут твой навалоотбойщик? – деловито спрашивает Вася и, напрягаясь, подымает огромную глыбу угля.
– Вот он, – просто указывает конструктор на «грузчик» и отходит чуть в сторону.
Описав дугу, с грохотом падает глыба антрацита. Облако черной пыли, скрежет железа – и тотчас же слева от комбайна прямо в толпу брызжет поток угля.
– А ну, еще!
– Еще, еще давай!
– Держись, Васька!
Подстегиваемые выкриками, Вася и его напарник азартно сбрасывают вниз глыбу за глыбой.
Из комбайна широкой струей льется уголь.
Лица молодых шахтеров лоснятся от пота. Им трудно поспевать за машиной, с неуловимой быстротой перебрасывающей уголь.
– А ну, нажми! Давай!
– Мало каши поели!
Еще несколько взмахов – и, выбившись из сил, Вася бросает лопату и, устало дыша, вытирает рукавом вспотевшее лицо.
Смех, крики и свистки встречают побежденных.
Протяжный сиплый гудок зовет людей на работу. Толпа начинает медленно расходиться, спрыгивают с трехтонки Вася и его злополучный товарищ. Через несколько секунд вокруг комбайна остаются только четыре человека: конструктор, слесарь, молодой врубмашинист в тельняшке и вышедший из грузовика веснушчатый шофер.
В прищуренных глазах шофера прыгают веселые искорки.
– Чуда-а-аки, ей-богу, я ж им говорил: «Не лезьте на позор», – а они на мускулы свои понадеялись, тоже мне умники нашлись – с машиной тягаться!
Осматривая машину, шофер не в силах скрыть своего восторга:
– Ах, машина! Сила-то какая, а? Сил на сто, сто двадцать, не меньше!
– Восемьдесят сил, – поправляет врубмашинист.
– Восемьдесят, верно, угадал!
– А я не угадываю, я по звуку определяю, – солидно отвечает шахтер.
Трофименко заинтересован:
– А вы что же, врубмашинист?!
– Врубмашинист! – с достоинством произносит шахтер. – Потомственный врубмашинист! С самой, можно сказать, колыбели, как появились врубовки, их мой отец тут на шахтах нянчил… и меня к делу приучил. Много мы видели с ним, а такой еще не было.
– Можно ближе посмотреть? – Он наклоняется к комбайну. – Хитро, хитро!.. – говорит он, продолжая приглядываться к машине. – Красивая ваша машина, ничего не скажешь… Не видел такой. Новая?
– Первый образец.
– Эх, интересно как!.. Послушайте! – неожиданно говорит он. – Возьмите-ка меня… поработать на ней, а?
– Вы что, серьезно? – радуется инженер. – Так, пожалуйста, с дорогой душой. Хоть партком уже выделил людей для испытания машины, но я лично буду просить за вас.
– Уж больно машина занятная. Не видел такой, – смущенно и как бы оправдываясь объясняет молодой шахтер. – Так возьмете? Не пожалеете! Я комсомолец!.. – прибавляет он.
– Уже взял! – улыбаясь, говорит Трофименко.
– А меня можно? – робко спрашивает шофер и искательно заглядывает в глаза конструктору. – Я тоже комсомолец!
– Куда? – удивился слесарь.
– А сюда же… к этой машине.
– А вы тоже врубмашинист?
Лицо шофера озаряется улыбкой.
– Нет, мне уже сколько раз предлагали – все отказывался. Нет, я скорость уважаю! Шоб ветер свистел и столбы навстречу бежали.
– В шахте не разгонишься, – мрачно замечает слесарь.
– Да… А красивая ваша машина! Я, понимаете, с детства машину люблю, – говорит он и спешит рассказать о себе все: – И в МТС с тракторами дело имел, и на фронте танки чинил. А такой не видел… Интересно!
– Механику ты, видать, знаешь, – хмуро замечает врубмашинист. – Ну, а горное дело?
– Я грамотный, семь классов кончил. Овладею и горным делом.
Трофименко вдруг рассмеялся тепло, счастливо…
– Что вы? – удивился шофер.
– Ничего, ничего! Пришло-таки времечко! Чтоб наняться в шахту, в шахтеры, человек говорит: «Я грамотный, я семь классов кончил». Грамотные пойдут теперь шахтеры, высокограмотные!
– Так возьмете?
– А это уж как машинист скажет, – улыбнулся Трофименко. – От него теперь зависит, он сам себе помощника подобрать должен.
– Беру! – рассмеялся врубмашинист. – Сделаю из тебя шахтера. Как твоя фамилия?
Шофер замялся.
– Ну?
– Лучше уж я потом назовусь, как оформлюсь…
– Проштрафился? Небось, милиция тебя ищет? – усмехается слесарь.
– Да нет, – неохотно отвечает парень, опустив глаза. – Неудобная у меня для шофера фамилия, некоторые даже смеются…
– А ты все-таки объявись.
Выждав секунду, шофер неожиданно выпаливает:
– Постойко!
– Чего стоять? – удивился Трофименко.
– Ну вот, и вы тоже! Фамилия такая – Постойко!
Трофименко, слесарь и молодой шахтер, не сдержавшись, разражаются громким хохотом.
Постойко сначала готов обидеться, но, глядя на смеющихся, и сам начинает смеяться.
Широко шагая, подходит Сидор Трофимович.
– Ну, товарищи! – оживленно говорит он с ходу. – По всей шахте о вашем комбайне гул идет. А теперь закрывайте цирк! Сами насмотрелись и другим показали – теперь к делу. Разбирайте комбайн, будем его готовить к спуску! – Берет конструктора под руку. – А мы пойдем поговорим.
Пройдя несколько шагов в сторону от комбайна, Сидор Трофимович усаживается на край опрокинутой вагонетки, Трофименко садится рядом. Молчание. Начальник шахты вынимает пачку папирос.
– Закурим по последней, а то ведь в шахте захочешь, а нельзя.
– Спасибо, Сидор Трофимович, я некурящий.
Сидор Трофимович признается:
– По правде, я и сам не курю, а вот держу при себе… Угостишь человека – и разговор легче начинается.
Спрятав коробку в карман, он вдруг широко улыбается:
– Ну, хитрить не буду! Я прямо спрошу… Сосет у тебя под ложечкой ?
– А у вас? – улыбается в ответ конструктор.
– Я ведь что могу? Я могу только верить! А ты… ты должен знать! Потому и спрашиваю – мне твоя уверенность нужна!
Трофименко настораживается:
– Ободрить надумали? Или характер проверяете?
– Верно! Угадал! – смеется Сидор Трофимович. – Только ты не обижайся.
Глаза его загораются молодым и озорным блеском.
– Я тебе такую лаву выбрал! Подарочек, а не лава! Сто двадцать метров! А? Хоть в футбол играй! Чего тебе еще надо?
Взволнованный этим сообщением, Трофименко неожиданно говорит:
– Дайте мне папиросу…
Сидор Трофимович обнимает его за плечи и тепло успокаивает:
– А ты не волнуйся, сынок! Пойдет комбайн! – И, поднявшись с места, решительно заключает: – Ну, давай его в шахту!
Надшахтное здание. С грохотом и железным лязгом останавливается клеть.
Рукоятчица машет рукой: «Загружайте!»
Постойко, слесарь и еще двое рабочих заталкивают в клеть вагонетки с частями разобранного комбайна.
Вот все уже разместилось в двухэтажной клети, – можно приступить к спуску.
– Готово! – кричит стволовой.
Невдалеке тесной группой стоят: Сидор Трофимович, Трофименко, главный инженер шахты Андреев и парторг Павел Степанович. Их лица спокойны, и только у Трофименко чуть подрагивают скулы. Сидор Трофимович выходит вперед.
– Постой! Не отправляй! – говорит он стволовому, и, сдерживая волнение, торжественно произносит: – Я эту шахту открывал, я ее восстановил, я сюда и первый комбайн опущу!
– Вы же не забудьте: три сигнала полагается,– предупреждает его рукоятчица.
– А я дам четыре, – строго отвечает Сидор Трофимович и, волнуясь, поясняет: – Опустим, как человека, с любовью и осторожностью.
Повернувшись к товарищам, он говорит:
– Смотри, парторг, на часы и запомни эту минуту.
– Исторический момент! – раздается чей-то звонкий голос.
Все оборачиваются: это неизвестно откуда появившийся знакомый нам корреспондент Гриша Мальцев.
Он весело восклицает:
– …Итак в донбасские недра опускается новый горный угольный комбайн. Проводить его в дальний и славный путь собрались у клети руководители шахты… Словно самолет, который впервые полетит через Северный полюс…
– Давай! – перебивает его Сидор Трофимович и, плюнув «на счастье» в ладонь, резко дергает рукоятку сигнала четыре раза подряд.
Клеть, вздрогнув, сначала приподнимается, а затем медленно и плавно опускается вниз…
И сразу же шахта!
Но шахта такая, какую зритель, вероятно, видит впервые!
Нет привычного мрака и слабого мерцания шахтерских лампочек: в длинной, сто двадцатиметровой лаве – ясный дневной свет.
Висящие вдоль «кустов» и стоек стеклянные столбики люминесцентных ламп кажутся окошками, прорубленными «на волю»; сквозь них льются в лаву потоки веселых солнечных лучей.
Упираясь баром в грудь забоя, стоит ярко освещенный комбайн, рядом с ним тянется книзу лента транспортера.
В ярком дневном свете еще четче выступают на лицах людей пятна угольной пыли.
Бригада ждет сигнала, и Трофименко его отдает:
– Запускай!
Знакомый нам машинист в тельняшке включает машину. Над корпусом загудевшего комбайна взлетает облако черной пыли, но тут же и поглощается водяной струей из оросителя. Шум и скрежет врезающихся в антрацит дисков заполняют всю лаву.
Скользящий конвейер уносит уголь вниз, к открытому люку; в откаточном штреке уже стоят в ожидании пустые вагонетки.
Внезапно низкий, гудящий звук мотора сменяется воющей нотой…
– Заело! – кричит машинист.
– Стоп! – машет рукой конструктор, и в лаве сразу наступает тишина – комбайн останавливается.
Резко повернувшись лицом к парторгу, Трофименко возбужденно выкрикивает:
– Не могу я видеть ваше спокойное лицо! Ну, говорите же, ругайте меня – все равно, только не молчите!
– А за что вас ругать?
В ответе парторга столько невозмутимого спокойствия, что конструктор еще больше повышает голос:
– Три недели я вас мучаю! Три недели простаивает такая лава, а комбайн еще до сих пор не сдвинулся с места… Но я не виноват, слышите, не виноват!
Шахтеры с тревогой прислушиваются к шуму и, заметив это, парторг неожиданно громко и возмущенно выкрикивает в ответ:
– Нет, виноваты! Посмотрите, до чего вы себя довели! Кричите, нервничаете! По целым суткам не выходите из шахты! И себя замучили, и людей!
Повернувшись в сторону бригады, он уже спокойно объявляет:
– Смена, товарищи, давно закончилась. Идите домой отдыхать!
Шахтеры неохотно покидают лаву.
Обессиленный своей вспышкой, Трофименко устало опускается на неподвижный конвейер.
Павел Степанович мягко прикасается к его плечу:
– Это к вам тоже относится.
Не подымая головы, Трофименко глухо произносит:
– Дайте мне посидеть тут, с глазу на глаз с машиной, одному… Без людей…
– В таком состоянии придумать что-либо трудно… Надо, Дмитрий Иванович, отдохнуть, попросту говоря, отоспаться – это будет куда полезнее для дела!
– Полезнее? Еще одни сутки простоя? – в голосе Трофименко чувствуется горечь. – А сутки в этой лаве – это двести тонн! Понимаете?
– Понимаю, но…
Трофименко не дает ему возразить. Волнуясь и горячась, он сбивчиво выкладывает все наболевшее:
– Вы думаете, я не подсчитываю?! Двадцать два дня по двести? Сколько тысяч тонн угля не выдано на-гора́?
– Четыре тысячи тонн, – спокойно уточняет парторг, – цифра, конечно, солидная… И все равно – не жалко! Лишь бы пошел! И думать вам нужно только об этом. А о плане пусть уж у нас болит голова! Идите отдыхать, Дмитрий Иванович, – ласково заканчивает он.
– Нет, нет… Я еще здесь останусь, подумаю… часик всего.
Посмотрев на часы, парторг неохотно уступает:
– Ну, хорошо. А потом горячая баня, горячий ужин и спокойный сон. Договорились?
– Договорились, Павел Степанович!
Парторг, нагибаясь, спускается к выходу из лавы. Спрыгнув вниз, в откаточный штрек, он быстро направляется к ожидающим его завшахтой и главному инженеру.
– Ну, что? – не терпится Сидору Трофимовичу.
Парторг невесело отвечает:
– Хорошо вы сделали, что не пошли в лаву.
– Волнуется?
– Да. С трудом его успокоил.
– А вот нас кто успокоит? – разводит руками озабоченный Сидор Трофимович. – Ведь недалеко и до конца квартала! Вы соображаете?
Внезапно доносится шум заработавшего комбайна. Все трое невольно поворачиваются лицом к лаве.
В пустую вагонетку, стоящую под конвейером, с глухим стуком сыплется уголь.
В глазах Сидора Трофимовича возникает робкая надежда:
– Слышите?
– А вдруг… пошел? – еще боясь поверить, шепчет Андреев.
Шумит, грохочет комбайн – вагонетка быстро заполняется плитами крупного антрацита.
– Уголек! – волнуется парторг.
Сидор Трофимович готов уже побежать:
– Может, бригаду вернуть?
Но в это мгновение шум внезапно замолкает, и в штреке становится совсем тихо.
– Опять стоп! – безнадежно машет рукой Андреев.
– Так что же нам делать, товарищи, а? – спрашивает начальник шахты.
– Есть одно предложение… – нерешительно говорит Андреев. – Но нет, не стоит…
– Ну, ну! Не тяни душу!
Главный инженер боится поднять глаза:
– Вот если бы остановить испытание и вместо комбайна пустить в лаву врубовки… на несколько дней всего? А? Выполним план, а потом снова комбайн…
– Верно, – быстро соглашается Павел Степанович.
– Да? – в глазах Сидора Трофимовича опять появляется надежда.
Парторг насмешливо смотрит на обоих:
– Ну, да это все равно, что на несколько дней снять с работы главного инженера, назвать его жуликом и бездарностью, а потом снова назначить… Попробуй тогда поработать!
Снова молчание, но Сидору Трофимовичу думы не дают покоя.
– Кто же даст добрый совет? Вот все время хожу один и думаю, аж голова пухнет!
– Оттого и пухнет, что один.
И вдруг Сидора Трофимовича осенило, – вскинув голову, он решительно заявляет:
– Я знаю, что нужно делать!
Благодатная ночь. Уже поздно, но в садике Степана Павловича еще светится лампа. Привлеченные ярким огнем, вокруг абажура вертятся ночные бабочки. На столе, покрытом белоснежной скатертью, сверкает никелированный самовар. Степан Павлович и Сидор Трофимович с удовольствием пьют чай. Евдокия Прохоровна накладывает гостю варенье. Смутно доносятся звуки баяна и веселые голоса девушек…
Сидор Трофимович аппетитно вылизывает ложечку.
– Ну и варенье! Одно слово – райские яблочки! Я думаю, и в раю таких нет!
– Ешь, ешь, Сидор Трофимович, если нравится.
– Много съесть неудобно, а оставлять жалко, – шутит гость.
– А я тебе в баночку наложу, домой отнесешь, – улыбается хозяйка и поднимается из-за стола.
Когда она уходит, Степан Павлович насмешливо спрашивает:
– При чем здесь райские яблочки? Ты прямо говори: зачем пожаловал? Не хитри.
– Нет, верно, очень хорошее варенье.
– У тебя всегда так – прямо не скажешь, все сбоку заезжаешь, – усмехается Степан Павлович.
Делать нечего, гость вынужден признаться:
– Ну, врать не буду… положение наше аховое!
– Имеешь в виду план?
– Вот именно! Кончается квартал, а мы недодали…
– Четыре с половиной тысячи!
– А где же их, Степа, взять? Не одолжишь!
Пауза. В ночной тишине слышны переборы веселого баяна. Степан Павлович пытливо заглядывает в глаза своего друга:
– Все сказал или на душе осталось?
– Все, Степа. Теперь все.
– Ну, тогда иди домой и спокойно ложись спать!
– Как же уснуть, Степа, когда такое положение? – удивляется Сидор Трофимович.
Встав из-за стола, Степан Павлович строго спрашивает:
– Я тебя когда-нибудь обманывал? Скажи!
– За пятьдесят лет ни разу!
– Значит, спокойной ночи! Яблочки сам хвалил, так уж подожди, а то обидится старуха… А я пойду.
Сидор Трофимович очень удивлен:
– Куда ты на ночь глядя?
Степан Павлович разглаживает короткий ежик своих седых волос:
– На танцульку!
Шумно и весело на танцевальной площадке в парке.
Звенит баян. В центре круга танцует несколько пар.
Степан Павлович подходит к молодежи и сумрачно глядит на веселье.
Увидев отца, Лида сразу же выходит из круга.
Василий замечает Степана Павловича и тоже подходит к нему, потный и разгоряченный.
– Хорошо ты ногами работаешь, – насмешливо замечает старик.
– Я и руками умею.
– И руками много не наработаешь! Головой надо!
– А вы это к чему, Степан Павлович? – настораживается Вася.
– А к тому, – сурово отвечает старик, – танцы эти сейчас же кончай, Лиду я домой заберу, чтоб задаром не ревновал, а ты в сей же минут разыщи бригаду – и чтоб завтра утром с первыми же петухами в нарядной были! Понял?
– А зачем так рано? – удивляется Вася.
– Соберемся пораньше, потолкуем перед сменой, как уголька подбавить. Надо комбайн выручать! – Выждав паузу, Степан Павлович солидно добавляет: – Есть у меня одна мысль.
– …И ни одной живой мысли в голове! Ничего не могу придумать! Все уже перепробовал, а машина не идет! – Трофименко с горечью кивает в сторону неподвижного комбайна и протягивает своему собеседнику тетрадь: – Вот, посмотрите записи. Вы инженер, поймете!
Владимир Недоля проглядывает исписанные страницы. В лаве светло и тихо, тихо так, что слышно, как вздыхает конструктор.
– А мне кажется, что комбайн здесь ни при чем, – закрывая тетрадь, говорит Владимир.
– Ну да, виноваты геологические условия, – иронизирует Трофименко, – земник, вы хотите сказать?
– Конечно, земник… Он-то и держит вашу машину, – цепляет ее.
– То-то и оно, что земник! А что с ним прикажешь делать?
Владимир внимательно рассматривает машину и вдруг предлагает:
– А что, если приподнять комбайн выше уровня этого земника?
– А как же он тогда будет двигаться? – усмехается конструктор. – По воздуху или на крылышках?
Владимир спокойно разъясняет:
– Не на крылышках, а на салазках! Как на обыкновенных саночках! Понимаете?
Предложение настолько неожиданно, что Трофименко не замечает, как мыслит вслух:
– Салазки?.. Неожиданно, чорт побери!
– А я бы попробовал, – настаивает Владимир.
– Вы на этом участке работаете? – спрашивает вдруг Трофименко.
– Нет, я начальник на «Второй западной».
– Жаль… А мы даже не знакомы.
Владимир протягивает руку:
– Рад представиться. Недоля Владимир Степанович.
– Позвольте, – снова удивляется Трофименко, – только что здесь был Недоля – парторг шахты.
– Мой старший брат.
– Ага, это, значит, он вас прислал ко мне на выручку?
Смущенно улыбаясь, Владимир признается:
– Нет… Я тут у вас частый гость, стою в сторонке и наблюдаю. Интересно. А сейчас шел домой и решил заглянуть…
– Спасибо! – горячо пожимая ему руку, говорит Трофименко. – Спасибо вам от души, прямо вам скажу, – спасли вы меня сегодня… Теперь спокойно подымусь на-гора́!
– Спать? – улыбается Владимир.
Конструктор добродушно отмахивается:
– Меня теперь никакой сон не возьмет, пока не решу дело с этими салазками… Пошли, товарищ!
Повеселевший Трофименко и Владимир направляются к выходу из лавы.
Ночь. Колеблемый ветром, качается уличный фонарь…
У калитки прощаются Вася и Лида, прощаются давно, а все никак не могут расстаться. Крепко обнимая свою любимую, Вася целует ее еще и еще раз.
Внезапно из темноты раздается кашель и затем робкий женский голос:
– Простите, пожалуйста…
– Ой! – испуганно вскрикивает Лида и закрывает рукавом пылающее от смущения лицо.
Застигнутый врасплох Вася мгновенно поворачивается и бегом исчезает в ночной темноте.
– Ради бога, милая, простите, что я вас потревожила, – снова слышится голос, и из темноты появляется едва освещенная фигура молодой женщины с портфелем в руке.
Лида робко смотрит на нее сквозь разжатые пальцы.
– Я только что приехала на шахту, – виновато улыбаясь, говорит женщина, – понимаете, никого не могу найти… А уже полночь. Вот и пришлось нарушить ваше свидание.
Лида тихо спрашивает:
– Кто вы?
– Кто я? – переспрашивает женщина и тихо смеется. – Я ищу Трофименко, конструктора. Вы не знаете его?
– Трофименко? – оживляется Лида. – Конечно, знаю… Это который с комбайном? Да?
– Да, который с комбайном! Что он, жив еще? Не умер? Или женился? – смеется она.
Лиде нравится эта женщина, и, улыбнувшись, она отвечает:
– Нет, что вы, что вы!.. Зачем же? Жив. Не ладится у них пока с комбайном… Вот он по целым дням из шахты и не выходит…
– Узнаю товарища Трофименко… – с ласковой усмешкой говорит женщина. – Значит, мне на улице ночевать придется!
– А вы у нас переночуйте… А? Ей-богу! А утром мы его найдем…
– Нет, нет, утром надо обратно в город. Я ведь на работе… А где он живет, не знаете?
– А на четвертой линии, – быстро объясняет Лида, – как за балку перейдете, там мостик такой, так вы не прямо, а по правую сторону, а потом снова улица, которая к шахте, и на этой улице дом стоит трехэтажный. Так просто…
– Да-а, – усмехается женщина, – проще некуда.
– А хотите, я вас провожу, а? Пойдемте! – решительно произносит Лида и берет свою спутницу под руку. – Меня зовут Лида.
На идущих вдоль деревянного тротуара женщин падают тени от качающегося фонаря.
– А хорошо целовал тебя, Лида, твой милый! Даже завидно стало! – усмехается жена Трофименко.
– Ой, стыдно-то как! – опускает голову Лида.
– Жених?
– Ну да… жених… только мы еще не объявились…
– Жаль, в лицо его не разглядела, сбежал… Красивый он парень?
– Хороший он… – смущенно отвечает Лида.
– Хороший? – это даже лучше, чем красивый. А далеко еще нам итти?
– Сейчас придем, не беспокойтесь! – успокаивающе говорит Лида. – До самого дома провожу.
Обняв девушку за плечи, приезжая женщина тепло обращается к ней:
– Когда будешь в городе, Лида, зайди в конструкторское бюро «Углегипромаша», – запомнишь? Спроси там конструктора Трофименко.
– Нашего Трофименко?.. А зачем?..
– Нет, не его. Меня, Веру Николаевну. Я тоже конструктор и тоже Трофименко.
– Вы что же… сестра Дмитрия Ивановича?
– Да-а… – загадочно улыбается Вера Николаевна. – Сестра… Ему – сестра. А тебе теперь подруга. Хочешь?
– Ой! – радостно восклицает Лида.
Они подходят к большому трехэтажному дому. Дом спит.
– Здесь вот, – говорит Лида, – на втором этаже… – Она нерешительно топчется на месте. Ей очень любопытно узнать, кто же такая ее новая подруга. – Идемте… я и комнату вам покажу.
И вот они стучатся в дверь комнаты Трофименко.
Он открывает дверь, щурится и вдруг радостно восклицает:
– Вера! – и бросается к женщине. – Вера! – говорит он, сжимая ее в своих объятиях. – Женушка ты моя!
– А-а!.. – насмешливо говорит Вера Николаевна, не освобождаясь из его объятий. – Вы еще помните, что я ваша жена, товарищ? Вы еще не отказались от этого?
– О, Вера!..
– А я приехала за разводом. Да, да… Закон на моей стороне: муж не пишет, не помнит, не любит.
– Вера! – отшатывается в ужасе Трофименко.
– А-а! Напугала! Лида, будь свидетельницей: он испугался! Милый ты мой! – говорит она нежно мужу и проводит рукой по волосам его, потом по его глазам.– Замучился? Устал? Что же не ладится у тебя, мой дружочек? Ты мне все, все расскажешь…
Лида тихонько, на цыпочках, выходит из комнаты. На ее лице умиление и слезы.
– Вот как настоящие-то люди любят… – шепчет она уже в коридоре.
А в комнате Трофименко с женой уже сидят за столом.
– Да, Верочка, – говорит он, – врать не буду: трудно. Очень трудно. Одно дело – пустить машину на кальке, другое – пустить ее в шахте. Знаешь, у меня такое чувство – она уже не мое, не наше создание. Мы ее породили, а она сама по себе живет теперь своей, самостоятельной жизнью. Не подчиняется… То вдруг закапризничает, то захворает, а то сделается такой беспомощной, что хоть плачь!..
– Я понимаю это, понимаю… – шепчет Вера Николаевна. – Так все дети себя ведут… А ты ведешь себя, как все мамы, – насмешливо качает она головой, – расстраиваешься, бросаешься в панику, не спишь ночей, не веришь докторам…
Трофименко смеется:
– Да, да, Верочка…
– Успокойся, милый! – тихо говорит она. – Успокойся! – и медленно треплет его волосы. – Чем больше мук у тебя сейчас, тем меньше будет их у людей потом… Ведь в этом-то счастье конструктора. – Она привлекает его к себе и тихо продолжает: – Ты победишь, милый! Ты все трудности победишь. Ты умный, сильный, талантливый… – она словно заговаривает его, – ты победишь…
Утро.
Вера Николаевна у умывальника. Вытерла руки, отдает полотенце мужу.
– Какой конструктор придумал воду, простую воду? – смеется она. – Ничего нет лучше воды. Вот я опять молодая.
– А у меня такое чувство сейчас, – говорит он, – будто я месяц пробыл в санатории, на отдыхе. Да, да… У спокойного моря… на золотом песке… Спасибо тебе, дорогая! Мудрая ты моя, ясная… Ты всегда так действуешь на меня: теперь у меня – сил, сил!..
– И комбайн пойдет? – смеется она.
– Ого! Еще как пойдет-то!
– Ну, вот… и славно! – говорит она и смотрит на часы. – А мне пора.
– Ты уезжаешь? – испугался он.
– Да… Надо. Ты разве забыл, что я тоже… работаю?
– Ах, какой я свинья! – со стыдом восклицает он. – Я и не спросил, как твоя работа!..
– Ты не свинья, ты просто эгоист, – мягко усмехается она. – Милый, но эгоист. Как все мужья.
– Ты все еще работаешь вместе с Ковтуном над транспортером?
– Нет. Мне дали… возможность… попробовать одну… самостоятельную работу…
– Да? – обрадовался он. – Поздравляю! Какую же?
Она не отвечает. Подходит к окну. Раздвигает занавески.
На горизонте, совсем близко, – терриконы. Заря над ними. Молодая заря. Под ее лучами помолодели и потеплели хмурые громады, стали легкими и летучими, заулыбались. Розовый дымок вьется над ними.
– Смотри, терриконы… – прошептала она.
– Да-а… Красиво!
– Красиво? – усмехнулась она. – Знаешь, Митя, а я родилась под терриконом. Наша хатка как раз под ним стояла. И в жаркий, сухой день мы не могли окошка открыть. Пыль. Страшная пыль с террикона. И запахи серы… Они до сих пор преследуют меня… И я думала… тогда, в детстве: почему терриконы, а не сады над моею хаткой? Почему не сады?..
– Шахтерские мечты… – засмеялся Трофименко.
– А я хочу эту мечту сделать явью… – тихо сказала она.
– Вера! – удивленно вскричал он.
– Я хочу, чтоб исчезли с шахтерской земли терриконы. Зачем они? Зачем пустую породу тащить на-гора́? Разве нельзя ее оставить внизу, в шахте?
– Но ведь это… это не так просто, Вера…
– А разве комбайн – просто?
– Слушай, Вера… А ведь это здорово!.. – восхищенно восклицает Трофименко. – Знаешь, мне самому захотелось заняться этой проблемой… Вот комбайн пойдет, и я тебе помогу… Будем вместе работать, хочешь?.. Ведь это так интересно, так интересно!..
– По-моему, очень интересная идея! – убежденно произносит Кравцов и весело оглядывает собравшихся людей.
Довольно улыбается парторг. Радостно блестят глаза Андреева. И только Трофименко, смутившись от похвалы, объясняет:
– Но это не моя идея, Алексей Федорович.
– А чья же?
– Инженера Недоли.
Кравцов живо поворачивается к парторгу:
– Ты, Павел?
– Нет, Володя придумал.
– Смотри, пожалуйста, как твой брат отличился! – шутит секретарь. – Теперь, значит, дело только за вами? Успеете к утру?
– Сделаем, Алексей Федорович.
Кравцов поднимает трубку телефона:
– Говорит Кравцов. Я на шахте «четыре-бис», в парткоме! Соедините меня с министром.
Переглянувшись с парторгом, Андреев нерешительно предлагает:
– Может, все-таки вызовем Сидора Трофимовича?
Кравцов кладет трубку на рычаг и строго возражает:
– Я уже сказал – не надо. Зачем человека тревожить? Пусть поспит себе на здоровье! В его годы нелегко бегать по ночам…
В голосе секретаря звучит искренняя забота и теплота, когда он говорит об отсутствующем:
– Надо беречь таких людей, – славная донбасская гвардия.
Резкий телефонный звонок обрывает его на полуслове, и Кравцов снова снимает трубку:
– Здравствуйте! – И смеется. – Да-да, мы с вами по три раза в день здороваемся. Ну вот, как и обещал, звоню из шахты «четыре-бис». Тут рядом со мной главный инженер, парторг и сам конструктор… Нет, нет, напрасно мы с вами беспокоились. Дмитрий Иванович не собирается опускать рук… О делах, я думаю, он лучше меня расскажет, передаю ему трубку.
– Что вы, Алексей Федорович! Что я ему скажу? – испуганно шепчет Трофименко.
– Что есть, то и расскажете.
Конструктор смущенно берет трубку:
– Я слушаю, товарищ министр!
– Нет, это мы хотим вас послушать, Дмитрий Иванович! – произносит министр и, чуть улыбнувшись, обводит взглядом сидящих за длинным столом людей в строгих мундирах. – Тут у меня большое общество собралось – вся коллегия министерства.
Из динамика доносится голос растерянного конструктора:
– Я ж не подготовился к докладу… Как же так?!
Члены коллегии добродушно смеются. Придвинув к себе микрофон, министр старается подбодрить конструктора:
– А никакого доклада и не нужно. Что вас сейчас там держит? Земник?
Далекий, приглушенный расстоянием голос поспешно подтверждает:
– Да, товарищ министр, третий день с этим мучаемся.
Кивком головы вызвав кого-то из-за стола, министр продолжает:
– Вот мы здесь посоветовались, и послушайте, что надумали. Вдруг пригодится!
– Дмитрий Иванович, здравствуйте! – говорит один из членов коллегии. – А не попробовать ли вам под комбайн подставить салазки? А?
– Вот здорово! – слышится сквозь смех восклицание конструктора.
– Что? Смешно?
– Да нет, не смешно, здорово, говорю, получилось. Вы в Москве, мы здесь, а придумали одно и то же! Завтра будем уже испытывать.
Услышав сообщение конструктора, министр решительно заявляет:
– Значит, завтра утром я вылетаю к вам в Донбасс!
Раздирая белые хлопья облаков, огромный самолет вырывается на синий простор.
Уставившись в иллюминатор, министр неотрывно следит за тенью самолета, скользящей по донбасской земле.
