Текст книги "Избранные киносценарии 1949—1950 гг."

Автор книги: Александр Попов

Соавторы: Лев Шейнин,Владимир Крепс,Борис Горбатов,Петр Павленко,Владимир Алексеев,Михаил Маклярский,Фрицис Рокпелнис,Константин Исаев,Михаил Чиаурели,Михаил Папава
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

– Надо покончить с ним! – настойчиво повторил Борман.

– Покончить, – Кальтенбруннер остановился. – Но как?

Борман выдержал эффектную паузу, усмехнулся и шопотом произнес:

– Очень просто!.. Гитлер…

Огромный кабинет Гитлера в имперской канцелярии. Полупустой и холодный, он рассчитан на театральный эффект. Гигантский письменный стол стоит у стены, на которой красуется портрет Рудольфа Штайнера, предсказателя, мистика, создателя глупейшей философской системы – антропософии.

В шатком сознании фюрера шарлатанские бредни и узенький, звериный практицизм создавали невообразимую смесь. События грозно надвигались. Полоса удач давно миновала. Почему? Гитлер часто напряженно думал об этом. Он не хотел понять, что вся его «блистательная» карьера была карьерой марионетки, движением которой управляли руки промышленных и банковских заправил. Правда, он был строптивой марионеткой, доставившей им много неожиданных хлопот, но сущность дела от этого не менялась.

Мрачные мысли теснились в голове Гитлера. Он почти не слушал бормотания Мартина Бормана. Зачем они сейчас пришли к нему, эти оба, Борман и Кальтенбруннер? Гитлер искоса поглядывал на них, грызя ногти. Он никогда особенно не любил своих приближенных. Бормотанье Бормана начало действовать ему на нервы.

Он внезапно поднял голову:

– Ну?

– Мой фюрер, я охвачен скорбью.

– Ну?

– У меня не поворачивается язык.

– Проклятая лиса, – голос Гитлера звучал пронзительно. – Почему вы все время кружите вокруг да около?

Борман решил, что дальше тянуть не стоит. Он заговорил медленно и торжественно:

– Генрих Гиммлер вступил на путь измены.

Гитлер отпрянул в кресле – опять измена!

– Доказательства!.. – В голосе Гитлера задребезжало предвестие воплей, которые так хорошо были известны чиновникам имперской канцелярии.

Борман повернулся к Кальтенбруннеру:

– Кальтенбруннер!

– За вашей спиной Гиммлер давно уже ведет переговоры с американцами, – подобострастно проговорил Кальтенбруннер.

– Какие переговоры?!

Борман понимал, что надо ковать железо, пока оно горячо.

– Боюсь, что Гиммлер хочет стать вашим преемником, главой империи… Уже сейчас, когда вы, наш фюрер, в расцвете своего гения ведете Германию по пути славы!..

Быстрыми мелкими шагами входит Гиммлер в приемную имперской канцелярии. Вскакивают эсэсовцы – личная охрана Гитлера. Встает адъютант Гитлера – генерал Бургдорф. Дойдя до середины приемной, Гиммлер останавливается. Из-за массивных дверей, ведущих в кабинет Гитлера, доносится нечленораздельный вой. Адъютант подходит к Гиммлеру, который, поправляя пенсне, вглядывается в его непроницаемое лицо.

– Фюрер сегодня в дурном настроении? – спрашивает он.

– У него рейхслейтер Борман и обергруппенфюрер Кальтенбруннер, – уклончиво говорит Бургдорф. – Вас ждут.

Гиммлер чувствует, что воздух наэлектризован. Он внимательно смотрит на Бургдорфа: очень важно определить заранее, что его ждет… С Гитлером лучше быть готовым ко всему.

Гиммлер медленно идет к тяжелым дверям кабинета. Открывает их. Вопль сразу врывается в приемную. Двери автоматически закрываются.

– Хайль Гитлер! – говорит Гиммлер сразу же у дверей и преданным взглядом впивается в Гитлера.

Гитлер бросается к нему, хватает его за грудь и отталкивает.

– Негодяй! Подлец! Предатель!

Гитлер топает ногами, визжит, приседает, но во время всего этого беснования беспрестанно следит, какое впечатление его ярость производит на Гиммлера. В позе Гиммлера бесконечная покорность.

– В чем я виноват перед фюрером? – едва слышно спрашивает он.

– Я прикажу тебя расстрелять сегодня же, сейчас же!

Гиммлер знает, что возражать сейчас бесполезно. Вздрагивающей рукой он поправляет пенсне и, прикрываясь этим жестом, внимательно разглядывает присутствующих. Кальтенбруннер откровенно торжествует. У Бормана лиловые пятна выступили на изрытых морщинами щеках, в складках губ притаилась злорадная усмешка.

Гиммлер наклоняет голову и ждет, пока Гитлер устанет бесноваться. Наконец Гиммлер произносит:

– Я готов умереть в любую минуту, когда это понадобится фюреру. – В голосе Гиммлера полная покорность. – Но перед этим прошу разрешения…

Маленькой передышки было достаточно Гитлеру, чтобы снова начать неистовствовать. Слова вылетают у него изо рта вместе с брызгами слюны. Единственное, что можно разобрать, это слово «расстрелять!»

И снова Гиммлер улавливает паузу.

– Прошу разрешения доложить фюреру…

Гиммлер настойчив. Он знает, что в этой настойчивости его единственное спасение. И действительно, Гитлер начинает понемногу выдыхаться, но припадок бешенства еще не кончился.

– Я вытащил вас из грязи! – он потрясает кулаками. – Кем бы вы были без меня? Мелкие лавочники! Убийцы! Расстрелять всех!

Гиммлер знает, что надо сразу сказать самое главное. Оглушить. Тогда игру можно выиграть.

– Я не могу умереть, не доложив моему фюреру… – очень ровным голосом говорит он. – Я вел переговоры от имени фюрера с представителями деловых кругов Соединенных Штатов Америки.

Гитлер торжествует:

– Ага!

– Действуя по начертаниям фюрера и от его имени, – спокойно продолжает Гиммлер, но маленькая рука, поправляющая пенсне, дрожит, – я пытался столкнуть лбами американцев и русских. Разве не вы, мой фюрер, учили нас, что англосаксы и русские неизбежно столкнутся?

– Да, да, – неопределенно говорит Гитлер и снова принимается за ногти. – Это будет решением войны.

– Все, что мне хотелось услышать! – Гиммлер наклоняет голову. – Теперь я готов умереть.

Гитлер пытливо смотрит на Гиммлера:

– Ты… не обманываешь меня?

– Подумайте, мой фюрер, – говорит Гиммлер, – Генрих Гиммлер был вам верен всегда! Вспомните, американцы приехали к нам сюда, в Берлин… Зачем? Ведь они союзники русских, а они приехали в тайне от них. Сегодня американцы предают русских, завтра они нападут на них…

– Да, нападут!

Гитлер еще раз заглянул в глаза Гиммлеру, затем подошел к Борману:

– Что все это значит?

Борман уже приготовился к этому вопросу.

– Произошла ошибка.

Он с сияющим лицом подошел к Гиммлеру и, пожимая ему руку, сказал:

– Дорогой Генрих, бывают ошибки, которые делают человека счастливым! – Повернулся к Гитлеру и добавил: – Мой фюрер, глядя в глаза нашего честного Генриха, я вспомнил ваши слова.

Гитлер подозрительно насторожился:

– Какие? Не помню!

– Вы сказали, что если бы на русском фронте был Гиммлер, то не было бы отступления, за которое расстрелян генерал Харпе. Вы, мой фюрер, тогда искали человека, который остановит русских на Одере. Вот он!..

– Я?!

Как ни хорошо владел собой Гиммлер, Гитлер все-таки заметил, что ему это предложение не очень-то пришлось по душе. Этого было достаточно, чтобы мгновенно принять решение.

– Да! – отрывисто сказал он.

– Мне командовать фронтом? – голос Гиммлера дрожал от страха.

– Решение принято! Назначение состоялось! Ты командуешь группой «Одер». – Гитлер идет к столу, затем быстро поворачивается к Гиммлеру. – Ты хочешь возражать?

– Нет! – Гиммлер видел, что все присутствующие только и ждут его возражения. – Я принимаю с радостью любое назначение, которое дает фюрер… Но… там хаос! Войска отступают.

Этих невольно вырвавшихся слов было достаточно, чтобы Гитлер вновь пришел в ярость.

– Отступают! – завопил он. – Эти подлые, вшивые войска, забывшие о славе предков? Они отступают? Каждый мерзавец, который сделает хотя бы один шаг назад, должен быть расстрелян на месте.

Здесь Кальтенбруннер, молчавший во время всего разговора, поддакнул:

– Несомненно!

– Придется расстрелять очень многих… – осторожно заметил Гиммлер.

– Если солдат отступает, он должен быть расстрелян! Если народ отступает, он должен быть уничтожен. – Гитлер поднял глаза к небу. – Если германский народ не выиграет этой войны, он должен быть уничтожен! Весь до последнего человека. Мне начинает казаться, – Гитлер выпятил грудь, как делал это всегда, когда предполагал, что произносит исторические слова, – что народ, который позволяет себе отступать, недостоин такого фюрера, как я!

Гитлер всматривался в лицо каждого по очереди, проверяя эффект сказанных слов. Затем он подошел к столу:

– Теперь убирайтесь все! Мне нужно сосредоточиться! Я буду думать о будущем!

– Хайль!

Все трое выкрикнули это с привычным автоматическим единодушием и гуськом вышли из кабинета.

В приемной Гиммлер и Борман идут рядом. Гиммлер бросает через плечо:

– Ну что, дорогой, на этот раз не вышло? – в голосе Гиммлера злорадные нотки.

– Не торопись, мой милый, не торопись! – Борман улыбается. – Харпе был расстрелян только за то, что русские продвинулись на сто километров. А сейчас они продвигаются по тридцать километров в день. И отвечать за это будешь ты!

Москва. Кабинет. Зашторенные окна. В кресле дремлет человек в штатском.

В кабинет осторожно входит генерал-майор.

Иван Васильевич открывает глаза:

– Который час?

– Утро, Иван Васильевич, – отвечает генерал-майор. – Может, позже притти?

Иван Васильевич поднимается:

– Нет, нет, давайте. Что там у вас?

– Дементьев сообщает, что Гиммлер назначен командующим группой «Одер».

Иван Васильевич усмехнулся:

– Гиммлер – командующий? Окончательно с ума посходили. Похоже – работа Бормана.

Генерал-майор подходит к окну, распахивает шторы:

– Да. Особый способ удалить Гиммлера от Гитлера.

– Какая чепуха. Земля уходит у них из-под ног, а они грызутся, как пауки в банке. Есть что-нибудь от Н-11?

– Американцы назначили встречу с Круппом, Шахтом и другими.

– Вот это поважнее, – говорит Иван Васильевич, глядя на часы. Встреча с Круппом… протягивают лапу к Руру. Уже начали хлопотать о новой войне. Передайте Дементьеву, – голос его становится суровым, – что нам очень важно знать подробности этой встречи.

Генерал-майор озабочен:

– Трудно, Иван Васильевич.

– Надо им помочь!

– Постараемся найти какую-нибудь зацепку.

Иван Васильевич одобрительно улыбается:

– Вот, вот, найдите.

– Слушаюсь! Сегодня же передам Дементьеву. А поручить, я думаю, придется Н-11.

– Очень хорошо. Держите меня все время в курсе…

– У меня все. Разрешите итти? – спрашивает генерал-майор.

Человек в штатском кивает.

Раннее мартовское утро 1945 года в Берлине, несмотря на весну, было невеселым. Едкий дым от пожарищ после очередной бомбежки еще курился на улицах. Его несло ветром из центральных кварталов.

Предместье Берлина – Моабит было пустынно. Рабочее время прошло, а дети питались так плохо, что играть на улице им не хотелось.

Многоэтажные серые и красные дома, щурясь подслеповатыми заклеенными бумагой окнами, хмуро высились среди груд щебня.

Марта торопливо шла по пустынной улице. Остановившись возле одного из домов, она оглянулась: нет, никто не увязался следом.

Марта вошла в подворотню, пересекла узкий двор и нырнула в подъезд. Лестничная клетка казалась нескончаемой. На одной из площадок лестницы Марта задержалась.

На двери скромная табличка: «Доктор Карл Кресс. Зубные болезни. Приема от 12 до 4».

Кабинет зубного врача Карла Кресса. В зубоврачебном кресле сам хозяин. Это крепко сбитый, широкоплечий человек, с круглым добродушным лицом. Веселые карие глаза, обычно оживленные, сейчас смотрели строго и устало.

Возле него, облокотясь на кресло, сидел его друг и руководитель Зиберт. Зиберту не больше сорока лет, но голова его совершенно седа.

– Среди нас бродит провокатор, Карл.

Но Кресс не ответил. Он напряженно прислушивался.

– Что там? – спросил Зиберт.

– На лестнице у наших дверей кто-то остановился.

Карл начал натягивать белый халат и снова прислушался.

– Нет, пошел выше.

– Ты основательно истрепал себе нервы, Карл, – сказал Зиберт.

– Нет, я сравнительно спокоен, когда ты не у меня.

– Ладно! – Зиберт усмехнулся. – Адрес твоей квартиры знают только четыре человека… Читай листовку.

Из биксы, в которой кипятят инструменты, Кресс достал тонкую полоску бумажки и начал читать.

– «Немецкие матери и жены! – голос Кресса дрогнул. – Ваши мужья, сыновья и братья умирают за безнадежное дело. Есть две Германии: Германия нацистских убийц и Германия угнетенных. Эти две Германии разделяет глубокая пропасть…»

Марта стоит на лестничной площадке седьмого этажа. На двери табличка: «Пансион для холостых фрау Лене Книпфер».

Марта медленно поднимает руку и нажимает кнопку звонка.

Дверь открывает сама фрау Лене. Ее оторвали от многочисленных обязанностей хозяйки пансиона. Фрау Лене не любит, когда ей мешают. Все в ее круглой бесформенной фигуре выражает недовольство. Недоброжелательным взглядом она осматривает Марту с головы до ног.

– Господин Курт Юниус? – спрашивает Марта.

– Дома! – отрывисто говорит фрау Лене. Выражение ее лица совсем неприветливое. – Но, моя милая, у меня правило: барышни к моим жильцам не ходят!

– Я двоюродная сестра господина Курта, – спокойно говорит Марта.

Фрау Лене выслушивает это с крайне недоверчивым видом, но тем не менее кричит:

– Господин Курт! К вам гости!

Не дождавшись появления Курта, она уходит на кухню и бормочет, не заботясь о том, что каждое слово ясно доносится в прихожую:

– Ко всем ходят только двоюродные сестры! Ни разу не пришла родная!

Дементьев появляется в одной из трех дверей, выходящих в коридор.

Его широкое лицо могло показаться слишком русским, но гладко прилизанные волосы и манера держаться разрушали это впечатление.

В пансионе фрау Лене Дементьев сомнений не вызывал ни у кого. Курт Юниус, скромный майор «люфтваффе», после ранения догонял свою часть, перебазированную с Западного фронта на Восточный.

Подполковник советской разведки Алексей Дементьев в первый раз столкнулся с врагом давно. С тех пор прошло много лет. Борьба, требующая напряжения всех сил ума, нервов, наложила неизгладимый отпечаток на характер. Нужно очень верить в дело, которое защищаешь, чтобы сохранить душевное равновесие, живя в логове врага, находясь всегда на краю смерти.

Когда Дементьев увидел Марту, глаза его изменили выражение только на одно мгновение.

– Марта, вот сюрприз!

Он приглашает Марту в комнату. Она входит и инстинктивным движением хочет прикрыть за собой дверь. Но Дементьев удерживает ее руку и распахивает дверь еще шире.

Они слышат, как фрау Лене шмыгает по квартире. Открытая дверь не позволяет ей подойти близко, да и, кроме того, успокаивает всегда настороженную бдительность «хозяйки пансиона для холостых».

– Вы с ума сошли! – Дементьев говорил не шопотом, не скороговоркой, а тем тихим, неразборчивым говорком, который труднее всего услышать.

– У меня не было другого выхода.

– Притти ко мне! Теперь!

– Мое сообщение вы получили бы только завтра! – Марта пристально смотрела на Дементьева. – А сегодня в этом доме будет гестапо.

Дементьев нахмурился:

– Тем более, какое имели вы право приходить, если меня нащупали…

– Нащупали не вас. Этажом ниже явочная квартира немецких коммунистов. Но гестапо, как всегда, перетрясет весь дом.

– Понимаю. Наружного наблюдения за домом нет?

Марта покачала головой:

– Нет! Боятся спугнуть. Полагаются на опытного провокатора.

– Так, надо уходить. – Договаривая последние слова, Дементьев снял с вешалки китель. В коридоре послышались шаги фрау Лене.

– Значит, дома все благополучно? – громко сказал Дементьев. – Я очень рад, а отец?

– Отец, как всегда, нездоров, – Марта слегка сюсюкала. – А мама ничего…

Фрау Лене остановилась около дверей комнаты майора Курта Юниуса и послушала: в конце концов все прилично. Она постучала и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.

– Ах, извините, господин Курт, – фрау Лене старалась быть любезной. – Мне пора в магазин. В пансионе никого нет. Если будут звонить, откройте, пожалуйста, дверь.

– Разумеется! Разумеется, фрау Лене!

– Благодарю вас, благодарю. – Фрау Лене бросила благосклонный взгляд на Марту и вышла из комнаты.

Несколько секунд, пока слышны были в коридоре ее грузные шаги, царило напряженное молчание. Дементьев и Марта прислушивались. Хлопнула входная дверь. Быстрым внезапным движением Марта подалась вперед и прижалась головой к груди Дементьева. Дементьев обнял ее. Марта подняла лицо. Слезы стояли у нее в глазах: так долго она лишена была дружеского участия, не видела ни одного близкого лица.

– Вы были в Москве, Алексей Николаевич? – тихо спросила Марта.

– Был, – ответил Дементьев.

Трудно было сейчас узнать Марту. Все в ней стало другим. Даже жесты не напоминали о холодном, сдержанном равнодушии, с которым она двигалась по особняку Ванзее. Даже черты лица казались другими. Нос был какой-то более курносый, а уголки губ подняты кверху. Ничто не напоминало о презрительной маске, которую она носила все время.

– Ну, что мой Борька? Только правду, Алексей Николаевич!

– В порядке, в порядке… – Дементьев улыбнулся. – Здоров, перешел в пятый класс, хулиганит, девчонок за косички дергает. Просится воевать…

– Перешел в пятый класс! – Марта сжала руками щеки. – В пятый класс… Совсем большой.

– Бабушка тоже здорова, – Дементьев старался подчеркнуто спокойным голосом помочь Марте. – Ухаживает за Борькой отлично. В этом можете не сомневаться. Я ей звонил из Москвы.

– Спасибо, Алексей Николаевич. – Глаза Марты так сияли, что у Дементьева нехватило духу остановить ее. – Ну, что наши? Как Кузнецов? Как Петр Иванович?

– Петр Иванович вернулся. Побывал у чорта в зубах и вернулся, а вот Коля, – Дементьев сделал маленькую паузу, но лгать не хотелось, – Коля погиб…

Оба помолчали.

– Маша… – Дементьев посмотрел на часы.

– На фронте лучше, Алексей Николаевич. Там даже умираешь среди своих. Я часто мечтаю о фронте.

– Тяжело, Машенька. Я знаю. – Лицо Дементьева было грустно, но голос звучал твердо. – Что поделаешь? Таковы условия нашей работы. Нам поручено жить и работать среди врагов, и мы должны жить среди врагов и улыбаться им…

– Вот этого я никогда не делаю.

Марта широко улыбнулась.

Дементьев улыбнулся ей в ответ.

– Это я знаю, Маша, – сказал он. – У нас очень мало времени. Но раз уж вы пришли ко мне… – Он усадил ее на стул. – Когда американцы думают встретиться с Круппом?

– Они едут к нему в четверг.

– А вы?

– Ну, как же без меня! Кто будет заботиться об их драгоценных жизнях?

– Нам поручено узнать все, что возможно, об этой встрече…

– Постараюсь.

Скромная и твердая интонация в голосе Марты снова заставила Дементьева одобрительно кивнуть.

– Имейте в виду, Люнес, личный камердинер Круппа, уже давно работает на американцев.

– Какие-нибудь подробности? – спросила Марта.

– Весьма скудные. Он встречался семь лет назад с американским резидентом здесь, в Берлине, в кафе «Империаль».

– Это все? – Марта задумалась.

– Да.

– Маловато. Ну что ж, – Марта встряхнула головой, брови ее были нахмурены, – постараюсь довольствоваться этим…

– Я горжусь вами, Маша. А теперь… – Дементьев снова посмотрел на часы.

– Что… Пора?

Дементьев кивнул.

– Не хочется уходить. Я так давно не видела человеческого лица. Ну! Иду!

Марта поднялась.

– Маша! Я вижу, вы все время думаете о людях там, внизу.

– Вы тоже о них думаете. Ведь это же коммунисты. Предупредить бы их.

Марта пристально смотрела в глаза Дементьеву. Дементьев покачал головой:

– Маша! Вы не имеете права рисковать.

Складка легла между бровей Марты. Она подумала несколько секунд.

– Знаю… – сказала она. – Мы не имеем права рисковать. До свиданья. – Она мягко улыбнулась и протянула руку Дементьеву. – Так и не успела расспросить вас про Москву. Что, много снегу в Москве?

– Снегу? Снегу много… – Дементьев поцеловал ей руку и заглянул в глаза. – О! Если бы Кальтенбруннер увидел сейчас ваше лицо…

– Не увидит.

Марта отступает на один шаг, и постепенно на ее лицо наплывает маска полного равнодушия. Углы губ опускаются, глаза щурятся, становятся холодными. Метаморфоза эта так поразительна, что даже у привыкшего ко всему Дементьева слегка расширяются зрачки.

– До свидания, Курт. Рада была повидать тебя.

Снова во рту у Марты неизменная сигарета. Она чиркает зажигалкой, прикуривает и медленно направляется к двери.

Узкие марши ведут вниз. Марта спускается медленно. Перед ней дверь со скромной табличкой «Доктор Карл Кресс. Зубные болезни». Шаги Марты замедляются.

Она открывает сумочку, вытаскивает маленький блокнот. Карандаш торопливо бежит по бумаге, выводя печатные буквы.

Остановившись перед дверью, она секунду медлит, затем опускает записку в ящик для писем и быстро уходит.

Прихожая зубного врача Карла Кресса. Карл подходит к ящику и вынимает записку.

– Мне не показалось, – говорит он. – У дверей кто-то останавливался.

Карл разворачивает записку. Печатные, наспех нацарапанные буквы: «Квартира известна гестапо. Шульц провокатор. Уходите немедленно».

Зиберт берет записку из рук Карла и читает ее. Они переглядываются.

– Что это? – спрашивает Кресс. – Провокация?

– Возможно, – медленно говорит Зиберт, – но надо немедленно уходить.

Карл пожимает плечами:

– Шульц?..

По лестнице бегом спускается Дементьев.

Карл Кресс подходит к двери, хочет открыть ее. В этот момент в ящик для писем падает новая записка. Карл отпрянул. Он недоуменно смотрит на Зиберта, протягивает руку и достает записку. Затем открывает дверь и выглядывает на лестницу. Никого нет. Они читают записку, напечатанную на пишущей машинке. Всего два слова: «Уходите немедленно».

Карл и Зиберт молча смотрят друг на друга.

Темная машина стремительно неслась по пустынному шоссе.

За рулем «Майбаха» Марта. Ее лицо холодно-равнодушно. Рядом с ней Гарви. На заднем сидении удобно расположился сенатор Хейвуд.

Впереди поперек шоссе стояли две машины. Возле них фигуры в штатском.

Марта, пристально вглядываясь вдаль, спокойно сказала:

– Они ждут нас.

Гарви потянулся за оружием.

Тем же равнодушным тоном Марта остановила его:

– Оставьте оружие. Если понадобится, стрелять буду я.

Подъехав к ожидавшим их машинам, Марта резко затормозила.

Два человека в штатском отделились от черной машины и подошли к ним.

Один из них открыл дверцу.

– Рейхслейтер Борман просит вас перейти в его машину.

Гарви вопросительно посмотрел на сенатора.

– Пойти мне с вами?

Второй человек, стоявший около машины, улыбнулся так же любезно, как и первый.

– Простите. Вы можете не беспокоиться, – сказал он.

Хейвуд медленно вылез и, размахивая руками, пошел к автомобилю, перегораживавшему дорогу. В глубине, у задернутого занавеской бокового окна, сенатор разглядел человеческую фигуру. Он открыл дверцу и сел в машину. Черный автомобиль быстро помчался по шоссе. Вслед за ним, не отставая, шли две другие машины.

– Простите, господин сенатор, за несколько эксцентрический способ знакомства, но за Мартином Борманом и за вами следит столько глаз…

Сенатор перебил:

– Я слушаю вас, господин Борман. Прошу перейти прямо к делу. Что вы хотите мне предложить?

– Я руководитель партии национал-социалистов и предлагаю нашу партию вам!

– Вы предлагаете нам национал-социализм?

– Не совсем так. Национал-социализм умер. Он мертв.

Не скрывая иронии, сенатор произнес:

– Не понимаю, зачем нам может понадобиться мертвая партия и ее руководитель! У нас в Соединенных Штатах достаточна возни со своими мертвецами.

– Вы имеете в виду американскую демократию? Очень остроумно. Но вам в Европе скоро понадобятся люди, которые согласятся умирать за эту мертвую «демократию»!

– Это кто же – ваши национал-социалисты? – с усмешкой спросил сенатор.

Но Бормана не смутил иронический тон Хейвуда. Откинувшись в угол машины, он спокойно продолжал:

– Вы найдете им другое название. Но эти люди вам необходимы. Их довольно много, и все они у меня в руках. Они великолепно обучены. Их специальность убивать и умирать. А главное, – они ненавидят большевистскую Россию.

– Об этом стоит подумать, – медленно, с расстановкой проговорил Хейвуд.

Борман, видимо, удовлетворен.

– Подумайте, – сказал он.

Черный огромный автомобиль быстро мчался вперед.

В нескольких метрах за ним ехал «Майбах».

Гарви наклонился к Марте:

– Хотел бы я знать, о чем они там разговаривают… – Он испытующе посмотрел на Марту. – А вы?

– Зачем?

Гарви усмехнулся:

– Чтобы доложить своим хозяевам.

– Если им понадобится, – Марта говорила совершенно равнодушно, – я узнаю.

– Нет, клянусь богом, мадам, вы должны работать на нас, а не на Германию.

– Если это понадобится, я буду работать на вас так же, как сейчас работаю на Германию, – хладнокровно ответила Марта.

Гарви, прищурив глаза, внимательно смотрел на нее:

– А вы в самом деле, мадам, работаете только на Германию?

– Я считаю этот вопрос нескромным.

– Вы бесподобны, мадам! – восхищенно сказал Гарви. – Разрешите не терять надежды?

– Я подумаю, – неопределенно ответила Марта, и чуть заметная улыбка скользнула в уголках ее губ.

Три черные машины одна за другой быстро неслись по шоссе.

Разговор в машине Бормана продолжался.

– Американский народ так же опасен, как и всякий другой. Хватайте его за горло, или он вмешается в игру и схватит за горло вас. Не забывайте, что миссия уничтожения большевизма всей тяжестью лежит теперь на Соединенных Штатах Америку – наставительно говорил Борман.

– До сих пор мне всегда казалось, господин Борман, что вы предпочитаете Англию?

– Ошибка! – Борман даже поднял руку, словно мысль эта показалась ему слишком еретической. – Вы, только вы! Вы знаете, что такое раса, власть, жестокость. Вы, американцы, продолжаете то дело, которое начали мы, национал-социалисты. И вам не обойтись без нас.

Хейвуд посопел носом и насмешливо улыбнулся.

– Вы думаете, что хорошо работали, господа национал-социалисты? Пять лет вы сидели во Франции. – Теперь Хейвуд уже строго посмотрел на Бормана. – За это время коммунистическая партия выросла там в десять раз. Двадцать лет вы копошились в Италии и добились того, что там теперь два миллиона коммунистов. Под вашим носом – у вас в Германии – существуют коммунистические организации. – Сенатор сердито ткнул пальцем в грудь Бормана. – И они растут! По нашим сведениям – они растут.

– Да, да, – Борман грустно покачал головой. – Мы сделали много серьезных, катастрофических ошибок. И все же вам не обойтись без нас.

– Мы еще вернемся к этому разговору. А пока извините. Я тороплюсь. Меня ждут, – сказал Хейвуд.

– Они подождут, – Борман сообщнически улыбнулся. – У них нет другого выхода. Они должны ждать, даже если это… господин Крупп.

– Господин Крупп очень богатый человек. – В голосе Хейвуда прозвучали подобострастные нотки. – Он не должен ждать.

Борман склонил голову и постучал в стекло, отделяющее их от шофера. Тяжелый автомобиль замедлил ход и остановился у развилки дорог. Затормозили и остановились машины, следовавшие за ним.

Сенатор вылез, небрежно кивнул Борману и пошел к своему автомобилю.

Три машины разъехались в разные стороны.

Хюгель. Дворец королей Эссена, выстроенный в прошлом столетии старым Круппом. Мрачный трехэтажный дом в стиле немецкого Ренессанса.

Аллея старых платанов ведет к дому. «Майбах» плавно скользит по аллее и останавливается у ступеней, ведущих к входу.

В вестибюле дворца, почтительно склонив голову, стоит Люнес – пожилой человек в длинном черном сюртуке и твердом белоснежном воротничке, подпирающем подбородок. Он встречает гостей и торжественно ведет их по просторному вестибюлю.

Они поднимаются по широкой парадной лестнице. Сзади медленно идет Марта. Она останавливается и закуривает сигарету.

Люнес вводит американцев в гостиную:

– Господин Крупп, – тихо говорит он, – сейчас выйдет.

Сенатор рассматривает картины. Гарви задерживается с Люнесом.

– Как поживаете, Люнес? – Гарви говорит еще тише, чем обычно. – Я хочу, чтобы вы лично показали мне мои комнаты.

Люнес несколько мгновений пристально смотрит на Гарви, потом наклоняет голову.

– Отлично, сэр.

– Каковы настроения господина Круппа?

– Он склоняется к соглашению, сэр! – тихо отвечает Люнес.

– Совещался ли он с кем-нибудь последнее время?.. Впрочем, мы поговорим об этом позже…

– Так будет лучше, сэр.

– А как себя чувствует господин Крупп после болезни?

– Маленькие нелады с речью, сэр.

Гарви сочувственно покачал головой:

– Ай-ай-ай.

– Вы это увидите сами.

– Ну, благодарю вас.

– К вашим услугам. – Люнес почтительно кланяется и уходит. Гарви приближается к сенатору. Глаза его бегают. Ничто не ускользает от его внимания.

– Однако Крупп заставляет себя ждать! – Хейвуд немножко нервничает.

В голосе Гарви ирония:

– Господь подал нам пример смирения…

Но он не окончил фразы. В дверях появился Крупп, опирающийся одной рукой на палку, другой на плечо лакея. Узкий маленький рот растянут в улыбку. Череп скудно прикрыт седыми волосами. Выцветшие от старости светлосиние глаза устремлены на сенатора с привычной учтивой надменностью.

– Господин Крупп, – Хейвуд откашливается, – мы прибыли к вам для очень важных и в высшей степени секретных переговоров, от которых, возможно, зависит будущее Европы…

Они пожимают друг другу руки.

– Прошу,– приглашает Крупп.

Посреди огромного пустого вестибюля, в старом кожаном кресле, небрежно положив ногу на ногу, сидит Марта. Сигарета, как всегда, дымится в углу рта.

Из боковой двери неторопливо выходит Люнес. Не обращая никакого внимания на Марту, он медленно, чуть сгорбившись, идет через вестибюль.

– Люнес! – негромко зовет Марта.

Люнес недоуменно поворачивает голову и с достоинством произносит:

– Я не имею чести вас знать, мадам.

Ему хочется показать этой девчонке в гестаповской форме, какое огромное расстояние отделяет ее от него. Но Марта словно не замечает его усилий.

– Ничего, мы сейчас познакомимся, – равнодушным голосом произносит она.

Марта медленно подходит к Люнесу.

– Приходилось вам когда-нибудь бывать в гестапо, Люнес?

– Что вы, мадам! – Люнес вздрагивает. – Я честный человек.

Марта внимательно разглядывает его, прищурив глаза.

Наступает длинная пауза.

– Видите ли, Люнес, самое простое, конечно, было бы посадить вас в машину и отвезти на Принцальбрехтштрассе. А у нас начинают разговаривать довольно быстро – вам это известно…

– Я вас не понимаю, мадам.

– Я объясню!.. – Марта в упор смотрит на камердинера. – Вы, Люнес, работаете на американскую разведку.

– Это чудовищное обвинение, мадам, – говорит он оскорбленным тоном и отходит от Марты.

– Семь лет назад… Берлин… кафе «Империаль»… Я вижу, вы начинаете припоминать, Люнес…

По мере того как Марта произносит эти слова, шаги Люнеса делаются все неувереннее, лицо его сереет, подбородок начинает дрожать.

– Я вас не понимаю, мадам, – растерянно бормочет он.

– В таком случае вам придется поехать со мной. Вами интересуется лично доктор Кальтенбруннер.

– Доктор Кальтенбруннер? – у Люнеса подкашиваются ноги.

– Вот именно! – холодно кивает Марта. – Одевайтесь!

Марта не спеша проходит мимо Люнеса и идет дальше по вестибюлю.

Люнес не выдерживает.

– Я сделаю все, что вам будет угодно, мадам, – дрожащим голосом произносит он.

– Вот это благоразумно, к тому же мне не так много надо.