Текст книги "Мерецков. Мерцающий луч славы"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Верховному никто не мог возразить.

15

Что же решила Ставка Верховного Главнокомандования?

После тщательного анализа обстановки на фронтах было намечено в начале 1945 года провести наступательные операции с целью разгрома восточнопрусской группировки немцев и овладеть Восточной Пруссией; изгнать гитлеровцев из Польши, Чехословакии, Венгрии и Австрии; выйти на рубеж устья реки Вислы – Познань – Бреслау – Моревск – Острава – Вена. Сталин подчеркнул, что Ставка намерена основные усилия сосредоточить на варшавско-берлинском направлении.

   – Здесь будет действовать 1-й Белорусский фронт, – подчеркнул Верховный. – Уничтожение Курляндской группы, имеющей в своём составе две хорошо вооружённые армии, возлагается на 2-й и 1-й Прибалтийские фронты и Балтийский! флот. – Сталин сделал паузу. – Более подробно об этом нам доложит товарищ Жуков, мой заместитель. По моему заданию он основательно поработал над главными вопросами завершающей кампании войны. Вам слово, маршал Жуков!

(Незадолго до этого в ходе анализа создавшейся на фронтах обстановки Сталин пришёл к выводу, что в предстоящих сражениях берлинское направление будет главным. Он вызвал к себе маршала Жукова и сказал, что Ставка решила назначить его командующим 1-м Белорусским фронтом, если он не возражает.

   – Я готов командовать любым фронтом, – ответил Георгий Константинович.

   – Вы по-прежнему остаётесь моим заместителем, – произнёс Сталин. – Я сейчас переговорю с Рокоссовским.

Вызвав к аппарату ВЧ командующего 1-м Белорусским фронтом, Верховный предложил ему принять командование 2-м Белорусским фронтом, передав маршалу Жукову свой 1-й Белорусский фронт. Подобное решение, отметил Сталин, крайне необходимо в интересах дела.

   – Я передам свой фронт маршалу Жукову, – грустно ответил Рокоссовский, – но делаю это неохотно. Сами понимаете, фронтом я командовал не день и не два, изучил своих людей, кто и на что способен, и терять их мне нелегко.

Но всё получилось так, как решила Ставка. – А. 3.).

Совещание в Ставке закончилось на весёлой ноте. Сталин, подводя итоги, заявил:

   – Я верю, что каждый из вас сделает всё на подопечных фронтах, чтобы с нового, сорок пятого года войска были готовы начать решительное наступление. Если нет вопросов, все свободны.

Мерецкова Верховный задержал, сославшись на то, что у него есть к нему вопросы.

   – Садитесь, Кирилл Афанасьевич. – Сталин вскинул глаза на Молотова. – Вячеслав, ты тоже послушай, что нам скажет хитрый ярославец. – Он добродушно, как показалось Мерецкову, произнёс эти слова.

Кирилл Афанасьевич сел. Он не ожидал, что Сталин задержит его, но особого беспокойства это у него не вызвало. Сталин раскрыл свою записную книжку.

   – Скажите хотя бы коротко, как встречали простые норвежцы солдат и командиров Красной Армии, когда они перешли границу, преследуя фашистов? Не было у наших бойцов каких-либо конфликтов с населением тех городов и посёлков, куда они входили?

   – Какие могли быть конфликты! – воскликнул запальчиво Мерецков. – Ни одного! Я же докладывал вам, что норвежцы принимали нас с хлебом-солью, горячо выражали своё уважение и любовь. А во время боев с немцами норвежские патриоты всячески помогали выявить места в лесу и в пещерах, где прятались фашисты. И таких случаев было немало. Я привёз список тех норвежцев, кто особо помогал нам форсировать озера. Хочу просить вас, товарищ Сталин, наградить этих людей советскими орденами и медалями.

Верховный взял список, пробежал его глазами и передал Молотову.

   – Посмотри ещё сам, надо всех этих патриотов представить к награде, – распорядился вождь.

Мерецков достал из папки ещё один документ и подал его Сталину, пояснив, что эту телеграмму он получил от министра юстиции Норвегии господина Вольда. «Я как член норвежского правительства испытываю желание, господин маршал, Вам как командующему этим фронтом принести мою искреннюю благодарность».

   – Хорошая телеграмма, – одобрил Сталин, прочтя текст. Он отдал её Молотову. – Это по твоей части.

(Правительство Норвегии, в свою очередь, достойно оценило заслуги советских воинов-освободителей, наградив многих из них орденами и медалями. Высокая честь была оказана и маршалу Мерецкову: ему был вручён орден Святого Олафа. – А. 3.).

   – Ну а теперь поговорим о другом. – Сталин выбил из трубки пепел, положил её на стол и закурил папиросу. – Видимо, через две недели мы расформируем Карельский фронт, а Полевое управление фронта перебазируем в Ярославль. Всех достойных командиров сохраните, – предупредил вождь. – Они вам очень понадобятся.

Кирилл Афанасьевич заметно смутился. Он посмотрел на Молотова, потом упёрся взглядом в Сталина. Уж коль зашёл разговор о новых предстоящих сражениях, то могли бы ему сказать или хотя бы намекнуть, куда Ставка пошлёт войска Карельского фронта.

   – Мне, командующему этим фронтом, вы можете что-то сказать? – спросил он Сталина.

   – Не всё и вам надо знать! – оборвал его вождь. – В этом деле замешаны наши союзники по антигитлеровской коалиции. Так что потерпите, и я всё вам скажу, – уже мягче добавил Верховный.

Возвращаясь домой, Мерецков заехал в Генштаб и там в буфете увидел Жукова. Тот пригласил его к столику и рассказал такую историю.

В первых числах октября, когда Карельский фронт готовился начать на Крайнем Севере боевые действия, маршал Жуков прибыл в 47-ю армию, которая вела наступательные бои между Модлином и Варшавой. Армия несла большие потери, и командующий 1-м Белорусским фронтом генерал Рокоссовский был этим немало удручён. Это заметил и Жуков. Разглядывая на карте район, где шли тяжёлые бои, он спросил Рокоссовского, какова оперативная цель 47-й армии.

Рокоссовский объяснил, что Ставка потребовала её выхода на Вислу на участке Модлин – Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев. Жуков резко возразил: целая армия будет поставлена под вражеский огонь, а задача не стоит и ломаного гроша. Рокоссовский согласился с ним.

Не долго думая, Жуков прямо из штаба фронта позвонил Верховному:

   – Прошу вас, товарищ Сталин, дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне. Этим мы сохраним жизнь сотням бойцов, дадим им хорошо отдохнуть после упорных боев, а также восполнить понесённые потери.

Сталин, выслушав его, коротко бросил в трубку:

   – Вылетайте завтра в Ставку вместе с Рокоссовским, и мы обсудим этот вопрос.

Прямо с аэродрома Жуков и Рокоссовский прибыли в Кремль. Сталин тепло принял их. В его кабинете находились Молотов и Антонов. Не теряя времени, Жуков развернул на столе свою рабочую карту и начал докладывать. Его объяснение было убедительным и веским. Однако он заметил, что Верховный стал нервничать: то подойдёт к карте и посмотрит на неё, то отойдёт в сторону, о чём-то размышляя. А когда Жуков умолк, Сталин взглянул на стоявшего рядом генерала Рокоссовского.

   – Вы согласны с Жуковым?

   – Не возражаю! – бодро ответил Константин Константинович. – Нужно дать войскам передышку...

Пересказав вкратце этот эпизод Мерецкову, Жуков отметил, что он и Рокоссовский были правы, но Сталин не сразу согласился с ними. После того как Жуков разобрал ситуацию, сложившуюся на фронте, Сталин велел ему и Рокоссовскому выйти в комнату отдыха и ещё раз подумать и всё взвесить, а мы, мол, тоже подумаем. Оба посидели немного над картой, потом снова вошли к Сталину. Он объявил, что согласен с ними.

   – Беда, Кирилл, в том, что Сталин очень упрямый, – заключил Георгий Константинович.

   – Порой вождь и весьма крут, – подчеркнул Мерецков, – зато быстро отходит.

   – Согласен! Послушай дальше. На другой день Верховный вызвал меня к себе, и знаешь, что он мне сказал? Не угадаешь...

   – Извинился, что погорячился?

   – Ишь, чего захотел! – Лицо Жукова посуровело. – Такого от вождя, друг мой, не дождёшься, на то он и Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что, поскольку 1-й Белорусский фронт находится на берлинском направлении, решено поставить меня на это направление. Понял, да? – Глаза у Жукова заблестели. – Ну а славы у тебя, Кирилл, прибавилось после разгрома немцев на Крайнем Севере.

   – Слава у меня, как мерцающий луч, – усмехнулся Мерецков. – Она вроде маяка на море: зажёгся глазок зелёным огоньком – дорога кораблям открыта, погас – тьма, стой, корабль, и не двигайся! Так и у меня: провёл успешно операцию – честь тебе и хвала, где-то что-то недосмотрел – упрёк от Верховного.

Жуков, однако, с ним не согласился.

   – Будь самим собой, Кирилл! – воскликнул Георгий Константинович. – Стоит ли чрезмерно переживать, если где-то вышла осечка? Вряд ли. – Он помолчал. – Слава... Кто же её не любит? И хотя порой для тебя она, эта слава, как мерцающий луч, от этого она не становится чёрной. Не сразу и я понял эту истину. Помнишь, как я сцепился с вождём, будучи начальником Генштаба?

   – Тебя тогда Верховный бросил на Резервный фронт, и под Ельней ты разбил немцев, тем самым доказав свою правоту.

   – Да, под Ельней я дал жару фрицам. Что это, слава?

   – Ещё какая! – заулыбался Мерецков. – Это было первое наступление наших войск и первая победа! Как тут не гордиться? Я запомнил этот день – 6 сентября. Твои войска, Георгий, освободили Ельню, а на другой день меня выпустили из тюрьмы!

   – Когда Сталин похвалил меня и заговорил о Ленинграде, он спросил, кто, кроме меня, хорошо знает северное направление. Я ответил: «Генерал армии Мерецков!» Я знал, что тебя посадили, что хотят обвинить в заговоре против вождя, но я не поверил этому, оттого так смело заявил о тебе. Сталин долго молчал, о чём-то задумавшись, потом резко вскинул голову и спросил: «По-вашему, Мерецков толковый военачальник?» – «Очень даже толковый. Вы извините, товарищ Сталин, если я не прав, но Мерецкову надо не сидеть в тюрьме, а быть на фронте, на том же северном направлении». Он посмотрел на меня и изрёк: «Странно, однако, получается...»

Помолчав, Жуков подвёл итог беседе:

   – Понимаешь, Кирилл, я оказался прав, когда предлагал Сталину организовать контрудар по немцам под Ельней, но он тогда накричал на меня, обидел, хоть плачь. Но мы с тобой служим не Сталину, а Родине, и потому я заглушил в себе эту обиду на вождя. Советую и тебе забыть то, что с его согласия ты был арестован. Главное – ты жив, здоров и крепко бьёшь врагов. Это и есть наша с тобой слава! – Жуков передохнул. – Ты куда сейчас?

   – Зайду в Генштаб к Василевскому, а в ночь полечу на свой родной фронт.

Мерецков грустно взглянул на Жукова.

   – Ты скажешь мне, куда меня решил послать Верховный и кем я буду командовать? – спросил Кирилл Афанасьевич. – Ты же его заместитель!

Глаза у Георгия Константиновича хитро блеснули.

   – Тебе Иосиф Виссарионович сказал?

   – Нет.

   – И я тебе не скажу. Не время, Кирилл. Потерпи ещё немного...

Мерецков был дома, когда позвонили по «кремлёвке». Он снял трубку. Это был Калинин.

Михаил Иванович попросил его прибыть к нему завтра к десяти утра.

   – Сможете?

   – Да. А по какому вопросу, Михаил Иванович?

   – Надо вручить вам звезду Маршала Советского Союза. Указ об этом вышел дней пять тому назад, так что жду вас! – И Калинин положил трубку.

Мерецков вошёл в приёмную Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Секретарь – высокая красивая девушка с голубыми глазами и длинной чёрной косой, – мягко улыбнувшись, спросила:

   – Вы к кому, товарищ маршал?

«Хороша дивчина!» – пронеслось в голове Мерецкова, и он почувствовал, как шевельнулось сердце: Кирилл Афанасьевич всегда волновался, когда видел красивых женщин. Он ответил, что его пригласил Калинин.

   – Я сейчас доложу о вас! – Секретарь направилась в кабинет, тут же вышла и произнесла: – Михаил Иванович ждёт вас!

Калинин сидел за широким дубовым столом и просматривал какие-то бумаги. Увидев Мерецкова, он встал и пошёл к нему навстречу.

   – После вручения вам ордена Суворова вы за это время как будто помолодели! – сказал Калинин, тепло пожимая Мерецкову руку.

   – А жена говорит, что у меня седин прибавилось и что я постарел! – улыбнулся Кирилл Афанасьевич.

   – Не переживайте, товарищ Мерецков, женщины всегда не прочь покритиковать нас, мужчин, а иные даже пускают в ход кулаки, – ответил Михаил Иванович.

Он неторопливо зачитал указ, затем вручил Мерецкову звезду маршала и пожелал ему добиться новых успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

   – Служу Советскому Союзу! – громко произнёс Мерецков.

   – Ну вот и хорошо, – качнул седой бородкой Михаил Иванович. – Дело сделано, а теперь, Кирилл Афанасьевич, прошу со мной попить чайку.

Хотя хозяин кабинета и старался быть весёлым, у него это получалось плохо. Он часто кашлял, казалось, ему не хватает воздуха. Его выдавало лицо, серое, землистое, неживое. Чувствовалось, что Калинин чем-то болен.

   – У меня как-то были испанские товарищи, и, когда речь зашла о наших добровольцах, которые сражались в Испании с франкистами, они хвалили вас, говорили, что вы были толковым советником, храбрым, умели воевать, этому учили испанских бойцов. Вам там, наверное, досталось?

Мерецкову не хотелось разговаривать на эту тему, но у Калинина был мягкий, подкупающий голос и такая теплота, что не ответить ему Кирилл Афанасьевич никак не мог. Да, сказал он, там было тяжело, в любой момент во время наступления мятежников могла сразить пуля. Но страха у него не было, а почему – он не знает. Потрясения в его жизнь ворвались, когда началась война.

   – Что вы имеете в виду? – спросил Калинин.

«Странно, неужели он не знает, что меня едва не поставили к стенке?» – промелькнуло в голове Мерецкова, а вслух, выдержав паузу, он произнёс:

   – Мой арест.

   – Ах вот вы о чём! – Калинин начал теребить бородку. – Я вас понимаю, потому что сам пережил роковые минуты, и теперь всё ещё саднит.

   – Отчего вдруг? – участливо спросил Мерецков.

Калинин усмехнулся, грустно объяснил:

   – Арест моей жены... – Михаил Иванович допил чай и поставил чашечку на край стола. – Тот день я едва пережил. Пошёл к Сталину, пожаловался ему, а он сказал, что виновата моя жена или нет, разберутся те, кому положено этим заниматься.

   – Разобрались? – В глазах Мерецкова блеснули огоньки.

   – В лагере сидит моя жена, – ответил Калинин и с горечью добавил: – Прямо беда с нашими жёнами. Супругу Семёна Михайловича Будённого тоже арестовали. Сейчас у него другая жена. А я стар, куда мне жениться!

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла секретарь. Она сказала, чтобы Михаил Иванович поднял трубку, ему звонит Сталин.

   – Слушаю вас, Иосиф Виссарионович, – откликнулся в трубку Калинин. – Что делаю? Вручил Мерецкову звезду маршала, а теперь вот с ним пьём чай. А что, я вам нужен?

   – У меня есть к вам дело, приехать сможете?

   – Хорошо, еду!

Калинин встал из-за стола и, глядя на гостя, сказал, что его требует к себе Иосиф Виссарионович.

   – Вам, Кирилл Афанасьевич, я желаю всего хорошего! А вашей жене Евдокии Петровне, с которой я имел удовольствие беседовать по телефону, большой привет.

Мерецков тоже встал.

   – Михаил Иванович, спасибо вам за внимание к моей персоне. А уж вас я не подведу!..

По пути Мерецков заехал в Главпур к генералу Щербакову: член Военного совета генерал Штыков просил его взять в Главпуре бланки партбилетов. Во время боев в партию приняли немало бойцов, а партбилеты им всё ещё не вручили, сетовал он.

Едва Мерецков вошёл в кабинет начальника Главпура, как тот, улыбаясь, пошёл к нему навстречу.

   – Наконец-то и маршал ко мне пожаловал! – воскликнул он. – Надо же такому случиться, все меня обскакали, вот и ты, Кирилл, стал маршалом, а я всё ещё хожу в генералах, – шутливо констатировал Щербаков.

Александра Сергеевича, секретаря МК и МГК ВКП(б), Мерецков узнал ещё до войны. Будучи заместителем начальника Генштаба, не раз бывал у него по самым различным вопросам. А ещё раньше, когда Кирилл Афанасьевич командовал войсками Ленинградского военного округа, Щербаков приезжал к Жданову и попутно к Мерецкову. Вместе они отобедали на даче, а затем с ветерком прокатились на катере по Неве.

   – Завидую я тебе, Кирилл Афанасьевич, ты до мозга костей человек военный и в этом деле здорово смыслишь, – говорил ему Щербаков. – Я тоже хотел быть военным, но стал политиком. Видно, не судьба...

В кабинет, постучавшись, вошёл дежурный по Главпуру. Он доложил Щербакову, что к нему прибыл писатель Алексей Сурков.

   – Пусть войдёт! – Щербаков посмотрел на маршала. – Втроём выпьем у меня чаю. Как ты?

   – С удовольствием! – Кирилл Афанасьевич помолчал. – Вам член Военного совета генерал Штыков звонил?

   – Дать вам бланки партбилетов? – уточнил Щербаков. – Звонил. Бланки возьмёшь у дежурного, я распоряжусь...

Алексей Сурков робко вошёл в кабинет начальника Главпура.

   – Я не знал, что у вас находится маршал Мерецков, – смутился Сурков.

   – А что бы вы сделали? – усмехнулся Кирилл Афанасьевич, любивший стихи поэта. – Написали бы в мою честь поэму?

   – Мог бы и написать, если бы потребовалось, – улыбнулся Сурков.

   – Мы с ним побратимы, Кирилл Афанасьевич, – кивнул на гостя Александр Сергеевич. – Вместе учились в Институте красной профессуры, правда, в тридцать втором я заканчивал учёбу, а он пришёл на первый курс. Но слава у него крылатая. Кто меня знает? – весело продолжал Щербаков. – Красная Армия знает как начальника Главпура, и всё. А стихи Суркова знает вся страна, да и за рубежом у Алексея Александровича есть немало поклонников его таланта.

Сурков по-мальчишески зарделся:

   – Вы, Александр Сергеевич, хватили через край! Сейчас у нас поэтов, пожалуй, больше, чем хороших стихов.

   – А вы не забыли, Алексей, что были у меня в штабе фронта во время финской войны? – спросил его Мерецков. – Помните, мы ходили с вами на передний край?

   – Мне тогда пуля прошила дырку на рукаве, – смутился Сурков. – Вы сказали, чтобы я спустился в блиндаж, а я остался стоять на бруствере и едва не поплатился жизнью.

   – Когда вы написали стихи «Бьётся в тесной печурке огонь...»? – спросил Кирилл Афанасьевич.

   – Под Москвой в сорок первом шли тяжёлые бои, – начал Сурков. – Я, в то время корреспондент газеты Западного фронта «Красноармейская правда», был в дивизии генерала Белобородова, она прославилась в боях за Истру. «Кто особо у вас отличился?» – спросил я комдива. Белобородов назвал мне сапёра. Встретился я с ним на переднем крае во время затишья. Родом парень был с Украины, из-под Харькова. Мы долго беседовали, потом я написал очерк. На другой день пожелал, чтобы очерк прочёл сапёр во избежание ошибок, а моего Фёдора – так звали сапёра – уже не стало... Надо было сделать проход на вражеском минном поле, Фёдор разоружил пять мин, а шестая взорвалась. Погиб парень... Меня это здорово потрясло. Я написал стихи, а мой друг композитор Листов сочинил на них музыку. Так родилась песня «В землянке».

   – Очень волнует меня эта песня, – признался Мерецков. – Когда слушаю её, будто наяву вижу землянку, слышу, как гудит в печурке огонь. Нет, словами это не передать...

   – У каждого на войне своя судьба, но у нас один враг, и скорее бы уж разбить его, – промолвил генерал Щербаков. Он взглянул на Суркова. – Ты принёс стихи? Давай их...

   – Прочтите, Александр Сергеевич, и, если они вам понравятся, я хотел бы издать их отдельной книгой.

   – Всё, что надо, сделаю, – заверил поэта Щербаков.

16

Дуня сидела задумавшись. Кирилл Афанасьевич так рано ушёл в Наркомат обороны, что она не слышала. Ушёл, даже не позавтракав, оставил лишь на столе записку: «Дуняша, мне так много надо сделать в наркомате, что не стал ждать, пока ты дашь мне завтрак. Ты так хорошо спала, что не решился тебя разбудить. Буду вечером. Целую. Кирилл».

Мерецков в это время был в Генштабе и вместе с генералом армии Антоновым работал над документами по переброске войск на Дальний Восток. Позвонил Сталин, спросил Антонова, где сейчас находится маршал Мерецков.

   – У меня, Иосиф Виссарионович.

   – Пошлите его ко мне!

«Наверное, опять зайдёт речь о подготовке войск Приморья к сражениям с японцами», – подумал Кирилл Афанасьевич.

   – Вы когда собираетесь ехать на Дальний Восток? – спросил Сталин, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет.

   – Кое-что осталось сделать в Генштабе, и в ночь хочу улететь, – ответил маршал.

   – Вижу, что вы очень устали, не так ли? – Затаённая улыбка скользнула по лицу вождя.

   – Есть немного, – смутился Кирилл Афанасьевич.

   – Вот что, товарищ Мерецков. Отдохните дома дня три, – участливо произнёс Сталин. – Сегодня у нас пятница, в понедельник утром или под вечер можете лететь.

Мерецков вмиг повеселел, глаза у него потеплели.

   – Не знаю, как вас и благодарить. – Он встал. – Теперь наверняка высплюсь. Вчера пришёл домой и, пока жена готовила мне ужин, уснул на диване.

Сталин засмеялся, подошёл ближе.

   – Наверное, давно не были в Большом театре? – насмешливо спросил он маршала.

   – Какой театр, товарищ Сталин! – воскликнул Мерецков. – Я же всё время был на севере, где ни на день не утихали бои. А когда приезжал в Ставку, в тот же день улетал. Жена даже как-то обиделась, когда я улетал в Карелию в воскресенье, говорит, могли бы сходить в театр.

   – Кому театр, а кому война, – неопределённо выразился вождь, хотя в его голосе не чувствовалось упрёка.

В театре Кирилл Афанасьевич был весел и даже шутил. Сидя в партере, он смотрел на сцену, и у него появилось двоякое чувство. Вокруг было тихо, мирно, играла прекрасная музыка, а четыре балерины с юным задором исполняли танец маленьких лебедей. Казалось, что войны не было, не было и фронта, люди не ходили в бой и не лилась кровь, а раненых санитары не везли на санях по снежным сугробам в лазарет. Но едва кончился спектакль и он оказался с женой на улице, война буквально дохнула ему в лицо, мысленно он увидел себя на КП фронта, потом на главном рубеже, где наши войска смяли вражескую оборону и с боями продвигались вперёд...

   – Ты о чём задумался? – спросила Дуня, заглядывая ему в глаза.

Он шёл крупным армейским шагом, и она едва поспевала за ним.

   – Всё гадаю, куда меня пошлют, когда расформируют мой фронт, – грустно усмехнулся Мерецков.

Дома он признался, что не хотел бы ехать куда-нибудь далеко, а повоевал бы на берлинском направлении.

   – Не горюй, Кирюша! – В голосе жены было столько теплоты, что у него дрогнуло сердце. Он привлёк её к себе и поцеловал.

   – У меня такое чувство, что пошлют на Дальний Восток сражаться с японцами.

   – Почему ты так думаешь? – спросила Дуня.

   – Где я воевал всё это время, да и ты тоже? На севере, в Карелии и Мурманске, где леса и болота, сопки и валуны, озера и небольшие реки. Так? А что мы имеем на Дальнем Востоке? Там имеется всё, что постиг я сердцем, – и леса, и болота, и сопки. У меня есть опыт ведения боев в горно-лесистой и болотистой местности, а коль так, то вождь меня туда и направит.

На рассвете Мерецков отбыл в Беломорск. Прилетел туда через два часа. На аэродроме его встретили начальник штаба Крутиков и член Военного совета Штыков. У обоих на лицах улыбки.

   – Чего вы такие весёлые, а? – усмехнувшись, спросил Мерецков, пожимая им руки.

   – Как же не улыбаться, если прибыл командующий и, видимо, привёз добрые вести. – Штыков прикрыл улыбку рукой.

В штаб, однако, ехали молча, а когда вошли в помещение и разделись, Мерецков заговорил:

   – Ты вот, Терентий Фомич, сказал про добрые вести. Вести я привёз, но они скорее грустные, нежели добрые. Нашему Карельскому фронту приказано долго жить...

   – Как это понять? – встрепенулся Крутиков.

   – Недели через две наш фронт расформируют! – сердито изрёк Мерецков. – Войска разбросают по другим фронтам, и будь здоров, так что не до веселья.

   – А нас куда пошлют? – забеспокоился генерал Крутиков.

   – Я ещё не знаю, куда направят меня, но, если дадут другой фронт, вас, Алексей Николаевич, и вас, Терентий Фомич, я возьму с собой, – хитровато прищурил глаза Кирилл Афанасьевич. – К вам я привык, да и вы, наверное, ко мне привыкли. А главное – мы сработались. В том, что нам придётся ещё воевать, я ничуть не сомневаюсь. Вот только где? Об этом Верховный пока мне ничего не сказал. – Маршал помолчал. – Ставка дала высокую оценку боевым делам Карельского фронта, особенно во время проведения Петсамо-Киркенесской операции.

   – Ставка? – переспросил Крутиков. – А кто конкретно?

   – Сталин, разумеется, его заместитель маршал Жуков, начальник Генштаба генерал армии Антонов... Может, хватит перечислять? Кстати, Терентий Фомич, я привёз бланки партбилетов. Александр Сергеевич Щербаков передаёт вам горячий привет.

   – Он не спросил, почему я редко бываю в Ставке? – насторожился Штыков.

   – А почему он должен спрашивать, Терентий Фомич? – Мерецков сдвинул брови. – В Ставку вызывают, чтобы выругать, а ты у нас работаешь хорошо, так сказать, передовик!

Генерал Крутиков хохотнул в кулак, а Штыков залился краской.

   – Тогда мне полагается орден или, на худой конец, медаль, – в свою очередь отшутился он.

Так уж повелось в среде военных, что к переходу с одного фронта на другой они привыкли, но воспринимали это событие по-разному: одни радовались перемене, другие грустили, потому что прощались с друзьями, с которыми не раз ходили в бой. Мерецков легко сходился с людьми, поэтому всякий переход из одной среды в другую воспринимал как должное. «Неважно, где служить, важно крепко бить врага!» – нередко повторял он. Говорят, легко идти за тем, кто правильно идёт впереди, тогда не ошибёшься. Но Кирилл Афанасьевич предпочитал сам прокладывать свою тропу в жизни, как бы ни было ему трудно. Ведь копировать других легче всего, тут не требуется ни большого ума, ни усилий. Конечно, самому продвигаться вперёд нелегко, можно не только набить шишки, но и потерять себя. Зато добытое своим трудом ценится, как бриллиант. Любой новый фронт Мерецков расценивал как кладезь, откуда можно и надо черпать свежие силы, а значит, накапливать боевой опыт. От боя к бою военачальник мужает, закаляется, взгляд на происходящее у него делается шире и глубже, и то, что раньше ему казалось недоступным, становится понятным.

«Я не Бог и не маг, но я командующий фронтом и обязан решать боевые задачи так, чтобы сломить волю врага, взять над ним верх, тогда и сама победа будет дорога, потому что она добыта малой кровью», – говорил Мерецков.

Как и где ему придётся сражаться с противником? Мысли, как ручейки, бежали в его голове, казалось, нет им ни конца, ни края. Маршал подошёл к окну. Во дворе бушевала, бесилась метель. У ворот штаба неторопливо ходили навстречу друг другу часовые в полушубках. «Наверное, их тоже одолевают разные мысли, – подумал Кирилл Афанасьевич, и вдруг, как вспышка молнии, появилась острая до боли мысль: как быть с сыном? Куда его перебросят служить после расформирования фронта? Выберу время и съезжу к нему в танковую бригаду, поговорю по душам», – решил Кирилл Афанасьевич.

Не знал Мерецков, не ведал, что в это же время, когда его терзали размышления, начальник Генштаба Антонов, вызванный Сталиным в Кремль, положил ему на стол директиву Ставки, которая предписывала Генеральному штабу «расформировать Карельский фронт, его войска использовать для пополнения других фронтов, а Полевое управление Карельского фронта в полном составе отправить в город Ярославль до особого распоряжения Ставки». Верховный прочёл документ, не внёс в него никаких поправок и подписал. Взглянув на Антонова из-под бровей, он распорядился немедленно отправить директиву маршалу Мерецкову.

   – А вы подумайте над тем, какие фронты нам следует усилить за счёт войск бывшего Карельского фронта, и доложите мне.

   – А как быть с маршалом Мерецковым? – спросил Антонов.

   – Пока он и его помощники будут находиться в резерве, – сухо заметил Сталин. – Позже я скажу вам, куда мы его направим.

   – Я уже догадался, Иосиф Виссарионович! – вырвалось у Антонова.

   – Куда же? – Лукавая улыбка, как лучик солнца, скользнула по лицу Сталина.

   – На Дальний Восток! Нам ведь предстоит война с Японией.

   – Не торопитесь, товарищ Антонов, – прервал его Сталин. – Мы ещё не завершили войну с фашизмом.

«Ушёл от прямого ответа, – усмехнулся в душе начальник Генштаба. – Но, кажется, я попал в точку!»

После завтрака Мерецков стал собираться к отъезду в Мурманск в штаб командарма Щербакова и, хотя на дворе всё ещё вовсю резвилась полярная метель, а генерал Крутиков советовал ему подождать, пока не прояснится небо, Кирилл Афанасьевич свою поездку не отменил. Он бы и уехал, если бы ему не позвонил начальник Генштаба Антонов, сообщивший о том, что директива Ставки о расформировании Карельского фронта подписана.

   – Когда ликвидируется фронт? – спросил маршал.

   – С пятнадцатого ноября, – ответил Антонов. – Полевое управление во главе с генералом Крутиковым отправляйте в Ярославль как можно раньше. Вас велено держать в резерве. Директиву сегодня же отправлю вам, там всё расписано, как и что делать.

«Ну вот и нет у меня фронта, – взгрустнул Мерецков. – Надо собрать руководящий состав, всё ему объяснить и поблагодарить за всё содеянное в боях с врагом, пожелать на новом месте всего хорошего...»

На другой день в штаб фронта поступила директива Ставки. Мерецков прочёл её, вызвал к себе генерала Крутикова и распорядился собрать в штабе генералов. Фот вскоре доложил, что военачальники собраны, нет лишь Щербакова: в Мурманске сильно метёт и он не может вылететь.

Маршал вошёл в штаб, и все встали, как по команде. Мерецков обвёл взглядом всех, кого пригласил на это совещание. Вот сидит командарм 19-й генерал Козлов (его армия потом вошла в состав 2-го Белорусского фронта), вид у него задумчивый, он то и дело платком вытирает нос, видно, простыл; рядом с ним – командарм 26-й генерал Сквирский (его армия пополнила 3-й Украинский фронт), он приглаживает ладонью волосы, затем устремляет взгляд на «президиум» совещания, где за столом сидят генерал Крутиков, член Военного совета Штыков, командующие родами войск. Командующий 32-й армией генерал Гореленко расположился рядом с командующим 7-й Отдельной армией генералом Глуздовским и о чём-то шепчется с ним.

   – Ну что, дорогие мои однополчане, отчего вдруг все приуныли? – весело промолвил Кирилл Афанасьевич, хотя у самого на душе кошки скребли. – Я прочту вам сейчас директиву о расформировании нашего фронта, а затем обменяемся мнениями, как лучше её выполнить.

Директиву Мерецков прочёл твёрдым голосом, хотя ком подкатил к горлу и ему трудно было чётко произносить слова.

   – Кажется, мы собрались с вами, дорогие мои соратники, в последний раз, – глухо проговорил маршал. – С пятнадцатого ноября Карельского фронта как такового не будет. Да, фронта не будет, – громче повторил он, – но останутся подвиги его бойцов и командиров на карельской земле, и народ будет чтить их, учить своих детей служить Родине так, как это делали мы. А мы громили врага, не щадя своей жизни, мужественно и бесстрашно шли в атаку и побеждали. Поверьте, дорогие товарищи, мне тяжело с вами расставаться, но я горд и счастлив, что мы с вами вписали в историю борьбы с фашизмом свои героические страницы. – Мерецков помолчал, собираясь с мыслями. – Хочу надеяться, что, где бы вы ни были, где бы ни воевали и куда бы ни забросила вас судьба, вы достойно пронесёте свои знамёна, будете дерзко и смело уничтожать врага. Помните, друзья, что самое лучшее, непобедимое оружие – это сила духа! И пусть эта сила не оставит вас в решающей схватке с врагом!..