Текст книги "Мерецков. Мерцающий луч славы"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)

   – На советско-финляндской границе пока спокойно, – заметил генерал Никишев.

   – Надолго ли? – усмехнулся Мерецков. – Видимо, Финляндия выжидает, как станут развиваться события, чтобы потом принять выгодное для себя решение. Но сколько она будет выжидать? День, неделю? Никто этого не знает, не знаю и я. Поэтому наши войска должны быть начеку, чтобы в любую минуту отразить удары противника... Слышали, о чём мне поведал комфлотом адмирал Трибуц? – Кирилл Афанасьевич взглянул на Никишева. – Балтфлот уже давно готов к отражению натиска фашистов, а вы ещё только раскачиваетесь...

Никишев промолчал, а Мерецков взял листок бумаги и написал всем трём командармам телеграмму: «Срочно завершить перегруппировку, выход войск к границе и её прикрытие, укрепить боевые рубежи, усовершенствовав их в инженерном отношении; прикрыть основные направления, усилить наблюдение за противником и поддерживать со штабом округа постоянную связь». Подписав телеграмму, Кирилл Афанасьевич отдал её генералу Никишеву и распорядился срочно передать в адрес командармов.

   – Вам удалось связаться с командующим округом генералом Поповым? – спросил он.

   – Удалось, товарищ генерал армии, – бодро отозвался Никишев. – Он выехал из Мурманска и будет в Ленинграде через двое суток. Я доложил ему, что вы у нас и принимаете надлежащие меры, чтобы подготовить войска к отражению ударов гитлеровцев. Да, и ещё новость, – спохватился Никишев. – Из Москвы выехал член Политбюро ЦК ВКП(б) товарищ Жданов.

В любой самой сложной ситуации Мерецков всегда стремился найти «ахиллесову пяту» и тогда принимал должные меры. Сейчас, взяв ответственность на себя, Кирилл Афанасьевич дал указание генералу Никишеву и члену Военного совета Клементьеву «форсировать приведение войск в боевую готовность и запросить сведения о положении войск на флангах округа». Объявился и командующий Северным флотом адмирал Головко. Бодрым голосом он сообщил по телефону, что моряки настороже, но у них пока спокойно. А командующий Балтийским флотом адмирал Трибуц не только известил штаб округа, что флот «ведёт боевые действия на море», но и счёл нужным лично побывать в штабе и посоветоваться по некоторым вопросам с замнаркома обороны. Из сухопутных баз на побережье Латвии поступали разноречивые сведения, и Мерецков решил связаться со штабом Прибалтийского военного округа. Долго никто ему не отвечал, как будто весь штаб ушёл на фронт. Наконец в трубке раздался голос заместителя командующего округом генерала Сафронова.

   – Мерецков на проводе. Что там у вас?

Сафронов не без горечи сообщил, что многие подразделения находятся на стрельбищах или по дороге к ним, а те воинские части, что дислоцировались неподалёку от границы, ведут тяжёлые встречные бои с гитлеровцами. Вот только сейчас ему донесли, что наши войска начали отходить под превосходящими ударами врага.

   – Я весьма удручён, – звучал в трубке голос замкомандующего, – но что я могу сделать? Бросить штаб и поехать туда?

   – А где командующий генерал Кузнецов? – спросил Мерецков.

   – Вчера вечером он был близ границы, где дал указание командирам частей провести боевые стрельбы, а где он сейчас, не могу знать. Жду его с минуты на минуту. – После паузы Сафронов спросил: – Как мне быть, товарищ замнаркома?

Мерецков приказал ему установить связь с войсками и наладить управление ими, затем разыскать командующего и свои действия координировать с Балтфлотом и соседом слева – соединениями Западного Особого военного округа.

К огорчению замнаркома, к вечеру 22 июня положение в Прибалтике не улучшилось, хотя штаб округа получил директиву наркома обороны. Сражающимся соединениям предписывалось «перейти в наступление и разгромить агрессора». От командующего Ленинградским военным округом эта директива потребовала «держать границу на замке, не допуская вторжения врага в глубь советской территории».

Мерецков усмехнулся. «Маршал Тимошенко совсем не в курсе обстановки, – грустно подумал он. – Надо с ним связаться и переговорить». Но Кирилл Афанасьевич решил это сделать после приезда командующего округом генерала Попова.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Первое правило, начертанное на первой

странице книги войны, гласит: не ходи на Москву.

Различные лица, Наполеон и Гитлер

пробовали это, и попытка не принесла им добра.

Монтгомери, английский фельдмаршал

1

  ночь на второй день войны Мерецков после решения всех неотложных вопросов позвонил домой в Москву. Трубку взял сын Владимир. Стараясь не выдать своего волнения, Кирилл Афанасьевич спросил:

   – Как вы там, сынок? Как мама? Владимир ответил, что радоваться нечему – началась война, а в остальном дома всё по-старому.

   – Ты скоро приедешь домой?

   – Сам ещё не знаю. А что?

Владимир сказал, что решил написать заявление военкому, чтобы его призвали на военную службу.

   – Папа, мне уже пошёл восемнадцатый год, и я не хочу быть в стороне. Правда, на фронт меня сразу не пошлют, если так, то я желал бы пойти учиться в военное училище, чтобы стать специалистом. Ты не возражаешь?

Кирилл Афанасьевич попросил сына не спешить с заявлением: он вернётся из Ленинграда, и всё решат сообща.

   – Хорошо, папа, пусть будет по-твоему, – ответил сын. – Надеюсь, ты скоро вернёшься в Москву. Даю трубку маме.

Голос у Дуни был тихий, но твёрдый, и то, что началась война, казалось, её не испугало.

   – Ты в курсе, что задумал Володя?

   – Да, – ответила Дуня. – Пусть сам решает, как ему быть. Парень он взрослый. Лучше скажи, когда приедешь?

   – Я дам тебе знать, – ответил Мерецков.

Утро второго дня войны в Ленинграде выдалось хмурым. Над Невой висел туман, и по воде пробегала лёгкая зыбь. Мерецкову надо было съездить к Жданову, но тот из Москвы ещё не вернулся. К нему зашёл генерал Никишев.

   – Переброска войск ближе к границе уже началась, – сообщил он.

Генерал хотел сказать ещё что-то, но дежурный по штабу округа принёс Мерецкову телеграмму. Мерецков прочёл вслух:

   – «Срочно выезжайте в Москву. Нарком».

   – Странная депеша, – заметил генерал Никишев. – Маршал Тимошенко мог бы вам и позвонить.

«А ведь он прав!» – настороженно подумал Кирилл Афанасьевич, а вслух грустно произнёс:

   – Начальству виднее, что и как делать. Жаль, что я помог вам сделать не всё, генерал Никишев. Ладно, подойдём к карте, я вам ещё кое-что скажу, а уж потом прямиком отсюда на аэродром. Жданов всё равно ещё не прибыл...

Нельзя сказать, что в Москву Мерецков приехал воодушевлённый. Огорчило его и то, что наркома обороны на месте не оказалось: как доложил ему дежурный по наркомату, Семён Константинович уехал в Кремль.

Мерецков зашёл в Генеральный штаб и увидел генерала Ватутина. Тот удивился.

   – Вы прибыли из Питера? – спросил он. – Там ведь сейчас нет командующего генерала Попова!

   – Да, но меня вызвал телеграммой нарком маршал Тимошенко.

   – Странно, – ещё больше удивился Ватутин. – Час тому назад я был у него и о вас, Кирилл Афанасьевич, речь не шла. Семён Константинович даже был рад, что вы в Питере и сможете помочь командованию округа принять надлежащие меры по отражению нападения фашистов. А вы ничего не напутали?

   – Да нет же, вот она, телеграмма. – Мерецков вынул из кармана свёрнутый листок. – А где ваш начальник Жуков?

Ватутин сказал, что Сталин направил его на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного командования. Ещё вчера, пояснил Ватутин, Прибалтийский, Западный и Киевский военные округа были соответственно преобразованы в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный фронты, создана также Ставка Главного командования.

   – А вы, Кирилл Афанасьевич, – продолжал генерал, назначены постоянным советником при Ставке Главного командования.

   – Вот не знал! – усмехнулся Мерецков. – Если наркома нет, я поеду в Кремль.

   – Вам сам бог велел это сделать, вы же заместитель наркома! – улыбнулся Николай Фёдорович.

Мерецков вышел во двор, сел в «эмку» и коротко бросил шофёру:

   – В Кремль!

Едва выехали из ворот наркомата, как у Кирилла Афанасьевича отчего-то гулко заколотилось сердце. Он и не предполагал, что с ним случится через несколько минут. Он твёрдым шагом вошёл в приёмную Сталина и намерен был постучаться в дверь кабинета, но к нему подошли два сотрудника НКВД. Один из них – высокий и чубатый – положил ему на плечо тяжёлую руку и громко объявил:

   – Гражданин Мерецков, вы арестованы! Вот ордер на ваш арест. Прошу сдать мне личное оружие...

У Кирилла Афанасьевича будто что-то надломилось в груди. Он растерялся, побледнел и не мог вымолвить ни слова.

   – Это какая-то ошибка! – Голос его окреп. – Вы не имеете права, я доложу товарищу Сталину, я... – Кирилл Афанасьевич умолк, увидев ехидную ухмылку на лице чубатого.

   – Вождь в курсе вашего ареста, так что попрошу пройти с нами.

У двери приёмной Мерецков замешкался.

   – Я позвоню домой жене, она будет меня ждать.

   – Никаких звонков! – грубо потянул его за руку чубатый.

Чёрная «эмка» бежала по Москве. Вот и Лубянка. Машина въехала во двор. Мерецкова повели вдоль коридора. Громко скрипели его сапоги. А вот и камера. Глухо звякнула дверь, и Кирилла Афанасьевича впихнули в неё.

   – Отдыхайте, гражданин полководец! – произнёс сквозь зубы чубатый сотрудник. – Вы, наверное, очень устали в Ленинграде.

«Сволочь!» – едва не сорвалось с губ Мерецкова.

Когда в квартире Мерецковых шёл обыск, комиссар государственной безопасности Берия прибыл в Кремль и без стука вошёл в кабинет. Сталин, сидя за столом, курил трубку и читал какой-то документ. Он оторвался от бумаг и вскинул глаза на вошедшего.

   – У тебя что-нибудь срочное, Лаврентий? – спросил вождь. – Тогда садись и рассказывай, не то сейчас ко мне придут люди и я буду очень занят.

   – Мы арестовали Мерецкова, – сообщил Берия. – Сопротивления он не оказал, и, как я понял, для него арест был как снег на голову.

Сталин попыхтел трубкой.

   – Ты мне доложил, что Мерецков – участник военного заговора, что ещё с Корком и Уборевичем он сговорился «дать бой Сталину», что на него дали показания ранее арестованные военачальники. Так это? Нет ли тут натяжки?

   – Думаю, что нет, Коба! – заверил Берия. – Но мы как следует допросим полководца, и он выложит нам все карты. Я принесу тебе запись его допроса, и ты увидишь, какую гадюку пригрел в своём наркомате маршал Тимошенко.

   – Чью подпись ты поставил под телеграммой Мерецкову? Мою? – спросил вождь.

   – Нет, наркома Тимошенко.

   – А ему сообщил об этом?

   – Зачем? – усмехнулся Берия. – Он бы начал уверять меня, что Мерецков никакой не враг и прочее. Ты же знаешь, как задиристы эти полководцы. Тому пример – маршалы Тухачевский и Блюхер. Сам же мне рассказывал...

   – Где арестовали Мерецкова?

   – В твоей приёмной. – Увидев, что Сталин сердито сдвинул брови, Берия добавил: – Я не стал это делать на аэродроме, где приземлился самолёт, и в Наркомате обороны, чтобы не было шума. А здесь его ареста никто не видел, в приёмной не было даже Поскрёбышева.

   – Он докладывал мне информацию, поступившую с фронтов, – пояснил вождь. – Теперь о Мерецкове. Делай с ним всё, что сочтёшь нужным. Но, если вдруг окажется, что вины его нет, я спрошу с тебя без скидки на нашу дружбу. У нас погибло немало невинных военачальников, особенно, когда наркомом внутренних дел был Ежов. Ты назначен на его должность не для того, чтобы продолжать сажать без вины виноватых, а наоборот – пресечь беззаконие!

   – Я это хорошо помню, Коба, и тебя не подведу. Если надо будет, сам допрошу Мерецкова. Мне тоже жаль его. Душа у него пролетарская, но нашим недругам всё же удалось вовлечь его в заговор против тебя, Коба. Интеллигентики Корк и Уборевич в этом преуспели. Но своё они получили.

В кабинет, постучавшись, вошёл маршал Тимошенко. Увидев рядом с вождём Берию, он почувствовал что-то неладное, но виду не подал и твёрдым голосом доложил, что принёс на подпись директиву.

   – Что ещё за директива? – сухо спросил Сталин.

   – О переходе наших войск к контрнаступательным действиям с задачей разгрома гитлеровцев на главных направлениях, притом с выходом на территорию противника.

Сталин прочёл и молча подписал.

На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Берии было что сказать наркому, но он ждал, о чём заговорит с ним вождь.

   – Вы что же, пригрели у себя ещё одного заговорщика? – наконец произнёс Сталин.

   – Что, Мерецкова уже арестовали? – задал вопрос маршал Тимошенко, глядя то на вождя, то на Берию. – Я же хотел поговорить с ним с глазу на глаз, а уж потом решать его судьбу...

   – Я дал санкцию на арест вашего заместителя, – едва ли не окриком прервал его вождь. – Что, вам стало жаль его? Но вы сами говорили мне о нём подозрительные вещи. Или то были разные слухи? Пусть те, кому это положено, во всём разберутся. Если виновен – накажем, если нет – выпустят из каземата. Вы лично верите Мерецкову?

   – Пока верил, и дело своё он исполнял на совесть. В Ленинграде пробыл два дня, а сделал столько для подготовки войск к отпору врага, сколько иной военачальник не сделал бы за месяц. Кстати, кто его вызвал из Ленинграда?

   – Я дал телеграмму в штаб округа, но подпись поставил вашу, Семён Константинович. – Лукавая улыбка скользнула по лицу Берии. – Поставь я свою подпись, он мог бы сбежать. Там ведь рядом граница!

«Подлец, уже и меня подменяет, – выругался в душе маршал Тимошенко. – А вождь молчит, значит, поддерживает этого тирана».

   – Разрешите идти, товарищ Сталин? – Тимошенко весь подобрался.

   – Вам Жуков из Киева не звонил?

   – Никак нет. Сам удивляюсь, почему он не выходит на связь...

Итак, генерал армии Мерецков сидел в камере на Лубянке.

Кажется, лишь сейчас он пришёл в себя. Первая мысль, пришедшая ему в голову, кольнула острым шипом: кто его оклеветал, кто возвёл на него грязную ложь? И тут же вторая мысль ещё больнее отозвалась в его смятенной душе: как мог Сталин, которому он поклонялся, отдать его Берии на растерзание? Да, не зря говорят, что счастлив тот, в ком чиста совесть. Насчёт совести к нему не придерёшься, она чиста, как капля росы на рассвете. А вот счастья у него, пожалуй, нет. Мерецков как сумасшедший ходил по камере, и разные мысли, нахлынувшие, как рой пчёл, терзали его, бросали то в жар, то в холод. Что теперь с ним будет? Кому пожаловаться, найдётся ли тот, кто протянет ему руку помощи? Кирилла Афанасьевича бесило, что все предали его, а ещё вчера называли рыцарем Карельского перешейка и героем Выборга. Нет, он не гонялся за славой, как иные военачальники, коим она, эта слава, щекотала нервы и порой мутила сознание. Он считал, что каждый хоть раз в жизни должен совершить что-то героическое, и потому в схватках с врагом старался действовать смело, решительно. А началось это ещё в юности, когда Мерецков ходил в атаку на белогвардейцев, рубил шашкой так, что захватывало дух. «Безумству храбрых поем мы песню...» Как часто, особенно перед боем, он мысленно повторял эти горьковские слова, и они давали ему силу, закаляли характер...

«Не стану утверждать, что человек я храбрый, но в своей жизни ещё не сделал ни шага назад, – усмехнулся он в душе. – Я шёл только вперёд, шёл на линию огня, как идёт танк, сокрушая всё на своём пути. А что теперь? Теперь меня считают врагом, а вовсе не героем. Вот и получается, что в жизни у каждого, как в бою, своя судьба...»

Он услышал за дверью камеры чьи-то тяжёлые шаги.

   – Кто это? – спросил Кирилл Афанасьевич.

   – Охрана! – отозвался громкий скрипучий голос. – Чего хочешь?

   – Послушай, товарищ, я хочу написать жене записку...

   – Какой я тебе товарищ? – громыхнул за дверью недовольный голос. – Писать жене запрещено! Завтра будет следователь, его и проси...

Мерецков присел на железную кровать, поджав ноги. Мысли его потянулись в недавнее прошлое. С чего всё началось? Что явилось толчком к его аресту? Критика в адрес тех военачальников, которые плохо готовили Красную Армию к предстоящим сражениям? А высказывал её Кирилл Афанасьевич на сборах высшего командного состава Красной Армии в декабре прошлого года. Не пощадил он и наркома обороны. Во время перерыва маршал Тимошенко подошёл к нему.

   – Кирилл Афанасьевич, не много ли внимания ты уделил моей персоне? – спросил Семён Константинович, усмехнувшись, но тут же его лицо посуровело. – Я ведь как нарком отвечаю за всю Красную Армию, да и ты, как начальник Генерального штаба.

   – Я также считаю себя ответственным за все те серьёзные упущения, о которых говорил, – тоже усмехнулся Мерецков.

   – Ну-ну, Кирилл Афанасьевич, поживём-увидим, кто из нас больше виноват, – сорвалось с уст наркома.

Не усмотрел ли вождь в его критике серьёзных пробелов в подготовке Красной Армии подрыв её могущества? Дал знать об этом Лаврентию Берии, и каша заварилась. А началась за ним охота ещё с тех пор, как он вернулся из Испании. На совещании командного состава Наркомата обороны в Кремле, где речь шла о «заговоре» маршала Тухачевского, когда Кириллу Афанасьевичу дали слово, он прямо заявил, что не верит, будто Уборевич предатель.

   – Не знаю, кого как, а меня многому научил Иероним Петрович. Его боевой опыт помог мне в Испании честно выполнить свой интернациональный долг.

По рядам военных прошёл неодобрительный шумок, но Мерецков, казалось, никак на него не среагировал.

А теперь он сам в тюрьме! Как бы подручные Берии не завели на него «дело». Это они умеют делать не хуже, чем их предшественник Ежов.

«Пусть со мной делают что хотят, но им не удастся заставить меня подписать ложные обвинения, – решил Мерецков. – На этом и буду стоять!..»

Сталину позвонил из Ленинграда Жданов. Обстановка на Ленинградском направлении, которую нарисовал Андрей Александрович, была тревожной. Он сообщил вождю, что разговаривал с командующим Северо-Западным фронтом генералом Кузнецовым. Фронт попытался нанести контрудары по немецким войскам, которые вклинились между 8-й и 11-й армиями, но ничего толкового из этого не получилось. У немцев главная сила – танки, они прут вовсю. Вчера после упорных боев наши войска оставили Либаву. Гитлеровские войска вот-вот выйдут на дальние подступы к Ленинграду и смогут атаковать его оборонительные позиции.

   – Это уже опасно, Иосиф, весьма опасно, – резюмировал Жданов.

   – А что флот, сражается? – поинтересовался Сталин.

   – Да, сражается, – подтвердил Жданов, – и неплохо, правда, уже понёс ощутимые потери. На вражеской мине подорвался эсминец «Гневный», ещё одна мина взорвалась под днищем крейсера «Максим Горький». Крейсеру удалось своим ходом добраться до острова Вормси, и там его взяли под защиту наши корабли. Получили небольшие повреждения также эсминцы «Гордый» и «Стерегущий». И всё это случилось на второй день после начала войны.

   – Как готовятся войска Северного фронта к обороне Ленинграда? – вновь поинтересовался вождь. Говорил он спокойно, по-будничному, словно и не было войны.

Жданов без прикрас заявил, что всё возможное для отражения натиска врага под Ленинградом делается, но ему кажется, что комфронтом генерал Попов должен действовать более энергично.

   – Он больше упрашивает своих командиров, а не требует, как положено. Под Ленинградом вот-вот начнутся тяжёлые оборонительные бои, и я не уверен, что Попов окажется на высоте...

   – Чего ты хочешь, Андрей? – жёстко прервал вождь. – Говори прямо.

   – Куда делся генерал армии Мерецков? – спросил Жданов. – Пошли его к нам, ведь перед войной он командовал Ленинградским военным округом, знает всех командиров, кто и на что способен. Когда началась война, он всего лишь два дня пробыл у нас, а сделал немало, чтобы подготовить войска округа к отражению агрессора. Но маршал Тимошенко зачем-то отозвал его в Москву. Извини, Иосиф, но я этого не понимаю. Может, скажешь, в чём корень зла?

Сталин молчал. Жданов ждал, что ответит вождь. Андрея Александровича тот уважал, ценил, но далее ему ничего не сказал об аресте Мерецкова. Что же делать теперь?

   – Иосиф, ты слышишь меня? – заговорила трубка.

   – Слышу, Андрей, – тихо отозвался Сталин.

А Жданов повторил:

   – Пошли к нам Мерецкова, очень тебя прошу. Пусть он заменит генерала Попова на посту командующего Северным фронтом. А если тебе жаль Попова, пусть он останется заместителем у Кирилла Афанасьевича. Так как, Иосиф?

   – Понимаешь, Андрей, дело тут политическое, – сдержанно произнёс вождь. – У нас возникли претензии к Мерецкову, и весьма серьёзные. Я поручил Лаврентию Павловичу во всём разобраться, для чего изолировали генерала Мерецкова от внешнего мира.

   – Он арестован? – вырвалось у Жданова.

Его вопрос вызвал у Сталина раздражение.

   – Что ты мне нервы треплешь, Андрей? – повысил он голос. – У тебя есть дела поважнее, так решай их. Сдержать натиск фашистов под Ленинградом, отстоять город – вот чем ты должен жить день и ночь. Если вдруг фашисты прорвутся в Ленинград, я всем вам головы поснимаю!

   – Понял, Иосиф Виссарионович, – растерянно отозвался Жданов. – У меня больше вопросов нет...

Положив трубку на аппарат, Сталин вздохнул. Ещё один герой появился! Дайте ему Мерецкова, а генерал Попов его уже не устраивает. А Мерецкова расхваливает на все лады: Мерецков надёжный, он не просто военачальник, он полководец! А как услышал, что его арестовали, умолк и не стал больше защищать. Откуда такая трусость? Если ты доверяешь человеку, если уверен, что он ничем себя не запятнал, что он человек долга и чести, – заступись за него, стань ему опорой, подставь своё плечо. Так нет же, товарищ Жданов умыл руки. Вот и разберись, кто на самом деле генерал армии Мерецков, враг или наш, советский?!

   – Разрешите? – В кабинет вошёл Берия.

   – Ты, Лаврентий, лёгок на помине, – едва не воскликнул Сталин. – Мы с Андреем Ждановым только что о тебе говорили.

   – Что, если мне дозволено это знать? – Берия снял пенсне и начал протирать стёкла платком.

   – Мы говорили об аресте Мерецкова, – уклонился от прямого ответа вождь. – Почему ты такой грустный?

   – Война идёт, и пока наша Красная Армия... – Берия замялся, хотел сказать «терпит поражения», но понял, что вождя эти слова могут рассердить, и сказал мягче:

А наши войска отступают. Надо бы разобраться с генералами: до каких пор они будут драпать? Так, Коба, и Россию можно потерять.

   – Может, тебя послать на фронт? – В глазах Сталина мелькнула хитринка.

   – У меня есть свой фронт, – обиженно возразил Берия, – и на этом фронте я ещё тебя не подвёл! Те, кого мы арестовали, хотели из тыла ударить по Красной Армии, но мы обезвредили их. Разве это не фронт, Коба?

   – Скажи, Лаврентий, допрос Мерецкова дал что-нибудь? – спросил Сталин. – Он враг?

   – Пока утверждать этого не могу, – невесело ответил Берия. – Идёт следствие.

   – Форсируй это дело, – потребовал вождь.

Берия ушёл, а мысли о Мерецкове – кто он на самом деле и чего стоит – не покинули Сталина. Невольно в памяти всплыл разговор с начальником Генштаба генералом армии Жуковым. На пятый день войны на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополь, где в это время находился Георгий Константинович, позвонил он, Сталин, и сказал, что на Западном фронте сложилась тяжёлая обстановка. Немцы подошли к Минску. Непонятно, что происходит с генералом армии Павловым, неизвестно, где находится маршал Кулик, маршал Шапошников заболел.

   – Вы можете немедленно вылететь в Москву? – спросил вождь.

Поздно вечером – это было 26 июня – Жуков прилетел в столицу и прямо с аэродрома направился в Кремль. «В кабинете И. В. Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, – отмечал позднее Жуков. – Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И. В. Сталин был не в лучшем состоянии. Поздоровавшись кивком, И. В. Сталин сказал:

   – Подумайте вместе и скажите, что можно сделать и сложившейся обстановке? – и бросил на стол карту Западного фронта...»

Решение было найдено, а спустя некоторое время Жуков доложил о нём Сталину. Тот его одобрил, и на другой день утром Жуков передал приказ Ставки Главного командования начальнику штаба фронта генералу Климовских, о чём проинформировал вождя.

   – Вы уверены, что войскам Западного фронта удастся задержать наступление врага? – спросил Сталин, хотя сам в это не верил.

Жуков, как всегда, был прям и от острых вопросов вождя не уходил. Так было и в этот раз.

   – Не уверен, товарищ Сталин, – грустно произнёс Георгий Константинович. – Фронт понёс большие потери, его войска дезорганизованы, до сих пор я не могу поговорить с Павловым, не знаю, где он и что с ним.

   – Что вы собираетесь делать? – уточнил вождь.

   – Хочу переговорить по прямому проводу с генералом Климовских, узнать ситуацию на фронте, как выполняется приказ Ставки.

   – Хорошо, идите, но Западный фронт держите на контроле, – распорядился Сталин.

Жуков шагнул к двери, но на полпути остановился.

   – Извините, товарищ Сталин, но я хотел бы знать, что с генералом армии Мерецковым? Нарком сказал, что с вашего разрешения его арестовали на второй день войны, когда я был на Юго-Западном фронте с Хрущевым. А генерал он весьма опытный, и таких, как он, нам сейчас очень не хватает.

Жуков увидел в глазах вождя сухой блеск. Казалось, то, о чём он спросил, задело Сталина за живое.

   – Что вам всем дался этот Мерецков! – едва не выругался он вгорячах. – Как будто на нём свет клином сошёлся! Вот вы лично можете за него поручиться?

   – А в чём его обвиняют?

   – В военном заговоре, а может быть, и в предательстве.

   – У меня с ним были доверительные отношения, я верил ему, товарищ Сталин, и этого не скрываю. А вот поручиться могу только за себя!..

«Так что же делать с Мерецковым?» – уже в который раз спрашивал себя вождь, но ответа не находил. После долгих раздумий он вызвал к себе Берию.

Тот вошёл в кабинет бодро, с порога произнёс:

   – Слушаю, Коба!

   – Садись, – Сталин кивнул на стоявшее рядом кресло. Что скажешь нового о Мерецкове?

   – У нас появились данные, что сей полководец – активный участник заговора. Он и вам говорил, что Уборевич его многому научил. А вчера мы проводили очную ставку Штерна с Мерецковым. Штерн дал показания о связях Мерецкова с предателями, и Мерецков этого отрицать не стал, хотя поначалу пытался это сделать.

   – Его били? – Сталин в упор посмотрел на Берию, и тот увидел в глазах вождя что-то необычное, недоверчивое.

Берия почувствовал себя неловко, точно над его головой навис дамоклов меч. Он сделал вид, что вопрос вождя смутил его.

   – Коба, я обещал тебе, что Мерецков подпишет всё, что мы ему предъявим, а уж тебе решать, как говорят в нашем кругу, казнить его или миловать.

Сталин свёл брови, и Берия понял, что сказанное им не легло на душу вождя. Он хотел было заговорить, но Сталин опередил его:

   – Лаврентий, ты не ответил на мой вопрос. Я жду...

В голосе Сталина Берия уловил холодок.

   – Если арестованный не признается в том, что совершил против своего Отечества в угоду нашим врагам, что надо делать?

   – Вести допрос так, чтобы разоблачить арестованного, если он и вправду наш враг, наконец убедить его в том, что сердечное признание пойдёт ему на пользу!

Берия засмеялся, отчего пенсне едва не упало. Он подхватил его и снова надел.

   – Эх, Коба, в наше-то время ждать сердечного признания? – Берия махнул рукой. – Без дубинки тут никак не обойтись... Мерецкова мои люди слегка пощекотали, и он сразу раскололся. Словом, через неделю-две признание Мерецкова я положу тебе на стол. Кстати, генерал армии Павлов, когда мы его допрашивали, поведал нам о Мерецкове немало интересного...

(Командующий войсками Западного фронта генерал армии Д. Г. Павлов по приказу Сталина 30 июня был вызван в Ставку Главного командования Жуковым, в то время начальником Генштаба. «Я его не узнал, так изменился он за восемь дней войны, – вспоминал этот трагический эпизод маршал Жуков. – В тот же день он был отстранён от командования фронтом и вскоре предан суду. Вместе с ним по предложению Военного совета фронта судили начштаба генерала Климовских, начальника войск связи генерала Григорьева, начальника артиллерии генерала Клича и других генералов штаба фронта». – А. 3.).

   – Что, например? – напрягся Сталин.

   – Мерецков был против создания танковых корпусов... – Берия помолчал. – Ты что, Иосиф, не веришь мне? Я тебя ещё не подводил. Мы же раскололи Павлова, так будет и с Мерецковым, лишь немного подожди. Мне только не нравится, что у него нашлись ходоки.

   – Кто? – насторожился вождь.

   – Твой любимчик Семён Будённый. Лично просил меня «объективно» провести расследование дела Кирилла Афанасьевича. Сказал, что сам он ему полностью доверяет: Мерецков, мол, не буржуй, как маршал Тухачевский. Каков заступник, а? Дай мне «добро», Коба, и я этого лошадника отправлю в лагерь на Колыму лёд ломом колоть! Там он узнает, как заступаться за врагов.

   – Жена маршала Будённого всё ещё находится в лагере? – спросил Сталин.

   – А куда ей деться? – усмехнулся Берия. – Потому-то Будённый и мечется, ищет, кого бы уколоть. Я не удивлюсь, если он станет тебе жаловаться на меня... Ладно, я пойду, Коба, меня на Лубянке ждёт генерал Штерн, он ведь Герой Советского Союза и требует к себе уважения, – ехидно добавил Лаврентий и тут же встал.

   – Сядь! – крикнул вождь, да так, что Берия вздрогнул. Ему стало не по себе, по спине пробежал холодок. Он сел. – Я понял, что у вас на Мерецкова нет ничего серьёзного. Уже не одну неделю он сидит в камере, а чего вы добились?

   – Пока он признал не всё, в чём его обвиняют, – начни Берия, но Сталин резко прервал его:

   – Принеси мне запись допроса Мерецкова. И немедленно!

   – Хорошо, Иосиф. – Берия встал. – Через полчаса я вернусь.

Принёс он «дело» Мерецкова через два часа.

   – Извини, Коба, я вёл допрос Штерна. Подождать, когда ты прочтёшь? Я мог бы тебе кое-что объяснить...

   – Не надо, – сердито одёрнул его вождь. – Иди к себе.

Сталин полистал «дело» Мерецкова, потом начал читать запись допроса. Арестованный признался в подрывной деятельности, утверждал, что у немцев самая сильная армия в мире, а в Красной Армии мало танков, самолётов, самоходных орудий. Сталин усмехнулся. Об этом Мерецков не раз говорил ему. Странным было и то, что Мерецков не возражал следователям, а те обвиняли его в подрыве могущества Красной Армии. Значит, Мерецкова там бьют, решил вождь, стараются сломить его волю. (Позже доктор военных наук, историк, профессор генерал М. Белов писал: «Сподвижники Берии Меркулов и Влодзимирский подвергли арестованного «физическим методам воздействия». Следователи Шварцман, Зименков и Сорокин били его резиновыми палками и истязали другими средствами и методами. Кирилл Афанасьевич оказался жертвой затеянного нового чудовищного «процесса военных». А. 3.).