Текст книги "Мерецков. Мерцающий луч славы"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

   – Вашу судьбу решат соответствующие органы, – заявил Мерецков.

   – А то, что мой отец лечил вас, значения не имеет?

   – Ваш отец выполнял свой долг, долг врача Красной Армии, а я был ранен на фронте, когда завязался бой с белогвардейцами, – жёстко ответил Мерецков.

Он какое-то время помолчал, увидев, как сник пленный, и вызвал генерала Крутикова. Тот вошёл к нему с картой.

   – Посмотрели карту пленного? Что скажете?

   – Она точь-в-точь похожа на карту, которую составил штаб фронта по сведениям нашей разведки, – ответил генерал. – Ценность немецкой карты несомненна, в ней указана численность войск и техники на каждом оборонительном рубеже. В частности, в Петсамо в землю зарыто до сотни танков. Придётся нам бросить туда наши КВ, они легко взломают передний рубеж обороны.

От доклада начальника штаба Мерецков особого восторга не испытал: всё равно надо штурмовать немецкий передний край.

   – Дайте, пожалуйста, мне воды, – попросил пленный, – и, если можно, кусок хлеба. Я двое суток просидел в штольне, прятался от часовых, а ночью перебежал к вашим окопам. С тех пор в рот ничего не брал.

Ему принесли поесть. Он жадно глотал свиную тушёнку.

   – Если желаете, я мог бы подсчитать, сколько тысяч тонн никелевой руды вывезли немцы из Петсамо на свои заводы и промышленные предприятия, – запивая еду горячим чаем, проговорил пленный. – У меня имеются томные цифры.

   – Потом скажете, на допросе, – подал голос начальник разведки. Он взглянул на Мерецкова. – У вас, товарищ командующий, больше к пленному нет вопросов?

   – Пожалуй, нет, хотя один вопрос я всё же ему задам. – Мерецков посмотрел на пленного в упор. – Вскоре после того, как я уехал из госпиталя в Москву, мне стало известно о том, что вашего отца, врача-хирурга, убили. Вы не знаете, кто это сделал?

Пленный почернел лицом.

   – Убили его два деникинца за то, что он перешёл на службу в Красную Армию и лечил красных бойцов, – глухо произнёс он. – Один из них, Пётр Кошелев, умер под Парижем в тридцать девятом, а второй, Костя Грибов, и сейчас служит в карательной кавдивизии генерала Шкуро. Они хорошо знали моего отца.

Мерецков встал.

   – Вопросов к пленному у меня больше нет, можете его увести!

И тут случилось то, чего Мерецков никак не ожидал. Костюк-Винтер упал перед ним на колени и начал умолять не расстреливать его.

   – Я совершил в жизни ошибку, уехав за границу, – с трепетом заявил он. – Тогда я был молод, не разобрался в ситуации. Я пошёл учиться, а за это фашисты дали мне в руки оружие и заставили воевать против своих соотечественников. – Говорил он быстро, словно боялся, что не успеет излить душу, губы у него дрожали, голос срывался. – Теперь я презираю фашистов...

Он хотел сказать ещё что-то, но Мерецков крикнул:

   – Встать! – И уже тише добавил: – Я не судья и не прокурор, господин Костюк-Винтер, и не мне решать, как с вами поступить. Одно могу гарантировать: вас никто не расстреляет. Пленных мы щадим, а вы и есть пленный. – Кирилл Афанасьевич кивнул полковнику. – Уведите!

Пленного увели. В комнате стало тихо, слышно было, как на стене тикали часы. Сапёры нашли их где-то в сарае, починили, и они исправно ходили. Мерецков сказал:

   – Мразь! Я бы сам всадил ему пулю, но таких прав у меня нет. – Он взглянул на безмолвно сидевшего генерала Штыкова. – А ты чего молчал? Перед нами сидел предатель, ярый враг, а тебя, Терентий Фомич, наверное, слеза прошибла?

   – Не дури, Кирилл Афанасьевич, – хмуро отозвался член Военного совета. – Я верю в его раскаяние, а коль так, надо ли бить пленного по башке? Тем, кто по молодости и слабой политической зрелости оказался в стане врага, нужно помочь выкарабкаться. Он же русский!

   – И поэтому ты молчал? – усмехнулся Мерецков.

   – А что мне говорить? – пожал плечами Штыков. – Ты сказал ему всё, что надо.

В разгар учений в штаб позвонили из разведуправления и попросили к телефону командующего фронтом. Мерецков взял трубку.

   – У нас ЧП, товарищ генерал армии, – сказал начальник разведки. – У моста, который на днях отремонтировали сапёры, нас атаковали пять «юнкерсов». Они неожиданно появились из-за леса. Мы даже не успели выскочить из машины...

   – Что ты, Павел Григорьевич, тянешь резину? – выругался Кирилл Афанасьевич. – Говори, что случилось?

   – Осколком бомбы пленного Костюка-Винтера убило наповал, в ногу ранило автоматчика, а я отделался лёгким ушибом. Что прикажете делать?

   – Похороните его по-людски, всё-таки сам пришёл к нам. – Положив трубку, Кирилл Афанасьевич взглянул на генерала Штыкова. – Вот и разрешён наш спор, Терентий Фомич. – Он передал содержание телефонного разговора.

   – Значит, такая выпала ему судьба, – грустно промолвил член Военного совета. – Да, история... Сын убежал за границу, а его отец спас жизнь будущему маршалу.

   – Маршалу? – удивился Мерецков. – Ты кого имеешь в виду?

   – Тебя, Кирилл Афанасьевич, – улыбнулся Штыков. Как только разобьём немчуру на Севере, ты станешь маршалом!

   – Чудной ты, Терентий Фомич, – качнул головой Мерецков. – Что придумал, а? Ну и фантазёр! – Он встал, заходил по комнате, потом остановился у стола, бросив взгляд на карту. – Завтра с утра начнётся свинцовая метель, а у меня уже болит голова: удастся ли на практике осуществить наш план?

   – Не волнуйся, Кирилл Афанасьевич, – успокоил его член Военного совета. – Мы же с тобой заверили Ставку, что враг будет разбит, так что кровь из носа, а этого надо добиться!

   – Ты прав, дружище, нам нужна только победа!

14

Раннее утро 8 октября. Тундра ещё спала, укутанная толстым слоем снега. Над застывшими сопками курился сизо-молочный туман. Генерал армии Мерецков с наблюдательного пункта в бинокль разглядывал передовые позиции гитлеровцев. Там пока было тихо. Кирилл Афанасьевич, взглянув на свои часы, сказал стоявшему рядом начальнику артиллерии генералу Дегтярёву:

   – Через десять минут начинайте артиллерийскую подготовку! У вас хватит снарядов часа на два стрельбы?

   – Можем кромсать фашистские позиции и целых пять часов, – улыбнулся Дегтярёв. – Снарядов у меня избыток, тут уж экономить не будем!

Ровно в восемь, как и намечалось, заговорили сотни орудий. Казалось, небо раскололось на части от грохочущих залпов, а тундра вмиг ожила, стряхнув с себя сон, поднатужилась. В расположении противника Мерецков в бинокль уже ничего не мог увидеть, над окопами стоял густой дым. Вскоре повалил мокрый снег. Взглянув на тусклое небо, Мерецков чертыхнулся.

   – Видимости совсем нет. Что будем делать, Иван Михайлович?

Вопрос адресовался командующему 7-й воздушной армией генералу Соколову, которая прикрывала с воздуха войска фронта. До этого Соколов командовал ВВС Карельского фронта, и Кирилл Афанасьевич был им доволен. Случалось, что в критические минуты и сам Иван Михайлович поднимал свою машину в небо и шёл в атаку на «юнкерсов».

   – Пока самолёты будут стоять на приколе, Кирилл Афанасьевич, ничего придумать не могу, – небрежно бросил генерал. – У самого в душе кипяток. Но как только в небе появится хоть какой-то просвет, лётчики скажут своё слово.

   – Хотелось бы, – обронил Мерецков.

В эту минуту до наблюдательного пункта донеслось громовое «ура».

   – В атаку ринулась наша пехота! – При этих словах глаза у генерала Крутикова заблестели.

Мерецков не впервые руководил сражением и всё же волновался: не захлебнулась бы атака, когда бойцы подойдут к вражеским позициям. Пока огорчений комфронтом не испытывал. 131-й корпус в первый же день достиг реки Титовки. Правда, у 99-го стрелкового корпуса случилась заминка: с ходу ему не удалось смять опорные пункты врага в главной полосе обороны – бойцы попали под шквальный огонь и залегли. Мерецков тут же вышел на связь с командиром корпуса.

   – Товарищ командующий, я уже кое-что придумал, так что фрицев одолеем! – бодро отозвался комкор.

Комфронтом не стал уточнять, что «придумал» генерал, а тот принял хотя и дерзкое, но верное решение – ночью атаковать врага. Ровно в ноль часов солдаты ринулись в атаку, и фашисты не выдержали. К утру весь передний край был очищен от них. Как только на КП получили донесение комкора об этом, Мерецков выехал на место сражения. Всюду были видны следы «работы» нашей артиллерии. Валялись подбитые миномёты и орудия, темнели развороченные огневые точки и укрытия. Среди множества трупов в грязно-зелёных шинелях с жестяными эдельвейсами на пилотках попадались и тела в комбинезонах. Рядом лежали перфораторы, в укрытии стоял компрессор. Немцы до самой последней минуты продолжали укреплять оборонительные сооружения.

На третий день боев Кирилл Афанасьевич вышел на прямую связь с адмиралом Головко, который находился на полуострове Средний, на выносном пункте управления флота.

   – Пора вам, Арсений Григорьевич, наступать с полуострова, мои орлы прорвали оборону фрицев, – весело проговорил в трубку Кирилл Афанасьевич. – Так что давай, казак, команду своим морячкам. Сейчас я прикажу генералу Щербакову выдвинуть вперёд оперативную группу генерала Пигаревича, она завяжет бой восточнее реки Западная Лица, в том месте, где немцы глубоко вклинились в нашу территорию.

   – Есть, товарищ комфронтом! – зычно ответил адмирал. – Отдаю приказ!

Поднялся сильный снегопад, но войска генерала Пигаревича, утопая по колено в снегу, решительно атаковали гитлеровцев. В ту же ночь моряки Северного флота высадили десант во фьорде Маттивуоно, перевалили через хребет Муста-Тунтури и, отрезав часть немецких войск, ринулись на Петсамо. Не сбавил темпов наступления и 126-й стрелковый корпус. Он достиг дороги Петсамо – Салмиярви и западнее Луостари перерезал её. Ещё удар, и бойцы перехватили вторую дорогу, Петсамо – Тарнет. Теперь северная группировка немцев лишилась своих наземных коммуникаций. Комкор 126-го, выйдя на радиосвязь с комфронтом, коротко донёс:

   – Всё, товарищ командующий, капкан сработал, фрицы в ловушке!

«А вот комкор Жуков что-то молчит», – подумал Мерецков. Он подошёл к карте и посмотрел, где сейчас находится 127-й стрелковый корпус. Начальник штаба Крутиков, перехватив его взгляд, доложил, что корпус генерала Жукова ночью ворвался на аэродром в Луостари, а затем совместно с 114-й дивизией 99-го стрелкового корпуса очистил этот населённый пункт от врага.

«Всё, мышеловка сработала!» – усмехнулся в душе Кирилл Афанасьевич. Петсамо был обложен со всех сторон. С востока подходили морская пехота флота и войска генерала Пигаревича, с юга спешил 131-й корпус, на западе действовала 72-я морская бригада, а с севера немцам угрожал десант Северного флота, днём ранее захвативший порт Линахамари.

   – Кольцо вокруг Петсамо сжимается, товарищ командующий, – улыбнулся начальник штаба. – Ещё два-три дня, и над городом заполощется красный стяг!

   – Скорее бы случилась эта развязка...

Часто во время наступления, когда Мерецков руководил сражением, по его лицу бродила счастливая улыбка, но это не было самодовольством или обольщением. Улыбка сглаживала внутреннее напряжение комфронтом. Однако на этот раз лицо у Мерецкова оставалось сурово-сдержанным.

Прошло два дня, и в Петсамо вошли советские войска и военные моряки.

   – Говорит Москва, Кирилл Афанасьевич, включайте радио! – дал знать генерал Штыков.

Мерецков затаив дыхание слушал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось, что войска Карельского фронта и моряки Северного флота прорвали сильно укреплённую оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) – важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере.

«Сегодня, 15 октября, в двадцать один час столица нашей Родины Москва салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий...»

   – Ну что ж, неплохо получилось, – поднял брови Мерецков, на его лбу появились морщины. – Алексей Николаевич, распорядись, чтобы к обеденному столу всем подали по сто граммов «наркомовской». Теперь самую малость передохнуть войскам, пополнить свой боезапас и – на Киркенес!

Усталость и комфронтом валила с ног – отдохнуть бы, но Мерецков уже наметил, что после обеда поедет в подразделения. Полководец с душой комиссара, он старался чаще видеться с бойцами, чтобы знать, чем они живут, что их радует и отчего порой перед боем суровы их лица, а в глазах грусть...

В этот раз Мерецков был особо придирчив к тем, кто почивал на лаврах и слабо готовил себя к решающей схватке с врагом. Сопровождавший его генерал Крутиков даже осмелился заметить, что комфронтом чрезмерно строг к людям.

   – В любом бою, Алексей Николаевич, успех решается кровью, – сказал Кирилл Афанасьевич. – Хуже нет, когда люди после боя расслабляются и ведут себя так, словно им сам чёрт не брат. – Помолчав, он жёстко добавил: – Надо бы каждому помнить, что на войне тот герой, кто уничтожил врага, а сам жив остался. А для этого надо быть ко всему готовым.

   – Факт сей бесспорен, и я не стану возражать вам, а мог бы, – заявил Крутиков.

   – Что ты имеешь в виду, Алексей Николаевич? – Взгляд комфронтом был слегка задумчив. Он умел слушать других, хотя иной раз это был неприятный разговор.

   – Нужно ли командующему фронтом вникать во все детали? Есть командармы и комдивы, есть их штабы, наконец, есть командиры полков и их штабы. Зачем их подменять? – не унимался начальник штаба, похрустывая пальцами рук. Он делал так всегда, когда какой-либо разговор задевал его.

Мерецков чему-то усмехнулся, и это царапнуло Крутикова, но он сдержал свои чувства и спокойно спросил:

   – Вы не согласны со мной?

   – Скажу, не переживай! – Мерецков маленькими глотками пил чай. – Знать солдатскую жизнь, вникать во все её детали – подспорье в работе любого командира. А у нас иной начальник не знает, чем живут и дышат его подчинённые. А коль не знает, значит, не сможет оценить их моральный и боевой дух. Грош цена такому командиру!

   – И вы, конечно же, сошлётесь на маршала Жукова? – В глазах Крутикова блеснула хитринка.

   – А вот и не угадал! – воскликнул Мерецков, – Назову тебе лишь двух военачальников – Василия Чапаева, начдива 25-й стрелковой, и Семёна Будённого, командарма Первой конной. И тот и другой не мыслили себя без опоры на бойцов в Гражданскую войну. И Чапаев и Будённый жили со своими бойцами душа в душу, хотя оба были чертовски строги к тем, кто проявлял недисциплинированность. Чапаев говорил со мной на эту тему, ещё когда учился в девятнадцатом году в Военной академии Генштаба, жаль, что он потом не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. А в армии Будённого я сам служил и не раз видел своего командарма в бою. Семён Михайлович в минуты затишья всегда находился среди бойцов и беседовал с ними обо всём на равных, хотя на его груди поблескивали четыре креста и четыре медали – он был полным георгиевским кавалером. Так-то, полководец генерал Крутиков! – шутливо заключил комфронтом.

   – А что вы скажете о Василии Блюхере? Вы ведь тоже служили на Дальнем Востоке под его началом? – В глазах Крутикова замельтешили огоньки.

«Однако хитёр ты, Алексей Николаевич! – отметил в душе Мерецков. – Хоть я и уважаю Блюхера, как настоящего героя, но тебе об этом не скажу. Я уже побывал в камере на Лубянке, и что там пережил, не пожелаю даже своим недругам. Ещё раз попасть туда я не хочу...»

   – Зачем ты задаёшь мне острые вопросы? – едва ли не с отчаянием спросил начальника штаба Мерецков. – Может, тебе рассказать, как на учениях в тридцатых годах я с маршалом Тухачевским пил из одного стакана? Ты же знаешь, Алексей Николаевич, что и Блюхера, и Тухачевского, и ещё с десяток других расстреляли как врагов народа.

Кажется, Крутиков его не понял, потому что спросил:

   – За что же Блюхеру дали три ордена Красного Знамени?

   – Дали, разумеется, не за красивые глаза, наградили его за мужество и отвагу. Человек он был смелый, решительный, ничего не боялся, даже в застенках Лубянки так и не признал себя виновным.

Мерецков разволновался, достал папиросу и закурил, струёй выпуская дым. Подошёл к столу, где лежала карта, и сухо произнёс:

   – Ладно, посудачили, и хватит. Пора браться за дело. Через час у нас совещание комдивов. Все прибыли в штаб, кому положено?

   – Все, Кирилл Афанасьевич, кроме командующего ВВС фронта. Он в лётном полку проводит разбор учений, – доложил Крутиков.

В штабе собрались те, кому придётся через несколько дней вновь вести свои войска в бой, и Мерецкову хотелось сказать им такие слова, чтобы они поняли: всё, что волнует их, волнует и его, командующего. Вряд ли им известно, что всё время, пока идут бои, Мерецков сам не свой, порой он не находит себе места, и всё от того, что переживает не только за весь фронт, но и за каждого солдата и командира. Кирилл Афанасьевич ещё и слова не произнёс, а уже волновался, почувствовав, как гулко забилось сердце. Он попытался сохранить спокойствие, но это у него не получилось. «Надо заговорить с комдивами, и волнение исчезнет само собой, так же как и появилось – неожиданно», – приказал он себе. Так оно и случилось, и соратники поддержали его.

Наступление на Киркенес началось ожесточённым боем 131-го стрелкового корпуса за город Тарнет. Это было утром 22 октября. И хотя путь на Киркенес был сильно заминирован, а подвесной мост через фьорд взорван, что замедлило продвижение наших войск вперёд, они не остановились. Где гранатами, где автоматами и штыками советские воины метр за метром прокладывали себе дорогу к Киркенесу. На третьи сутки, 25 октября, утром наши передовые части вошли в Киркенес. Ещё рвались на его улицах снаряды, немцы вели бешеный огонь по нашим танкам, казалось, горевшие здания вот-вот рухнут, а генерал армии Мерецков уже въехал на «виллисе» в разрушенный город. Когда смолкли выстрелы и установилась тишина, отмечал Кирилл Афанасьевич, на глазах которого всё это происходило, стали появляться жители, они радостно встречали советских воинов. Трогательно было видеть, как обычно сдержанные северяне со слезами на глазах обнимали своих освободителей. Девушки окружили вниманием и заботой наших раненых бойцов, юноши помогали им добираться до госпиталей.

Ночь Кирилл Афанасьевич провёл спокойно, а наутро, когда наконец проснулся, узнал, что ему присвоено звание Маршала Советского Союза, и первым его поздравил Сталин.

– Чем занимаетесь, Кирилл Афанасьевич? – раздался на другом конце провода его далёкий голос. – Хочу поздравить вас сердечно и горячо с высоким званием маршала! Видимо, нам следовало дать вам это высокое звание раньше, в январе сорок третьего, когда вместе с Ленинградским фронтом вы успешно провели операцию «Искра» по прорыву блокады Ленинграда. Но, как говорят в народе, лучше поздно, чем никогда. Желаю вам новых успехов!

   – Спасибо, Иосиф Виссарионович, я тронут вашим вниманием. – Мерецков ощущал глухие толчки сердца. – Фронт наращивает удары по врагу, на днях мы завершим операцию.

   – Это будет для меня подарком! – отозвался Верховный.

Мерецков растрогался. Едва закурил, как снова заголосил телефон. Он снял трубку и услышал чей-то голос:

   – Кирилл, дорогой мой человек, ты стал маршалом, чему я рад до слёз...

Этот голос Кирилл Афанасьевич слышал не раз, но чей он, вспомнить не мог. А неизвестный басовито продолжал:

   – Знаешь, я в твою честь даже выпил стакан «наркомовской» и едва не пошёл в пляс. Ты понял, как я тебя люблю, Кирилл?

У Мерецкова вырвалось:

   – Кто говорит? Я плохо вас слышу!

Слышал он хорошо, но ему было не по себе, что не узнал, кто держит трубку на другом конце провода.

   – Кирилл, я тот, кого ты назвал «ледовым моржом», когда вернулся из Испании и мы пили у меня дома шампанское... Да, славы у тебя на десятерых...

   – Папанин! – воскликнул Мерецков, прервав его на полуслове. – Спасибо тебе, Ванюша, наш «ледовый морж», за добрую память. А вот славы у тебя, дружище, побольше, чем у меня. И, пожалуйста, не прибедняйся. Ты дважды Герой Советского Союза, адмирал, доктор географических наук да ещё уполномоченный ГКО по перевозке грузов на Севере! У меня аж дыхание перехватило, когда перечислял все твои должности и звания. Опять же, Ванюша, ордена у меня есть, но такого ордена, как у тебя, к сожалению, не имею, – ордена Нахимова! Ты вдоль и поперёк исходил Северный полюс, жил там, а я прошёл лишь от Мурманска до Киркенеса, правда, под огнём... Ну а тебе ещё спасибо за то, что помог в перевозке грузов для фронта.

Были Кириллу Афанасьевичу ещё звонки, но дороже других было поздравление от Жукова.

   – Кирилл, нашему маршальскому коллективу прибыло! Обнимаю тебя и крепко жму руку! Но твои новые победы ещё впереди! Будь здоров!

   – Я рад тебя слышать, Георгий, спасибо, дружище! – поблагодарил Мерецков Георгия Константиновича и подумал: «На что он намекнул, говоря о новых победах? Наверное, Верховный опять меня куда-нибудь пошлёт. Что ж, я готов добивать фашистского зверя в его собственной берлоге».

Наступление войск Карельского фронта завершалось, и, пожалуй, этим жил сейчас Мерецков и этому радовался, как молодой лейтенант военного училища, которому только что вручили новенькие офицерские погоны. Кирилл Афанасьевич смотрел на карту, нахмурив брови. Ещё дня три жарких боев, и наступит конец, граница Норвегии уже рядом... После падения Киркенеса солдаты 126-го стрелкового корпуса вошли в город Найден. Комкор полковник Соловьёв вышел на связь с генералом армии Мерецковым и доложил, что немцы разбиты и воевать больше не с кем. Кирилл Афанасьевич засмеялся:

   – Впервые за всю войну слышу доклад, что не с кем воевать! – Он нагнулся к карте, нашёл город Найден и громко сказал в телефонную трубку: – Полковник, оставайтесь на месте, вглубь Норвегии войскам не идти! Позже, если что-то изменится, вам дадут знать! – Положив трубку, Мерецков взглянул на генерала Крутикова. – На Военном совете надо обговорить вопрос, что делать дальше войскам фронта, и доложить наше мнение Верховному. Алексей Николаевич, к шести часам приглашай на Военный совет всех, кому положено быть на нём.

   – Я это сделаю быстро, Кирилл Афанасьевич, – улыбнулся Крутиков.

На Военном совете Мерецков констатировал, что фронт свою операцию завершил. Немецко-фашистские войска разгромлены, а их остатки выброшены с советской земли. Войска оказали помощь Норвегии в освобождении её территории от гитлеровцев, и наступать вглубь чужой страны нецелесообразно.

   – Нет возражений, товарищи? – спросил командующий. – Тогда о решении Военного совета я доложу в Ставку. А теперь приглашаю всех на ужин.

Кирилл Афанасьевич находился в Мурманске, когда ему позвонил Сталин.

   – Товарищ Мерецков? – спросил он слегка охрипшим голосом. – Ставка согласна с предложением Военного совета Карельского фронта. Вглубь норвежской территории не продвигаться! Надёжно прикройте основные направления на фланговых рубежах, а сами выезжайте в Ставку.

Мерецков прилетел в Москву рано утром. Было прохладно, хотя багряное солнце уже выплыло из-за горизонта. Столица ожила, как огромный муравейник. На улицах полно транспорта и народа, чинно шагали патрули. У Белорусского вокзала стояла толпа военных. Лихо растягивал мехи баяна молодой усатый ефрейтор, а двое плясали под музыку «Яблочко». Когда «эмка» побежала по улице Горького, Мерецков заволновался: дома ли его Дуняша? Она уже не работала в санитарном управлении Карельского фронта, уехала домой две недели назад и в тот же день позвонила ему. Провожал её в Москву сын Владимир, теперь уже капитан.

   – Куда едем, в Кремль или в Наркомат обороны? – прервал раздумья маршала водитель.

   – Сворачивай на улицу Грановского, мне надо домой заехать...

В подъезде Мерецков неожиданно встретил маршала Будённого: он жил этажом выше.

   – Откуда ты, Кирилл?! – воскликнул Семён Михайлович. – Когда тебе дали маршала, я звонил тебе, чтобы поздравить, но связь была перегружена, и я не дозвонился. Хоть сейчас давай пожму тебе руку! – Он слегка обнял Кирилла Афанасьевича за плечи. – А я забежал домой перекусить и через час улетаю на фронт к Рокоссовскому, в составе его войск сражается и мой кавалерийский корпус. Я ведь старый лошадник, к тому же, как ты знаешь, с января сорок третьего стал командующим кавалерией Красной Армии... Да, а как твой Карельский фронт?

Мерецков рассказал, что он завершил Петсамо-Киркенесскую операцию, его вызвал в Ставку Сталин и, видимо, речь пойдёт о Карельском фронте. Простившись с Будённым, Кирилл Афанасьевич подошёл к своей двери и нажал кнопку звонка.

   – Кто? – послышался за дверью звонкий голос Дуни.

   – Это я, Кирилл...

После поздравлений и расспросов Дуня упрекнула мужа в невнимании к сыну:

   – Сухой ты стал, Кирюша. У тебя и пяти минут нет, чтобы поговорить с ним. Как же так, ведь ты командующий фронтом!

Кирилла Афанасьевича задели слова жены, но он сдержался. Сел на диван, привлёк её к себе.

   – Потому и не могу часто навещать сына, что я командующий! – объяснил он, – У меня в подчинении тысячи таких парней, как наш Володя. У них тоже есть отцы и матери, но они не могут им звонить, лишь пишут письма, и сыновья не всегда вовремя их получают. А иные в боях гибнут. Я бы хотел написать их родным, выразить своё сочувствие, но у меня и на это нет времени.

Помолчали. Дуня сообщила, что вчера звонил Михаил Иванович Калинин, спрашивал, где сейчас находится Мерецков.

   – Я ответила, и он попросил, чтобы ты, когда приедешь в столицу, позвонил ему. Наверное, тебе вручат орден. – Она ласково погладила его по волосам. – Ты же у меня самый боевой командующий... – Дуня хотела сказать ещё что-то, но зазвонил телефон, и она взяла трубку.

   – Квартира Мерецкова. Кто говорит?

   – Сталин говорит, а вы, наверное, жена товарища Мерецкова?

У Дуни захватило дух, она коротко отозвалась:

   – Передаю трубку Кириллу Афанасьевичу.

   – Вы что же, товарищ маршал, не сообщили мне о своём приезде?

   – Не успел, Иосиф Виссарионович, я только что прибыл с аэродрома.

   – В десять часов Ставка будет рассматривать вопрос о завершающих операциях на фронтах, так что вам надо быть. Ваши товарищи Жуков, Василевский, Рокоссовский уже прибыли в Москву.

В Ставку Мерецков прибыл раньше. Здесь он увидел Жукова, сидевшего в углу приёмной за столиком и просматривавшего какие-то бумаги.

   – Привет, Георгий Константинович! – Мерецков ладонью коснулся его плеча.

Жуков вскинул голову.

   – Кирилл? Когда прибыл?

   – Рано утром.

К ним подошёл Рокоссовский. Высокий, стройный, с симпатичным лицом и живыми, поблескивающими глазами. Он поздоровался с Мерецковым в своей шутливой манере, назвав его «героем ледяного Севера».

   – Что, Карельский фронт завершил свои боевые действия? – спросил он.

   – Факт, завершил, – улыбнулся Кирилл Афанасьевич. – Теперь вот я остался без работы, – весело добавил он.

   – У тебя будет новая и весьма серьёзная работа, – загадочно произнёс маршал Жуков. – Какая, я тебе не скажу, хоть ты мне и друг!

Увидев Верховного, Мерецков невольно напрягся, ожидая, что тот, как всегда, поздоровается с ним за руку, задаст один-два вопроса, а уж потом начнёт совещание. Но Сталин остался сидеть и никому не подал руку, кивком поздоровался со всеми. Член ГКО Молотов подал ему какую-то бумагу.

   – Потом, Вячеслав, сейчас у нас будет серьёзный разговор, – отмахнулся от него Сталин, вернув листок. – Товарищи, нам надо решить, какие боевые операции проведёт наша Красная Армия на стратегических направлениях в начале сорок пятого года, – негромко сказал Сталин, окинув острым взглядом всех, кто сидел за длинным столом. – У нас есть время, и важно эти мощные наступательные операции тщательно подготовить и подобающим образом их завершить. Теперь уже всем ясно, – воодушевлённо продолжал вождь, – что скоро, уже скоро фашистская Германия будет разгромлена!

«Сейчас у вождя, видимо, нет таких серьёзных проблем, какие у него были в начале войны», – подумал Мерецков.

Октябрь 1944 года был на исходе. К этому времени Красная Армия провела ряд блистательных операций на всех фронтах и завершила изгнание гитлеровских войск с территории Советского Союза. Была восстановлена государственная граница СССР (за исключением Курляндии), и боевые действия советских войск частично перенеслись на территорию фашистской Германии и ряда восточноевропейских государств. Начальник Генштаба генерал армии Антонов в кратком обзоре показал на карте, где и какие фронты находятся в настоящий момент, какие рубежи они занимают. 1-й и 2-й Дрибалтийские фронты расположились по линии Тукумс – Мемель – Юрбург, 3-й и 2-й Белорусский заняли оборону в районе Августовского канала, имея на реке Нарев два выгодных плацдарма. Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов вышли в предместья Варшавы и Праги. Эти два фронта заняли три плацдарма в районе Сандомира. Когда Антонов на минуту умолк, Сталин произнёс:

   – Пару слов надо сказать и о Карельском фронте. Товарищ Мерецков, тоже прибывший на это совещание, завершил Петсамо-Киркенесскую операцию, и завершил неплохо, теперь на Крайнем Севере установлен мир. Так, Кирилл Афанасьевич?

Мерецков встал. Ощутив на себе взоры участников совещания, ответил коротко:

   – Так точно, немецкие войска на севере разбиты.

   – Садитесь, пожалуйста, – Сталин закурил трубку. – Продолжайте, товарищ Антонов.

   – Как видите, товарищи, для Германии наступила тяжёлая пора, – вновь заговорил начальник Генштаба. – Хочу вас проинформировать, что недавно был введён в действие указ германского правительства об образовании фольксштурма – народного ополчения, куда призываются немцы в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Это ополчение по приказу Гитлера возглавил лично Гиммлер. Он заявил: «Ополчение – моя резервная армия, и она готова громить войска русских на подступах к Берлину...»

   – Ясно, что они пошли на это не от хорошей жизни! – бросил Жуков.

   – Скоро этой фашистской своре придёт конец! – подал голос Рокоссовский, и Мерецков увидел, как он посмотрел на Сталина, видимо, ждал, что тот скажет.

Сталин, однако, заметил, что Германия всё ещё способна вести оборонительные сражения, поскольку в её вооружённых силах насчитывается около 7,5 миллионов человек, а в действующей армии – 5,3 миллиона, и большую часть этих войск гитлеровское командование держит здесь, на Восточном фронте.

   – Факт неоспоримый. – Сталин попыхтел трубкой. – Но неоспоримо и то, что теперь Красная Армия превосходит врага по всем показателям, она способна до конца разгромить его. У нас стало больше танков, самолётов, самоходных орудий, наша авиация господствует в воздухе...