Текст книги "Свобода в широких пределах, или Современная амазонка"
Автор книги: Александр Бирюков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)
Нина и Алик двигаются навстречу друг другу, пока между ними не оказывается бассейн, а вернее, небольшой такой фонтанчик, который сейчас не работает, но воды, довольно чистой, в этой луже предостаточно – больше чем по пояс.
– Привет, – говорит Пронькин. – Ты чего?
– А нельзя, что ли? – спрашивает Нина.
На Пронькина любо-дорого смотреть, пообтерся в Москве, прибарахлился. На нем легкий, из посверкивающей ткани костюм, полосатая рубашка, лицо, правда, еще больше обрюзгло, но ведь и пить, конечно, все больше приходится – без этого молодых гениев в мир не выведешь, только так, ценой собственного здоровья, что-то и удается сделать на благо всесоюзного читателя, хотя он (читатель) об этом даже не догадывается.
– Может, не надо? – спросил Пронькин и даже улыбаться перестал.
– В том-то и дело! – Нина ему улыбнулась. – А ты боишься?
Будь все иначе, можно было бы спросить: «А ты ревнуешь?», но Пронькин тоже понимает, что ревновать уже не стоит. Разве что к прошлому. Но что оно, прошлое, стоит, если такое настоящее и прямо прелесть что за будущее предстоит.
– Нин, ты чего? – крикнул громко, на весь зал, за ее спиной Славик, и Антошкина тоже уже, наверное, поднялась, сейчас кинется и схватит.
Значит, надо повернуться к ним, чтобы видеть, какие у них будут в этот (следующий) момент лица и личики. Это в памяти на всю жизнь стоит сохранить. Иначе зачем тогда все?
Она поднялась на край бассейна, в который изливался (по вечерам, наверное) изящный фонтан, зафиксировала взгляд на замершей компании за банкетным столом.
– Ну, давай! – сказал Пронькин за ее спиной, – Только сразу, а то вода, наверное, холодная, зараза. А я еще и выпить не успел.
И он трусит, значит. Но откуда – холодная? В помещении ведь и, может, ее тут три дня не меняли. Сейчас проверим.
Она покачнулась и упала спиной в воду. Пронькин тотчас рядом бухнулся. Еще один столп брызг поднялся.
Ох как славно, черт побери! Ох как славно! Все-таки она это сделала! А что может быть прекраснее, чем сознание выполненного долга?
В миг оживился, словно проснулся, зал. Да что там оживился! Все, кажется, с мест повскакивали. Пестрая разноязычная толпа хлынула к бассейну, растворив в себе жалкую кучку участников праздника. Ах, что за свадьба в стиле «рюс»! Ах, какой какомей! Удивительные все-таки люди, эти русские!
Потом было поскуливание Оленьки в туалете, где обе они дожидались, пока Антошкина поймает такси, свистящее шипение Тамары Васильевны (ее понять, конечно, можно, но ведь штамп у Славика в паспорте остался – что вам еще нужно?), Пронькин (или кто-то еще, но точно не Славик, Славику об этом думать было некогда – он переживал), карауливший у дверей с целым фужером водки – чтобы не простудилась, а дальше – Каховка, Каховка, привет, мышеловка (вот наконец и рифма осмысленная нашлась)! Все хорошо, что хорошо кончается. Кстати, и на телеграмме сэкономили – теперь-то маме зачем о замужестве сообщать?
31
И снова аэровокзал, тот же интерьер, только обшарпали его за эти шесть лет, те же стойки (только номер рейса сменился). И Гиви нет. А может, тут он где-нибудь бродит, только не узнаешь его – обтрепался за эти годы, отданные бескорыстным дружеским услугам. Ну да, как будто он с тех пор так всех встречает и провожает! А отчего бы и нет? Отчего бы не ввести во всякого рода общественных местах такую специальную должность – «неизменное лицо»? Пусть оно ничего не делает (или какую-нибудь самую мелкую ерунду) – пусть только будет! И вот прилетаешь ты в Магадан (или приезжаешь в аэропорт из города), а оно, это лицо, бродит там по площади перед аэровокзалом (старым еще, новый только строить начали), или в зале ожидания толкается, или в кресле дремлет, если погода плохая (а она в Магадане чаще всего плохая) – такой средних лет симпатичный дядя в пыжиковой шапке, чуть навеселе, потому что так легче аэродромные мытарства переносить, ты ему ничего не говоришь, и он тебе, естественно, тоже, но ты его только увидела – и все сразу встало на свои места: все правильно, мы в Магадане, жизнь продолжается в том же духе (или – ничего, я еще вернусь, и ты меня встретишь, старик, – ты не сомневайся, я обязательно вернусь). Разве плохо такой запас уверенности получить?
Замечательному Аэрофлоту, крупнейшей авиакомпании в мире, едва ли такой расход в тягость станет. Подумаешь, два-три дяди, сменяя друг друга (можно и похожих подобрать), мотаются круглые сутки в аэропорту – мало ли у них всяких служащих. Причем дядям можно и что-нибудь конкретное поручить – за пассажирами приглядывать, информацию о прилетевших рейсах оглашать…
А вот теть на эту роль не надо – всегда с грустью смотришь на застрявших в аэропорту женщин, горькие мысли о специфике женской жизни приходят: об оставленных детях, периодических запорах, размазавшемся марафете. Где уж тут парить и покорять, если ты за полдня в чучело превращаешься, а через сутки тебя уже только с мочалкой сравнить можно? Женщины для этой роли не годятся.
И не надо нанимать рекламных персонажей – что-нибудь там такое в национальной одежде, с подносом, на котором хлеб-соль, а на лице – радушие и гостеприимство. Это ведь обман и фальшь – ничего никому никакой город или область не обещают и не гарантируют, на блюдечке не поднесут, всяк собой занят, и все самому надо пробивать и проталкивать. Поэтому пусть вот такой дядя эту жизнь и символизирует – в меру деловит, в меру симпатичен, он может тебя даже сигаретой угостить (с шампанским у Гиви был явный перебор – может, потому его надолго и не хватило), какой-нибудь ненавязчивый треп затеять типа: «Прилетели? И хорошо – дома всегда лучше», или «Улетаете? Счастливого пути, спокойного взлета, мягкой посадки!» – чем банальнее, тем лучше, потому что ничто так не успокаивает в напряженную минуту, как обыденность, то есть банальность. И сразу на душе у тебя хорошо – мир стоит на месте, все в нем правильно, и ты знаешь, к какому берегу грести и за что держаться (за самое себя, разумеется).
По традиции (да пребудет она всегда!) автобус Аэрофлота катит по Ленинградскому проспекту к центру, через мост у Белорусского вокзала, по улице Горького, забитой машинами в шесть рядов ( Париж бежит провожая меня во всей невозможной красе).И так – чуть не до самого Кремля, пусть гость столицы в последний раз полюбуется или москвич, отправляющийся странствовать, насладится перед разлукой. Мудро это Аэрофлот, конечно, придумал, хотя центр и без его автобусов транспортом забит и воняют они порядочно. Но традицию поддерживают, и этот маршрут – ее обязательный элемент.
Около «Националя» (все тот же уголок!) автобус поворачивает направо, и теперь посмотрим, девушка, как ты это выдержишь: мимо окон проскочит (ну куда ты гонишь, собака?) сначала главное – старое главное – здание университета, где ректорат, филологи, ИВЯ, журналисты, потом, через улицу Герцена (с тяжелыми колесами троллейбусов), и их здание – экономистов и юристов.
Проехали. Даже Михаил Васильевич Ломоносов со своего бронзового кресла не привстал, пронесся темной, неразличимой сейчас массой. Ну а теперь мимо Ленинской библиотеки (шла здесь когда-то со Славиком в Пушкинский музей, в «изобразиловку», – первое, так сказать, свидание), под мост и по набережной. Москва здесь темная и неказистая, ничем не прельщает, можно успокоиться.
А чего, собственно, переживать? Разве она когда-нибудь собиралась (мечтала – тут и вовсе не подходит) остаться в Москве? Нет, конечно. Ни увидев ее первый раз взрослыми глазами и обалдев (именно так: Ольга, Борис, Анна, Лев, Давид, Евгения, Виктор) от любви к ней, ни обалдев (см. те же имена) от упавшего с колосников Славика (бог из машины – см. древних греков), ни совершив с ним махинацию бракосочетания, она не думала, не собиралась и не мечтала, разумеется, остаться, поселиться здесь. Даже провалив, не без блеска, отдадим тут себе должное, погладим девочку по головке в трудную минуту, эту подлую свадьбу, она не потребовала в качестве моральной компенсации московскую прописку, хотя имела на нее полное право: ведь это благодаря ей Славочка получил свободное распределение (наверное, они там про нее еще какие-нибудь справки представили – о беременности, например, или что она сумасшедшая и нуждается в уходе, а то едва ли бы он зацепился, впрочем, в эти тонкости ее уже никто не посвящал, Тамара Васильевна – амазонка вполне самостоятельная). Но не потребовала она ничего взамен – идите вы на фиг, провалила свадьбу – и с нее достаточно, тоже компенсация приличная.
Москва с самого начала (65-й год) была как аккумулятор, как могучая батарея, к которой следовало подключиться и как следует заправиться. Ну вот и заправилась. А теперь пора отключаться. Что же ты плачешь, как ребенок, которого отняли от груди? Рано отняли? Но так, девушка, положено. Университет кончили – что еще надо? Обкушаетесь, переесть тоже вредно.
Все правильно, конечно. Но почему в жизни как раз труднее всего поступить именно правильно? Почему так?
Ну а неправильно как? Что она сейчас будет делать? Кричать шоферу, чтобы остановил автобус, выскакивать на темную улицу и, смеясь и плача, брести все равно куда – пусть чемодан летит в Магадан, а переночевать она может и на улице (середина июля, теплынь), и на вокзале… Или к Канторам поехать?
Нет, все правильно, правильно, правильно. И поставим здесь точку. Она спокойно (почти) возвращается в Магадан. Не с побитой, кстати, мордочкой, а с гордой улыбкой дипломированного специалиста, чтобы приступить наконец к реализации задуманного – стремительному маршу блистательной амазонки через все препятствия к порогу делового и вылизанного кабинетика, где она покажет себя этим расплывшимся неумехам и беспомощным хамам, а досуг она будет отдавать изысканным беседам с Сергеем Захаровичем (так называемый Лампион), душевному общению с все такой же (а это верный признак цельности личности) ненормальной Софьюшкой и мало ли еще чему… Мамочка теперь не очень нужна, но все равно хорошо, что они будут рядом. Ясное, осмысленное бытие с хорошо построенным тылом – что еще нужно? Вернее – что не так?
Не совсем тот, конечно, профиль работы – сельскохозяйственный. Ничего она в сельском хозяйстве не понимает, и отстает оно к тому же все время, поэтому нет в нем, конечно, блеска и перспектив других отраслей и, соответственно, размаха и возможностей для личных достижений. В первый день, по первому списку (отличница плюс общественный деятель) распределялась – в ряду с немногими именными стипендиатами, кормящими мамами и содержателями престарелых родителей-инвалидов (москвичей, конечно), в самом конце списка, уже под вечер – но в первый день все-таки, мест еще навалом оставалось. И понятным было недоумение уставшего председателя комиссии (он же декан, красавец и душка доцент Я.)
– У вас муж москвич, зачем вам Магаданская область?
– Хочу вернуться в родной город, – спокойно так и уверенно, не тратя красноречия. Они, члены комиссии, тоже ведь понимают, что Магадан – это не Калуга и не Воронеж.
(Ну и квасного патриотизма в тебе, девушка! Так и прет! – А что? Нельзя разве? – Можно, конечно. Но зачем тебе этот медвежий угол? Ты на себя посмотри! – Спасибо, обязательно. Но как все-таки насчет северной столицы?)
– У кого, товарищи, есть Магаданская область? – спрашивает доцент Я.
Товарищи представители, солидные дяди и тети, послушно как школьники листают свои бумажки.
Академия наук по этому региону вопросов (запросов) не имеет. (Жаль, но это можно было предположить.) Ведущие министерства – тоже (а вот это уже плохо!). Имеет – Министерство финансов РСФСР и такое же сельского хозяйства.
– Что вам больше нравится?
Первое, конечно, солиднее, даже звучит загадочно, но в пересчете на местные, не столичные, условия означает что? Контора какого-нибудь банка или управление гострудсберкасс и госкредита. Легкая, чистая работа за 120 рэ (совсем неплохо для молодого специалиста, но ведь перспектив никаких, всю жизнь просидишь со счетами и арифмометром на том же окладе плюс премия раз в квартал). Не подходит. Значит, второе.
– Распишитесь, пожалуйста. Поздравляем. Подъемные и оплату проезда получите на факультете дней через десять. Пригласите следующую. Да, а с мужем вы этот вопрос согласовали? Повторных заявлений не будет.
– Не будет.
Конечно не будет. Какие заявления, если они уже два года как развелись и Славочка уже давно заплатил свои двадцать рублей и получил еще одну печать в паспорте – «брак расторгнут», только она все еще не может с этой суммой расстаться, чтобы тоже такой штамп заполучить.
Не в двадцатке, конечно, счастье. А в чем? Брак заключается на небесах, а расторгается в убогом кабинетике народного судьи – как с этим смириться? Не хватает, значит, торжественности, чтобы признать факт расторжения действительным? Что-то тут есть (а почему, действительно, когда расписываешься – и речи, и ленты, и марш, а когда выходишь из этого дела, то никакой церемонии – как справку в домоуправлении получить?), но не это главное. И не Славика она таким образом, не расторгая брак окончательно, хотела около себя удержать – нет, конечно. Не удержать его таким образом. Да и не нужен он ей вовсе. Почему же тогда? А потому что прилетит она сейчас в Магадан, заполнит в этой конторе анкету и в графе «семейное положение» напишет «замужем». Замужем, понимаете? Не какая-нибудь там девочка застенчивая (впрочем, на таких они и не рассчитывают, наверное, иначе бы в детских садах кадры подбирали), не наивный цветочек, а самостоятельная женщина, с которой извольте считаться с самого начала. Вот что дает ей штамп в паспорте. Спасибо родному государству, что такую процедуру развода установило, что можно и разведенной быть, раз суд уже состоялся и решение вынесено, и как бы не разведенной, пока пошлина не уплачена и одна печать другой не погашена. Это ведь для амазонки подлинный клад, залог самостоятельности. А вы говорите, двадцать рублей нести. Да ни в жисть! Сами платите.
Прощай Париж прощай Париж прекрасная столица где все ликует и цветет поет и веселится
А в магаданском сердце боль мне эта боль знакома единственный врач исцелил бы меня и он на Севере дома
Генрих Гейне, «Германия. Зимняя сказка». С одной небольшой поправкой: у него – в немецком сердце боль, потому что о Магадане он, естественно, слышать не мог.
Да, там и дальше есть совершенно замечательные строчки:
Веселая конница будущих лет займет помещенье собора убирайтесь иль вас раздавят как вшей и выметут с кучею сора
Под такими словами любая амазонка подпишется.
Хотя с собором Гейне явно переборщил. Какой уж там собор. Областное управление сельского хозяйства помещается в «доме Васькова» – бывшей, первой по времени, тюрьме, которую строил прораб Васьков. Первая каменная постройка в Магадане. Сам построил – сам сел. Грустный анекдот 37-го года. Но тем обессмертил свое имя, в историю вошел. Где-то он сейчас, что с ним сталось? Никто, наверное, не знает. А вы говорите – Мандельштам! Тут о первостроителях ничего не известно.
Служить, значит, будем в соборе. А с конями в Магадане и вовсе плохо. Одна лошадка какая-то с жеребенком мотается, что-то на ней злодейского вида мужик по городу развозит, – и в последние каникулы Нина их видела. Но если с жеребенком, то, надо полагать, не одна эта лошадка в городе, есть у нее и супруг какой-нибудь, не в Якутию же ее для этого дела гоняли? Значит, и конницу собрать будет можно.
Все можно, если захотеть. Наивная вера в собственное всемогущество. Но без нее – как? Без нее ничего не добьешься, без нее амазонок не бывает. Так что полетели! А печать в паспорте всегда погасить можно, если захочется, только и делов что двадцать рублей заплатить.
Интересно, сколько же она, в конце концов, осталась должна Кантору? Тогда, после свадьбы, она в экстренном порядке ликвидировала эту малину – что-то из купленного на деньги Аллы Константиновны сдала в комиссионку, что-то отправила посылками в Магадан (пусть мама порадуется, что дочь у нее такая практичная, зря денежки не мотает, а целый гардероб приобрела). Взять что-нибудь из этой квартиры Лев Моисеевич категорически отказался (а там ковер, проигрыватель с пластинками, телевизор), даже ключи не взял, пришлось их соседям оставить. Но ключи-то он все равно возьмет, так что и вещи эти ему останутся – хоть какая-то компенсация. Глупо и пошло с ним получилось – но кто не ошибается? И он тоже мог бы держаться на тех самых договорочных началах, о которых условились. Сам ведь не удержался. Почему же она-то должна за все отвечать?
Ни одного знакомого лица не оказалось в очереди на регистрацию магаданского рейса в аэровокзале, и очередь маленькая была, человек двадцать пять – тридцать вместе с провожающими. Но так всегда бывает. В аэропорту остальные присоединятся, потому что летят в Магадан в основном не москвичи, а бог знает откуда, большей частью с Украины, пожалуй, транзитные пассажиры, они магаданский рейс прямо в аэропорту дожидаются. Там, вероятно, какое-нибудь знакомое лицо и всплывет – не так чтобы совсем хорошо знакомое, но видела не раз, в Магадане много таких полузнакомых, что ли, людей, примелькались один другому. И когда такого полузнакомого в самолете видишь, сразу понимаешь, что летишь домой. Домой, понимаете?
Самое время, кажется, чтобы подвести некоторые итоги. Ну, может, не сию секунду, пусть в самолет посадят. Как тогда, когда летела с позором, бросив все и вся. Но тогда не об итогах речь шла, тогда реальности придумывались. Или итоги были таковы, что нужно было иные реальности изобретать, раз в этой, имеющейся, все таким кувырком пошло? Может быть, и потому, но главное-то, наверное, в том, что и те реальности, которые сверх имеющейся: сон, искусство, алкоголь, болезнь, любовь – все, кажется, ничего не забыла? – они ведь тоже существуют и будут существовать. Теперь-то это можно сказать еще увереннее и кое-что даже собственными примерами проиллюстрировать. Но не пора ли увеличить их число? – Что – еще одна появилась? – Появляется. – И какая, интересно? – Работа. – Работа? Ты, девушка, шутишь, наверное: какая же это реальность номер семь, если она – главное составляющее в той самой реальности, которая номер один? Да это ведь везде большими буквами написано, что у человека главное в жизни – работа, работа и еще раз работа. Не читала разве? Или вовсе неграмотная? – Читала-читала. Но как же тогда амазонки и все это движение, мироощущение и предстоящие завоевания? Прикажете все это пустой выдумкой считать? Да не откажется Нина от этого никогда. Тем более сейчас, когда все мосты сожжены, узы разорваны – и будь готов, амазонка, вскочить на коня. Это ли не реальность? А служба пусть под седьмым номером идет. И поговорим в таком случае об итогах позднее, когда она, эта служба, действительно начнется, когда мы эту реальность по-настоящему пощупаем. – Ну вот, опять фантазии начались! Ты еще представь, что тебя в магаданском аэропорту архитектор С. с цветочками ожидает, уже собираться начал. – А что? И ожидает. Прилечу, а он с цветочками стоит. Только собираться ему еще рано – в Магадане часов через четырнадцать будем. И то если в Красноярске не задержат, у них там теперь то и дело керосина нет, сильно экономить начали.
В Москве все шло вроде по расписанию: вовремя приехали в аэропорт, вовремя повезли к самолету (а там, около будочки при въезде на летное поле, всегда были томительные минуты – к самолету повезут или к эстакаде выгружаться, если вылет откладывается), тут же и второй автобус подъехал, с домодедовскими пассажирами, все вроде в порядке, устраиваемся на своих местах…
И тут начался скандал. Сначала только невнятный спор стюардессы с пассажиром рядов через семь от Нины, за спиной, – то ли он ее толкнул, когда садился, то ли ноги с прохода не убрал. Что-то он ей, наверное, сказал, потому что стюардесса вдруг закричала: «Гражданин! Вы в нетрезвом состоянии. Прошу вас взять ручную кладь и покинуть самолет!»
Тут уж все стали подниматься с мест, оборачиваться, чтобы этого пассажира разглядеть, – что это за несчастный такой? Действительно, сейчас высадят и жди следующего рейса, да еще двадцать пять процентов заплатишь. А за что? Ну, может, и правда нетрезвый, но это у магаданских пассажиров не редкость, легче дремать до Красноярска, если навеселе, чуть ли не от каждого мужчины попахивает.
Пассажир, громадный, еле поместившийся в кресле дядя лет сорока, на команду стюардессы и не думал реагировать – сидел себе спокойно, придерживаясь за спинку впереди стоящего кресла. И соседка его, таких же лет женщина с клеткой на коленях, тоже, кажется, не волновалась. Может, у них из-за этой клетки скандал и получился? Но птички ведь своим ходом так далеко не долетят, а сейчас многие в Магадане стали птичек заводить. Канареек, кажется.
Чуть ближе, чем сидела эта пара, Нина увидела очень большого магаданского начальника – из самых больших, из первой тройки, а то бы и не узнала, средних лет человек, с полным, одутловатым лицом, он тоже, как и все, полуобернувшись, глядел на нарушителя. «Вот и хорошо, – подумала Нина, – я же знала, что знакомый на борту будет!»
Конечно, это был не тот человек, которому можно голову на плечо положить, когда надоест гудение мотора, или хотя бы свой диплом с отличием показать, – но все равно магаданец и, значит, хоть немножечко свой. Неудобно, конечно, что и такому высокому начальнику приходится такие неприятные сцены наблюдать. Ну что они, право, разгалделись? Лететь пора. Видите, высокий начальник тоже ждет – поехали скорее!
Но скандал там не утихал. Стюардесса позвала командира, тот, стремительно приблизившись, повторил приказ немедленно покинуть самолет.
– А мы удивляемся, почему самолеты падают, – громко сказал командир, чтобы все пассажиры услыхали. – Был недавно случай: пьяный стал ногами иллюминатор выдавливать.
– Да он не будет! – сказал кто-то.
– Вы уверены? – поискал его глазами командир.
– Да товарищ начальник, – запричитала женщина с клеткой, – мы спокойно сидим, никого не трогаем. Чего она цепляется? У нас билеты на этот рейс.
– Вы можете лететь, если хотите, а супруг ваш останется. Понятно? Предупреждаю последний раз. Если сейчас покинете самолет – улетите без всяких неприятностей следующим рейсом, будете спорить – вызову милицию, придется платить штраф за хулиганство или десять суток сидеть.
– Двадцать пять процентов все равно удержат, – напомнила мстительная стюардесса.
Дядя все это, наверное, взвешивал на своих тяжелых весах и никак не мог принять решение.
– Вам же выгоднее, – подсказал тот высокий начальник, – и людей задерживать не будете.
– Да пусть летит, – сказал еще кто-то, не утративший северной солидарности. – Мы за него ручаемся.
– Это невозможно, – сказал командир, – вылет уже задержан на пятнадцать минут. Если нарушитель останется на борту, мы не сможем объяснить причину.
– А у вас план, да? – ехидно спросил этот кто-то.
– Да, у нас план, – подчеркнуто спокойно сказал командир.
– Да что это такое! – закричала в начале салона растрепанная женщина. – Мы тут с детьми сидим, третьи сутки летим. Сколько это будет продолжаться?
Милиция появилась быстро, но все уже успели взмокнуть – душно в самолете, вентиляцию они, наверное, нарочно не включили.
– Пойдемте, гражданин, – сказал милиционер, один в галдящем проходе, он выглядел не очень решительным.
Но дядя, видимо, за прошедшие минуты принял окончательное решение, терять ему уже было нечего, и он только помотал головой. Зато жена его разорялась вовсю. Жалко их было, конечно, но вдруг он, гад, и правда будет иллюминаторы ногами выдавливать?
– Пойдемте, гражданин, пойдемте! – настойчиво тянул его милиционер, но дядя не поддавался.
Внизу, на земле, что-то грохнуло.
– Видите, – сказала стюардесса, – багаж ваш уже выгрузили. Выходите.
Да, здорово они мужика обложили – со всех сторон.
– Ну что вы, на самом деле! – это опять тот начальник совет дает. – Неужели не понимаете, что сами себе вредите?
Но дядя по-прежнему в полемику не вступал – сидел, придерживаясь за спинку впереди стоящего кресла, и словно не замечал ничего вокруг – летел, наверное, уже в Магадан.
Милиционер еще потоптался в проходе около него и ушел из салона. А за ним командир со стюардессой. Все, одни остались. Давно бы так. Сейчас полетим, наверное, а чемодан дяде с другим рейсом пришлют.
Сидели еще минут пятнадцать. Никаких изменений. Дядя не выходит. Он то ли уснул, то ли притворился. Свет не гасят, вентиляторы не включают. Нетерпеливые стали звать стюардессу. Она пришла не сразу, хотя даже из салона было слышно, что звонки у них на кухне не утихали.
– Товарищи пассажиры, – сказала она, пройдя на середину салона, – командир приказал мне передать, что рейс выполняться не будет, пока эта пара не покинет самолет.
– Но ведь дети! Душно! Попить принесите! Безобразие! – кричали со всех сторон.
– Решайте сами, – сказала стюардесса и ушла, даже ни одной чашки с водой не дала, зараза принципиальная.
Помолчали, накричавшись. Положение действительно дурацкое. Дядю жалко, но ведь лететь надо. Так что шел бы ты, дядя, со своими птичками (тетю тоже к ним причислим) на землю. Но дядя не идет, и ни командир, ни милиция ничего с ним сделать не могут. Хитрые – оставили дядю на растерзание массам. Массы хмуро бездействуют, не желая скандалить, – действительно, кому охота скандалить?
Час с лишним уже, наверное, прошел с начала этой истории. И все на том же месте – Москва, Домодедово, ни на сантиметр к Магадану не приблизились.
– Да что же это, мужики? – воскликнул наконец, вскинулся со второго, кажется, ряда парень лет двадцати пяти в модном пиджачке, но физиономия совершенно ребячья. – Долго сидеть будем? У нас же дети, они за что мучаются?
Он пошел к дяде, постепенно обрастая добровольцами, общественное мнение было, конечно, на его стороне, только связываться никому не хотелось.
Там, сзади, минуты полторы слышалось прерывистое сопение, негромкий топот, тетя еще кричала: «Сиди, Петя! Граждане, да что вы его хватаете? Сиди, я тебе говорю!» Но бой уже был проигран. Дядя без всякого насилия двинулся по проходу к выходу, сопровождаемый редкой кучкой бойцов. Он и сейчас молчал. А тетя все еще апеллировала к общественности:
– Граждане! Ну что же это такое! Ведь из-за птичек все. На них разве справка нужна? А они требуют!
Одна из распаренных теток несильно, но зло, как достала, стукнула ее кулаком по спине, она, скособочившись, упала кому-то на колени вместе с клеткой.
– За что, граждане?
Ладно, летите-летите! Сами вы птички, а нам тоже лететь надо. Насиделись.
Только закрылась за ними, глухо ухнув, дверь, сразу дали вентиляцию – не по правилам, наверное, но в благодарность за решительные действия. Свет пригас, мигнул – переключили напряжение на турбины. И вот они, одна за другой, стали жужжать и заводиться.
Все, кажется. Прощай, столица. Воля и труд человека дивные дива творят (Некрасов, кто не знает). И еще парень в модном пиджачке, предводитель народных масс. Но не было его в том жесткинском аттракционе-аукционе, нечего и приглядываться.
Ну вот, вроде бы никуда и не уезжала. Летний, продуваемый холодными, сквозь солнце, ветрами – к обеду, обволакиваемый с утра (или к вечеру – таков график перемен погоды) туманом пополам с дождем Магадан – все на месте, все как обычно. Пятиэтажных коробок прибавилось, в том числе и там, где никогда ничего лучше бараков не стояло. Плавательный бассейн за парком построили (однако все равно плавание не сравнится по ощущениям с тем, что происходит на упругом дерматиновом матрасе под присмотром архитектора С., поэтому ну их – бассейн и плавание, тир лучше). Рассеянные промелькнувшими годами, распределениями и семейными обстоятельствами ряды одноклассников, так или иначе уже определившихся. Алла Константиновна, мягкая и счастливая. Сдержанный, но любезный Лампион. Гаснущая Софьюшка. Архитектор С., заметно полинявший и, может быть, из-за того не решившийся появиться на перроне Магаданского аэропорта (однако все-таки тот же, спасибо ему и за это). И самое главное – полтора свободных месяца, потому что в управу (так ее!) нужно явиться только к пятнадцатому августа.
Однако Нина на второй день, наточившись – строгий костюм с серебряной эмблемой на лацкане, отныне прозодежда на нескончаемую вереницу лет, пошла представиться: вот я какая, имейте в виду, что я уже здесь и вам от меня не отделаться (но последнее в подтексте, конечно). Начкадрами – неопределенного возраста неряшливый мужчина, охотник, наверное, или рыбак, дитя природы, – оторопело оглядел московскую штучку – ну и молодежь присылают, черт побери, а она еще и нахальная, судя по всему, раньше времени является. Но подтвердил, что специалист им нужен, однако лучше бы уже со стажем работы и мужчина, а из министерства они пока никаких указаний не получали.
А это вам не указания: путевка молодого специалиста, подписанная, кстати, и вашим высокопоставленным деятелем? – Ах путевка! Тогда конечно… – Вот именно. А вот здесь вы должны расписаться, это оставить себе, а этот листок отправить в университет, чтобы там знали, что выпускник к месту работы прибыл. А этот – в свое министерство, чтобы тоже знали. Вот, пожалуйста, тут все написано. – Ну да, пошлем, конечно. Но время-то еще есть. Вам ведь – вот тут написано – с пятнадцатого августа к работе приступать. А мы пока эту проблему решим. Где вы остановились? Вам ведь за гостиницу много платить придется. – Ну да, конечно, время еще есть. Очень приятно было познакомиться. А гостиница мне не нужна, я здесь родилась и здесь школу окончила. – Ах вот как? Ну это и вовсе хорошо – свой, значит, кадр, магаданский. Оставьте на всякий случай адрес. Но думаю, что мы вас раньше времени не потревожим. На сенокос ведь вас не пошлешь?
Не пошлешь, конечно. Ну и хлам-мужичонка! Даже смотреть противно, не только копытом наступить. Еще про сенокос сказал (намекнул про горизонт этакий охальник,А. Жаров, «Гармонь»)! Что там, простите, женщине – в компании бичей – делать? Да и косить она не умеет (владеть конем и шашкой научился… – это другое дело, Пушкин все-таки). А вот на работу она раньше времени, наверное, вышла бы. Если бы позвали, конечно. Почему? Ну начинать все равно когда-то нужно, и лучше уж так – необычно, до срока, добровольно, чтобы сразу заявить о себе определенным образом, – чем день в день, тютелька в тютельку, а то и вовсе с опозданием, как это нередко бывает у выпускников (предупреждали на последнем курсовом собрании). Начать и сразу поскакать, скорее, скорее – от топота копыт пыль по полю летит(детская скороговорка. Если ее быстро повторять, появляется какой-то паровозный ритм, ну вот и поехали, поехали!). Но не позвали. Значит, будем отдыхать.
