Текст книги "Следователь и Колдун (СИ)"

Автор книги: Александр Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Бабахнуло, завоняло серой и горелыми тряпками. Воздух завибрировал, и из этого марева на стол вывалилось существо.

Ростом чуть выше двух метров, оно походило на вставшую на задние лапы ощипанную курицу: дряблая синеватая кожа из-под которой выпирала сетка синих вен, птичьи ноги (язык не поворачивался назвать их “лапами”), маленькие ручки, ладошки с острыми когтями, которые существо застенчиво потирало друг о друга и голова – длинный клюв цвета жемчуга и черные мертвые провалы глаз.

Демон-Сублиматор.

Искра ничего не поняла; девушка просто хлопала глазами и удивленно рассматривала Другого. Сальдо с Гастоном тоже застыли как вкопанные, ошалело глядя на ужас, который до этого видели только на картинках в книжках.

Демон повертел головой, переступил с ноги на ногу и задумчиво уставился на алхимика.

К счастью, Гастон к этому времени уже вышел из ступора и успел отреагировать: он просто с размахну прыгнул на Сальдо, сбив его с ног и оттолкнув под стол.

Едва заметная волна тусклого дрожащего света отделилась от Демона-Сублиматора и чиркнула воздух, пройдя через то место, где секунду назад стоял алхимик, после чего ударила в стену, прожгла ее насквозь и ушла куда-то в сад, где взорвалась, разметав деревья и беседки.

Демон тяжело вздохнул и принялся неловко слазить со стола, сталкивая на пол чашки и тарелки.

– Надо бежать! – Гастон махал руками как ветряная мельница. – Надо…

– Гасите свет!!

– Что?..

– СВЕТ, ГАСТОН, МАТЬ ВАШУ!

…удивительно, но администратор понял, о чем речь. Он взмахнул рукой, и свет – колдовской “светляк” под потолком погас.

Демон тем временем успешно слез со стола (кусок пола под его ногами немедленно превратился в раскаленную лаву; сублимация реальности вокруг уже шла полным ходом) и заковылял в сторону Искры, которая не понимая какая опасность ей грозит, перехватила поудобнее кочергу и уже готовилась огреть Другого.

Но тут, как уже было сказано выше, Гастон погасил своего “светляка”.

Откуда-то сверху, с потолка, донеслось яростное чириканье.

Демон поднял глаза. Даже не смотря на то, что мимика его “лица” была не богаче, чем у птичьего черепа, администратору показалось, что он увидел в дырах глаз Сублиматора нечто вроде удивления.

А затем на демона всей своей массой рухнула Черная Вдовушка.

Вдовушки – пауки, сотканные из живой тьмы, невероятно сильные Другие боявшиеся, по иронии, лишь яркого света, приходили откуда-то из Внешних Сфер. Демоны-Сублиматоры, в свою очередь, были порождениями Конца Структур, эфирного хаоса, лежавшего на самом краю реальности, где исчезали последние логические конструкции и царило лишь безумие. Вдовушки искали источники “виталиса”, а Сублиматорам было без разницы что перерабатывать в крошево первичной не-материи.

И вот теперь Паук Тьмы увидел Сублиматора – огромный бурдюк с “виталисом”. И немедленно возжелал его сожрать.

– А вот теперь бежим! – Сальдо неожиданно резво вскочил на ноги. – Гастон, хватайте девушку и быстро в погреб! Тут сейчас такое начнется…

Они побежали. За их спинами рушились, плавились стены замка.

* * *

– Здравствуй, Виземир.

– Здравствуй, Джозефина.

Красивое лицо, но уж очень неестественно воспроизведено: ни морщинки, ни теней под глазами – идеально ровная кожа. Словно оживший портрет… или чье-то воспоминание. Светлые, тонкие как лен волосы, убранные в замысловатую прическу, похожую на арфу, бледные зеленые глаза, простое белое платье. И белая корона висевшая над головой Джозефины Оберн прямо в воздухе.

– Зачем ты вернулся?

– Я… – Фигаро кашлянул, – я… эм-м-м… вернулся за тем, что оставил здесь.

Лицо Белой Королевы застыло, словно в оживлявшем его кинетоскопе кончился завод. Зато ожил Белый Епископ.

Это был высокий мужчина в белой мантии священника – такие носили, кажется, еще до Большой войны. Красивое лицо с резкими чертами немного портил тонкий шрам на переносице; пышные усы по-разбойничьи загибались вверх, а в глубоких темных глазах застыла печаль. На поясе Епископа в простых кожаных ножнах висела шпага.

– Ты помнишь меня? – спросил Епископ чуть поджав губы. – Я – Валенце Лансо, более известный как Валенце Кровавый, годами наводивший ужас на земли вокруг твоего замка. Я убивал, грабил, лжесвидетельствовал и проводил жизнь в кутеже и разврате. Но это была моя жизнь. Ты же отнял ее у меня ради того, чтобы обрести бессмертие. Ты помнишь меня?

– Я помню тебя, – кивнул следователь.

…теперь Фигаро окончательно убедился, что заклятье считает его бароном Оберном. Это было странно, но он решил пока что принять правила этой игры. “А там видно будет”, подумал Фигаро.

– Ты убил меня, – продолжал тем временем Валенце. – Раскаиваешься ли ты в своем грехе?

– Конеч… Стоп, минутку… Нет, разбойник, я не раскаиваюсь, – следователь повысил голос, скорчив при этом равнодушную мину и стараясь подражать манере речи барона. – Ты обманывал и убивал. Теперь я обманул и убил тебя. С чего мне раскаиваться? Я победил, ты проиграл.

…Он уже понял, что все происходящее – некий ключ-тест. Оберн, очевидно, боялся (и не без причины) что ритуал изменит структуру его ауры, сделав идентификацию по ней невозможной, и решил подойти к вопросу безопасности с другого конца.

Вот только правильно ли он, Фигаро, отвечал?

Валенце нахмурился. А в следующий миг шпага разбойника со свистом вылетела из ножен и уперлась своим острием в горло следователя.

– Ты уверен? – ехидно спросил Валенце.

“И что дальше?”, подумал Фигаро. Пот градом стекал по его спине, и причиной тому была не только жара.

И вдруг он понял, что нужно ответить.

– А что ты сделаешь, разбойник? – следователь изогнул бровь и с ухмылкой взглянул Белому Епископу прямо в глаза. – Убьешь меня?

Фигаро захохотал, внутренне надеясь, что хорошо копирует смех Оберна. Впрочем, других вариантов все равно не было.

Взгляд Валенце потух. Он опустил оружие и застыл, как и Белая Королева незадолго до этого. Казалось, разбойника просто погасили, словно свечу.

И тогда вперед вышел Белый Конь.

Самая высокая фигура из трех, закованная в тяжелые латы на которые были наварены длинные шипы, придающие доспеху абсолютно нефункциональный, но очень внушительный вид. Оружия Белый Конь не носил, но его латные перчатки с легкостью могли бы отправить в нокдаун даже медведя.

Еще Белый Конь носил маску – глухое забрало, сильно вытянутое спереди (что, собственно, и делало его похожим на стилизованного шахматного коня). В бою от такого забрала толку было бы ноль, потому как носящий его просто ничего не увидел бы вокруг, но здесь и сейчас смотрелось все это дело таинственно и мрачно.

Белый Конь снял маску.

Перед следователем стоял Артур-Зигфрид Медичи, он же Мерлин Первый, глава Колдовского Квадриптиха.

Но Святый Эфир, в каком виде!

Колдун-основатель неким образом (колдовством, не иначе) скинул лет эдак сорок. Густая, не тронутая сединой шевелюра (молодой Мерлин оказался каштаново-рыжим и вихрастым), аккуратно подстриженная бородка в восточном стиле (Фигаро вспомнил рассказы Артура о его частых поездках в Старый Халифат) и родинка на верхней губе (сейчас Мерлин Первый скрывал ее пышными усами). В общем и целом глава Квадриптиха выглядел как отъевшийся на казенных харчах ирландский машинист; не хватало только зеленой бутылки с самогоном в руке.

– Ничтожный из ничтожных! Изгнанный из изгнанных! Что ты здесь делаешь?! – прогрохотал Мерлин, злобно вращая глазами. – Ты пришел сюда за смертью?!

“Так, стоп, минуточку…”

Фигаро сдвинул шляпу на лоб и задумчиво почесал затылок. Творилось что-то непонятное. Ладно бы, определенными некро-ритуалами еще можно было воссоздать призрак Джозефины Оберн. Допустим, это неким дивным образом получилось бы с Валенце Кровавым, хотя каким образом можно сделать призрак из принесенного в жертву существа с поглощенной аурой следователь вообще не понимал. Но Мерлин – Артур-Зигфрид Медичи – вот он точно не мог быть призраком-стражем, поскольку умер меньше двух лет назад и обитал внутри кольца на пальце Фигаро. Более того: в настоящий момент его не было даже там; Артур улетел в свободное плавание изучать некие таинственные документы. К тому же Арутр ни за что бы не стал изъясняться как сельский поп, неся столь пафосную и возвышенную чушь.

Но если перед Фигаро стоял не призрак, то…

Следователь внимательно взглянул прямо в глаза Белому-Коню-Артуру и четко, с выражением, артикулируя каждый звук, сказал:

– Во дворе трава, на траве дрова.

“Артур” моргнул. Затем еще раз. И заорал: – Отвечай, несчастный!!

Фигаро отвернулся и бросил через плечо:

– Имплементация эфирных констант изучается на пятом курсе, регулируется ДК, ДКУ и ПСТУР, заверяется Специальной комиссией, заносится в архивы согласно ДГОСТ и ISO.

…после чего следователь сделал широкий шаг, и покинул клетку, на которой стоял.

Пси-ограничители бессильно звякнули, не в силах удержать эфирного двойника Фигаро, а затем под потолком вспыхнул свет.

Следователь улыбнулся. Артур не раз рассказывал ему про такие вот автоматические колдовские ловушки. Их работа основывалась на тех же логических конструкциях, что и каскадные заклятья, но без дополнительных ограничивающих факторов (например, пси-контроля), они работали вон из рук плохо; их, как это называл Артур “программа” не могла учесть и обработать спонтанные действия, и, в итоге, отваливалась к чертовой матери.

“Умный колдун, – говорил Артур, – напишет обработчик ошибок, который, в минимальном простом случае даст по голове тому, кто сломал логику программы. Вот только где ж их найти – умных колдунов?..”

С потолка ударил яркий свет, и наваждение пропало, развеялось как дым. Исчезли фигуры в белом, исчез шахматный пол, даже жара внезапно оказалась вполне себе приемлемым теплом, приятно греющим лицо и руки.

И лишь мраморная плита осталась лежать на полу; тяжелая мраморная плита, в которой было высверлено небольшое цилиндрическое углубление, где привязанный вощеным шнуром к небольшой медной скобе лежал ключ.

А на другой стороне зала появилась дверь.

Хотя правильнее сказать, думал Фигаро, пережигая шнурок с ключом маленьким огоньком на кончике пальца, она все время там была. Ну, Оберн, любитель пси-колдовства, ну, скотина… Это ж сколько ты статей ДУК нарушил, сволочь бессмертная? Ну вот что не так с этими поисками бессмертия; почему все, кто ищет вечную жизнь обязательно должны пройти через кровь, смерть и грязь? Взять бы Артура за шкирку и заставить создать Эликсир Вечной Молодости – для всех и каждого. Хотя ничего он делать не будет. Скажет, что уже пробовал, что ничего не получилось, и подробно объяснит, почему именно…

Но у самой двери Фигаро остановился, сунул руки в карманы и задумался, хмуро разглядывая темное дерево дверной панели.

Дверь его не особо смутила; следователю не понравился знак на ней: нечто среднее между значком амперсанда и жирным уроборосом, который пытался укусить себя за хвост, но так и не смог.

Знак Ференци – очень и очень мощный символ, применяемый в практической демонологии, позволяющий помещать призванных Других в абстрактные метаконструкции.

Фигаро не особенно разбирался в демонологии, но историю этой науки знал неплохо, и не знал ни одной истории в которой бы фигурировал Знак Ференци и которая бы при этом хорошо закончилась. К примеру, знаменитый граф Холео в битве со Святым Легионом воплотил с помощью этого символа собственную ярость в одержимый меч. Это пылающее огнем ада оружие повергло в бегство воинство Старой Церкви, но после, терзаемое жаждой разрушения, принялось убивать солдат графа. Лишь ценой собственной жизни Холео разрушил ужасное оружие. Или история ведьмы Застары, превратившая в сосуд для демона свою ненависть – два города исчезло с лица земли, прежде чем Застару уничтожил Второй Инквизитор, великий Рео Сердобольный.

А ведь барон Оберн был хорошим, очень хорошим демонологом. Создать стриша – это вам не фунт изюму, не говоря уже о том, чтобы держать его под контролем несколько столетий. Значит…

“За этой дверью – страж филактерии”, понял Фигаро. “Но какой? Хотя не сложно понять, не правда ли? Эта Белая Королева – Джозефина Оберн, портретами которой барон завесил весь замок, память, которую барон стер самому себе, ужасная катастрофа, едва не уничтожившая Шератон… Только вырвав сердце из груди барон смог выжить. Только вырвав из себя чувство вины он смог жить. Но это же Демон Знака. Я не потяну его, никаких уроков Артура не хватит. Но если туда не войти, то эфирная пульсация скоро доделает то, чего не смогла в прошлом – сравняет замок с землей… Ладно, проверим, спасет ли меня, в случае чего, кольцо Артура…”

Фигаро проглотил вставший поперек горла ком, и вставил ключ в замочную скважину. Он почувствовал легкий эфирный звон – ключ деактивировал ловушку и замок – и сжал пальцами дверную ручку.

“Чувство вины… В какое чудовище превратилась боль барона? Это ведь даже не демон, это хуже, много хуже…”

Дверь открылась.

За дверью был огромный подземный зал – здесь с легкостью могли бы играть в футбол “Королевские Орлы” и ещё осталось бы место для, эдак, тысячи болельщиков. Зал освещала та же мутная дымка, что и остальной подвал, вот только вместо адской жары здесь царила приятная прохлада, и даже воздух был относительно свежим. В центре зала на небольшом пьедестале из белого камня стоял куб черного стекла, и больше в зале ничего не было.

Впрочем, не совсем.

В промежутке пустого пространства между входной дверью и пьедесталом, на мраморных плитах лежали кости дракона.

Было видно, что при жизни это был довольно крупный дракон, куда больше той красной мелочи, которая, как говорят, еще встречается иногда в горах за Великой стеной. При жизни покойник имел крепкие здоровые зубы, острые как бритва когти, судя по строению горловой пластины, умел плеваться огнем, а вот крылья носил больше для красоты – слишком уж маленькими они были.

И он был совершенно, абсолютно и полностью дохлым.

Причем двинул кони дракон уже давно: кости пожелтели и покрылись толстым слоем пыли. Из них почти выветрились даже остатки колдовства; теперь это была просто куча костей без особых претензий.

На негнущихся ногах Фигаро медленно подошел к пьедесталу. От черного куба веяло пробирающим до костей холодом; стеклянные стены покрывала изморозь, и оттуда, изнутри, исходила эта равномерная пульсация, ударяющая в голову, бьющая по вискам, выводящая из себя.

Фигаро достал из кармана платок, обернул им кулак, и с размаху ударил по стенке куба.

Стекло поддалось с удивительной легкостью; оно было не толще корочки первого льда, не прочнее карамельной слюды. Куб-контейнер сразу как-то сам собой сложился сам в себя, осел, брызнул во все стороны мелким черным крошевом.

В лицо следователю ударили клубы ледяного пара, который почти тут же развеялся, явив взору нечто вроде цилиндрической ледяной колбы.

А внутри этой колбы ярким пунцовым огнем пылало живое человеческое сердце.

Оно не билось, но эфир широкой рекой вливался в него и вытекал наружу; это был пульс без пульса, жизнь без жизни, колдовство плавящее реальность как нож плавит масло, дарующее жизнь вечную – филактерия барона Оберна, та самая сказочная игла-в-яйце – сломай – и умрет темный колдун.

Фигаро, конечно, понимал, что не все так просто. Уничтожить филактерию он бы не смог, даже если бы захотел: не хватило бы сил и специальных знаний, Однако же…

И тут сердце во льду ослепительно вспыхнуло и ударило как колокол.

Поток эфира был столь силен, что следователя сбило с ног. Он упал на спину, и сквозь пот заливавший глаза увидел, как по белому камню потолка пробежала трещина.

Блоки белого мрамора, дрожа, выезжали из стен, словно ящики из шкафов и падали на пол, извергая султаны дыма и пара. Свет мигал в такт невидимому эфирному пульсу; защитные заклятья, веками поддерживавшие эти стены распались, развязались клубками обвисших нитей и теперь фундамент Шератона медленно оседал, проваливаясь внутрь скалы.

“Ненавижу, – думал Фигаро сверкая пятками по коридору, – ненавижу, когда моя жизнь попадает в прямую зависимость от моей способности бегать. Потому что бегаю я хреново, не приучен бегать, зарядку не люблю, а курить так и не бросил… Однако же, дамы и господа, сейчас все это рухнет мне прямо на голову. Давай, жирдяй, давай, работай ногами! А то не жрать тебе больше рябчиков…”

…первые лучи утреннего солнца осторожно сверкнули за стеной старого леса, чуть тронули сизый туман, лежащий в заболоченных оврагах, разогнали ночные тени. Запели, зачирикали птицы – сперва робко, а затем в голос, загудели над холмами бронзовые жуки, и тяжелые шмели вылетели из земляных норок, отправившись по своим делам.

Утренний лес оживал. Все было точно так же, как и вчера, и только у подножья белой скалы оседала, потрескивая, куча камня, бывшая недавно замком Шератон.

Когда солнце наполовину показалось из-за верхушек деревьев, груда камней пошевелилась, и из нее, потряхивая лапками, выбралась на свет божий Черная Вдовушка. Другую слегка пошатывало от количества проглоченного “виталиса”. Вдовушка рассеянно икнула, задумчиво посмотрела на солнце и, сообразив, что свет впервые за всю ее долгую жизнь не причиняет ей ни малейшего дискомфорта, решила, что обязательно использует свою новую способность проглоченную вместе с Демоном-Сублиматором, но сперва отдохнет и переварит убойную дозу “виталиса”. Вдовушка подумала, что ей вполне хватит на отоспаться лет эдак тысячу, зевнула и, переваливаясь, уползла в чащу.

– …так что, признаться, ловушки в подвалах я не сам придумал. Более того: даже не сам делал: выписал из Столицы местных специалистов и рассказал в общих чертах, какого мне черта надо. Но вы, Фигаро, себя явно недооцениваете; вам бы в большие начальники, или встать во главе Ударной группы – вы раскурочили ловушку, которую строил сам Андрей Такльбери из Визице! А вы – раз, два, и привет!

– Не хочу в ударную группу. Вы лучше дальше рассказывайте, барон.

…они сидели у подножья груды камня (откуда-то из-под бывшего замка еще поднимались струйки дыма), расставив на столике в чудом сохранившейся садовой беседке закопчённые серебряные тарелки и бокалы – все, что Ашиизу удалось спасти из-под развалин – пили чай, воду для которого вскипятили на костре в походном котелке и болтали.

– Да что тут рассказывать… – Барон задумчиво провел пальцем по ледяной колбе, в которой ровно и спокойно билось его сердце. – К тому времени мы с женой уже поняли, что с “виталисом” не получится. Или в Легкие вампиры, или никак. Короче, дело – швах. Я дошел то такого градуса отчаяния, что приехал в Столицу и завалился на прием лично к Мерлину.

– Ого! И он вас даже не повесил?

– Он даже не поднял на меня глаза – копался в каких-то бумагах. Только буркнул под нос: “бессмертия хочешь, сукин кот? Ну, держи” – и кинул в меня папкой с бумагами. Там, собственно, и описывались ритуалы создания филактерий первого и второго типов. Я же говорю: Мерлин есть Мерлин. Кукушка у старика всегда работала отменно, но была немного… того.

– Но ваша жена отказалась от ритуала.

– Конечно! Человеческие жертвы – сами понимаете! А я сделал вот это – Оберн постучал по колбе с сердцем. Джозефина меня особо не осуждала – она даже радовалась, что я теперь бессмертный. Но сама повторять процедуру не хотела и тихо угасла в довольно преклонном возрасте.

– Но вы…

– Сперва я воспринял ее смерть нормально – в конце концов, Джо не раз мне говорила, что это ее выбор и все такое. Но я остался один, и на меня навалилась депрессия. Воспоминания, сожаления – вот это все. Я извел себя, довел до нервной горячки. Думаю, если бы не был бессмертным, то помер бы к чертовой матери. Один раз напившись как свинья, я попытался воскресить жену.

– Но как?!

– Вызвал демона. Трансмагиста Архистратига – в полный рост. Половину замка разнесло в щепки, а я еле запихал Другого обратно. А вполне мог бы уничтожить подчистую всю округу – по окрестным деревням и так прошелся довольно сильный эфирный удар… В общем, я понял, что в очередной раз все может закончиться не так удачно и решил, во-первых, использовать прием старика Ференци чтобы превратить свое чувство вины в дракона-охранника филактерии, а во-вторых, подменить себе к чертям воспоминания. Я думал так: блокирующие память заклятья все равно не действуют дольше пары десятилетий, а к тому времени я уже немного успокоюсь и смогу адекватно воспринять случившееся, бла-бла-бла…

– Не получилось?

– Ну Фигаро, ну какой из меня, к дьяволу, псионик? Вот, только филактерия память и восстановила… Так вы говорите, дракон мой помер?

– Причем очень давно. Лет, возможно, двести назад. Вы не кормили его, Оберн. А наши страхи и горести, если не подкармливать их регулярно, очень быстро дохнут.

Помолчали. Гастон курил трубку, щурясь глядя на маленькие облачка, лениво летящие в высоком летнем небе, и думал: “ну и отдых! Вот это порыбачили! А скорее бы рассказать в “Равелинне” о том, что тут случилось!.. Хотя нет, нельзя – тут же куча нарушений Другого уголовного кодекса… А, все равно расскажу! Не все конечно, но расскажу, не удержусь!”

Сальдо спокойно прихлебывал чай; алхимик был доволен – теперь Корона Летней Королевы точно его. “Сварю омолаживающий декокт, съезжу в Зеленые воды, накуплю в столице нового оборудования… Жизнь продолжается”, – думал он.

Искра ни о чем не думала; девушка спала, уронив голову на колени Оберна. “Не будет свадьбы в Топкой Пали, – подумал Фигаро. – Ну и хрен с ним – жизнь штука непостоянная. А вообще было бы хорошо, если бы барон увез эту девку подальше отсюда – с таким норовом ей бы в Столице жить…”

– Что планируете делать дальше, барон?

– Раскопаю эту кучу камня. – Барон хохотнул. – Это для начала. Вытащу золотишко, облигации, камешки. И построю новый замок… А, к черту замки – сквозняки одни. Куплю дом! Здоровенный дом у самой Столицы! А потом поеду в кругосветное! В Поднебесную хочу, на полюса хочу, а потом походить по Тихому океану – я читал, что на тамошних островах такое колдовство есть, что закачаешься.

– Умирать вы, стало быть, раздумали.

– Пока – так точно раздумал. Я, конечно, дурак. Но скажите – а разве не так оно бывает? Вот какой-нибудь урядник восьмой категории пьет три недели подряд, а потом в петлю лезет – почему? Не задолжал никому, здоров – жить бы ему и жить. Да просто скука одолела. Пресна ему жизнь, жидка как простокваша, вот он и дуреет со скуки… Нет, Фигаро, умереть – это окончательный выбор, который все остальные выборы просто отбрасывает… Помню, как старик Мерлин говорил: “вот эти дурачки, что с башен прыгают и в болотах топятся – что они? Почему дурачки? Не потому что решили самоубиться – их дело, а потому что разменяли это решение на хрен пойми что. Ты в петлю решил залезть? А почему не уйдешь в дальнее плаванье, в горы не полезешь или даже просто не отправишься куда глаза глядят? Тебе ж уже все равно – чего теряешь? Сдохнешь по пути – и хрен с тобой, а если поймешь что вот оно, то, что всю жизнь хотел? Этим люди-человеки и отличаются друг от друга: сплели в тюремной камере веревку из простыней, так один на этой веревке повесился, а второй – веревку в окно и деру на волю…”

– И вы решили на волю.

– Да, Фигаро, да. Я вот какую штуку понял: жизнь твоя начинается в том момент, когда ты говоришь: “ну вот, жизнь-то только начинается!”. И сказать так ты можешь не раз и не два, а столько, сколько хочешь. И всё будет правдой.

– Это вы хорошо сказали, барон, – следователь улыбнулся. – Рад что в вас проснулся оптимист.

– А чего грустить? – Оберн фыркнул. – Сердце я себе обратно не вставлю – способов обратить заклятье филактерии не существует. Да и зачем? Что мне – бессмертным плохо? Да я и Нелинейной Гидре лещей надаю, и Демону-Сублиматору… Кстати, а откуда тут взялся Демон-Сублиматор? И куда потом делся?

– Взялся он, надо полагать, из разрыва, что организовался при взаимодействии эфирной аномалии замка и эфирной аномалии Искры – она ж Летняя Королева, не забывайте. Произошел резонанс, открылась дыра… А вот куда он делся – хороший вопрос. Кстати, Сальдо, благодарю вас за находчивость. Не сохрани вы в целости Черную Вдовушку, Сублиматор бы нахрен сублимировал и замок и весь этот лес.

– Пустое. Я, Фигаро, и сам жить хочу, если что.

“…пора собираться”, – думал Фигаро, лениво щурясь, – “пора возвращаться в Топкую Паль. Ашииз отнесет нас на окраину, доставим Искру счастливому отцу, познакомим селян с бароном, закатим гулянку дня на два… Черт, как же не хочется возвращаться в город, к бумагам и проблемам, письмам и просителям, к вот этому всему…Переехать, что ли, сюда, в глушь? Оберн ведь прав: жизнь может начаться в любой момент, когда захочешь. Вот только у тебя помимо желаний есть еще и обязанности. Где-то есть Демон, пилящий решетку на ловушке Мерлина, где-то есть сам Мерлин, думающий как бы ему уничтожить Демона или, по крайней мере, запихать его куда подальше, а еще есть куча мала менее глобальных задач и проблем. Я следователь ДДД. Но, надеюсь, мне не придется быть им всю жизнь. Наверное, это возраст – вот это желание уйти на покой. Откуда, интересно, у Артура-Зигфрида Мерлина этот сумасшедший запал, с которым он живет все эти века? Характер? Да нет, какой, к черту, характер – время не обманешь. Колдовство? Надо бы разузнать…”

А солнце поднималось все выше и выше, тянуло прохладой из лесной чащи, оседала, потрескивая, куча камня, точно памятник прошлому что закончилось – и туда ему и дорога – щебетали птицы, и наплевать было на будущее, каким бы оно ни было – уж слишком хорошо было здесь и сейчас. Фигаро улыбнулся, кивнул сам себе, и принялся набивать трубку, ожидая пока рыжее летнее солнце не согреет землю, слижет остатки тумана и можно будет, наконец, отправляться в путь.

Два желания

Бывают дни, когда солнце светит ярко, по-летнему, над холмами висит жаркое марево и тополя мягко качают ветвями в зеленом облаке листвы, но вдруг налетит ветер, принеся с собой неожиданную прохладу, и вдруг понимаешь: осень.

Осень пришла в Нижний Тудым с жарой и мелкими нечастыми дождями; календари уже отлистывали пятнадцатое сентября, а термометры еще не опускались ниже двадцати Реомюров. Но осень чувствовалась во всем: в темном золоте солнечных лучей, в ночной стыни, долетающей со стороны реки, в запахе костров (на полях уже жгли стерню и прочий мусор) в холодном блеске звезд и сухом шуршании камышей. Скоро, совсем скоро полетят, выстроившись в клинья журавли, зачастят холодные дожди и грибники станут бродить по окрестным лесам с корзинами полными глянцевых опят и рыжих лисичек. А пока – перерыв между теплом и холодами, время перебирать, сортировать и считать, подбивая годовую бухгалтерию жизни.

…Фигаро аккуратно сдул пыль со второго тома “Прикладной квазиматематики” Бруне, критически осмотрел потертую на углах обложку, и аккуратно положил книгу в чемодан. Еще один чемодан – уже собранный – стоял в углу; на его темной коже лежали аккуратно сложенные брюки и теплое пальто.

Неделю назад из своей поездки вернулся Артур. Старый колдун был мрачен, но не терял оптимизма.

– Я нашел столько информации по нашему… хм… вопросу, что лучше бы не находил вовсе. Поэтому я так задержался – честно говоря, я не планировал отсутствовать дольше недели. Пришлось перерыть кучу документов, провести целый ряд исследований и еще черт-те что… В общем, Фигаро, теперь я с уверенностью могу сказать: я не в состоянии справится с Демоном.

– Значит, нам крышка? – Фигаро был до ужаса спокоен; его самого поразила эта холодная готовность к самому худшему варианту развития событий. Похоже, сапожники и пекари не до конца разбавили в его венах кровь Мерлина.

– Фигаро! – сразу же взвился Артур, – ну что вы прямо как я не знаю!.. Вы в логику вообще умеете?! Я сказал “я не в состоянии справится с Демоном”, но я не говорил, что никто на свете на это не способен.

– Вы решили привлечь специалиста со стороны?

– Именно! Вот только пока не знаю, кого. Хотя есть у меня одна мысль… В общем, так: я сейчас опять уеду – дня на три, не больше – а вы начинайте понемногу собирать чемоданы. Мы едем в Египет.

– И что мы там забыли?

– Был там один закрытый клуб колдунов, которые многое понимали в Других – и в демонах в частности. Чтоб вы понимали – прямые потомки Абдула Альхазреда.

– У Альхазреда были дети?!

– А вы думали, он был импотентом? Были, и еще сколько! Они потом организовали нечто вроде тайной школы колдовства, по слухам, самых темных искусств. Как раз то, что нам нужно… В общем, не скучайте, я побежал.

Фигаро и не скучал: работы было невпроворот. Нужно было подать заявку на отпуск, дождаться преемника, передать ему дела, да и сами эти дела никто не отменял. Следователь отдыхал душой перевоспитывая просоленным ремнем тудымских домовых и отстреливая солью Бук – после недавнего “отдыха” в замке Шератон такая работа казалась ему слаще меда. Возраст, ах, возраст…

Солнце уже клонилось к закату, и в окно комнаты Фигаро лился поток ярко-алого света. Сегодня цвет солнечных лучей был необычен: никогда еще следователь не видел такого странного, яркого оттенка; казалось, что на полу и стенах лежит тяжелый карминовый полог. Это настраивало на тожественный лад, и Фигаро, перебирая бумаги, бубнил себе под нос “Полет валькирий”, размахивая авторучкой, словно дирижер палочкой.

– Па-а-а-па, па-па-па-па-а-а-а-а па-а-а-а… Тетушка Марта, я вас слышу! Не топчитесь за дверью, я ничем важным не занят!

– Господин Фигаро, к вам посетитель!

– Ну, пусть войдет. У меня рабочий день ещё не закончился.

Следователь поставил на примус чайник, сыпанул в заварник своего любимого “Черного Балтика”, поправил пиджак и ввинтился в кресло (за последние месяцы он изрядно поднабрал в весе и раздался в талии).

В дверь постучали, и Фигаро крикнул:

– Войдите!

Дверь открылась, и в комнату следователя вошел господин чрезвычайно странного вида.

Среднего роста, худой как трость, но в то же время в нем чувствовалась скрытая сила: в том как мужчина двигался, как перекатывались мышцы под его одеждой, в пружинистом шаге и особенно в глазах – глубоких, темных и цепких. На посетителе был дорогой английский плащ – странновато для такой теплыни – полосатый, по последней столичной моде, костюм, лаковые туфли, недавно причастившиеся щетки и ваксы и легкий газовый шарф, скрывающий шею.

На вид ему могло быть как тридцать, так и все пятьдесят лет; лицо мужчины выглядело молодо, но сетка морщин в уголках глаз намекала на более преклонный возраст, чем казалось на первый взгляд. Широкие скулы, темные волосы, убранные в аккуратную прическу (капелька лака и бриолина – как раз столько, сколько нужно), бородка клинышком, чуть раскосые глаза – восточное лицо. И глубокий бронзовый оттенок кожи: этот человек долгое время жил там, где солнце – жаркое, злое и опасное, однако мужчине ему явно не приходилось работать в поле. Тонкие пальцы, наманикюренные ногти, золотая часовая цепочка, текущая из нагрудного кармана – явно не беден, но глубокие узловатые мозоли, похожие на шрамы избороздившие руки странного господина намекали на тяжелый изнурительный труд в далеком прошлом.