Текст книги "Следователь и Колдун (СИ)"

Автор книги: Александр Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Он жив, – констатировал Артур Зигфрид-Медичи, внимательно изучая странный черный индикатор своего прибора, на котором появлялись и исчезали ряды цифр. – Классическая трансформация с сохранением полной функциональности сознания.

Следователь осторожно подошел к призраку, с опаской протянул руку, взял вешалку, чуть приподнял над полом и встряхнул.

– Это не дерево, – удивленно произнес он, – что-то… другое. Легкое…

– Это называется «титан», Фигаро, – ответил Артур, не отрываясь от своего прибора. – В этом виде наш дражайший Седрик Брунэ просуществует века.

– Э-э-э… А можно уточнить, сколько именно?

– Как там он сказал? «У меня в запасе больше двух тысяч лет», да? Ну, вот столько и просуществует. – Старый колдун противно захихикал. – Мон шер, не соблаговолите ли вы взять нашего любезного Седрика Брунэ и покинуть вместе с ним это помещение? Сейчас тут все будет немного взрываться.

Фигаро молча подхватил Брунэ-вешалку, подобрал с пола свой неизменный саквояж и в последний раз окинул взглядом зал, где все эти годы обитал Песочный Человек.

Какие тайны скрывались здесь! Какими загадками были набиты эти шкафы, что таили в своих недрах тяжелые несгораемые сейфы? Для чего предназначались странные приборы на стендах? Не узнать теперь…

Он никак не мог убедить себя в том, что это к лучшему.

– Значит, конец всем секретам Кроули? – тихо спросил следователь, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ну что вы, в самом деле, как гимназистка! – тут же взвился Артур. – Документы Кроули вон в том ящике; я скопировал их сразу, как только мы сюда вошли. Не держите меня за идиота, пожалуйста.

– Значит, все-таки, хотите это все использовать?

– Фигаро, – Артур посмотрел на следователя бесконечно усталым взглядом учителя, в сотый раз объясняющего ученику-идиоту таблицу умножения, – у нас на шее все еще висит Демон Квадриптиха. И в этой борьбе нам понадобятся любые козыри. Любые, понимаете?.. А теперь, будьте так любезны, – за дверь.

На следующие сутки

Комиссар Пфуй покрутил в руке кочергу скрученную изящной спиралью и украшенную на ручке чугунными завитушками, согнул ее двумя пальцами почти в идеальный бублик, выругался, и, наконец, соизволил посмотреть на Фигаро который уже минут пять безуспешно пытался слиться со спинкой стоявшего напротив стола первого зама ректора кресла.

– М-м-мда, – сказал Пфуй, – задал ты, пострел, нам всем задачку… Хоро-о-о-ш, хорош, ничего не скажешь…

– Меня… – следователь сглотнул, – меня в чем-то обвиняют? Я имею в виду…

– Нет, – отрезал комиссар, – тебя никто ни в чем не обвиняет. Коль уж Старший презиратор не высказал к тебе никаких претензий, то я, стало быть, тоже таковых не имею. Но… Ах, черт!

Следователь кивнул, стараясь не смотреть на Пфуя. Страший Презиратор ОСП – похожий на пожилую черепаху колдун с цепким взглядом и нарочито медленной речью («…та-а-а-к вы говори-и-и-ите, что поня-я-я-ятия не име-е-е-ете…) был бы очень удивлен если бы узнал, что во время допроса Фигаро ему тщательно промыл мозги не кто иной, как Артур Зигфрид-Медичи, более известный как Мерлин Первый. Так что если какие-то вопросы у ОСП к следователю и имелись, то теперь все они канули в прошлое.

Комиссар вздохнул, размашисто взъерошил волосы мозолистой пятерней и, похоже, задумался.

– Ладно, – сказал он, – на самом деле меня волнуют лишь два вопроса. Первый: почему Академия оказалась запечатанной почти на шесть часов, и почему об этом периоде ни у кого из оказавшихся внутри не осталось никаких воспоминаний?

– Не могу знать, господин комиссар. – Следователь пожал плечами. – У меня об этом периоде не осталось никаких воспоминаний.

– Ну ты и жук… – Пфуй уставился на Фигаро покачивая головой. – Ладно, допустим, не осталось. Тогда какого черта тебя нашли без сознания в столовой? Без единой царапины! И это после произошедшей там бойни! И от кого, скажи на милость, ты отмахивался вешалкой?!

Фигаро вздохнул. Вешалку, в которую превратился Брунэ, Артур утащил к себе в Орб. «Буду цеплять на нее всяких хлам. И вспоминать что и я тоже часто бываю круглым идиотом… Брунэ, ну надо же! Не Кроули – Брунэ! В тихом омуте…»

– В столовой все живы? – спросил он вместо ответа.

– Все, все… – Комиссар взял из коробки на столе сигару, прикурил заклятьем и тут же принялся пускать в потолок целые пласты ароматного дыма. – Академия всех спасла. Есть пара учеников без рук-ног, но повреждения свежие – все приживят обратно… Одного только не могу понять – кто же, все-таки, этот Таккер? И как, тысяча дьяволов, он нажухал Анну? Мы проверили: адреса, который он оставил вообще не существует в природе, а номера его документов взяты с потолка. Черт-те знает, что такое; разладилось, что ли, что-то в нашей старушке…

– Что будет с Академией?

– Ха! – Пфуй хохотнул, стряхнув сигарный пепел прямо на ковер, – Ничего не будет, не волнуйся. Вот что пишут, ты только послушай, – с этими словами комиссар схватил со стола какой-то листок и ткнул в него пальцем едва не продырявив бумагу – «…защитные системы Академии показали свою состоятельность при любых нагрузочных испытаниях, поэтому мы можем с уверенностью сказать, что студентам ничего не угрожает…» Каково?! Неизвестный псих устраивает побоище в столовой, едва не убивает целую кучу студентов и преподавателей, Академия едва их всех спасает, а они пишут «нормально, значит, все работает»! Но, думаю, они написали бы нечто подобное даже если бы все закончилось кучей трупов.

– Потому что Академия нужна.

– Да, – комиссар вздохнул, – потому что она нужна. Нужна армии, нужна ОСП, нужна Королям, секретным службам, ученым из институтов, конструкторским бюро, больницам, астрономам, торговцам, столичным модницам, чиновникам… И да будет так. Единственное: здесь временно пропишется ударный отряд ОСП. Думаю, на пару месяцев. Хочу, кстати, их выгнать на полигон – тренировать пятикурсников… В общем, что ни делается – все к лучшему. Но я еще не задал тебе второй вопрос.

Комиссар сел на крышку стола, пыхнул сигарой и внимательно посмотрел на следователя. Во взгляде зама ректора не было ни злобы, ни угрозы, а лишь усталость и плохо скрываемое любопытство. Фигаро напрягся. От Пфуя можно было ожидать чего угодно; шокировать окружающих для него было в порядке вещей.

Но даже полное осознание этого факта не смогло подготовить его к следующей фразе комиссара:

– Фигаро, хочешь, я дам тебе рекомендацию о зачислении в штат ОСП?

…Дождавшись пока следователь закончит давиться воздухом и, наконец, возьмет себя в руки, Пфуй с каменным лицом добавил:

– Как следователя первого ранга. С серым жетоном.

– Серый жетон… – Фигаро потряс головой словно собака, выбравшаяся на берег из воды. – Это, если я правильно помню, возможность класть с прибором на любые нормы законодательства. Привилегия верхушки Ордена Строгого Призрения, десятка правительственных агентов, ваша с Целестой, и королевского советника Штайнера.

– Да, все верно.

– Поясните.

– Фигаро, – комиссар прикусил губу, – мне уже немало лет. Но мне хватает квалификации и специальных знаний, чтобы понять некоторые важные вещи. Например, то, что вешалка, с которой тебя нашли в обнимку – трансформированный Таккер. И что если уж у тебя хватило сил ухайдокать колдуна с которым не справились ударный отряд ОСП, преподаватели Академии и Савелий Качка, то…

– Что если это вышло случайно? – перебил Фигаро. Он с такой силой вцепился в подлокотники кресла, что костяшки на его пальцах побелели.

– Да, – легко согласился Пфуй, – такое тоже вполне возможно. Но вот это случайностью не объяснишь.

С этими словами комиссар, обойдя стол, открыл шкаф и, достав из него стопку мелко исписанных листков бумаги, хлопнул ими о столешницу.

– Что это? – следователь с опаской покосился на листки. – Где-то я это уже видел…

– Это квалификационный тест для работников ДДД. Тот самый, который ты недавно заполнял. Так вот: для подтверждения твоей квалификации нужно набрать сто баллов. Ты набрал триста тридцать. Это возможный максимум, Фигаро.

– Я списал, – с каменным лицом процедил следователь. – Можете направить меня на пересдачу.

– Ты, конечно, мог списать, – вздохнул Пфуй. – Но есть одна проблема. Последние сто заданий – задачи по квазиматематике. И я, разумеется, готов поверить в то, что какой-нибудь студент шестого курса кафедры метафизики решил тебе несколько задачек за бутылку коньяка. Но я никогда не поверю, что среди них ты нашел вундеркинда способного решить задачу Крегора-Моне. Или задачу о наложении лямбда-потоков в пространстве Мерлина.

– Это был очень умный студент.

– Ага, – комиссар чуть улыбнулся, – конечно. Очень-очень умный.

Он аккуратно, почти нежно взял один из листков теста и поднес его к глазам.

– Эти задачи… Они не имеют решения, Фигаро. Точнее, не имели его до того дня пока ты их не решил. Их специально включают в тесты как пример предельной сложности научной проблемы; решать их не нужно.

«Проклятый Артур», подумал следователь.

– … и если мой сотрудник, который еще вчера не умел сотворить элементарный кинетик без того чтобы не поджечь себе ботинки вдруг становится круче Мерлина Первого, то нетрудно догадаться что происходит нечто из ряда вон выходящее.

– И что теперь? – спросил Фигаро после недолгого молчания. – Заявите в ОСП?

– Нет, – коротко хохотнул Пфуй. – Повторю свой вопрос: как начет…

– Мне не нужна эта должность, – тон следователя был, возможно, несколько более резковат, нежели он рассчитывал. – Мне нужно кое-что другое. Я прошу вас ответить на один простой вопрос, господин комиссар. На один-единственный.

– Я слушаю. – На лице Пфуя не дрогнула ни одна мышца.

– Насколько вы мне верите?

– Хм…

– Я имею в виду, верите не как сотруднику, а как человеку? Вы знаете меня уже черт знает сколько лет. Я не раз слышал, что вы доверяете мне бесповоротно. Но вас хрен поймешь: то ли вы шутите, то ли говорите правду. Поэтому…

– Я верю тебе, Фигаро, – Пфуй вздохнул и сдул пепел с сигары. – И я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.

– О… Тогда выслушайте меня… – Следователь прочистил горло, – Я не буду рассказывать всю суть переделки в которую я попал. Пока не буду – думаю, придет время, и мне понадобится вся помощь, которую я только смогу получить. Скажу просто: я тот же Фигаро, которым был всегда. Ничего не изменилось.

– Охотно верю. – Комиссар чуть улыбнулся. – Только следователь Александр Фигаро, оболтус, остолоп и троечник мог произнести эту фразу с таким выражением физиономии и таким тоном. Так что ты явно не Другой, занявший место Фигаро и не колдун под личиной… Ты во что-то ввязался, во что-то темное и непонятное – я это прекрасно вижу. Уж не знаю, что ты там взвалил на свои плечи, но скажу одно: ты помог нам, и в урочный час мы с Целестой тоже придем тебе на помощь. А пока…

Он взял со стола лист бумаги, исписанный знакомым следователю бисерным почерком (Фигаро, если честно, вообще не понимал, как комиссар умудряется держать пальцами автоматическое перо, не разламывая его на части), скомкал его, швырнул бумажный катышек в мусорную корзину, витиевато выругался и спросил:

– А пока давай вместе подумаем, что мне писать в заключительном отчете по этому делу.

…Холодный весенний дождь короткими очередями бил в жестяной оконный козырек; тяжелые капли расшибались, превращаясь в фонтанчики водяной пыли, и эта пыль сеялась на окна словно туман. Иногда, когда порывистый ветер вдруг менял свое направление, капли дождя барабанили прямо в стекло, полностью скрывая от глаз следователя широкий двор городской резиденции комиссара Пфуя: серые мокрые деревья маленького парка, отключенный фонтан в стиле барокко и ряды хозяйственных пристроек: пару флигелей из потемневшего от времени красного кирпича, дровяной сарай и покосившуюся деревянную будку непонятного назначения из крыши которой торчала кривая жестяная труба. Чуть дальше, почти скрытая пеленой дождя, тянулась высокая решетчатая ограда, увитая сухой виноградной лозой.

Фигаро отвернулся от окна и притворился спящим, сквозь полуприкрытые веки наблюдая за Савелием Качкой, который тихонько напевал себе под нос, суетясь у низкого журнального столика. Колдуна окутывало облако едких алхимических запахов; он что-то смешивал в тонкой высокой колбе, время от времени удовлетворенно крякая, когда декокт внезапно менял цвет.

Голова следователя покоилась на огромной подушке – самой мягкой подушке, которую только может вообразить себе искушенный уютом человеческий гений: с таким же успехом Фигаро мог бы возлежать на облаке. На этой подушке можно было часами лежать, не шевеля головой, и шея не затекала. Без колдовства, понятное дело, тут не обошлось, но следователю было лениво анализировать тонкое сложное заклятье.

Все утро и почти весь день он проспал и с удовольствием продолжал бы в том же духе, но спать больше не хотелось. Беда была в том, что не хотелось ничего вообще.

– Ага, проснулись? – Качка потер пухлыми ладошками, – Отлично! Хватит дрыхнуть, Фигаро, вы уже полностью восстановились физически. Это была очень легкая декомпрессия, чем я, кстати, не без основания горжусь. А теперь, – он поднес к носу следователя столовую ложку с какой-то гадостью – открываем ротик и-и-и… ням!

Следователь покорно проглотил безвкусную микстуру и снова уставился в заливаемое дождем окно. Ему не хотелось ни спать, ни есть, ни даже двигаться.

…Хлопнула дверь и по комнате пронесся ветер, пронизанный запахами кирзы, дорогого одеколона, помады для усов и табачного дыма. Фигаро даже не повернул головы; букета ароматов было вполне достаточно для идентификации вошедшего в комнату.

– Фигаро!! – заорал комиссар Пфуй, швыряя фуражку на письменный стол, – ну как ты, гад болезный? Вычухался?

– Все в порядке, господин комиссар. – Следователь вздохнул. – И я бы попросил дать мне какого-нибудь снотворного. Желательно посильнее.

– Что это с ним? – Пфуй недоуменно посмотрел на Качку, вернувшегося к возне со своими колбами.

– Постдекомпрессионная депрессия. – Качка пожал плечами. – Он придет в себя, но нужно его… как бы так сказать… тормошить.

– Не надо меня тормошить, – процедил Фигаро. – Просто дайте поспать.

– Ага, понял. – Пфуй коротко кивнул. – Сейчас все будет. Савелий, задержишься еще на час-два?.. Отлично. Я мигом.

«Час или два, – пронеслось в голове у Фигаро. – Целая вечность покоя»

Он закрыл глаза и стал слушать как капли барабанят по стеклу. Где-то под полом шуршала мышь, и этот звук странным образом дополнял шум непогоды.

«Дождь за окном, – подумал следователь, – мыши под полом, нафталин в старых сундуках, стопки выцветших фотографий над каминами, сырость… Где-то когда-то это все уже было… И еще не раз будет…»

Он, кажется, все-таки задремал, или, точнее, провалился в странный полусон, где существовали только звуки: вот где-то хлопну ставень, вот странный посвист, точно кто-то машет хлыстом, а вот – стук жестяных ведер и женские голоса. Все это сливалось в приятный бессмысленный шум, который прервал резкий хлопок двери.

«Опять», подумал следователь.

Он открыл глаза… и тут же понял, что в комнате что-то изменилось.

И как!

На пороге, покручивая пальцем ус, стоял, усмехаясь, комиссар Пфуй. А рядом с ним…

Фигаро не поверил своим глазам.

– Тетушка Марта! – охнул он, ошалело тряся головой, – но как?! Вы же… Вы же…

– Скажите спасибо вашему начальнику, Фигаро! – тетушка Марта отряхнула подол и строго посмотрела на следователя. – Который притащил меня сюда, надо полагать, колдовством, рассказав слезную историю, что с вами, мол, приключилась тяжелая хандра. С любезным комиссаром Пфуем мы поговорим чуть позже, а сейчас будьте так любезны объяснить мне, отчего у вас такой вид, словно вам сообщили, что вы неизлечимо больны?

– Болен, тетушка Марта, болен… – следователь слабо улыбнулся. – Просто до недавних пор сам не подозревал об этом. Вы не поверите, но еще три дня назад я был двадцатилетним парнем – колдовство, будь оно неладно! Теперь же, как видите, я вновь тот же дряхлый брюзга, которого вы знаете. С той лишь разницей, что теперь я понимаю одну простую вещь: да, я болен. И моя болезнь называется «возраст». Поверьте, я в полной мере чувствую все ее симптомы: спину ломит, хочется спать, тоска… И нет лекарства, понимаете? Вот что ужасно.

Тетушка Марта повернулась к Пфую и мотнула головой в сторону Фигаро.

– И давно он так?

– Почти двое суток. – Комиссар вздохнул. – И конца-краю этому не видно.

– Ясно. – Тетушка Марта покачала головой. – Сейчас будем лечить. Господин Андрэа, помогите-ка…

Только теперь следователь заметил две больших плетеных корзины прикрытые плотными крышками, стоявшие на полу у ног тетушки Марты.

«Это еще что?», слабо удивился он.

…А комната уже пришла в движение: комиссар подвинул к кровати Фигаро тяжелый стол на котором вполне можно было накрыть персон на десять, Качка мановением руки пролевитировал к столу четыре глубоких мягких кресла, а тетушка Марта с размаху бухнула на столешницу обе корзины и сняла с них крышки.

…Ароматы вырвавшиеся на свободу были настолько неописуемы, что желудок Фигаро, всегда живший отдельной жизнью, издал жалобный скулеж.

Еще бы!

Печеночный паштет с грибами в фарфоровой салатнице. Истекающие соком ребрышки, от которых во все стороны распространялись ароматы тудымских коптилен. Несколько горшочков, в недрах которых изнывали под картофельной шубой кусочки шашлыка в луковых кольцах. Огромный чан, полный рассыпчатой картошки, аккуратно разрезанной пополам и сжимающей в своих жарких объятиях тончайший нежный бекон. Бочковые огурчики переложенные долькам чеснока и сверкающие соленые помидоры в укропных зарослях. И, конечно же, две необъятных бутыли, в которых плескалось что-то ледяное, мутное, с одуряющим запахом корицы и лимона, ощущавшимся даже сквозь залитую сургучом пробку.

– Ну, – сказал комиссар, разливая божественный нектар в стаканы, – до дна!.. Я сказал, до дна, Фигаро! Я слежу, пострел ты эдакий!

Чудные дела: опрокинув в рот стакан ледяного пламени и захрумтев его ароматным огурчиком, следователь впился зубами в горячую как ад картофелину, блаженно застонав, когда вытопленный из бекона ароматный сок брызнул ему на язык… и тут внезапно увидел мучавшую его тоску со стороны. Жар и уют вспыхнули в комнате, и в их свете он увидел то, что все это время мучило его: темный комок, похожий на жирную Буку, мерно гложущую его сердце.

«Прочь пошла», сказал Фигаро.

И тоска, жалобно заскулив, бросилась наутек, уходя, прячась в самые дальние коридоры души, туда, куда солнце почти никогда не заглядывает, где лишь пыль и тени, среди которых гнездятся призраки прошлого и куда люди, слава Небесам, почти никогда не заглядывают.

– …вы, Фигаро, должно быть, одурели в этой столице, – тетушка Марта аккуратно расставляла на столе горшочки. – Или у вас этот как его… кризис среднего возраста. Сидите и стонете: ах, жизнь так коротка! Ах, все в мире тленно! Чес-слово, как курсистка какая-то!

– Но жизнь действительно конечна, тетушка Марта!

– Ага. И эта бутылка тоже. Так что – не будем открывать?

– Ну, скажете тоже! Какое тогда удовольствие от бутылки?

– В-о-о-о-от! И я о том же!

– Но жизнь – не бутылка. За второй не сбегаешь. – Следователь опрокинул второй стакан, чувствуя, как мир вокруг возвращается на привычную орбиту.

– А вам бы хотелось? – тетушка Марта язвительно посмотрела на Фигаро, по лицу которого внезапно пронеслась какая-то быстрая темная тень.

– Нет, – покачал он головой, – не за такие деньги… В смысле, сколько не бери – все равно ж не хватит!

– Так какой же дурак одну берет?! Лучше пусть уж останется!.. И вообще, Фигаро – если не умеешь пить, то лучше и не надо.

– Золотые слова, тетушка Марта! За это надо бы… А, уже налито?.. Спасибо, комиссар… Да… Ух!.. Так вот: жизнь, понимаете, такая штука… А, стоп. А как комиссар вообще вас сюда доставил?! Только не говорите, что…

– Блиц, Фигаро, как есть блиц! – Комиссар восторженно топнул ногой, едва не перевернув столик. – Попросил Целесту; говорю, мне, значит, чтоб надежно было как старгородская сталь!..

– …вж-ж-ж-ик! И все. Прямо какое-то разочарование: я-то думала, что интересно… Но, однако, и погода у вас тут в столице!

– А в Тудыме?

– В Тудыме сейчас снег, мороз… Последние весенние морозы, Фигаро. Еще примета есть: если в эти дни мороз – лето будет жаркое…

– …вам бы, Фигаро, отпуск. Вот честно.

– Ваши слова да в золоте выковать, Савелий! Не-е-е-ет, вернусь в Тудым – засяду за работу. Бумажки, бумажки, ничего, кроме бумажек. Буду отъедаться – вы ж сами сказали, что мне после декомпрессии жрать надо от пуза? – читать, а как потеплеет – отправлюсь, наконец, на рыбалку…

– …слово первого зама ректора, что, минимум, полгода не трону вашего следователя, тетушка Марта! Пусть себе работает в глубинке на благо отечества…

– А еще по одной! Погода-то, дамы и господа, так и шепчет…

– Кстати, чуть позже к нам присоединится почтенный господин Целеста. Сейчас он занят улаживанием кучи всякой бумажной волокиты, но вечером освободится и подойдет с какой-то совершенно феноменальной наливкой, так что просьба: до его прихода всем быть в форме… Так вот: блиц-коридоры абсолютно безопасными не бывают в принципе, тут вы правы. Однако же благодаря развитию метафизики и квазиматематики сегодня путешествие через блиц – если им не злоупотреблять, конечно – гораздо безопаснее, скажем, езды на паровой самоходке. Поэтому…

«А еще Брунэ бессовестно врал, – думал следователь, намазывая на хлеб паштет, – врал и не краснел, скотина… Он жил в этих катакомбах не потому что беспокоился о своей безопасности – какая, к черту, безопасность… Просто постоянно смотреть как умирают люди с которыми ты вчера гулял на выпускном – это ж с ума можно сойти… Не-е-е-ет, если бессмертие – то для всех и сразу. Хотя я и сам прекрасно понимаю, что это невозможно…»

«Да, – прошелестел в его голове голос Артура, – бессмертие для всех скопом – сложная проблема. Но вполне разрешимая. А вот Брунэ… Я не знаю ни одного места, где проблему таких вот Брунэ решили. И не знаю, возможно ли такое вообще…»

«Хватит читать мои мысли, – беззлобно огрызнулся следователь. – Ну ее к черту, всю эту философию. Знаете, какой у нее недостаток? Она мешает быть счастливым»

Артур хмыкнул и отключился, а следователь, наливая себе еще, с изумлением понял, что он только что сказал.

«А ведь я счастлив, черт побери. Прямо сейчас, в этот момент, рядом с этими людьми я счастлив и мне хорошо. Я не хочу никуда идти, ничего менять и даже дождь за окном лишь подчеркивает царящий в этой комнате уют. Странно выходит: убери все плохое и то что останется и будет счастьем… Но тогда получается…»

Он потряс головой, чокнулся стаканами с остальными, выпил, закусил и, улыбаясь, посмотрел в заливаемое дождем окно.

«Завтра же уеду домой вместе с тетушкой Мартой, – подумал он, невольно улыбаясь, – Блиц-коридором – пусть его Пфуй с Целестой расстараются… Вы, господа, как хотите, а меня ждет отпуск. Длинный-предлинный отпуск…»

2

Небьющееся сердце

…Растрепанное летнее солнце уже почти поднялось над лесом, медленно приближаясь к зениту, и в его свете неподвижные воды лесного озера казались очень темными, почти черными. Блестящее зеркало водной поверхности, местами укрытое ряской, лишь иногда тревожили редкие всплески, по которым опытный рыболов немедленно бы понял, что здесь как раз самое место для того чтобы закинуть удочки.

Припекало. В сонном июньском мареве над водой порхали стрекозы, пронзая колонны золотого света; от воды все больше и больше пахло тиной, илом и холодом, намекающим на скрытые подземные ключи. Легкий ветерок, чьи почти незаметные дуновения приносили томный запах мха и лесных цветов, слабо шевелил прибрежные заросли камыша, в которых, время от времени, шныряли какие-то мелкие зверьки, должно быть, водяные крысы.

Это озеро находилось всего в тридцати верстах от Нижнего Тудыма, однако места эти были самой настоящей глухой глушью; со всех сторон озеро обступала стена леса и одного взгляда на эти деревья – древние дубы-великаны в три обхвата – хватало чтобы понять: люди в здешние чащобы заходят редко.

Но, все же, иногда заходят.

…В двадцати шагах от озера, на небольшом глинистом склоне, из боков которого выпирали толстенные черные корни, стоял шалаш.

Это был добротный двускатный шалаш устроенный по всем правилам таежной фортификации: окопанный на случай дождя, устеленный густым лапником, с подстилкой из мягкой травы и листьев и натянутой у входа бечевкой на которой были развешаны пучки «звонкой протравки» – от комаров. Рядом с шалашом горел костер, над которым весело булькал котелок прикрытый крышкой, тут же лежал запас суточный хвороста и два здоровенных рюкзака марки «Проклятие туриста» из тех восьмидесятилитровых монстров, которые так любят туристы-горожане, набивающие их до отказа, а потом падающие под их весом на десятом километре пешего похода.

Тут же, у самой воды, вдоль берега расположился ряд удочек, закрепленных на самодельных «рогатках». Маленькие колокольчики привязанные к леске были неподвижны, равно как и стайка разноцветных поплавков, медленно дрейфующих от берега к центру озера.

Рядом с удочками на двух маленьких раскладных креслицах из стальных трубок и парусиновых каркасов сидели двое мужчин.

Оба рыбака давно разменяли пятый десяток, но это было единственное, что их роднило: первый был низеньким полным коротышкой, чью макушку украшал жидкий каштановый «ежик», а второй – длинным точно жердь вихрастым блондином, явно водившим знакомство с гантелями и не пренебрегающим утренними пробежками. Вид у блондина был слегка дурашливый; такой себе деревенский дурачок из сказок. Но иногда, когда его тонкие губы искривлялись в тонкой змеиной улыбке, становилось понятно: не прост, ой не прост был вихрастый!

Зато с коротышкой все было предельно ясно: бекон. И сало, а еще куриные крылышки, темное пиво, сосиски, холодец, пирожки и много-много наваристого борща с плавающими в его недрах жирными золотистыми ребрышками. И, конечно же, всеобъемлющая лень, плюс искренняя, с детства нелюбовь к спорту.

Из одежды на мужчинах были только парусиновые шорты. В настоящий момент оба рыболова дымили козьими ножками и оживленно беседовали, не обращая особого внимания на поплавки: утренний лов был окончен, и уха в котелке была в получасе от полной готовности.

– …вот честное слово, Фигаро, так и сказал: «…можем даже отправить на переквалификацию в Академию Других наук, прямо в спецкорпус». Каково, а? – Вихрастый блондин возмущенно размахивал руками.

– И что вам не понравилось, дражайший Гастон? – коротышка развел руками. – Милейший господин Метлби, разумеется, первоклассно преподал вам теорию, но вот с практикой у вас не сложилось… В любом случае, вы пошли общим потоком, так что нечего вредничать… И как вам первый курс?

– О, – Гастон засмеялся, – это нечто! Я безумно доволен, Фигаро! Меня допустили к квалификационному экзамену по результатам которого автоматом закрыли всю теорию. Поэтому у меня был целый год практики – и какой практики! Меня учил колдовству сам Стефан Целеста, знаменитый магистр, чье имя в этом году на устах у всего научного света Европы. Вы слышали: он решил знаменитую задачу Крегора-Моне? Ту самую, что о создании стабильных блиц-коридоров между двумя точками на движущихся телах?

– М-м-м-м… И что?

– Как это «что»? – возмутился блондин, – вы с ума сошли?! Теперь можно будет открыть стабильный блиц на Луну! Осталось только придумать, как зашвырнуть туда приемную платформу.

– На Луне воздуха нет.

– Ну, на Марс… Вы, Фигаро, как-то далеки от фронта научно-технического прогресса, право слово…

– И слава Небесам, что так. – Фигаро украдкой сплюнул через плечо. – Но вы рассказывали о практике под началом господина Целесты.

– О, – Гастон просиял, – это было нечто. Я ему такой: господин Целеста, еще в детстве специалисты доказали, что у меня врожденный блок к колдовству. Не могу, понимаешь, нормально колдовать, хоть ты тресни!

– А он что?

– А он такой: а вы что? А я ему – пошел, говорю, в администраторы. А Целеста: вот это вы зря. Вон канцлеру Гейгеру тоже по молодости лет такое заявили. Мол, хреновый, вы, господин Гейгер, художник, надо бы вам сменить, понимаешь, род деятельности… Так что очень даже хорошо, что этот пострел Фигаро выдал вам рекомендательное письмо. Мы, говорит, еще сделаем из вас следователя ДДД!

– Аа-а-а-а-х-х-хаха! А вы что?

– Да ничего. – Гастон выпустил дымное колечко и довольно зажмурился. – Колдую, вот, помаленьку. Сдал практику первого курса на «хорошо».

– Ого! Это, я вам скажу… – Фигаро присвистнул. – У Стефана Целесты «хорошо» для первокурсника это…

– Фигаро!

– …это, можно сказать, высшая похвала. Помню, как-то…

– Фигаро!

– …как-то сдавал я ему эту самую практику…

– Фигаро! Уха!

– Ах ты ж черт!

…И они, сломя ноги, побежали снимать котелок с костра, а далеко-далеко над озером, в бездонной синеве неба, кружил лесной ворон – предвестник скорых новостей, суховеев и неожиданных встреч.

– …эх, Фигаро, по ходу, улопатили мы всю уху. – Гастон грустно заглянул в котелок и вздохнул. – Пойду, что ли, песочком его…

– А шашлыки?

– А шашлыки мы еще вчера умяли.

– Стоп. – Фигаро поднялся с подстилки из еловых ветвей, на которой только что блаженно щурился, покуривая трубку. – Это что получается: у нас из еды больше нет ничего?

– Есть еще колбаса. Ну, и может, вечером рыбы наловим, но это уж как пойдет.

– Ну вот, – расстроился следователь, – теперь опять в город за продуктами.

– Кстати, где-то рядом должна быть деревня… – Гастон задумчиво потер подбородок. – Там, думаю, можно найти все, что нам нужно.

– И вы знаете, где она?

– Ну-у-у…

– Вот тот-то и оно, что «ну». Так что завтра утром заведем вашу мотоколяску – и в город… Нет, ну надо же: сожрать все продукты за три дня!

– Давайте только не показывать пальцами на того кто все их сожрал.

…Последнюю фразу Фигаро предпочел не услышать.

…Когда солнце опустилось за густые кроны деревьев и жара, наконец, спала, клевать стало заметно лучше. Уже темнело, когда Гастону удалось вытащить щуку – не самую крупную, но, все же, щуку – зубастую, сильную и очень наглую рыбину, которую Фигаро у берега пришлось оглушить кинетиком (Гастон сгоряча вообще предлагал шарахнуть молнией прямо в воду, но Фигаро пристыдил его; это было чистой воды браконьерство, перевод рыбьей мелочи и вообще неспортивно).

Снова закипела уха, и первый заместитель городского головы Нижнего Тудыма на радостях предложил выпить. Фигаро, сделав несколько снимков Гастона со щукой на свой «Пентаграмм-42» («…освещение, конечно, уже не то, но у меня светочувствительная пленка), немного подумав, согласился.