Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 54 страниц)

Миссия была небезопасна; калабрийские разбойники не ставят себе в заслугу точное соблюдение правил, принятых в подобных случаях между обычными неприятелями. Сами поставленные вне закона, они вполне могут не признать за парламентером права на неприкосновенность; именно поэтому Андре попросил у полковника разрешения сказать ему пару слов наедине. Отойдя в сторону, он вынул из кармана тридцать луидоров, заработанных им три дня назад, и протянул их полковнику.

– Что это значит? – спросил тот.

– Это значит, – отвечал Андре, – что если эти шутники там наверху меня прикончат, а это, между нами говоря, весьма вероятно, то у меня нет никакого интереса делать их своими наследниками. А раз так, полковник, отошлите двадцать луидоров моей старой матери, а десять отдайте нашей маркитанке; эта славная девушка задаром стирает наше белье, дает в долг выпивку и на бивуаке, ложась на ночь справа от взвода, по утрам оказывается... слева.

Полковник обещал Андре точно исполнить его последние пожелания, если с ним случится несчастье, и дал ему указания. Он обещал помиловать всех бандитов, за исключением Джакомо.

Андре пустился в путь и стал взбираться в гору с той поразительной верой французского солдата в себя, что питается двумя источниками – личным мужеством и присущим ему, как он полагает, красноречием. Поднявшись на вершину, он оказался в пятидесяти шагах от одного из постов, выставленных Джакомо. Часовой крикнул ему по-калабрийски:

– Кто идет?

– Парламентер, – спокойно ответил Андре.

– Кто идет? – вторично крикнул часовой.

– Тебе говорят, болван: парламентер! – повысил голос Андре, продолжая идти.

– Кто идет? – в третий раз крикнул бандит, прикладывая карабин к плечу.

– Ты что, не слышишь? Пар-ла-мен-тер! – закричал Андре во всю силу своих легких, четко отделяя слога друг от друга, – parlementaro! Ну, теперь доволен?

Но произнесенное на итальянский лад слово, по-видимому, не произвело ожидаемого впечатления; в ту минуту, когда Андре проявлял свои языковые познания, пуля, попав в бляху кивера, снесла в пропасть головной убор, по неосторожности его владельца не закрепленный цепочкой.

– Ах ты волчицын сын! – вскричал Андре, демонстрируя знакомство с римской историей. – Ну и натворил же ты бед!.. Да под подкладкой этого кивера было более тридцати писем моих подружек! И они для меня одно дороже другого!.. Ах, разбойник, ты хочешь, чтобы я из тебя душу вытряс!?

Этим восклицанием он встретил подбегавшего к нему бандита; тот, видя, что Андре как парламентер не вооружен, кинулся на него с кинжалом, желая прикончить врага, которого не сумел застрелить из карабина.

Андре машинально опустил руку туда, где ожидал найти рукоять сабли, но обнаружил только пустые ножны. В ту же минуту он увидел, как на расстоянии фута от его груди сверкнул кинжал. Движением быстрым как мысль, он поймал рукой кисть противника, предотвратив нависший удар. Завязалась борьба.

Место, где они схватились, было чем-то вроде дороги, с одной стороны ограниченной отвесной скалой, а с другой – откосом, ведущим в пропасть в две тысячи футов глубиной. Это узенькое пространство, покрытое ровной и сухой травой, скользкой из-за жары, было небезопасно даже для тех, кто проходил здесь в одиночку и с осторожностью; естественно, что каждый из борющихся, сознавая меру риска, напрягал все силы и всю ловкость, чтобы оказаться как можно дальше от края: вероятность столкнуть противника в пропасть и не быть увлеченным им за собой была очень невелика. Все усилия бандита были направлены на то, чтобы высвободить свою руку из тисков; Андре же делал все возможное, чтобы не ослабить эти тиски. Своей свободной рукой каждый держал врага за шею, так что издали эти двое, страстно желающие погубить друг друга, выглядели как два брата, встретившиеся после долгой разлуки и не размыкающие объятий.

На какое-то мгновение они застыли в этой позе, и ни тот ни другой не мог предсказать, на чью сторону склонится победа. Наконец колени бандита задрожали, его тело начало медленно наклоняться назад, голова запрокинулась, как согнутая верхушка дерева, затем его ноги оторвались от земли и, как вырванный с корнем дуб, он рухнул наземь, увлекая за собой Андре; при падении машинальным движением человека, ищущего опору, он разжал пальцы руки и выпустил кинжал, упавший в полуфуте от пропасти.

Борьба продолжалась: бандит стремился ногой столкнуть кинжал в бездну, а Андре пытался им завладеть; в результате усилий одного и другого оба они неуклонно придвигались к обрыву. Время от времени противники бросали горящие взгляды на пропасть, к которой они мало-помалу приближались, а затем в полном молчании, не произнося угроз, снова сплетались в жесточайшем объятии. В конце концов превосходство Андре стало очевидным: одной рукой он сжал горло бандита, а другой почти дотянулся до рукоятки кинжала. Сделав последнее усилие, он сумел им завладеть. Разбойник понял, что он обречен, и, принимая неизбежную гибель, решил увлечь за собой врага. Движением, не замеченным противником, он уперся ногой в скалу и в то мгновение, когда над его грудью сверкнул кинжал, резко оттолкнулся; Андре, припавший к своему противнику, почувствовал, как они оба покатились в бездну. Раздался страшный крик – это были одновременно прозвучавшие проклятия двух людей, страстное последнее прощание обоих с жизнью. Бандит и солдат падали, потеряв опору.

В ответ послышался крик Джакомо. Привлеченный звуком выстрела, он мчался к ним и издали видел их схватку, но подбежал к противникам, когда они уже падали в пропасть. Он простер руки, как бы пытаясь их удержать, и, с ловкостью ягуара прыгнув на край выступа, нависшего над бездной, заглянул вниз и увидел, как воды потока подхватили и понесли обезображенное тело бандита.

– Эй, товарищ! – услышал он в ту же минуту снизу, в нескольких футах от себя. – Товарищ!

Джакомо повернул глаза в ту сторону, откуда раздался голос и увидел Андре верхом на дереве, которое росло в расщелине скалы.

При падении враги разъединились и Андре посчастливилось зацепиться за спасительное дерево; затем ему удалось сесть на него верхом; впрочем, до благополучного исхода было далеко: подняться наверх, на расстояние десяти футов по голой отвесной скале было невозможно, а под ногами была бездна, куда только что свалился бандит.

– Эй! – с удивлением воскликнул Джакомо. – Ты кто?

– Черт побери! Наконец-то нашелся один, кто говорит по-французски и с кем хоть можно будет потолковать! – сказал Андре, приосанившись на своем дереве. – Кто я? Я Андре Фрошо, уроженец Корбея, что под Парижем, стрелок тридцать четвертого пехотного полка, прозванного императором «Грозный»!

– Зачем ты явился? – продолжал Джакомо.

– Я пришел по поручению полковника предложить вам, как говорится, его ультиматум.

– Хорошо, – сказал Джакомо.

– Если вас это заинтересовало, то, может быть, вы спустите мне что-нибудь, чтобы я мог подняться наверх, ну, например, веревку, за которую вы будете меня тащить вот так...

И он жестом показал движения человека, вытаскивающего ведро из колодца.

Отойдя на два шага, Джакомо достал спрятанную в кустах все ту же веревку, ставшую теперь бесполезной, и бросил ее конец Андре; тот крепко обвязался ею и к тому же схватился за нее сверху обеими руками; чувствуя себя уверенным благодаря этим двум мерам предосторожности, он подал сигнал:

– Ну, гоп!..

Джакомо прекрасно понял это восклицание, что и доказал, потянув веревку к себе. Андре начал подниматься, вертясь на конце веревки, будто клубок ниток, разматываемый женщиной. Когда голова солдата показалась над пропастью, Джакомо придавил веревку ногой, чтобы она не выскользнула, а сам протянул руку Андре; тот ухватился за нее обеими руками, сделал последнее усилие и тотчас очутился рядом с атаманом.

– Спасибо, товарищ! – сказал он, освобождаясь от веревки на поясе и тут же принимаясь за приведение в порядок своего туалета, ибо военное убранство его подверглось суровому испытанию во время падения и подъема; он проделывал это так тщательно и хладнокровно, будто ему предстояло идти на смотр. – Спасибо, и если когда-нибудь вы окажетесь в подобных обстоятельствах, позовите Андре Фрошо: окажись он в ста шагах, вы можете на него рассчитывать.

– Хорошо, – согласился Джакомо. – Ну, а теперь перейдем к полученным тобою инструкциям.

– Эх, – заметил Андре, – вот уж где потеха: инструкции-то были в моем кивере, полетевшем ко всем чертям. Тот, другой, отправился поискать его, – добавил он, бросив взгляд в пропасть, – но боюсь, что принести не сможет.

– А ты помнишь, что в них содержалось? – спросил Джакомо.

– О, назубок!

– Итак?

– Вот, слушайте внимательно!

Андре принял строгий и важный вид, приличествующий послу:

– Они гласили, что всем бандитам будет сохранена жизнь и повесят только их главаря.

– Ты уверен, что так?

– Еще бы! За кого вы меня принимаете? За враля, что ли? Я вам передаю все слово в слово и ручаюсь за это!

– Ну, тогда, возможно, дело и уладится, – заметил Джакомо, – идем со мной!

Андре повиновался; десять минут спустя солдат с бандитом подошли к плато, описанному нами в начале этого рассказа; все бандиты прилегли, а Мария, прислонившись к скале, кормила ребенка грудью.

– Добрые новости, друзья! – объявил Джакомо, подойдя к ним. – Французы обещают сохранить вам жизнь.

– Всем? – спросил один из бандитов.

– Всем, – ответил Джакомо.

– Без исключения? – тихо переспросила Мария.

– Какое дело этим молодцам, есть исключение или нет, – нетерпеливо прервал ее Джакомо. – Оно к ним не относится.

– Хорошо, – ответила Мария, безропотно опустив голову и не высказывая более никаких замечаний.

– Это значит, – заметил один из бандитов, – что исключение, как вы сказали, все-таки есть и относится оно к атаману?

– Возможно, – отвечал Джакомо.

– И вот этот человек...

– Да.

Бандит оглянулся на товарищей и прочел в глазах всех отражение собственных мыслей; он живо вскинул карабин и нацелил его на Андре.

– Кровь Христова! Ты что делаешь!? – вскричал Джакомо, закрывая своим телом Андре.

– Хочу проучить этого безбожника, принявшего на себя подобное поручение! – ответил бандит.

– Что надумал этот шутник? – спросил Андре, поднимаясь на цыпочках и выглядывая из-за плеча Джакомо. – И часто с ним бывает такое?

– Ладно, ладно, Луиджи, – произнес Джакомо, сделав знак рукой. – Опусти карабин! К тому же это ведь только твое мнение, другие могут думать иначе!

– Это общее мнение, не так ли!? – выкрикнул Луиджи, повернувшись к товарищам.

– Да! Да! – зашумели все. – Жизнь или смерть, но вместе с атаманом! Да здравствует атаман! Да здравствует наш отец! Ура Джакомо!

Мария молчала, но слезы благодарности катились по ее щекам.

– Ты слышал? – спросил Джакомо, повернувшись к Андре.

– Да, слышал, – ответил Андре, – но не понял.

– Так вот, эти люди говорят, что хотят жить или умереть со мной, ведь я их атаман.

– Виноват! – сказал Андре и, щелкнув каблуками, отдал честь атаману. – Я этого не знал. По месту и почет!

– Так вот, – прервал его Джакомо жестом, исполненным такого величия и благородства, который мог бы сделать честь и королю. – Теперь, когда ты знаешь, кто я, возвращайся к своему полковнику и скажи ему, что не нашлось в умирающей от голода банде Джакомо ни одного человека, пожелавшего спасти свою жизнь ценою жизни своего атамана.

– А чему здесь удивляться? – ответил Андре, закручивая усы. – Это доказывает только то, что всюду есть бравые парни, вот и все.

– А теперь советую тебе, – заметил Джакомо, с беспокойством оглядывая своих людей, – не задерживайся здесь, иначе я ни за что не поручусь!

– Хорошо, – ответил Андре, с видом глубокого презрения посматривая вокруг. – У меня нет желания арендовать место в твоей палатке, тем более что она вряд ли бы мне подошла, ведь со съестным у вас, кажется, не слишком ладно.

Атаман нахмурил брови.

Андре прямо взглянул ему в глаза, как бы желая сказать: «Что дальше?» Выждав, пока лицо атамана не приняло своего обычного выражения, он повернулся спиной и, переваливаясь на ходу с ноги на ногу, не спеша пошел прочь, напевая вполголоса:

 
Ох, как скверно
Быть жандармом!
Ох, как славно
Быть солдатом!
Бьет барабан!
Прощай, подружки!
Бьет барабан!
Идем в поход!
 

Допев куплет, он свернул за скалу и исчез с глаз Джакомо и его банды. Тем не менее еще десять минут он шел не оборачиваясь и только после этого оглянулся – настолько он опасался, что его любопытство будет истолковано как трусость.

После ухода Андре бандиты оставались на своих местах в полном молчании. Наконец Джакомо поднялся и, ни слова не сказав, удалился. Тогда все разбрелись в разные стороны в поисках хоть чего-нибудь, чтобы заглушить голод: одни нашли коренья, другие – дикие плоды, третьи пытались жевать молодые побеги; только Мария продолжала сидеть, прислонившись к скале: она ощущала, что в груди у нее еще есть молоко, чтобы кормить ребенка.

Джакомо вернулся через два часа; в одной руке он держал длинную палку с железным наконечником, одну из тех, с какими римские пастухи гоняют свои стада, а в другой ту самую веревку, что уже играла столь важную роль в ходе этой истории и окажется необходимой принадлежностью для ее развязки.

– Приготовьтесь! – распорядился он. – Мы уходим!

– Когда? – воскликнули бандиты.

– Сегодня ночью, – ответил Джакомо.

– Вы нашли проход?

– Да.

Радость оживила лица всех, ибо никто не усомнился в словах атамана. Мария поднялась и протянула ребенка Джакомо.

– Поцелуй же его! – попросила она.

Джакомо поцеловал ребенка с видом человека, опасающегося, что в нем заподозрят человеческие чувства, которые таятся в глубине его души; затем он протянул руку к востоку.

– Через полчаса стемнеет, – сказал он.

Каждый осмотрел свое оружие, сменил патроны, прочистил шомполом ствол карабина.

– Готовы? – спросил Джакомо.

– Готовы.

– В путь!

Они пошли по дороге, противоположной той, откуда появился Андре. Тропинка некрутая, но настолько узкая, что один человек мог бы обороняться на ней против десяти, вела к подножию горы, на которой скрывались бандиты. Эта тропинка не ускользнула от бдительного ока полковника, и он поместил в конце ее пикет, а еще в ста метрах перед ним поставил часового. Поэтому, спускаясь первым, атаман повернулся к своим людям и таким повелительным резким голосом потребовал молчания, что каждый понял: нарушение приказа будет стоить ему жизни. Все затаили дыхание. И в эту минуту заплакал ребенок.

Джакомо обернулся, глаза его сверкнули в темноте, как у тигра. Мария поспешно сунула свою иссохшую грудь младенцу и тот, жадно схватив ее, затих. Спуск продолжался. Прошло десять минут и ребенок, обманутый в своих ожиданиях, снова закричал.

Джакомо издал рык; звук этот не мог выдать ни его, ни его спутников, так как любой услышавший этот рев принял бы его не за человеческий голос, а за волчий вой. Мария, трепеща, приникла губами ко рту ребенка. Прошли еще несколько шагов, но терзаемый голодом младенец опять принялся плакать.

Джакомо одним прыжком очутился возле них и, прежде чем Мария успела заслонить или защитить ребенка, схватил его за ногу, вырвал из рук матери и, размахнувшись как пастух пращой, размозжил ему голову о дерево.

Мария побелела, волосы ее стали дыбом, глаза остекленели; затем, одеревеневшая, машинально наклонившись, она подобрала изувеченный труп ребенка, положила его в свой передник и продолжала следовать за бандой, во главе которой уже снова шел Джакомо.

Тем временем, добравшись до того места, где можно было, свернув с тропинки, перемещаться по горе, он повел их, с инстинктом дикого зверя прокладывая путь между скалами, соснами и высоким вереском, закрывавшим, казалось, проход любой живой твари, кроме змей. Банда неотступно следовала за ним.

Так они шли в течение часа, если можно назвать ходьбой то, как они передвигались, перескакивая с утеса на утес, словно серны, или переползая, как змеи. Наконец они дошли до небольшого плато, где гора обрывалась отвесно. По другую сторону обрыва в двадцати футах от них тянулось почти такое же плато; расщелина, разделившая здесь две горы, несомненно образовалась в результате вулканического сдвига, но никто из людей не помнил, чтобы эти горы-близнецы составляли когда-то одно целое.

Попав на это место, бандиты беспокойно переглянулись. Все они хорошо знали эту часть своих владений, и с того времени как началась осада, часто кто-нибудь из них приходил сюда, окидывал взглядом пропасть, разверзшуюся под ногами, оценивал расстояние до соседней горы, где их ждало спасение, и уходил поникший и задумчивый, сознавая, что никто, кроме серны, не способен на прыжок через подобную расщелину.

И все же именно к краю этой бездны Джакомо привел своих бандитов. Они встали полукругом около своего атамана, чей гений поддерживал до этого их жизнь тем способом, до которого они никогда бы не додумались, и кто в настоящее время несомненно каким-нибудь одному ему ведомым образом избавит их от опасности.

И действительно, Джакомо без тени сомнений принялся за дело: он развернул веревку во всю ее длину, позвал одного из своих людей, привязал к его руке один конец, а другой прочно прикрепил к середине палки с железным наконечником, принесенной с собой, и, вскинув ее над головой, метнул как дротик через пропасть.

Разбойники, привыкшие видеть во тьме ночи не хуже, чем при свете дня, проследили полет копья; они увидели, как оно пронеслось между двумя сросшимися дубами, возвышающимися на противоположной стороне, глубоко воткнулось в землю и задрожало. Джакомо отвязал от руки товарища второй конец веревки. Тотчас же рванув ее на себя, он выдернул металлический наконечник из земли и, подтягивая веревку, дотащил палку до деревьев; там палка застряла между двумя дубами, приняв поперечное положение. Джакомо резко дернул веревку – она натянулась, а палка крепко ее держала: именно это и было нужно бандиту.

Тогда, не выпуская конец веревки из рук, он трижды обмотал ею сосну и завязал несколько узлов, еще два раза обмотал и снова завязал; затем, сев у края пропасти, он схватился за веревку, ставшую мостом через бездну, и, опустив ноги вниз, лишь с помощью рук начал совершать эту странную переправу.

Бандиты, раскрыв рты и затаив дыхание, не сводили с него глаз. Они видели, как он, переставляя поочередно руки, продвигается вперед без особого труда, будто у него под ногами была опора.

Наконец, он добрался до конца веревки, ухватился за корень одного из дубов и, сделав последнее усилие, оказался на противоположном плато.

После этого он внимательно осмотрел палку, державшую веревку, убедился в ее надежности, повернулся к своим людям и подал знак присоединиться к нему.

Разбойники были смелые и отважные горцы; уверенные в себе, они не колебались ни секунды: там, где прошел один, должны пройти все, и все они прошли.

Мария осталась последней. Когда настала ее очередь, она взяла в зубы край передника, схватилась за веревку и, не выказывая ни малейшего страха или слабости, переправилась так же, как все остальные.

Джакомо облегченно вздохнул, когда все, целые и невредимые, окружили его; перед этим они отвергли возможность спастись ценою жизни своего атамана, а теперь он спас их. С невыразимым презрением окинул он взглядом горевшие то тут, то там костры солдатских пикетов и произнес одно-единственное слово: «Вперед!» И полные отваги и рвения, они двинулись за ним.

Час спустя справа показалась деревушка, и они спустились прямо к ней. Джакомо вошел в один из домов, назвал себя и сказал, что он и его люди голодны. Им поторопились принести все необходимое: каждый житель деревни приходил со своим запасом провизии, оставлял ее и удалялся. Через двадцать минут они снова поднялись в горы, не опасаясь преследования. Вскоре Джакомо остановился, осмотрел местность, где они оказались, и сказал:

– Здесь мы переночуем, а теперь поужинаем.

Это приказание было выполнено с большой готовностью, ведь умирая от голода, ни один не осмелился притронуться к еде без разрешения атамана. Припасы были свалены в кучу, разбойники сели вокруг, и пять минут спустя все занялись едой с таким усердием, словно каждый, от первого до последнего, был расположен вознаградить себя за долгое воздержание. Внезапно Джакомо поднялся: он заметил, что среди них нет Марии.

Он поспешно направился в сторону, откуда они пришли, но сделав несколько шагов, остановился. Он увидел Марию у подножия дерева: стоя на коленях, она голыми руками рыла могилу для своего ребенка.

Джакомо выронил из рук ломоть хлеба, несколько мгновений смотрел на нее, не осмеливаясь заговорить, а потом, молчаливый и грустный, вернулся к банде.

Ужин закончился, атаман поставил часового, скорее по привычке, нежели для безопасности, и разрешил всем отдыхать. Сам он отошел в сторону, расстелил на земле плащ и лег, подавая другим пример, которому они, смертельно уставшие, не замедлили последовать.

Бандит, стоявший на посту, бодрствовал первую четверть часа; затем он начал сознавать, что усталость берет верх над чувством долга; глаза его слипались помимо его воли; чтобы не заснуть стоя, он был вынужден безостановочно шагать, и в эту минуту тихий, печальный голос окликнул его. Обернувшись, он увидел Марию.

– Луиджи, – позвала она, – не бойся, это я.

Луиджи уважительно поклонился ей.

– Бедняга, – продолжала она, – ты падаешь от усталости и хочешь спать, а тебе надо бодрствовать!

– Приказ атамана, – ответил Луиджи.

– Послушай, – сказала Мария, – я не могу заснуть, как бы мне ни хотелось этого.

Она показала ему свой окровавленный передник:

– Кровь моего ребенка не дает мне спать. Ты ведь знаешь, у меня верный глаз – дай мне карабин, я займу твое место, а перед рассветом тебя разбужу. У тебя будет два часа отдыха.

– Но если атаман узнает... – сказал Луиджи, умиравший от желания принять это предложение.

– Не узнает, – промолвила Мария.

– Вы ручаетесь?

– Ручаюсь!

Бандит протянул Марии карабин и, не тратя лишнего времени на поиски удобного места, доказал, сколь велико было его внутреннее убеждение в том, что хорошо спать можно везде. Через десять минут его шумное сопение возвестило, что он успешно использует короткое время, оставшееся до рассвета.

Мария еще с четверть часа не двигалась с места. Затем, повернув голову, она через плечо окинула взглядом бандитов и убедилась, что все погружены в сон. Она покинула свое место и бесшумно прошла мимо них, легкая, словно дух, летящий над самой землей; дойдя до Джакомо, она опустила ствол своего карабина, приставила дуло к его груди и нажала на спуск.

– Что случилось? – воскликнули внезапно пробудившиеся бандиты.

– Ничего, – ответила Мария. – Луиджи, которого я сменила, забыл предупредить меня, что курок его карабина взведен, я нечаянно задела пальцем спуск, и раздался выстрел.

Головы опустились, и все снова погрузились в сон.

Джакомо не успел ни вздохнуть, ни застонать – пуля пробила ему сердце.

Мария прислонила карабин Луиджи к дереву, отрезала голову Джакомо, положила его в свой передник, весь пропитанный кровью сына, и спустилась с горы.

Наутро полковнику доложили, что молодая женщина, утверждающая, что она убила Джакомо, хочет с ним поговорить. Полковник приказал привести ее в свою палатку. Мария развязала края передника, и голова бандита покатилась на землю.

При всей привычке к ужасам войны, полковник содрогнулся; посмотрев на молодую женщину, бледную и строгую, словно статуя Отчаяния, он спросил:

– Кто вы такая?

Вчера еще я была его женой, сегодня стала вдовой.

– Отсчитайте ей три тысячи дукатов! – приказал полковник.

Четыре года спустя в монастыре Святого Креста в Риме умерла монахиня, прославившаяся своей святостью. Со дня своего обета она вела примерную жизнь и, кроме того, при поступлении в монастырь внесла вклад – три тысячи дукатов, которые монастырь после ее смерти унаследовал. О ее прошлой жизни ничего не было известно; говорили только, что сестра Мария была родом из Калабрии.