Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 54 страниц)

– Великий Боже! – воскликнул Паскуаль.

– О, к счастью, я хорошо знаю моих братьев и был наготове, – засмеялся дон Педро. – Признаюсь вам, я почувствовал ужасающую радость при виде его обнаженного клинка и не собирался звать стражу, я хотел убить его сам. Но на шум нашей схватки вбежали ballesteros de Maza[25]25
   Телохранители короля, вооруженные булавами (исп.)


[Закрыть], и не успел я сказать и слова, как один из них проломил ему голову ударом булавы. Повторяю, мне вовсе не этого хотелось: я уже говорил вам, что стремился его убить своей собственной рукой.

– Он заслужил свою участь, – сказал Паскуаль, – да простит ему Бог его предательство!

– После того как умер тот, которого я любил как брата и который меня предал; после того как была удалена та, которую я хотел любить как супругу и которая тоже меня предала, я почувствовал себя одиноким на свете и подумал о Марии Падилье, вспомнил о днях нашего счастья. Я разослал людей во все концы королевства, чтобы разыскать ее, и, когда узнал, где она находится, помчался туда сам, не позволив ее предупредить; в то время как другие замышляли заговор, чтобы лишить меня жизни, она – я нашел ее в часовне – молилась за меня. Теперь я сказал вам все. Вот дон Фадрике и вот дон Педро – рассудите нас. Вот жена и вот куртизанка – рассудите их.

– Государь, – произнес судья, – пока еще вы дон Педро Справедливый, постарайтесь не стать доном Педро Жестоким.

Поклонившись королю, он присоединился к veinticuatros, ожидающим его, как мы уже говорили, в соседней комнате.

III

В течение месяца Хуан Паскуаль пребывал на посту primer asistente Севильи, и за все это время произошло только одно убийство; подозрение пало на дона Хуана де Нальверде, и он был арестован на следующий же день. Получив неопровержимые улики, primer asistente приговорил его к смерти, и, несмотря на громкое имя убийцы и влияние всей его семьи, король дон Педро не счел возможным вмешаться в правосудие и виновный, лишенный помилования, был казнен. Этот пример оказался очень действенным, – с того времени всем стали очевидны неподкупность и умение нового судьи. В первую очередь primer asistente сменил три четверти альгвасилов, служивших под началом его предшественника, поскольку почти все они получали мзду, которая существенно превышала жалованье, предоставляемое им государством, от знатных сеньоров в благодарность за то, что эти блюстители порядка не замечали, как те сводят счеты между собой или предаются распутству. Вместо уволенных он поставил надежных людей и организовал отряд горцев из трехсот—четырехсот человек; каждый вечер из них составлялись ночные патрули, и, как только на колокольне Хиральды било девять часов, эти патрули с приставленными к ним начальниками расходились по улицам Севильи. Они располагались на определенном расстоянии друг от друга как в самых пустынных улицах, так и на самых людных площадях, и им был дан категорический приказ следить, чтобы никто не останавливался ни в нишах дверей, ни перед решетками окон. Это была нелегкая служба, но людям хорошо платили, и, кроме того, поскольку primer asistente из своего значительного жалованья брал себе только то, что обеспечивало ему самое необходимое для жизни, он мог оставшуюся сумму тратить на обязательную, по его мнению, добавку оплаты своего отряда.

Итак, как мы сказали, вот уже двенадцать—пятнадцать дней столица Андалусии, вопреки обыкновению, жила без ночных происшествий; произошло только несколько незначительных краж, причем виновные были обнаружены и понесли предусмотренное законом наказание. Но вот однажды темной ночью Антонио Мендес, один из ночных дозорных, которому Хуан Паскаль полностью доверял, увидел, притаившись в подозрительной удаленной улочке, приближающегося к нему человека, закутанного в плащ; дойдя до середины улицы, незнакомец подошел к дому, помедлил минуту и трижды постучал в окно; не услышав ответа, он, несомненно, решил, что того или той, к кому он пришел, еще не было на месте, и стал прогуливаться перед домом. Пока ничего предосудительного не происходило, кавалер не стоял под окном, а ходил от одного конца фасада до другого; поэтому Антонио Мендес, очень точно соблюдавший данные ему указания и не усмотревший ничего недозволенного в поведении прохожего, не обнаруживал своего присутствия.

Прошло некоторое время; незнакомцу надоело ждать и, приблизившись к окну, он снова постучал. Хотя на этот раз стук был гораздо громче предыдущего, результат оказался тот же; кавалер решил запастись терпением, что, судя по сдавленным проклятиям, вырывающимся у него, не было свойственно его необузданной натуре. Поскольку среди распоряжений, данных Хуаном Паскуалем, не было указаний пресекать поток ругательств, если их бросали на ходу, а кавалер, бранясь, продолжал прогуливаться, Антонио Мендес тихо затаился в своем углу, откуда он мог следить за всеми движениями незнакомца и, учитывая, что тот говорил довольно громко, даже слышать его высказывания. Наконец кавалер в третий раз подошел к окну и стал стучать обеими руками так, что любой спящий уже давно бы проснулся. Видя, что это бесполезно, упрямец надумал прибегнуть к иному способу общения с тем, к кому он пришел: направившись к двери, он ударил по ней кулаком с такой силой, что в ту же секунду в окне появилась старуха, по-видимому опасавшаяся, что второй такой же удар просто выбьет дверь, и, высунув голову, спросила, кто в такой поздний час тревожит покой честного дома.

Кавалер застыл в изумлении: ясно было, что он ожидал услышать совсем не этот голос. Он огляделся, подумав, что перепутал дом, но, убедившись, что именно здесь его часто принимали, вступил в переговоры.

– Что здесь происходит? – спросил он. – Где Пакита? Почему она не отвечает?

– Она уехала утром вместе со своей хозяйкой донной Леонорой.

– Донна Леонора уехала? – воскликнул кавалер. – Клянусь святым Иаковом! Кто посмел ее увезти?

– Тот, кто имел на это полное право!

– Кто же это?

– Ее брат, дон Салюстий де Аро.

– Ты врешь, старая!

– Клянусь вам Богоматерью дель Пилар!

– Открой мне, я сам проверю, так ли это!

– Мне приказано никого не впускать в отсутствие дона Салюстия, а уж в такой час тем более.

– Старуха! – вскричал взбешенный до предела незнакомец. – Открой немедленно или я вышибу дверь!

– Дверь крепкая, сеньор кавалер, и, прежде чем вам удастся ее вышибить, сбежится стража!

– Какое мне дело до стражи! – воскликнул кавалер. – Пусть хватают воров и цыган, а не таких благородных сеньоров, как я!

– Так было во времена прежнего primer asistente, но после того как король дон Педро – да хранит его Господь! – назначил Хуана Паскуаля вместо сеньора Телесфоро, стража защищает нас от всех. Стучите сколько хотите, но поостерегитесь, не то вместо этой двери перед вами распахнется тюремная.

С этими словами старуха закрыла окно. Незнакомец устремился к жалюзи и с силой стал трясти прутья, но, поняв, что они слишком прочно скреплены со стеной, чтобы поддаться, вернулся к двери и стал изо всех сил бить по ней рукояткой меча. Вот тут Антонио Мендес, наблюдавший, как мы уже говорили, эту сцену, подумал, что настало время вмешаться.

– Сеньор кавалер, – окликнул он его, – при всем почтении к вам я должен обратить ваше внимание на то, что после девяти часов вечера на улицах Севильи шуметь запрещено.

– Ты кто такой, нахал? – повернувшись, спросил кавалер.

– Я Антонио Мендес, начальник ночной охраны квартала Хиральда.

– Знаешь что, Антонио Мендес, начальник ночной охраны квартала Хиральда, иди-ка ты своей дорогой и оставь меня в покое!

– Не в обиду вам будет сказано, монсеньер, своей дорогой придется пойти вам, и запомните, что в это время запрещено останавливаться перед всеми домами, за исключением своего.

– Мне жаль, друг, – отвечал кавалер, продолжая стучать, – но я не тронусь с этого места!

– Вы говорите так в минуту гнева, но вы еще поразмыслите, сеньор.

– Я уже обо всем поразмыслил, – возразил кавалер, продолжая стучать.

– Не заставляйте меня прибегать к силе! – предупредил ночной стражник.

– Силе? Против меня?

– Против вас, как против любого, кто не считается с верховной властью primer asistente.

– Есть власть и повыше, поостерегись сам!

– Какая же, к примеру?

– Короля!

– Не думаю.

– Ах ты негодяй!

– Король – первый, кто должен почитать закон, и, если бы на вашем месте был король, я бы встал перед ним на колено, как мне положено стать перед сувереном, и сказал бы: «Государь, уходите!»

– А если бы он отказался?

– Если бы он отказался, я бы вызвал ночной дозор и со всем почтением, какое полагается королю, проводил бы до его дворца Алькасар. Но вы ведь не король, и потому говорю вам в последний раз: «Уходите, или...»

– ... или? – со смехом повторил кавалер.

– ... или я вынужден буду вас принудить к этому, монсеньер, – продолжал ночной дозорный, протягивая руку, чтобы схватить незнакомца за воротник.

– Негодяй! – закричал тот, отскакивая и направляя клинок шпаги на ночного стражника. – Прочь, или ты мертвец!

– Вы заставляете меня обнажить шпагу, монсеньер, – заявил Мендес. – Пусть же пролитая кровь падет на вашу голову!

И между ними началась схватка: один из участников был вне себя от ярости, а другой сражался, выполняя свой долг. Кавалер отличался ловкостью и, казалось, владел оружием, как никто, но Антонио Мендес, как настоящий горец, был силен и проворен, и некоторое время борьба проходила без явных преимуществ той или другой стороны. В конце концов меч дозорного запутался в складках плаща противника и бедняга не смог его быстро вытащить, чтобы парировать удар: незнакомец пронзил ему грудь. Антонио Мендес вскрикнул и упал. В ту же минуту слабый отблеск огня осветил улицу, кавалер поднял голову и увидел в окне дома напротив старую женщину с лампой в руках. Он закутался в плащ и быстро удалился, но, к его изумлению, старуха не произнесла ни звука; наоборот, свет погас, окно захлопнулось, и улица погрузилась в темноту и безмолвие.

IV

На следующий день рано утром Хуан Паскуаль получил приказ явиться во дворец Алькасар.

Он тотчас же отправился туда. Дон Педро его уже ждал. – Сеньор Паскуаль, слышали ли вы, что произошло сегодня ночью в Севилье? – спросил он, увидев своего primer asistente.

– Нет, государь! – отвечал Паскуаль.

– В таком случае ваша полиция работает плохо; ночью, между одиннадцатью часами и полуночью, на улице Кандиль, за Хиральдой, был убит человек.

– Возможно, государь; если так, труп будет обнаружен.

– Ваша задача, сеньор asistente, не ограничивается тем, чтобы обнаруживать трупы; вы должны найти и убийцу.

– Я его найду, монсеньер.

– Даю вам три дня сроку, и помните, что, согласно нашему договору, вы отвечаете за грабежи и убийства – деньгами за деньги, головой за голову! Идите!

Хуан Паскуаль хотел было возразить против столь жесткого срока, но король вышел из покоев, не слушая его.

Primer asistente пошел к себе, очень озабоченный этим делом; его ждал ночной стражник, обнаруживший тело Антонио Мандеса и пришедший доложить об этом, но его рапорт ничего не прояснил. Дозорные, проходя по улице Кандиль, наткнулись на труп, оттащили его на ближайшую площадь, чтобы рассмотреть при свете лампады, горевшей перед изображением Богоматери, и узнали своего начальника Антонио Мендеса; однако про убийцу ничего известно не было: когда обнаружили тело, улица была пустынна.

Хуан Паскуаль тотчас же направился на место происшествия. На этот раз улица была полна людей: любопытные образовали полукруг перед столбом, у подножия которого стояла лужа крови. Именно здесь лежал убитый Антонио Мендес.

Primer asistente расспросил всех кого мог, однако люди были осведомлены не больше самого судьи. Он стал обходить соседние дома, но то ли их обитатели не хотели быть ни во что замешаны, то ли действительно не видели, как все произошло, – так или иначе, никаких сведений он не получил. Паскуаль вернулся к себе, надеясь, что в его отсутствие какие-то факты обнаружились.

Новостей не было, однако повторно расспрошенный дозорный заявил, что, когда он нашел Антонио Мендеса, у того в руках была обнаженная шпага – это доказывало, что он защищался от убийцы. Хуан Паскуаль опустился рядом с телом и внимательно рассмотрел рану. Шпага вошла в грудь с правой стороны и, пронзив тело насквозь, вышла под левой лопаткой – бедняга Антонио храбро сражался лицом к лицу с противником. Однако все это ничего не говорило о том, кто был его противник.

Весь день Хуан Паскуаль провел в размышлениях, но все было тщетно – он ни на шаг не приблизился к разгадке. Ночь не принесла ничего нового. Под утро его вызвали во дворец.

– Так как же? – спросил дон Педро. – Ты уже знаешь, кто убийца?

– Нет еще, монсеньер, – отвечал Паскуаль, – но я отдал приказ предпринять самые усиленные поиски.

– У тебя остается два дня, – заметил король, уходя к себе.

Второй день, так же как и предыдущий, прошел в безуспешных попытках обнаружить что-нибудь. Опустилась ночь и наступил рассвет, не изменив ничего. На заре Хуан Паскуаль снова был призван в Алькасар.

– Что у тебя нового? – поинтересовался дон Педро.

– Ничего, монсеньер, – ответил Паскуаль, не столько беспокоясь за собственную судьбу, сколько стыдясь бесплодности своих усилий.

– Остался один день, – холодно заметил король, – но для такого умелого судьи, как ты, этого более чем достаточно, чтобы обнаружить виновного.

И он удалился в свои покои.

Снова Хуан Паскуаль принялся опрашивать всех, кого мог найти, но никакие показания ничего не дали. Все было известно по поводу жертвы, но ничто не могло навести primer asistente на след убийцы.

Наступил вечер; осталась последняя ночь. Хуан Паскуаль решил еще раз пойти на место преступления, рассчитывая, что именно там, в окрестностях этого дома, вдруг что-нибудь да прояснится. Убийство Антонио Мендеса уже забылось, и только камень, все еще красный, оставался единственным свидетельством происшедшего.

Хуан Паскуаль остановился перед этим следом преступления, последним и уже исчезающим, как будто всем уликам в этом деле суждено было пропасть. Полчаса он неподвижно простоял в задумчивости, и вдруг ему послышалось, что его окликнули. Он повернул голову и увидел в окне напротив дома Леоноры де Аро старую женщину, знаком показывающую, будто у нее есть кое-что ему сказать. В положении, в каком находился судья, нельзя было пренебрегать ничьим сообщением, и он подошел под окно. В ту же секунду к его ногам упал ключ, и окно захлопнулось. Он понял, что старуха не хочет быть замеченной, поднял ключ, подошел к двери и попробовал ее открыть. Дверь поддалась. Хуан Паскуаль вошел и с такой же осторожностью, какую проявляла женщина, запер дверь за собой.

Он очутился в темном проходе, ведущем к лестнице. Окно, которое открывала старуха, находилось на втором этаже; лестница, очевидно, вела в ее комнату. Ухватившись за канат, служивший перилами, Паскуаль начал подниматься по ступенькам. На втором этаже он увидел слабый свет, проникавший через приоткрытую дверь. Он толкнул дверь и при свете маленькой железной лампы узнал старую женщину, звавшую его. Она знаком попросила его закрыть дверь; Паскуаль послушно выполнил просьбу и подошел к ней.

– Это вы, тетушка, предложили мне пройти сюда?

– Да, – отвечала она, – поскольку я догадывалась, кого вы ищете.

– И вы могли бы навести меня на след?

– Возможно, если вы поклянетесь не замешивать меня в это дело.

– Клянусь! И сверх того обещаю вам щедрое вознаграждение.

– О, я делаю это не ради денег, хоть они и не лишние, ведь я небогата. Я решилась на это, видя в каком затруднении находится такой славный человек, как вы; мы все знаем, что, если завтра вы не найдете убийцу, вместо его головы падет ваша. А что будет с этим несчастным городом Севильей, если он лишится такого прекрасного судьи?!

– Так говорите же, тетушка! Во имя Неба, говорите!

– Надобно сказать, – продолжала старуха, – что дом напротив принадлежит графу Салюстию де Аро.

– Я знаю.

– В нем жила его сестра Леонора.

– И это мне известно.

– У нее был любовник; кавалер, закутанный в плащ, каждую ночь приходил и стучал в окно три раза.

– И что дальше?

– Дверь открывали, кавалер входил и уходил за час до рассвета.

– Дальше!

– Третьего дня утром брат, узнав, без сомнения, об этой любовной связи, приехал и увез сестру, оставив в доме старую дуэнью и запретив ей кому бы то ни было открывать дверь, так что, когда ночью явился кавалер, дверь оказалась закрытой.

– Продолжайте, я слушаю!

– Так вот, поскольку его это не устраивало, а старая дуэнья, верная полученному распоряжению, отказалась его впустить, он попытался взломать дверь.

– Так, так; это насилие, – пробормотал Хуан Паскуаль.

– В эту минуту появился бедняга Антонио и стал уговаривать его уйти, но тот слушать ничего не хотел, выхватил свою шпагу и убил несчастного.

– Клянусь жизнью! Вот бесценные сведения! – воскликнул Хуан Паскуаль. – Но кто же этот кавалер?

– Этот кавалер?..

– Да, тот, кто приходил каждую ночь.

– Тот, кто убил Антонио?..

– Ну, конечно, тот, кто убил Антонио!

– Это...

– Это?

– Это король, – промолвила старуха.

– Король? – воскликнул Хуан Паскуаль.

– Да, сам король.

– Вы видели его лицо?

– Нет.

– Вы слышали его голос?

– Нет.

– Как же тогда вы его узнали?

– Его кости хрустят при ходьбе.

– Верно! – вскричал судья. – Я тоже обращал внимание на эту его особенность! Женщина, вечером ты получишь обещанное вознаграждение!

– И вы не раскроете мое имя?

– Никогда!

– Да хранит вас Бог, добрый судья! Для меня это счастливый день, ведь я помогла сохранить жизнь вам, такому бесценному для всех нас человеку.

Хуан Паскуаль простился со старухой, вернулся к себе и тотчас же послал депешу в Алькасар.

Это был приказ королю Кастилии дону Педро предстать на следующий день перед судом primer asistente.

V

На рассвете следующего дня Хуан Паскуаль созвал суд veinticuatros, не объясняя участникам, зачем их собрали. Все они были в торжественных облачениях, соответствующих их должности, и primer asistente в полном молчании восседал с жезлом правосудия в руках во главе собрания, когда придверник объявил: «Король!» Все поднялись, удивленные.

– Садитесь, мессиры, – приказал Хуан Паскуаль.

Они повиновались, и вошел король.

– Итак, сеньор asistente, – сказал дон Педро, становясь посреди этого торжественного собрания, – что вам от меня угодно? Как видите, я подчинился вашему приказу, хотя он мог бы быть отдан в более любезной и вежливой форме.

– Государь! – ответил Паскуаль. – Сейчас речь идет не о любезности и вежливости, а о справедливости; в эту минуту я выступаю не в качестве приближенного короля, а как народный судья.

– Вот как? – переспросил дон Педро. – Мне кажется, достойный сеньор, что не народ, а король вложил в ваши руки эту белую палочку, которую вы держите словно скипетр.

– Именно потому, – спокойно и почтительно ответил Паскуаль, – что вложил эту палочку в мои руки король, я должен быть достойным оказанного мне доверия, а не бесчестить жезл правосудия угодливым предательством.

– Хватит нравоучений! – прервал его дон Педро. – Чего ты хочешь?

– Государь, – продолжал Хуан Паскуаль, – в ночь с пятницы на субботу произошло убийство. Ваше высочество отлично знает это, ибо вы сами меня о нем оповестили.

– Ну, и что дальше?

– Ваше высочество, вы дали мне три дня, чтобы обнаружить убийцу.

– Да.

– Так вот, – произнес Хуан Паскуаль, пристально вглядываясь в короля, – я его нашел.

– О! – воскликнул король.

– Да, и я приказал ему явиться на мой суд, потому что правосудие едино для сильных и слабых, для великих и малых. Король дон Педро Кастильский! Вы обвиняетесь в убийстве Антонио Мендеса, начальника ночной стражи квартала Хиральда. Ответьте перед судом!

– А кто осмеливается обвинять короля в убийстве?

– Свидетель, имя которого я поклялся не называть.

– А если король Кастилии будет отрицать свою виновность?

– Он будет подвергнут испытанию у гроба. Тело Антонио Мендеса выставлено в соседней церкви, оно хранится там именно с этой целью.

– В этом нет необходимости, – небрежно бросил дон Педро, – я убил этого человека.

– Сожалею, – еще более строго произнес Паскуаль, – что король Кастилии придает, по всей видимости, столь мало значения убийству одного из своих подданных, тем более что это убийство было совершено его собственной рукой.

– Потише, сеньор asistente, – одернул его дон Педро, вынужденный под действием влияния, которое оказывал на него Паскуаль, обороняться, – потише, говорю вам, не было никакого убийства: это был бой. Я не убил Антонио Мендеса исподтишка, а сразил его в ходе законной защиты.

– Не может быть законной защита от блюстителя порядка, получившего приказ и выполняющего свой долг!

– Но, возможно, усердие в выполнении своих обязанностей завело его слишком далеко, – ответил дон Педро.

– Закон не столь хитроумен, государь, – твердым тоном заметил primer asistente, – согласно вашему собственному признанию, вы уличены в убийстве.

– Ты лжешь, негодяй! – в гневе воскликнул король. – Я сказал, что убил его, это правда, но убил после того, как предупредил, чтобы он убирался! Безумец в ответ вытащил шпагу и пал во время честного поединка. Тем хуже для него – почему он отказался подчиниться моему приказу?!

– Потому что это вы, государь, обязаны были подчиниться его приказу, вместо того чтобы оказывать ему преступное сопротивление. Ваши угрозы, государь, не помешают мне выполнить мою тяжкую обязанность, ведь это вы, не считаясь с моими желаниями, заставили меня покинуть горы, назначили вопреки моей воле primer asistente, и я обязан быть судьей, а не фаворитом короля. Так вот, перед вами судья, отвечайте ему!

– Я уже все сказал. Я убил Антонио Мендеса в бою. Это поединок, а не убийство.

– Между королем и его подданными поединки невозможны, государь! Если слуги верны королю, ничто не может его заставить обнажить против них шпагу. Король получил своих подданных от Бога и в ответе за них перед Богом. Вы не можете также не знать, что насильственным образом выступили против закона, введенного вами же, и ваш королевский сан ни в коей степени не служит извинением этому обстоятельству. Вы должны понимать, что, чем выше личность, тем более достойным примером ей следует быть! Выслушайте мое решение!

Высокомерным движением король положил руку на эфес своей шпаги; глаза его сверкали. Хуан Паскуаль продолжал:

– Я требую, чтобы завтра в полдень вы, дон Педро Кастильский, находились на площади Хиральды, ближайшей к месту преступления, чтобы выслушать и подчиниться приговору, который правосудие найдет уместным вынести.

Если вы надеетесь на милосердие Божье, призываю вас не пренебрегать призывом к нему, но молитесь со всей искренностью, ведь молитва – последнее прибежище виновного.

Произнеся медленно и твердо это решение, Хуан Паскуаль сделал знак королю, что он может удалиться. После этого он сам поднялся и в сопровождении veinticuatros покинул зал заседаний.

Доном Педро сначала овладела ярость, но затем его охватило восхищение. То была первая половина жизни короля Кастилии, когда его еще называли Справедливым и сердцем он мог воспринять примеры, достойные подражания; то, что разыгралось сегодня, было для него примером неслыханным, а в особенности неожиданным: среди придворных, преклоняющих колени, когда он проходил мимо, оказался человек, осмелившийся устроить публичный суд над королем, не исполнившим законы своего королевства. Дон Педро решил подчиниться требованию asistente и появиться на следующий день на площади Хиральды облеченным знаками королевского достоинства. Не желая казаться устрашенным, он выбрал себе в сопровождающие только Феррандо де Кастро и Хуана де Падилью, отказавшись от другой свиты.

Между тем новость об этом странном суде быстро распространилась по всей Севилье и пробудила живейшее любопытство. Вызов в суд, предъявленный королю, – причем никто не мог понять, чем все закончится; то, что дон Педро, привыкший повелевать, подчинился приказу одного из своих чиновников, не слыханная до сего времени непреклонность судьи, осмелившегося так неосторожно не посчитаться с авторитетом короля, – все это предвещало одно из тех торжественных зрелищ, что сохраняются в памяти людей; поэтому, едва занялась заря, все жители Севильи поспешили на площадь Хиральды. Что касается дона Педро, то вместе с двумя своими сопровождающими он ожидал часа, в который ему было назначено выслушать чтение приговора. Оба сеньора напрасно уговаривали короля взять более многочисленный кортеж и вооруженную стражу: дон Педро со всей определенностью заявил, что он желает, чтобы все шло согласно отданному им приказу, и что он не нуждается в иной свите, чем положено обычно при оглашении приговора primer asistente; он позволил следовать за собой только двенадцати сеньорам, но без оружия, заставив их предварительно поклясться, что без приказа, исходящего из его собственных уст, они ничего не предпримут, что бы ни происходило вокруг.

Как только король появился перед толпой, его приветствовали возгласами одобрения, которые так редко приходится слышать королям. Дон Педро не ошибся в причинах проявления этой радости: народ рукоплескал скорее его повиновению, чем его величию. Король двигался в сторону площади Хиральды, но перед въездом в одну из улиц стража остановила кортеж, предложив ехать другой дорогой. Сеньоры хотели продолжить движение невзирая на запрет, но король, напомнив про их клятву, подал пример послушания и без возражений направился по указанному пути. Восторженные крики усилились. Сеньоры нахмурились, им показалось, что на этот раз приветствия унижают королевское величество и оскорбительны для их государя. Однако дон Педро оставался невозмутимым, и ничто в выражении его лица не поощряло его придворных к неподчинению. Они в молчании последовали за ним и, проехав по длинной объездной дороге, достигли площади Хиральды. Для королевского кортежа было выделено огороженное пространство.

В центре площади, у подножия колокольни, на возвышенном помосте расположился суд veinticuatros под председательством Хуана Паскуаля. Справа от них была поставлена статуя короля дона Педро во весь рост, со знаками королевского достоинства, однако ее пьедестал был скрыт эшафотом. Палач с мечом в руках стоял рядом на возвышении. Прямо напротив него находилось то место, которое, как уже говорилось, было предоставлено королю и его свите. Вся остальная часть круга была занята зрителями. Справа от судей – до эшафота и слева от них – до места королевского кортежа расположилась стража, которая состояла из горцев, набранных primer asistente.

При появлении короля раздался грохот барабанов, затянутых крепом, из-за чего их рокот был более мрачным. Этот звук отозвался в душе каждого, вызвав глухое щемящее чувство: в обстановке скорбной торжественности оно овладевает людьми независимо от их желания. Дон Педро не составлял исключения и, так как сопровождающие его сеньоры громко выражали свое негодование, потребовал от них соблюдать молчание. Когда грохот стих, поднялся судебный исполнитель и громко провозгласил:

– Дон Педро, король Кастилии!

– Я здесь, – отвечал король, восседавший на своем коне, – чего вы от меня хотите?

– Государь, вас призвали, чтобы вы выслушали вынесенный вам приговор и увидели, как его приведут в исполнение.

– Негодяй! – воскликнул Падилья, перескакивая на своем коне ограду и направляясь к служителю правосудия.

– Солдаты! – призвал Хуан Паскуаль. – Уберите с дороги этого кавалера!

– Первый, кто до меня дотронется, умрет! – закричал Падилья, выхватывая шпагу.

– Кастильский рыцарь! – раздался звонкий твердый голос дона Педро. – Вернитесь на место – я вам приказываю!

Падилья спрятал шпагу в ножны и направил лошадь к ограде. Гул изумления пронесся по площади и возбуждение усилилось.

– Дон Педро Кастильский! – объявил Хуан Паскуаль, поднявшись в свою очередь. – Вы уличены и обвиняетесь в преднамеренном убийстве ночного дозорного Антонио Мендеса во время выполнения им его обязанностей; это преступление заслуживает смерти.

По толпе, словно раскат грома, прокатился ропот: всем показалось, что судья зашел уже слишком далеко.

– Тише! – потребовал дон Педро. – Пусть судья закончит свое обвинение.

Воцарилось молчание.

– Я объявляю вам смертный приговор! – с тем же хладнокровием продолжал Хуан Паскуаль. – Но, так как ваша особа священна и никто, кроме Бога, возложившего на вашу голову корону, не может тронуть ни вашей головы, ни короны, приговор будет приведен в исполнение над вашим изваянием. Теперь, когда я выполнил так, как счел нужным, возложенный на меня долг, пусть палач исполнит свой!

Палач взмахнул мечом, и голова королевской статуи слетела с плеч и покатилась к подножию эшафота.

– Пусть теперь эту голову поставят на углу улицы, где был убит Антонио Мендес, – приказал Хуан Паскуаль, – и пусть в течение месяца она останется там как напоминание о преступлении короля.

Дон Педро спешился и подошел к Хуану Паскуалю.

– Высокочтимый asistente Севильи! – сказал он спокойным голосом. – Я хвалю себя за то, что вверил вам отправление правосудия, ибо вижу, что для этой должности нельзя было найти человека более достойного, чем вы! А посему я утверждаю вас в должности, которую вы до сего дня исполняли столь честно и непредвзято. Ваш приговор справедлив, и пусть он остается в силе: эта голова, отсеченная рукой палача, будет выставлена, но не на один месяц, а навсегда, дабы донести до потомства память о вашем правосудии.

Воля дона Педро была осуществлена, и вплоть до наших дней на углу улицы дель Кандилехо еще можно увидеть в нише голову статуи: люди уверяют, будто это та самая голова, что была отсечена рукою палача в 1357 году.

Такова эта легенда о доне Педро, как она рассказана историком Сурита в его «Анналах Севильи».