Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Александр Дюма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 54 страниц)
Порывшись во всех карманах, матросы с большим трудом собрали восемьдесят реалов.
Через три четверти часа островитяне вернулись с вареными курами и вареным рисом.
Им дали денег из общего кошелька, и они, казалось, были довольны оплатой.
После этого капитан призвал своих людей принять самый безмятежный вид, какой только возможно, и спокойно есть.
Трое островитян присутствовали при обеде гостей.
Голландцы попытались задать островитянам несколько вопросов, чтобы выяснить, где они находятся.
Они в самом деле оказались на Суматре, как и предполагал капитан.
На вопрос о расположении Явы туземцы взмахом руки указали направление.
Итак, моряки более или менее верно определили свое местонахождение.
Единственное, чего теперь не хватало команде, была провизия, причем в количестве, достаточном для восстановления утраченных сил.
Капитан решил пойти на риск, чтобы ее раздобыть.
Для этого надо было всего лишь подняться по реке и добраться до видневшейся вдалеке деревушки.
Капитан собрал все оставшиеся деньги и с четырьмя матросами сел в маленькую пирогу.
Оказавшись в деревне, он без труда получил провизию, которую тотчас же отправил своим людям, с тем чтобы Рол распределил еду поровну.
Что касается его самого, он остался в деревне, решив отдохнуть там и поесть.
Затем, покончив с едой и не обращая внимания на островитян, не спускавших с него глаз ни на минуту, пока он ел, капитан купил буйвола и приготовился увести его с собой.
Но животное было таким диким, что преодолеть его сопротивление оказалось невозможным.
Тогда, поскольку день клонился к вечеру, четверо матросов предложили Бонтеку остаться в деревне до следующего утра, когда, говорили они, будет легче справиться с буйволом и отвести его в лагерь.
Бонтеку это совершенно не устраивало, но настаивать на их возвращении он не стал, объявив им только, что отправится в лагерь в тот же вечер, даже если ему придется вернуться одному.
Четыре матроса попросили капитана извинить их: сославшись на усталость, они хотели бы воспользоваться только что полученным разрешением остаться в деревне.
Так что капитан ушел один.
На берегу реки он обнаружил множество туземцев, столпившихся вокруг пироги, которая привезла его сюда.
Казалось, они оживленно спорили.
Капитан понял, что одни хотели его задержать, другие готовы были отпустить.
Минуты были решающими: малейшее колебание могло все погубить.
Бонтеку направился к туземцам, взял за руки первых попавшихся двоих, и подтолкнул их вперед с видом человека, имеющего на это право.
Островитяне повиновались, не выказывая открытого сопротивления, но все же с явной неохотой и угрожающе посматривая на Бонтеку; оказавшись в лодке, один из них уселся спереди, другой – сзади, и оба принялись грести.
У каждого за поясом был крис.
Поместившись в середине лодки, капитан внимательно следил за ними и надеялся взглядом удержать их на месте.
Примерно на третьей части пути тот, кто сидел на корме пироги, встал, подошел к Бонтеку и знаками объяснил ему, что он не станет грести, пока тот не даст ему денег.
Бонтеку достал из кармана мелкую монетку и протянул туземцу.
Островитянин взял ее, несколько мгновений разглядывал с недоверчивым видом, потом завернул в уголок тряпки, служившей ему поясом.
Затем он снова сел.
Тогда настала очередь того, кто находился на носу.
Снова разыгралась та же сцена.
Как и в случае с первым, Бонтеку достал монету того же достоинства и отдал ее второму гребцу.
Тот разглядывал ее еще дольше и еще более недоверчиво, чем его товарищ, переводя глаза то на деньги, то на человека и, очевидно, задаваясь следующим вопросом: «Должен ли я взять деньги? Должен ли я убить человека?»
Убить человека ему было так же легко, как взять деньги: он был вооружен, а Бонтеку безоружен.
Капитан ни на мгновение не спускал глаз с дикаря, читая все его мысли, и, хотя он выглядел совершенно невозмутимым, сердце его бешено колотилось.
Тем временем они продолжали спускаться по реке, причем быстро: их увлекал за собой отлив.
Они проделали примерно половину пути, когда два проводника вначале обменялись несколькими словами, а затем заговорили горячо и оживленно, что встревожило храброго капитана.
Было ясно, что эти два человека замышляют какой-то заговор и, как ему показалось по их жестам, речь идет о том, чтобы броситься на него с двух сторон и убить.
Бонтеку мысленно обратился к Богу с молитвой, и, поскольку в ту же минуту на ум ему пришла причудливая идея, он нисколько не сомневался в том, что она послана ему Богом.
Идея состояла в том, чтобы начать петь.
И он принялся очень громко распевать веселую голландскую песню.
При этих неожиданных звуках, таких мощных, что они пробудили эхо в лесах по берегам реки, два дикаря от всей души расхохотались, так широко разевая рты, что Бонтеку мог бы заглянуть им в глотку.
Пирога между тем продолжала быстро скользить по реке; через несколько минут капитан увидел шлюпку и понял, что он спасен.
Но он не прекратил своего пения: оно должно было и отвлекать обоих его проводников, и оповестить лагерь о его возвращении.
И в самом деле, когда наиболее высокие ноты (Бонтеку не слишком заботился о том, чтобы петь верно, лишь бы быть услышанным) достигли слуха матросов, каждый из них бросил свое занятие и прибежал на берег реки.
Вот теперь Бонтеку мог приказывать, и он велел обоим островитянам перейти на нос пироги, чтобы можно было одновременно держать их в поле зрения и таким образом избежать любой неожиданности.
Они повиновались; когда пирога приблизилась к берегу в указанном Бонтеку месте, капитан выскочил на сушу и оказался среди своих людей.
Голландцы были сильно обеспокоены тем, что капитан вернулся один.
Услышав его пение и не зная за ним такого явного пристрастия к нему, они подумали, что произошло нечто необычайное, и это заставило их сбежаться.
Бонтеку рассказал им о покупке буйвола, о желании его спутников остаться в деревне и о том, что ему грозило на обратном пути.
Голландцам очень хотелось заставить двоих островитян расплатиться за страхи капитана; но тот, напротив, посоветовал им обращаться с туземцами как можно обходительнее, поскольку их товарищи могут поплатиться жизнью за малейшую обиду, нанесенную дикарям.
А туземцы, казалось, и не помышляли ни о какой опасности.
Они ходили взад и вперед по лагерю, разглядывая каждый предмет с любопытством, свойственным детям и дикарям, спрашивали, где матросы проводят ночь и где спят Рол и капитан, в которых они признали старших.
Им ответили, что матросы спят под навесами, а Рол и капитан – в шлюпке.
Ночь прошла спокойно, и все же капитан спал тревожно, так как опасался, что больше не увидит четырех матросов, оставшихся в деревне.
И правда, наступил рассвет и первые утренние часы миновали, а они не показывались.
Однако около девяти часов утра капитану сообщили, что замечены двое островитян, которые гонят впереди себя буйвола.
Капитан в сопровождении матроса, немного говорившего по-малайски, вышел навстречу этим людям и спросил у них, отчего голландцы все еще не вернулись и почему приведенный буйвол вовсе не тот, что был куплен капитаном.
На эти вопросы туземцы ответили, что ^супленный капитаном буйвол был до того диким, что пришлось выбрать другого; а что касается четырех голландцев, они шли позади них и вели второго буйвола.
Такой ответ казался достаточно правдоподобным, поэтому он на время успокоил капитана.
Бонтеку предложил островитянам купить у них второго буйвола, договорился с ними о цене и заплатил за него.
Но когда буйвола попытались заставить направиться к лагерю, он сделался еще более непокорным, чем вчерашний. Увидев это, Бонтеку взял топор и перерубил ему сухожилия.
Дикари, получив за быка деньги, рассчитывали забрать его назад; они громко закричали, и тут же, словно это был сигнал, из леса выскочили две или три сотни их соплеменников и быстро побежали к шлюпке.
В том, что намерения у них дурные, сомнений не было, поэтому трое голландцев, поддерживавшие небольшой костер перед навесами и первыми заметившие дикарей, поспешили к капитану предупредить о нападении.
В это же время с другой стороны показалась еще одна группа, человек в пятьдесят, по-видимому с не менее враждебными намерениями.
Бонтеку прикинул количество людей в обеих группах и, решив, что моряки, как ни плохо они вооружены, могут защищаться, крикнул им:
– Держитесь! Этих негодяев не так много, чтобы испугать нас!
Но тут с третьей стороны вышла еще одна группа, числом равная двум другим и вооруженная щитами и мечами.
Если бы у каждого из матросов было ружье и боеприпасы (как они похвастались островитянам), сопротивление было бы еще возможно; но против шестисот дикарей было всего шестьдесят семь голландцев, и у них, как мы уже сказали, не было другого оружия, кроме двух топоров и одной шпаги.
Капитан понял тогда, что единственный путь к спасению, оставшийся им, – быстро отступить, и он громко, как только мог, прокричал:
– Друзья! В шлюпку! В шлюпку!
Услышав этот крик – настоящий сигнал тревоги – все пустились бежать.
К несчастью, в шлюпке ничего не было приготовлено к отплытию, и, когда команда оказалась на берегу реки, нескольким голландцам пришлось прикрывать остальных, пока шлюпка отчаливала.
Два матроса взяли по топору, а пекарь схватил старую шпагу, с которой он способен был творить чудеса.
Настал момент жестокого боя.
Не видя у голландцев ружей, островитяне, на чьей стороне теперь был и численный перевес, и больше вооружения, со страшными криками бросились на судно.
Какое-то время схватка происходила на земле, на борту и в воде.
Шлюпка стояла закрепленная на двух малых якорях – один сзади, другой спереди.
Капитан, находившийся на борту, крикнул пекарю, оказавшемуся рядом с тросом:
– Режь перлинь!
Но шпага резала плохо и провисший трос не поддавался; к тому же в эту минуту пекарь вынужден был обороняться и отвечать ударами шпаги нападавшему на него островитянину.
Тогда капитан побежал на корму, прижал кормовой перлинь к ахтерштевню и крикнул:
– Руби!
На этот раз хватило одного удара, чтобы перерубить канат.
Капитан опять закричал:
– В шлюпку! В шлюпку!
Услышав эти слова, все, кроме тяжелораненых и погибших, отступили; те, кто находился в шлюпке, помогали оставшимся за бортом подняться в нее, а тем временем четверо матросов, отцепивших якорь от берега, тащили шлюпку на середину реки.
Когда дно у этих четверых ушло из-под ног, с борта им бросили канаты, и с их помощью они смогли подняться в шлюпку.
Наконец, словно Небо пришло на помощь несчастным жертвам кораблекрушения, против которых, казалось, были огонь, вода и земля, – ветер, до сих пор дувший к берегу, внезапно переменился и погнал шлюпку в сторону моря.
Оставалась гряда камней и подводные скалы – последняя и, возможно, вполне реальная угроза для моряков.
Преодолев одним махом камни, пять минут спустя они были вне опасности, по крайней мере с этой стороны.
То, что так пугало голландцев, напротив, вселяло надежду в островитян: они высыпали на самый край мыса и ждали там, когда шлюпка наткнется на скалы.
Провидение позволило избежать этой опасности, и, поскольку ветер продолжал оставаться попутным, вскоре шлюпка оказалась далеко от берега.
Только два обстоятельства огорчали команду и ее отважного капитана.
Во-первых, они горевали, что вынуждены были покинуть четверых товарищей, с которыми вместе перенесли столько тягот и опасностей.
Кроме того, они заметили, что храбрый пекарь, так мужественно прикрывавший отступавших, получил рану немного ниже груди. Сама по себе рана была вовсе не опасной, но по синевато-черному кольцу, окружавшему ее, капитан понял, что она была нанесена отравленным оружием. Превратившись в хирурга, капитан немедленно взялся за нож и разрезал тело до живого места; но яд Зондских островов не щадит никого, как известно, и через пять минут раненый вытянулся, слабо вздохнул и умер.
Тогда капитан произвел смотр своей команды.
В ней недоставало шестнадцати человек: четверых оставшихся в деревне, одиннадцати убитых при посадке в лодку и этого несчастного, умершего только что.
Над телом бедняги-пекаря произнесли короткую молитву и бросили его в море.
V
СИНИЕ ГОРЫ
Шлюпка шла вдоль берега с попутным ветром.
Отдав первую дань сочувствия отсутствующим и последние почести мертвому, стали изучать запасы продовольствия.
Они состояли из восьми кур и небольшого количества риса; их распределили между пятьюдесятью шестью оставшимися матросами.
Но совершенно ясно, что столь малое количество провизии не могло долго удовлетворять потребности людей, в течение четырнадцати дней страдавших от голода и ни разу не поевших досыта за то время, что они провели на острове.
Поэтому пришлось решиться снова высадиться на сушу, и лодку повернули к берегу.
Этот берег был заполнен островитянами; но, увидев, что голландцы направляются к ним, они обратились в бегство, и побережье опустело.
Матросы поспешили высадиться, набрать устриц, съедобных ракушек и морских улиток, каждому в меру своей жажды напиться из ручья, наполнить водой оба маленьких бочонка и вернуться в шлюпку.
Капитан предложил выйти чуть подальше в открытое море, где им, возможно, удастся найти какой-нибудь необитаемый остров и на нем можно будет, не опасаясь внезапного нападения, поискать воду, фрукты и ракушки.
С его мнением согласились.
Помимо весьма ненадежных сведений, полученных накануне от островитян насчет Суматры и Явы, потерпевшие кораблекрушение совершенно не знали, где они находятся.
Ночь была тихой, море спокойным, и по сравнению с прошедшими событиями люди могли считать свое положение сносным.
На рассвете они увидели три острова.
На берегу не видно было ни одного туземца; голландцы подумали, что острова необитаемы (а именно такие они и искали), и, направившись к ним, пристали к самому большому из трех.
На нем только всего и было, что родник, заросли бамбука, пальмы и гора.
Прежде всего попробовав воду, чистую и вкусную, матросы решили сделать большой запас ее, помимо того, что могло вместиться в два бочонка.
С этой целью они срезали множество стеблей бамбука, проткнули палочкой в них все кольцевые перегородки, кроме последней, затем наполнили эти стебли водой и закрыли их с противоположного конца пробками.
Таким образом удалось почти вдвое увеличить запас воды. Затем матросы, забравшись на пальмы, стали срезать их мягкие, словно воск, верхушки, на вкус напоминавшие свежую капусту; они поели их на месте, а также сделали запас на будущее.
После этого они разбрелись по берегу, чтобы поискать ракушки.
Бонтеку тем временем взобрался на гору.
Когда он добрался до вершины и вспомнил, какая удивительная цепь событий поочередно подвергала его смертельной опасности и оставляла в живых, чувство признательности Провидению заполнило его душу, он преклонил колени на негостеприимном берегу этого неутолимого моря и возблагодарил Господа.
Затем он поднял голову и взгляд его остановился на горизонте.
Справа от себя он увидел, как вырисовывается в дымке горная цепь и посреди этого лазурного тумана устремляются ввысь две вершины.
И тут к нему пришло воспоминание.
В Голландии, в Хорне, прислонившись к огромной печке и поставив перед собой кружку пива, он часто слушал рассказы одного путешественника из числа своих друзей, Виллема Схаутена, дважды побывавшего в Ост-Индии, и тот как-то сказал ему, что за Батавией тянется горная цепь, две высочайшие вершины которой уходят за облака и за свой лазурный цвет названы Синими горами.
Если перед ним сейчас те самые горы, о которых рассказывал ему Виллем Схаутен, то в счислении Бонтеку не допустил никакой ошибки и путешественники находятся вблизи Явы, то есть голландской колонии, где они могут рассчитывать на любую помощь.
Бонтеку быстро спустился, поспешил к людям, продолжавшим поиски ракушек, и поделился с ними своими надеждами.
Они предложили капитану вновь править шлюпкой и взять курс на горы.
В шлюпку были сложены все ракушки, какие им удалось найти, все срезанные ими верхушки пальм, все бамбуковые стебли, наполненные водой, и, поскольку ветер был попутным, моряки направились прямо к двум вершинам.
Настала ночь; горы исчезли в сумерках, но на небе показались звезды, и теперь можно было ориентироваться по ним.
На следующий день лодку остановил штиль. Матросы сначала испытали огромное разочарование, ведь они не знали, что путь, пройденный ими за ночь, привел их к берегу Явы.
Внезапно матрос, поднявшийся на верхушку мачты, вскрикнул; затем, протерев глаза, он объявил, что видит двадцать три корабля.
Радость, охватившая команду, вырвалась криками, песнями и прыжками.
Затем гребцы налегли на весла и шлюпка поплыла навстречу флоту.
Как оказалось, эти суда были голландскими; командовал ими адмирал Фредерик Хаутман Далкмар.
Командующий стоял с подзорной трубой на полуюте, откуда следил за всеми движениями приближавшейся шлюпки; при виде ее его опытный глаз распознал следы большого бедствия.
И вскоре потерпевшие кораблекрушение увидели, как от корабля отошла и быстро поплыла лодка. Она была послана командующим.
Когда шлюпка и лодка сблизились, оба экипажа встали, размахивая шляпами и испуская радостные крики.
Очень быстро они узнали друг в друге тех, с кем вместе вышли с Тексела и расстались лишь в Бискайском заливе, и это вызвало еще большую радость.
Бонтеку и Рол перешли в лодку, и их отвезли на адмиральское судно.
Шлюпка с матросами «Ньив-Хорна» следовала за ними.
Оба офицера поднялись на палубу, где их ждал Фредерик Хаутман.
Рассказ капитана был немногословным.
Когда говорят о долгих страданиях, обычно укладываются в короткие фразы. Адмирал быстро понял, что всем этим храбрым людям необходимо восстановить силы; он велел накрыть свой собственный стол, поставить на него хлеб, вино и мясо, пригласил к нему Рола и Бонтеку и распорядился, чтобы остальные потерпевшие кораблекрушение поднялись на борт, а матросы как можно сердечнее приняли их.
Когда Бонтеку и Рол увидели перед собой хлеб, вино и блюда своей страны, они переглянулись и, движимые одним и тем же чувством, залились слезами и от всего сердца стали благодарить адмирала за оказанный им теплый прием.
Адмирал дал возможность этим исстрадавшимся людям подкрепить свои силы, а на следующий день, посадив их на свою яхту, отправил в Батавию, куда они вошли при огромном стечении народа, уже знавшего о том, какие беды приключились с ними и как они чудесным образом трижды избежали смерти, когда им угрожали поочередно огонь, вода и земля.
В тот же день они пришли во дворец главы Компании, где были приняты так же сердечно, как перед тем у адмирала.
Пришлось повторить ему все то, о чем уже было рассказано накануне Фредерику Хаутману, и, поскольку его впечатление от этой страшной истории было таким же, то и прием, оказанный ее участникам, был столь же теплым, с той только разницей, что праздник на борту адмиральского судна длился всего сутки, в то время как во дворце главы Компании он не прекращался целую неделю.
Глава Компании решил непременно использовать людей, проявивших такое огромное мужество и в то же время такую святую покорность судьбе, и распорядился временно передать Бонтеку должность капитана на судне «Берге-бот», а Рола назначил приказчиком на том же судне.
Таким образом, оба моряка вновь оказались вместе и в тех же званиях, какие были у них на «Ньив-Хорне».
Что касается матросов, то их распределили по другим судам в соответствии с потребностями флота.
Позже Рол был назначен комендантом форта на Амбоне, одном из Молуккских островов, где он и скончался.
Что же касается Бонтеку, то он, приняв участие во множестве эскпедиций и оказав своей смелостью и своими знаниями важные услуги правительству, отправился 6 января 1625 года в Европу, пристал к берегу Зеландии 15 ноября следующего года, а затем уехал в Хорн, свой родной город, где и написал воспоминания о пережитом, которые мы и предлагаем вниманию наших читателей более чем через двести лет после изображенных в них событий.
Капитан Марион
I
БУХТА УБИЙЦ
По другую сторону земного шара, как раз напротив Парижа, затерявшись среди огромного Южного океана, простирается земля, вытянутая с севера на юг, по размерам сравнимая с Францией, а по форме похожая на Италию; пролив разделяет ее на два острова – один вдвое больше другого.
Это Новая Зеландия, открытая в 1642 году Абелем Янсзоном Тасманом, названная им Землей Штатов; впоследствии наименование это было забыто и заменено другим – Новая Зеландия.
Тасман никогда не ступал на эту землю.
Он пересек пролив, разделяющий оба острова, и бросил якорь в бухте; атакованный два часа спустя туземцами, он назвал это место бухтой Убийц, и такое название сохранилось.
В продолжение более ста лет земля эта оставалась призрачной. Называли ее «Terra australis incognita»[29]29
«Неведомая южная земля» (лат.)
[Закрыть].
Для моряков она была чем-то вроде Атлантиды, описанной Платоном... Она напоминала землю феи Морганы, исчезающую по мере приближения к ней.
Седьмого октября 1769 года Кук заново открыл ее и опознал по оставленным Тасманом зарисовкам ее обитателей.
Отношения его с туземцами были точно такими же, какие завязал с ними за сто двадцать шесть лет до него голландский мореплаватель.
Зеландцы пытались обокрасть матросов с «Endeavour»[30]30
«Попытка» (англ.)
[Закрыть], а те в ответ перебили выстрелами из ружей дюжину туземцев; когда же Кук остановился у берегов Дика-На-Мари, того из двух островов, что наименее удален к югу, и не сумел ни мирным путем, ни силой добыть то, что было ему необходимо, он назвал место, где им был брошен якорь, бухтой Нищеты.
Названия этих двух бухт звучали для других путешественников не слишком заманчиво.
Приблизительно через месяц после капитана Кука другой мореплаватель, на этот раз француз, капитан Сюрвиль, тоже имел дело с новозеландцами.
Застигнутый страшной бурей у берегов Новой Зеландии, он потерял шлюпку, привязанную сзади к его судну.
Когда буря утихла, он в подзорную трубу разглядел, что потерянная шлюпка пришвартована в бухте Убежища, и немедленно спустил на море корабельную лодку, чтобы вернуть пропажу.
Но дикари, догадавшись, с какой целью была отправлена экспедиция, так тщательно спрятали шлюпку, что матросам Сюрвиля не удалось ее отыскать.
Придя в ярость от этой потери, Сюрвиль подал знак нескольким дикарям, державшимся поблизости на своей пироге, приблизиться к нему.
Один из них принял приглашение и поднялся на судно; к несчастью, это был их верховный вождь по имени Нанки-Нуи, и, хотя за несколько дней до того он оказал французам громадную услугу, приняв больных с корабля и ухаживая за ними с поразительным человеколюбием и бескорыстием, Сюрвиль объявил его пленником.
Но это было еще не все: Сюрвиль потопил все пироги, которые он смог захватить, и сжег все прибрежные деревни.
После этого Сюрвиль покинул Новую Зеландию, увозя, как он и угрожал, своего пленника Нанки-Нуи; в пути несчастный умер с горя: это произошло 12 марта 1700 года, спустя четыре месяца после того, как его захватили.
Новозеландцы поклялись жестоко отомстить первым же мореплавателям, которые пристанут к их берегу, за соплеменников: как расстрелянных Куком, так и потопленных и сожженных Сюрвилем.
Этими мореплавателями оказались моряки с судов «Маскарен» и «Кастри». Они шли от Ван-Дименовой земли под командой капитана Мариона, находившегося на службе французской Ост-Индской компании.
Капитан ничего не знал о том, что здесь происходило во время пребывания Сюрвиля; впрочем, весь этот берег, который за три года до того исследовал Кук, был еще почти неизведан.
Шестнадцатого апреля 1772 года Марион бросил якорь на неблагоприятном рейде у острова Дика-На-Мари, то есть в северной части Новой Зеландии.
Но ночью, когда море чуть было не выбросило суда на берег, моряки столь поспешно подняли паруса, что были вынуждены оставить свои якоря, дав себе слово вернуться за ними позднее.
И действительно, они вернулись 26 апреля и 3 мая стали в бухте Островов, близ мыса Бретт-де-Кук.
Едва бросив якорь, они увидели три пироги, идущие на веслах к кораблю. Дул легкий ветерок; море было великолепно.
Все матросы собрались на палубе и с любопытством следили за туземцами и за новым миром, лишь три года как явившимся из мрака неизвестности.
На одной из пирог было девять человек.
Они подплыли к кораблю.
С борта дикарям сейчас же бросили несколько безделушек, приглашая подняться на корабль.
Те сначала колебались, потом решились.
Через несколько секунд девять человек были уже на палубе.
Капитан принял их, повел к себе в каюту, предложил хлеба и спиртные напитки.
Они с немалым удовольствием стали есть хлеб, но только после того, как капитан Марион на их глазах сам попробовал его.
Что же касается спиртных напитков, то – в противоположность другим дикарям Южного океана – одни пробовали их с отвращением, а некоторые даже выплевывали их не глотая.
Затем стали искать, какие предметы могли бы заинтересовать туземцев.
Им предлагали рубахи и нижние штаны, но гости брали их, вероятно, только для того, чтобы не обидеть капитана.
Потом им показали топоры, ножи и тёсла.
Из всех этих предметов больше всего, по-видимому, их прельстили тёсла.
Тотчас взяв два или три инструмента и начав изображать, будто они работают ими, дикари показывали, что им известен способ их употребления.
Туземцев одарили всем.
После этого, одетые в рубахи и нижние штаны, они сели в пироги, направились к двум другим лодкам и, вероятно, принялись рассказывать о том, как их хорошо приняли, показывая полученные от чужестранцев подарки и советуя своим соплеменникам в свою очередь подняться на корабль.
Те после короткого обсуждения согласились и, в то время как первые посетители стали грести к берегу, направились к судам; подобно своим соплеменникам, они поднялись на «Маскарен».
Пока эти туземцы взбирались на палубу, капитан Марион бросил последний взгляд на тех, кто уже удалялся: они остановились на несколько минут, чтобы снять с себя рубахи и штаны, спрятали их на носу пироги и после этого продолжали путь к берегу.
Более капитана Мариона они не занимали, и он обратил все свое внимание на новых гостей.
Их было человек десять или двенадцать; с ними был их вождь, ростом примерно пяти футов и пяти дюймов, лет тридцати—тридцати двух, достаточно хорошо сложенный.
Все лицо у него было татуировано рисунками, которые довольно точно напоминали переплетающиеся между собой линии, одним взмахом пера начертанные учителем каллиграфии; в ушах в него болтались костяные серьги, а черные волосы, уложенные на макушке головы, как у китайцев, были украшены двумя белыми перьями.
На нем было что-то вроде юбки, не доходившей до пояса в верхней своей части и не закрывающей колен – в нижней.
Эта юбка, а также плащ, наброшенный на плечи, были из какой-то неизвестной во Франции материи, одновременно гибкой и крепкой; оба предмета одежды были обшиты полосами другого цвета, образующими кайму, и украшены рисунками, похожими нате, которыми расписаны этрусские туники.
Оружие его составляли великолепная палица из нефрита, привязанная к поясу, и длинное копье в руках.
В качестве украшений на нем были серьги, о чем мы уже упоминали, и ожерелье из зубов морских рыб.
Редкая бородка из жестких волос удлиняла его подбородок, заканчивающийся благодаря ей острием почти столь же тонким, как острие в кисти художника.
Вступив на палубу, он, не ожидая вопросов, сразу назвал свое имя, словно оно должно было преодолеть моря и стать известно капитану Мариону.
Его звали Такури, что значит «Собака».
Капитану очень хотелось обменяться несколькими словами с туземцами, но никто не знал языка этой страны, ведь хотя и прошло более ста лет с тех пор, как она была открыта, изучать ее начали примерно три года назад.
К счастью, лейтенанту Крозе пришла в голову мысль взять в библиотеке капитана словарь языка жителей Таити, составленный г-ном де Бугенвилем.
При первых произнесенных им словах дикари с удивлением подняли головы: наречия совпадали!
Теперь стало возможным понимать друг друга, и капитан Марион решил завязать с туземцами дружеские отношения.
И словно для того чтобы оправдать эту надежду, пироги, едва только ветер посвежел, удалились, увозя с собой гостей и полученные ими подарки.
Однако пятеро или шестеро дикарей по собственному почину, не получив приглашения, остались на борту.
Среди них был и вождь Такури.
Когда представляешь себе, какие планы уже вынашивал в это время Такури, начинаешь понимать, какой чудовищной силой воли ему следовало обладать, чтобы довериться таким образом людям, на которых он, особенно после того, что произошло три года назад с Сюрвилем, смотрел как на своих врагов и которым он выказывал доверие только для того, чтобы внушить подобные же чувства к себе, а при удобном случае отомстить.
Дикари ужинали вечером за столом капитана; они с охотой ели все предлагаемые им кушанья, отказываясь лишь от вина и крепких напитков, а потом спали (или делали вид, что спят) на постелях, приготовленных для них в кают-компании.
На следующее утро корабль стал лавировать.
Этот маневр, непонятный туземцам, по-видимому, очень обеспокоил их.
Каждый раз, когда корабль удалялся от берега, лицо Такури при всем самообладании дикаря омрачалось; однако, видя, что судно доходило только до определенного места, а затем поворачивало на другой галс и приближалось к берегу, он, казалось, успокаивался.
Четвертого мая в проливе между островами был брошен якорь.
Такури сел в пирогу, чтобы возвратиться на берег, дав обещание вернуться снова.
Ему дали кое-какие подарки, и он отбыл.
На этом рейде корабль оставался до 11 мая; однако то л и эта якорная стоянка была недостаточно удобна, то ли рифы здесь не давали капитану Мариону возможность расположиться так, как ему требовалось, – паруса были подняты снова.
Вскоре корабль вошел в гавань Островов, открытую капитаном Куком, и бросил в ней якорь.
На следующий день, в ясную погоду, капитан Марион исследовал остров, расположенный в акватории гавани, и, поскольку там нашлись вода, лес и очень удобная бухта, распорядился поставить палатки, перенести в них больных и устроить там караульное помещение. На противоположном конце того места, где было устроено караульное помещение, находилась деревня.
Это был тот самый остров, который в донесениях Крозе, где описывалось все, что произошло там с французскими моряками, назывался Моту-Аро, а у Дюмон-д’Юрвиля, исправившего, без сомнения, ошибку в произношении этого слова, впоследствии значился под названием Моту-Руа.
Молва о гостеприимстве, оказанном туземцам на французских кораблях, распространилась по всему побережью.
