Текст книги "Дневники потерянной души (СИ)"

Автор книги: Starry Sky

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Глава 28 – Серая осень

В один из вечеров, примерно месяц спустя, я застал Маура погруженным в свои мысли у колыбельки Эль-Нор.

– Если у меня и были какие-то шансы, – прошептал он, легонько гладя пальцем пухлую щечку ребенка. – То теперь их точно нет...

– О чем вы, хозяин? – не удержался я.

– Да так, задумался, – обернулся он ко мне. – Надо бы ее искупать, а? – Он осторожно вынул живой сверток из плетеной корзинки. – Давай, сейчас будем купаться, óре мье [1],мояхорошая, – приговаривал он, разматывая пеленки. Попробовав локтем заранее нагретую воду в лохани, он осторожно опустил туда девочку. Она издавала довольные воркующие звуки и резво двигала ручками и ножками в воде, как лягушонок.

Мы сидели у стола с остатками ужина. Ками сначала кормила Эль-Нор грудью, приговаривая что-то ласковое, а потом, окончив, встала и пошла укладывать ребенка спать. За столом воцарилась мертвая тишина. Вспомнив о дневных событиях, я начал говорить, одновременно доедая свою порцию:

– Сегодня достраивали сарай у имения Гра́здит, и бревен не хватило. Меня Су́нти и его товарищи уговаривали завтра с утра идти с ними еще деревьев нарубить, но я лучше это время на участок потрачу, урожай надо успеть собрать, каждый день на счету. Как вы думаете, хозяин?

Маура не ответил, и я поднял глаза от тарелки. Он сидел с отрешенным выражением лица, откинувшись на спинку стула.

– Хозяин... – нерешительно попытался я еще раз.

– А? – встрепенулся он, словно выходя из забытья, и подался вперед, вглядываясь в мое лицо. – Ах, да... Можно пока собрать те бревна, которые остались от старых брошенных домов на окраине, подогнать их по размеру и на телеге подвезти к имению. Да и те, что у нас на дворе еще валяются, возьмите. Должно хватить.

Я просветлел:

– Спасибо!

Он улыбнулся как-то равнодушно. Вставая, чтобы отправиться спать, я случайно задел локтем глиняный кувшин на столе. Сосуд упал и разбился, черепки разлетелись по всему полу, вода разлилась. Я ойкнул, в который раз проклиная свою неуклюжесть, и кинулся собирать.

– Ничего, ничего, иди ложись, – сказал Маура, поднимаясь со стула. – Ты и так уже устал на сегодня. Я сам соберу. – Он присел, подбирая остатки кувшина.

Я хотел было возразить, но он поднял голову, тихо повторяя:

– Иди.

И я побрел вглубь дома, еле волоча ноги, не столько от усталости, сколько от непонятного чувства стыда.

– Спокойной ночи, Бан, – добавил он мне вслед, и хотя в голосе его слышалось только добродушие, мое сердце вдруг наполнилось такой горечью, что я чуть не заплакал.

– Спокойной ночи, хозяин, – ответил я, на миг оборачиваясь, чтобы взглянуть на худую фигуру в длинной тунике, ползающую под столом с тряпкой в руке.

* * *

Когда осенние дни стали прохладнее и короче, а с работой в поле было покончено до следующей весны, я все чаще оставался дома. Ками после рождения дочери расцвела, и улыбка почти не сходила с ее лица. Не обращая внимания ни на что вокруг, она целыми днями играла с крошкой и носила ее на руках.

Мой хозяин тоже души не чаял в этом маленьком беспомощном существе, и мне было стыдно, потому что хоть я и любил девочку, но далеко не так, как он. Возвращаясь с рынка на закате с продуктами, я заставал его сидящим на стуле перед очагом и нежно качающим спящего ребенка на руках. Иногда он напевал при этом тихим голосом старую колыбельную, одну из многих, что хранила его память еще со времен детства в Зараке:

Золотая ночка

Звездочками машет,

Синеглазке-дочке

Месяц резво спляшет,

Сказочку затеет,

Посвистит на дудке -

Закрывай скорее

Глазки-незабудки...

Я стоял снаружи у чуть приоткрытой двери, пока он не замечал моего присутствия, и слушал мелодичные звуки, и смотрел, как играют огненные блики на его лице. Это осунувшееся лицо с усталой улыбкой по-прежнему было для меня самым дорогим и желанным, хоть я и не мог отделаться от чувства, что хозяин медленно, но все вернее отдаляется от меня.

Он стал менее вспыльчивым и резким, однако теперь я страдал от его равнодушия. Особенно в тот вечер, когда я разбил самый большой и ценный кувшин в доме, а он никак не отреагировал. Я несколько раз возвращался в мыслях к этому происшествию; и мне невольно думалось, что уж лучше бы он разгневался, накричал на меня, или по крайней мере укоризненно покачал головой в ответ на мою небрежность – но только бы не сидел так спокойно, с отсутствующим видом, глядя мимо окружающих предметов. Его состояние все больше беспокоило меня, но он упорно отрицал любой повод для волнения, и, как всегда, отшучивался и отмахивался от моих вопросов.

Так продолжалось до наступления первых холодов, ближе к середине осени. В один из вечеров Ками, по своему обыкновению, уже спала во второй комнате, рядом с корзинкой дочери, а я сидел у стола, перебирая и раскладывая по мешкам оставшиеся от урожая репу и свеклу.

– Надо хвороста подкинуть, – сказал хозяин, поворошив догорающие угли. – Ночью еще похолодает.

Он вышел во двор, идя к нашей старой лачуге, служившей теперь сараем.

Через некоторое время скрипнула дверь, и он вернулся с тяжелой охапкой, положив ее у очага; затем потер ладони одну о другую, зябко поежившись.

– Сейчас разведу огонь, – сказал я, хотя мы оба были одеты в плотные шерстяные кафтаны поверх туник, и мне было очень даже тепло. Вспомнив, что он только что зашел с улицы, я успокоился.

Маура не воспротивился на этот раз, хотя обычно предпочитал сам заниматься трудоемким делом, которое у него получалось гораздо быстрее. Но тогда я не обратил на это внимания.

Я аккуратно уложил сухие ветки, и после неоднократных попыток мне удалось выбить из кремня упрямую искру, потом еще одну. Пламя медленно набирало силу, и в комнате заметно потеплело. С гордостью я обернулся к хозяину, который тем временем прилег поверх одеяла, сняв сапоги. Его лицо скрывала тень от деревянных полок напротив кровати. Он скоро почувствовал, что я смотрю на него, и приподнялся, улыбнувшись:

– Так гораздо лучше.

Подвесив котелок, я быстро подогрел оставшуюся от обеда ячменную кашу, принося ему дымящуюся миску.

– Поешьте, хозяин. Вы сегодня опять весь день этими свитками занимались...

– Нет, Бан, спасибо, я не голоден, – отозвался он, положив согнутую в локте руку на верхнюю часть лица, словно заслоняя глаза от света. – Я посплю немного.

В ту же ночь я был опять разбужен громким стоном. Я вскочил со своей постели, подбежав к Маура в тревоге. Одеяло, которым я накрыл его, было отброшено в сторону, и он разметался на кровати, повторяя во сне непонятные слова. Я осторожно притронулся к покрытому мелкими капельками пота лбу и обнаружил, что хозяин горит от жара. Испугавшись, я начал звать его, но он не просыпался, продолжая метаться и дрожать, стуча зубами.

Я не знал, что делать. Во всей округе не было ни одного лекаря, и Эль-Ронта уже не было рядом, чтобы помочь. Я помнил, что в Зараке жила одна известная знахарка; но как было добраться до нее ночью и привезти назад, оставив Маура одного с Ками, которая наверняка испугается еще больше, чем я – ведь она никогда не видела его в таком состоянии?

Подойдя к очагу, я зажег лучину от догорающих веток, поставив ее в глиняный горшочек на столе. Наконец решившись взять лошадь и отправляться в соседнюю деревню, я начал быстро одеваться, готовясь будить жену.

– Не ходи... никуда, Бан. Прошу тебя, – вдруг раздался еле слышный голос.

Я снова подошел к кровати, наклоняясь над ним.

– Вам нужна помощь, – сказал я, всматриваясь в блестящее от пота лицо при тусклом неверном свете. – Я поеду в Зарак...

– Н-нет, – ответил он через силу, пытаясь справиться с дрожью. Пальцы его рук несколько раз судорожно сжались и разжались. – Не надо.

Я стоял в растерянности, не зная, подчиняться ли этим словам.

– Принеси мне... – продолжал хозяин. – ...Там, на столе... – он махнул рукой. – ...Фляжка.

Схватив лучину, я побежал в каморку, где он обычно сидел над своими свитками. Я быстро нашел в углу стола плетеную фляжку и поспешил назад.

Маура протянул руку:

– Я сам.

Он сделал несколько больших глотков с явным отвращением и втолкнул пробку обратно; затем со вздохом опустился на подушку, вытирая лицо.

– Не волнуйся, – сказал он немного окрепшим голосом. – Я, наверное, просто простудился где-то. Не надо никуда ехать.

– Хорошо, хозяин, – ответил я нерешительно. – Если вы уверены...

Он кивнул и, перегнувшись через край кровати, поднял с пола скомканное одеяло. Сняв верхний кафтан, он укрылся, а я расправил одеяло и сел рядом.

– Ты ложись, – сказал он, поворачиваясь набок. – Мне уже лучше.

– Я посижу, если вы не против. Хотя бы пока вы не заснете.

Он тепло посмотрел на меня, сказав вдруг:

– Помнишь то лето? – И продолжал, видя вопрос в моих глазах: – Когда Ильба пропал, и я стал хозяином имения. Я думал, что будет трудно... И не знал, как управлюсь со всеми делами и оставшимся имуществом. Как мне с тобой и твоим отцом обращаться... Ты, конечно, не подозревал о моих сомнениях. И вот именно поэтому, потому что ты смотрел на меня с таким полным доверием, я перестал волноваться. А потом уже было так легко, радостно, и эти солнечные дни, цветы и пчелы, и свет...

Маура умолк, улыбаясь своим воспоминаниям, а я смотрел на него с удивлением. Он задремал, и я, придвинувшись, погладил высокий лоб, отводя прилипшие пряди волос. Мне вновь захотелось обнять это тело, такое родное и знакомое, хотя я лишь изредка имел возможность ощущать его близость. Хотелось, чтобы он прислонился к моему плечу, или положил голову мне на грудь, и поведал обо всех своих горестях, позволив мне попытаться утешить его, даже если я не мог понять. Но он всегда был слишком сильным, и не стал бы обременять меня своими проблемами. Возможно, не только из-за нежелания вызывать жалость; а из-за того, что по привычке щадил меня.

Серый рассвет вполз в дом через приоткрытое окно и щель под дверью. Было как-то неуютно и сыро, и не хотелось вылезать из-под теплого одеяла. Накануне я оставил Маура после полуночи, убедившись, что он крепко спит, и постелил себе на лавке в той же передней комнате, чтобы сразу услышать, если ему что-нибудь понадобится.

В доме было тихо, и я понял, что кроме меня еще никто не проснулся; даже Эль-Нор не плакала в своей корзинке. От этого безмолвия мне стало совсем не по себе, и я, морщась, встал с жесткой постели, направляясь к кровати хозяина. Он лежал лицом к стене, свернувшись калачиком под измятым одеялом; голова его почти сползла с подушки. Я подошел на цыпочках и снова потрогал вспотевший лоб. Он уже не был таким горячим – а может, я просто очень желал себя в этом убедить. От моего прикосновения Маура все же проснулся. Его веки дрогнули, он глубоко вздохнул и открыл глаза.

– Я не хотел будить вас, простите... – прошептал я виновато, подавшись назад.

– Нет, Бан, спасибо тебе, – ответил он, поворачиваясь. – Эти сны... Мне нужно было проснуться.

Он медленно приподнялся на кровати, проводя рукой по взъерошенным волосам. Я отошел к полкам, доставая завтрак – завернутый в кусок ткани хлеб и плошки с сушеными фруктами и медом, затем поворошил кочергой и стал раздувать еще тлеющие угли в очаге, чтобы подогреть хлеб с маслом и заварить травяную настойку. Маура тем временем встал, подошел к корыту с водой и умыл лицо, а потом молча сел у стола, завернувшись в одеяло.

Этим утром хозяин выглядел особенно подавленным и несчастным, хотя он ни на что не жаловался и, как всегда, скрывал свои чувства. Он забыл вытереться после умывания, и лицо его осталось влажным, а с кончиков волос капала вода. И так он сидел, опустив глаза, словно изучая деревянную поверхность стола, испещренную мелкими трещинками и разводами. А я глядел на него, на босые ноги и худые плечи, казалось, с трудом выдерживающие тяжесть наброшенного на них одеяла, и мне все сильнее хотелось заплакать от жалости, защемившей сердце.

Я наклонился к нему, приобняв его за плечи.

– Вы идите во вторую комнату, там теплее и сквозняка нет. Поспите еще, сейчас рано ведь. Там и кровать вроде мягче... А я пойду принесу молока от соседей. У нас уже кончилось, а вам бы это хорошо было...

Маура кивнул покорно.

– Да. Да.

Я поддержал его, когда он поднялся со стула, и он позволил мне отвести его к широкой кровати за занавесью, где он обычно спал, и уложить, накрыв обоими одеялами.

– Я помогу Ками с уборкой, когда встану... – пробормотал он, едва удерживая глаза открытыми. – Ты только разбуди меня. Как только солнце поднимется...

– Хорошо, хозяин, – произнес я успокаивающе, и он наконец расслабился, зарываясь поглубже в постель и почти тут же засыпая.

Тогда я тихо покинул комнату, и до меня донесся голос жены, которая уже встала и напевала веселую утреннюю песенку, прохаживаясь с дочкой на руках.

Простыни и наволочки на кровати, где хозяин спал той ночью, были насквозь пропитаны по́том, и я сменил постельное белье, сильно пахнущее мокрым металлом.

Затем, выйдя из дома, я направился в сторону соседнего имения, где жила богатая семья, имевшая несколько коров.

Я громко постучал в дверь. Ждать пришлось долго; в конце концов внутри послышались грузные шаги, засов отодвинули, и мне открыла полная хозяйка средних лет, с растрепанными волосами, выбивающимися из-под грязно-серого платка. Она поглядела на меня, зевая во весь рот, и спросила недовольно:

– Че надо?

– Доброе утро... – начал я как можно вежливее. – Я молока хотел у вас попросить...

– Ты слуга в Лабин-нег? – спросила она резко, почесывая голову.

– Да, я... Меня хозяин послал, – соврал я на всякий случай.

– Ну вот пусть он сам и придет. Тогда поговорим, – заявила она, высокомерно задирая лицо с упитанными румяными щеками и уже собираясь захлопнуть дверь у меня перед носом.

Почувствовав прилив гнева, я уперся локтем в дверь, не давая ее закрыть, и воскликнул:

– Да не может он прийти!

Маленькие свиные глазки женщины остались равнодушными.

– Тогда и молока дать не могу, – отрезала она.

– Дай ему, мама... – послышался тонкий нерешительный голосок из-за широкой спины хозяйки. Девочка лет десяти стояла, еле удерживая на руках толстого хныкающего младенца и уставив на меня любопытные темные глазища.

Мать повернулась, отвешивая ей оплеуху со словами:

– Молчи, дура! Ты ли мне советовать будешь?

В отчаянии я развернулся и пошел домой, чтобы захватить мешочек с медными слитками для похода на рынок.

– Постой-ка! – вдруг крикнула она мне вслед, передумав. – Давай двор мне прибери. Мешки вон пустые валяются у сарая, весь мусор соберешь, потом печку нам затопишь. Мужик-то мой ленивый, пьет, шляется по деревне весь день, некому работу наладить. Рабов почти всех перебили эти разбойники проклятые... Вот ты и приступай. Получишь две крынки за это.

Я уже проклинал тот момент, когда решил обратиться к соседям, полагая, что молока у них в избытке и наивно рассчитывая на их щедрость, вместо того, чтобы просто купить его; но было уже поздно идти на попятную. Засучив рукава, я побрел к сараю за мешками.

– Живее, живее! – бросила хозяйка мне вслед привычным для нее командным тоном. – Ишь, тащится, что больная корова!

Когда солнце взошло уже высоко, я вытер пот со лба и распрямил ноющую спину. Двор оказался больше, чем я думал. Еще некоторое время ушло на разведение огня в покосившейся глиняной печи, так как я по-прежнему неумело брался за это дело.

– Вот никчемный-то! – гоготала баба, уперев руки в бока. – И как только тебя твой хозяин не выгнал!

Наконец она с неохотой сунула мне в руки обещанное молоко, и я вышел за дверь в таком жутком настроении, что хотелось разбить эти самые крынки о землю, или о чью-то голову.

– Крынки вернешь мне! – раздалось за спиной.

Я поспешил обратно, стараясь не расплескать их содержимое и тревожась за хозяина с его такой странной простудой... Простудой, которой он никогда раньше не болел. Только бы жена не разбудила его своими неблагозвучными утренними трелями, думалось мне. А ну как ему что-нибудь понадобится, а меня рядом нет... А Ками неопытная в быту, еще хуже меня оказалась. Ведь шестнадцать лет уже девке, а готовит так, что едва есть можно, пыль выметать забывает. Хорошо хоть, девочку здоровую родила, с этим хлопот не будет... Какие бы у меня ни были к ней теплые чувства, временами я приходил в бешенство от ее нерасторопности и недалекости – трудно было каждый день натыкаться на отражение своих собственных недостатков. Если бы у меня был выбор, я бы, может, и совсем не стал жениться, внутренне вздохнул я. Жил бы себе с хозяином в его доме, помогал бы ему во всем, как раньше...

Больно споткнувшись о камень и выплеснув немного молока на сапоги, я очнулся и понял, что наконец добрался до дома.

Ками я застал сидящей у стола и штопающей свое платье. Корзинку с Эль-Нор она поставила перед собой, то и дело заглядывая туда и нежно воркуя над дочкой. Когда я вошел в комнату, она подняла удивленные глаза.

– Где ж ты был так долго? – спросила она, вдевая толстую нить в ушко костяной иглы. – Хозяин уже спрашивал тебя, на двор выходил, я сказала, что не знаю, куда ты пошел. Он бледный такой, я испугалась даже...

Не слушая ее более, я поставил принесенное на стол и быстро прошел за занавеску, где Маура лежал на смятой постели. Его рука свесилась с края кровати, и он мотал головой, словно ему опять снился кошмар. Я придвинул стул и сел рядом, осторожно подняв худую руку обратно и поправляя одеяло. В голове моей вертелась только одна мысль: привезти знахарку, потому что состояние его не менялось, и моя тревога росла с каждой минутой.

– Что с ним такое? – озабоченно заглянула Ками.

– Не знаю, – обернулся я через плечо. – Побудь с ним, я поеду за старухой Лиа́ни.

– Это которая травница? – уточнила она. – Так ее в Зараке нету.

– Как это «нету»? – вскинулся я.

– Так она в Бирель поехала, там хворь какая-то носится, дети болеют, у них своих лекарей не хватает. Это мне вчера Бени́н сказала.

Рассчитывать мне было не на кого. Я велел Ками принести воды, и положил на лоб Маура смоченное полотенце. Он не очнулся, но уголки его губ приподнялись в подобии улыбки, когда прохладная материя коснулась лица. Ткань быстро нагревалась на горячем лбу, и я снова окунал ее в тазик, обтирая его щеки, покрытые лихорадочным румянцем, и смачивая губы. Он дышал хрипло и прерывисто, часто поворачиваясь, словно никак не мог найти удобную позу. Я сидел рядом, склонив голову и раздраженно слушая непрерывное хныканье Эль-Нор, перемежаемое попытками жены ее успокоить. Мне казалось, что прошла вечность. Но в комнате все не темнело, а хмурый день продолжался.

Неожиданно занавеска отдернулась, и в проеме показалась высокая темная фигура. Я тревожно вскочил.

Пришедший откинул широкий капюшон, скрывающий лицо, и я с огромным удивлением и облегчением узнал морщинистое лицо Эль-Орина. Раньше я и представить себе не мог, что его визит когда-нибудь обрадует меня.

К счастью, Ками как раз перед этим покинула имение, взяв дочку на прогулку. Вероятно, Эль-Орин специально и дожидался ее ухода, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания посторонних людей.

Сев на стул у кровати Маура, он, не говоря ни слова, провел ладонью над лежащим, прикоснулся к его лбу, затем опустил руку и, кажется, глубоко задумался. Я не решался прервать тягостное безмолвие.

– Давно у него жар? – не оборачиваясь ко мне, спросил внезапный гость.

– Со вчерашнего вечера... Он сказал, что простудился...

Правитель Сейи вновь прижал основание ладони к центру лба Маура, и тот медленно открыл глаза, несколько раз моргнув, словно не веря увиденному.

– Эль-Орин? – пробормотал он слабо. – Что вы здесь делаете?

– Меня попросили проверить, как у тебя дела, – ответил чужак, доставая что-то из своей наплечной сумки. – Вижу, Эль-Ронт не зря волновался.

При упоминании этого имени Маура виновато съежился.

– С тех пор, как ты уехал, его мысли слишком часто заняты тобой, и это мешает нашей работе, – продолжал тем временем Эль-Орин. – Мне пришлось покинуть Сейю, чтобы я смог передать ему нужную информацию. Он просил заехать к тебе, когда я буду в ваших краях. Хотя скоро он и сам здесь будет.

– Здесь?..

– На пристани. Это недалеко отсюда. Через два дня мы вместе отплываем на остров, проект в самом разгаре.

– Я... хочу его увидеть, – вдруг взмолился Маура, пытаясь приподняться. – Помогите мне...

Эль-Орин будто только и ждал этих слов. Он поднес к губам моего хозяин маленький тонкий брусок чего-то черного и непонятно пахнущего.

– Разжуй это, не глотай сразу, – велел он.

Маура подчинился, но, едва взяв лекарство в рот, сморщился и чуть не задохнулся, борясь с желанием выплюнуть его.

– Воды... можно? – пробормотал он, и я метнулся было за водой, но голос Эль-Орина резко остановил меня:

– Нельзя. Продолжай.

И под его пристальным взглядом Маура дожевал и проглотил, крепко зажмурившись.

– Остальные – так же, каждые несколько часов, – добавил Эль-Орин. – Это поставит тебя на ноги. Почему ты не сообщил ему, что у тебя кончились лекарства? Их доставили бы тебе.

– Не мог... его позвать.

– Или не хотел, – подытожил Эль-Орин. – Ты все это время закрывался от его попыток. Не сомневайся, что твое беспробудное пьянство и курение дурмана очень этому способствовали.

– Я... жил своей жизнью, – сквозь зубы процедил лежащий.

Эль-Орин втянул носом затхлый воздух комнаты, окинул презрительным взглядом грязные ветхие стены, покосившуюся мебель, подтекающее корыто в углу и кое-как заштопанные покрывала на кровати.

– Это твое представление о хорошей жизни? Эль-Ронт возлагал на тебя большие надежды. Ты мог стать идеальным посредником.

– Не вам судить, кем я мог стать, – резко ответил Маура.

Вместо ответа чужак вдруг крепко взял его руки в свои и некоторое время сосредоточенно держал их; затем встал, собираясь уходить.

– Я за тобой зайду, перед тем, как отправиться.

– Не надо. Я сам доберусь.

Эль-Орин не стал его отговаривать.

– Мы будем тебя ждать у западного берега, это в двадцати йин отсюда, тропа только одна, по обе стороны ориентиры – круглые серые валуны, так что не заблудишься. Ты понял?

– Понял.

Кивнув, Эль-Орин снова накинул капюшон и быстро вышел.

Чудодейственное средство Эль-Орина и вправду вернуло силы моему хозяину. Жар спал, и Маура вновь передвигался по имению, наводил порядок в своих вещах и вел себя, как обычно, хоть и часто уставал, что было неудивительно после лихорадки.

– Вы уверены, что сможете ехать верхом? – только и спросил я на утро второго дня, когда он собрался в дорогу.

– Уверен, – коротко кивнул он, без моей помощи забираясь на лошадь. – Подай-ка мне мешок.

– Я вас провожу. Все-таки ехать долго...

– Да уж, долго, аж до полудня, – он расхохотался. – Ладно, если тебе больше делать нечего, – разрешил он после некоторых сомнений. – Иди предупреди Ками, я подожду.

Забежав в дом, я быстро оповестил жену о том, что поеду с хозяином, и сам наскоро покидал в свой дорожный мешок узелок с остатками завтрака и фляжку с водой.

Добрались мы без приключений, и вот уже частые деревья перед нами расступились, и в поле зрения возникло оно – Море. Величественное и необъятное, о котором я знал только понаслышке от соседских мальчишек, чьи хозяева были торговцами и изредка наведывались к берегу. Детей туда не пускали под страхом смерти, пугая рассказами о нечисти, таившейся в прибрежных кустах, и о морских чудищах, в безлуние выплывающих из глубин и пожирающих неосторожных путников. Тогда я свято верил во все небылицы, и ночами дрожал от страха, закутавшись в одеяло и прислушиваясь к каждому шороху и скрипу, боясь, что неведомые существа, минуя свои владения, придут пожирать и меня.

Мы достигли пристаней, и детские страхи разом рассеялись при виде обычной каменистой прибрежной полосы с редкими кустиками, и умело сооруженных деревянных сходен. Чудищем можно было считать разве что покачивающийся на волнах длинный узкий корабль чужаков, беспарусный и без всякого намека на весла, но с высокой и объемной гладкой трубой посреди палубы, непонятно для чего предназначавшейся.

Однако еще больше, чем диковинный корабль, меня заворожило само Море – о том, что на самом деле это целый океан, я не знал, и просто изучал, затаив дыхание, огромную массу воды, простирающуюся до самого горизонта, насколько хватало глаз.

Маура слез с лошади, и я помог ему присесть на один из больших камней, чтобы немного перевести дух – долгая езда все же утомила его.

– Видишь вон ту каменную башню за холмами? – указал он пальцем. – Ее построили чужаки много веков назад. Там внутри ступени, они кажутся нескончаемыми. Я в детстве любил по ним взбегать на самый верх, ни разу не останавливаясь. И сам с собой соревновался, как быстро смогу это сделать. Другие мальчишки отказывались играть. Поднимались на два-три проема, потом выходили обратно, называя это глупой затеей. А все потому, что там очень темно, и чем выше, тем темнее. Зато сверху открывается невероятный вид – с одной стороны на море, с другой – на все окрестные деревни. Солнце светит так ярко, будто висит прямо над головой, ветер такой свежий, что кажется, будто улетаешь вместе с ним...

– Как красиво... – завороженно прошептал я. – Хотел бы я это увидеть...

Из квадратной кабины недалеко от центра палубы показалась высокая фигура в серой куртке и брюках. Сойдя на пристань, чужак быстрыми шагами приблизился к нам, кивнул мне в знак приветствия, и опустился на одно колено напротив моего хозяина, знакомым жестом положив свои руки поверх его подрагивающих от усталости пальцев.

– Маура... Посмотри на меня.

Подчинившись, сидящий медленно поднял глаза.

В долгом взгляде Эль-Ронта читались тревога и горечь, когда он изучал осунувшееся лицо хозяина; но вот уголки его губ чуть приподнялись, и мерцающие стальные глаза затопило еще более сильное чувство. Маура вздрогнул, не ожидая прощения. И слабо улыбнулся в ответ.

– Плавание будет тяжелым, – тихо сказал Эль-Ронт. – Но следующий корабль только через месяц. Я не могу оставить тебя здесь.

– Я буду мешать твоей работе, – покачал головой Маура.

– Даже не думай об этом, – решительно отрезал правитель.

Оставив нас вдвоем, он ушел обратно в кабину, перед этим легко проведя рукой по плечу сидящего.

– Вы что же... с ними поплывете? – севшим голосом спросил я, чувствуя, как все внутри обрывается от этого неожиданного поворота событий.

– Прости, Бан. Но мне и правда нужен отдых. На Сейе спокойно. А вы отдохнете от меня, – подмигнул он.

– Тогда и я с вами!

– Об этом и речи быть не может. У тебя же семья. Как они без тебя? Скоро ведь и холода начнутся. Давай-ка быстро дуй назад, и приглядывай там за всеми делами. Ты уже взрослый, у тебя все отлично получится.

– Но вы... вернетесь? – едва прошептал я.

– Я... постараюсь, – ответил он после паузы, отводя глаза.

Спросить, когда, я уже не посмел.

Тут с корабля донесся голос Эль-Орина:

– Маура, бéн-а ка! Ла́е фтар! [2]

Мой хозяин быстро, порывисто обнял меня и поцеловал в лоб. Это мимолетное прикосновение сухих потрескавшихся губ словно отпечаталось на моей коже горящей меткой, пронзив меня насквозь безысходной болью прощания.

– Береги себя, Бан. Будь счастлив. – И, зажав в руке мешок, он направился к пристани, ни разу больше не оглянувшись.

* * *

Вернувшись в Лабин-нег, я никак не мог собраться с мыслями. Перебирал в памяти все случившееся с нами, пытался изо всех сил связать воедино слишком сложную для меня цепочку событий. Мне трудно было смириться с тем, что хозяин так неожиданно и так легко расстался со мной (бросил меня, шептало рабское чувство собственности), хоть я и понимал, что, после всех перенесенных испытаний, отдыха он, несомненно, заслуживал; и что присоединиться к нему, покинув жену и ребенка, я просто не имел права.

Первое время я старался любым способом отвлечься от тоски, которая охватывала меня всякий раз, когда я проходил мимо каморки, где он так недавно работал, когда я сидел за обеденным столом, где его место пустовало. Я хотел убедить себя в том, что с ним все хорошо. Но всплывшие в памяти картины не давали покоя, и изнутри неустанно грыз страх, что хозяина я больше не увижу никогда. Тревога охватывала меня все сильнее с каждым днем, пока наконец я не смог противостоять ей.

Когда, по моим напряженным подсчетам, прошел уже месяц, я приказал жене смотреть за имением, собрал дорожную сумку и двинулся в путь пешком. Я шел целый день и вечер почти без остановки, и знакомая теперь тропа сама привела меня к берегу, где, притаившись у небольшой пристани, я ждал корабля – и, к своей радости, дождался – еще той же ночью. Чужаки, почти невидимые в безлунной ночи в своих черных прилегающих одеждах, бережно снимали с корабля какой-то груз. Помня о том, что все они умеют видеть в темноте, я не надеялся, что она скроет меня от их глаз, поэтому был предельно осторожен.

Мне чудом удалось проскользнуть мимо, пригнувшись за длинными ящиками, и я очутился на палубе, тут же найдя себе укрытие позади узких высоких бочек, рядами стоявших у внутреннего края борта.

Я проснулся от тоскливого крика чаек и с трудом потянулся, расправляя окоченевшие члены. Осторожно высунувшись из-за крайней бочки, я увидел, что на палубе нет ни одной живой души. На всем корабле стояла полная тишина, не было слышно ни звука голосов, ни шагов по чуть поскрипывающим доскам. Я осмелился выйти.

Корабль словно сам выбирал курс по бесконечным волнам, уверенно следуя вперед. Подняв взгляд от воды, я увидел линию между голубовато-серым небом и темным океаном. Из-за этой подернутой дымкой черты медленно поднималось солнце.

Нос корабля стремительно рассекал волны. Скоро мы доплывем до горизонта, и тогда... Тогда мы упадем с края земли! – пронеслась мысль. Что там, за краем? Мне вдруг привиделась необъятная воронка, захватывающая все поле зрения, засасывающая в серый туман, в котором только пустота, ничто, небытие – и стало жутко. По телу пробежала дрожь, сильно закружилась голова, и я грохнулся на палубу, борясь с тошнотой и почти теряя сознание.

– Эль-Кер, таáгн-а! Кель та? [3]

Никакой воронки не было, я лежал на прохладных гладких досках, а надо мной склонились темные лица, выглядящие не слишком приветливо.

Чужие переговаривались между собой, спрашивали меня о чем-то, но я, конечно, не мог ответить. Мне помогли подняться и заставили сесть на скамью, и через некоторое время среди них нашелся один, который хорошо говорил на нашем языке. Кажется, он был также и старшим по чину.

– Что ты здесь делаешь? Откуда ты? – обратился он ко мне, встав перед скамьей.

– Я... я Баназир... Из Сузатт... – пролепетал я, еще не придя в себя от нашедшего на меня только что странного видения.

– Мне это ни о чем не говорит. Отвечай, что ты здесь делаешь.