Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"
Автор книги: Spanish Steps
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)
– Что – вот это? – я перевел взгляд с него на бутылочку и обратно.
– Угу.
– Ты серьезно?!
– Угу, – он снова покивал.
– Я это не буду, – чтобы ему стало совсем понятно, я помотал головой. – Не буду.
– Еще и как будешь.
– Нет.
Вместо ответа он взялся за крышку и с характерным щелчком провернул. Снял ее окончательно и протянул бутылочку мне.
– Нет.
– Со вкусом, – он посмотрел на этикетку, – лесных ягод.
И ткнул ее мне в ладонь.
– Давай.
– Я не люблю лесные ягоды, – в качестве доказательства я спрятал руки за спину.
– Полюбишь, – пообещал он, от смеха уже явно кусая губы и приглушенно фыркая, но последним усилием воли все еще сохраняя лицо. – Все любят – и ты полюбишь. Прямо сейчас и начнешь любить. Давай.
– Это какой-то идиотизм, – пожаловался я неизвестно кому.
– Угу. Ты совершенно прав. Пей.
Бутылочка медленно поплыла вверх и оказалась у меня перед носом.
– Что, прямо в коридоре?!
– Ты снова совершенно прав, – он кивнул, – надо было заставить тебя выпить еще в такси. Но тогда я…
– Чего ты?
– … тогда я отвлекся.
– Правда?
– Правда.
– И на что же ты отвлекся? – вкрадчиво поинтересовался я, пальцем очерчивая пряжку его ремня и подцепляя собачку молнии. – Ты отвлекся?.. А ты не отвлекайся, Холм… Не надо отвлекаться… от главного… я тебе помогу… сконцентрироваться…
Он непроизвольно сглотнул, машинально прикрыл глаза. И тут же, будто одергивая себя, помотал головой и снова решительно протянул мне смесь.
– Неплохая попытка. Теперь пей.
Секунду мы смотрели друг на друга, уже не таясь и не сдерживая улыбки, потом я накрыл его ладонь своей и, не давая ему убрать пальцы и отпустить бутылочку, держа ее обеими нашими руками, сделал большой глоток.
– Ой, блять!..
Он громко фыркнул.
– Не очень?..
– Блять, что за?!.
Теплая, тягучая, тошнотворно-сладкая жидкость имела, ко всему прочему, отвратительное синтетическое послевкусие, и не было никакого сомнения, что оно уж точно “продержится до следующего рождества”.
– Что, так плохо? – посмеиваясь, он глянул на этикетку. – Тут написано “Новый, улучшенный вкус. Теперь еще более натуральный”. Не понимаю, на что ты жалуешься…
– Не понимаешь?! – я попытался собрать во рту слюну, чтобы хоть как-то избавиться от “нового, улучшенного вкуса”. – Сам тогда попробуй – и поймешь! Фу, блять, какое сказочное дерьмо!..
Он пожал плечами, мол, “ну и что тут такого”, и отпил сам.
– Угу, – злорадно протянул я, наблюдая, как у него мгновенно окаменело лицо. – А теперь глотай.
– Ммм, – он инстинктивно поискал глазами дверь в ванную.
– Ну уж нет!.. Хрен тебе, а не ванная – понял, приятель?! Ты туда даже не смотри!.. Глотай.
– Ммм…
– Давай же, – я похабно поиграл бровями. – Глотай… малыш…
Он хрюкнул от смеха, тут же поспешно зажал рот ладонью, зажмурился и проглотил.
– Вот так, – все так же похабно протянул я и большим пальцем стер из уголка его рта невидимую каплю. – Тебе тоже было хорошо, детка?..
Вмиг покраснев, он согнулся пополам и натужно закашлялся.
– Ничего-ничего, – я осторожно похлопал его по спине. – Трудно только с непривычки… Тут самое главное расслабиться и глотать почаще, чтобы не…
– Все, хватит! – он расхохотался и вытер рукой подбородок. – Достаточно, спасибо.
– Точно?..
– Точно.
– Ну смотри, Холм, я хотел, как лучше.
По-прежнему смеясь, он оглядел бутылочку.
– Скажем, это явно не самое лучшее, что я глотал в своей жизни…
Я снова приподнял брови, и он снова фыркнул.
– Но знаешь, что?
– Что?
– Мне-то это пить не надо. А вот тебе…
– Нет! – поспешно воскликнул я, на всякий случай делая шаг в сторону. – Нет, с меня хватит!.. Даже не думай!
Он улыбнулся, теперь уже по-другому: тепло и ласково. Мягко положил руку мне на плечо.
– Ну немного… Совсем немного, пару глотков… Пожалуйста. Посмотри на меня…
Я поднял голову.
– Пожалуйста…
– Это запрещенный прием, Холм.
– Я знаю, – он осторожно погладил меня по щеке, и я потерся о его ладонь. – Но все равно… Чуть-чуть, а потом ты наконец ляжешь… Я сделаю тебе хлопья – съешь, сколько сможешь… Пожалуйста.
– Какой же ты зануда, – показательно буркнул я, ловя губами его пальцы.
– Пару глотков, давай…
Бутылочка снова оказалась у меня перед носом. Не поднимая рук, я подался ближе и приоткрыл рот. Он улыбнулся.
И снова у меня было дежавю, уже в третий раз за последние пару часов. Снова я вспоминал, как в тот день, точно так же внимательно следя, чтобы я не захлебнулся и не подавился, он поил меня водой, только тогда прохладная и чистая влага вливалась в меня ядом, кислотой, разъедая изнутри, выжигая подчистую то хорошее, что было между нами, тогда как сейчас… Сейчас эта отвратительная на вкус, сладкая до зубной боли жидкость из его рук была похожа на причастие. На прощение. На начало новой жизни.
– Спасибо, – он отставил бутылочку и притянул меня к себе. – Как ты? Болит голова?..
– Немного, – я уткнулся ему в грудь и глубоко вдохнул: запах привычно заполз внутрь, как ни странно, почти полностью перебивая послевкусие “Лесных ягод”.
– Тебе надо еще выпить лекарства, – озабоченно вздохнув, он чуть крепче сжал руки, медленно покачал меня из стороны в сторону.
– Наверное…
– Пойдем, ты ляжешь. Я принесу тебе воды и таблетки, а потом сделаю хлопья.
– Холм…
– Что?
– Забудь про хлопья.
– Тебе надо…
– Пожалуйста, – я поднял голову. – Забудь про них хотя бы на время – я выпью еще этой смеси, если тебе так хочется…
У него был ярко-синий, улыбающийся взгляд – как прежде.
– И лекарства.
– И лекарства, хорошо. Только пойдем сейчас в кровать, ладно?.. Утром ты сделаешь эту кашу или что за несъедобная хрень получается из хлопьев…
– И ты ее съешь.
– Съем.
– Всю, до последней ложки?..
– До последней.
В синеве зажглись озорные огоньки.
– Я и забыл, каким ты бываешь покладистым.
Я посмотрел ему в глаза и со всей нежностью, на которую только был способен, ответил:
– Смотри не привыкни, Холм. Это было бы большой ошибкой.
Он фыркнул и засмеялся. Тогда я взял его за руку и повел в спальню.
***
– Я видел тебя на премьере.
Сначала он принес из кухни воды и протянул мне таблетку – я взял ее губами с его ладони, – а теперь лежал рядом, на своей подушке, и самыми кончиками пальцев гладил меня по лицу.
– Ты был в зале?!
– Угу…
– Но когда же ты…
– Я купил билет прямо перед вылетом, приехал сразу из аэропорта.
– С аэропорта? Так ты еще не был дома?..
Он улыбнулся.
– Я не был у себя в квартире. А дом… Мой дом здесь, с тобой. И если ты позволишь мне попробовать снова, если не будешь против…
Я обнял его за шею и прижался лоб в лоб.
– Я не против. Совершенно не против, Холм. Я очень даже за.
***
– Но премьера – что ты думаешь?
– На самом деле я успел только к середине третьего акта…
– Неважно. Тебе понравилось?
– Да, конечно, только знаешь… Если честно, в какой-то момент мне стало страшно.
– Страшно? Почему страшно?
– Ты… Я почти не узнал тебя в гриме. Только когда ты заговорил – и то… Мне вдруг показалось, что прошло много лет… Что между нами много лет, понимаешь?.. Что мы состарились, что прошла целая жизнь – и я прожил ее без тебя. Что теперь уже ничего не изменить, я теперь… старик в пустом доме – как отец. Еще совсем чуть-чуть, и я состарюсь окончательно, а потом меня уложат в ящик… Как, знаешь… как одну из тех церковных статуй, что достают раз в год на праздник. Уложат – и насыпят на лицо соломы, и я буду лежать там… И больше никогда тебя не увижу…
– Ну что ты такое говоришь…
– Да… Старик в пустом доме – и только. И у меня такое же лицо, какое у него было всегда – у отца, сколько я помню… Такое же осунувшееся и оцепеневшее, неживое. Я был у него еще утром…
– Так ты прилетел прямо от него?!
– Да, так получилось… У нас был очень странный разговор. Не думал, что когда-нибудь такое скажу, но… Кажется, в первый раз в жизни он мне помог – помог понять одну простую вещь: что надо бороться за то, что тебе дорого. Потому что время… Время – это, в сущности, самое ценное, что у нас есть, а я тратил его так глупо. На всякую ненужную ерунду, тогда как действительно важное ускользало сквозь пальцы.
– О чем ты?
– Знаешь… Я вдруг понял, что моя жизнь идет без меня. Что я на ней… Как гость, которого усаживают на раскладном стульчике с краю стола на празднике, на котором и так полно народу. Понимаешь?..
– Не очень…
– Я бы и хотел объяснить лучше… Этот праздник – не мой, понимаешь? Я на нем чужой. Бедный родственник в своей собственной жизни. А время бежит вперед, и вот уже пролетают месяцы… Время. Время – вот что важно. Единственное, чего не вернуть и не изменить – время. Тебе кажется, что его еще целый вагон, и все можно поправить… А потом ты оглядываешься, и то, что дороже тебе больше всего на свете… На земле, в крови, и ты…
– Не надо об этом! Не надо об этом думать, слышишь?!
– И ты понимаешь: это конец. Конец, и некого винить. Некого – только себя.
– Холм…
– Угу… Я всегда винил кого-то: глупые стереотипы, агентство – за то, что оно настаивало на своем… даже Леа, хотя уж она-то точно ни в чем не была виновата, – просто за то, что она была, существовала… за то, что я сам поставил ее между нами… за то, что “из-за нее” я потерял тебя.
– Ну что ты сейчас об этом, это уже прошлое…
– … и уж, конечно, отца! Я винил во всем отца, как старая ханжа, сидящая на первой скамье возле алтаря, выпрашивающая себе прощение и одобрение… Все твердил: нет-нет, это не я, меня заставили…
– Холм…
– Мне все время казалось, что будет новый день, новая возможность все исправить, и вот уж тогда-то… Тогда-то!.. А потом ты вышел на сцену и меня вдруг словно ударило: это конец!.. Время подошло к концу, моя жизнь подошла к концу, высыпалась песком в песочных часах – без тебя. Без тебя… А потом этот белый свет, и тормоза… и ты – на земле, и я…
– Эй!.. Эй, посмотри на меня! Холм!
– …
– Все хорошо, слышишь?.. Ты слышишь меня?! Все хорошо.
– Прости меня. Пожалуйста, прости…
– Ну что ты придумал…
– Простишь?
– А ты – меня?
– Тебя?.. За что, ты не сделал ничего дурного!..
– Холм.
– Что?
– Кхм… Мне надо сказать тебе кое-что. Вернее, рассказать, и я… Я не особенно знаю, как начать…
– …
– Одним словом, когда ты… Когда ты уехал, мне было тяжело, и я… я…
– …
– У меня не особенно получалось… вернуться в норму. Были дни, когда… В общем, однажды я не выходил из дома восемь дней, только заказывал доставку. Мне нужно было что-то, чтобы продержаться хотя бы какое-то время, понимаешь?.. Я справлялся не так, чтобы очень, и мне нужно было… какое-то средство… какое-то…
– Ты что-то принимал?
– …
– Там, в скорой, врач спросил тебя, принимал ли ты что-то тяжелее травки, и ты сказал “нет, уже давно”. Что это было?
– В основном, экстази. Пару раз я пробовал кокаин, но мне стало страшно, и я бросил.
– …
– Не смотри так на меня…
– Как тебе пришло такое в голову?!
– Ну, если честно…
– …
– Если честно, мне было все равно, что. Что глотать – лишь бы… отпустило. Иногда я просыпался утром и не мог заставить себя встать с кровати. Доходил до ванной – и назад. Мне нужно было что-то, чтобы… знаешь, отрубало сознание и память… особенно память…
– Но теперь ты?..
– Нет! Нет-нет, я не соврал: уже несколько месяцев – ничего. Честное слово!..
– Пожалуйста, не делай так больше никогда. Я не могу загадывать на будущее, и никто не может, но что бы ни случилось… Что бы ни произошло в твоей жизни – пообещай мне.
– Да.
– Скажи, что обещаешь.
– Обещаю.
– Хорошо… Хорошо, я тебе верю.
– Но это еще не все…
– Не все?!
– Нет, я…
– …
– Я старался начать новую жизнь – без тебя. Заменить тебя кем-то…
– …
– И я старался. И…
– …
– И их было… Их было много. Я не помню, сколько… Я не помню их имен – ни одного.
– …
– Мне хотелось… Мне бы было нужно заменить тебя. Чтобы ты наконец исчез, понимаешь?..
– …
– Я хотел, чтобы ты исчез, Холм… Не буду скрывать – временами очень хотел. И одновременно, знаешь… Одновременно думал: может быть, ты снова появишься после этого… Или после вон того… Или после третьего, пятого… Они, знаешь… Я принимал таблетку и… И находил кого-то, или кто-то находил меня. И все начинало… Или нет – нет, не так: все переставало иметь смысл. Не было ни вчера, ни завтра, ни даже сегодня – только сейчас. Сейчас, в этот момент. Я словно таял… Растворялся… таял, исчезал. И это казалось… не знаю, правильным?.. Как будто я должен был исчезнуть, понимаешь?.. Как будто мне не было места, будто я не имел на него права, на это место. Как будто без тебя я ничего не стоил… Поэтому я снова принимал таблетку, и снова находил кого-то… И так продолжалось, пока однажды я не понял, что еще чуть-чуть и это действительно произойдет: я исчезну. Не умру физически, конечно, нет… Но исчезну. Не знаю, как объяснить лучше… Не знаю, что было бы, если бы не было театра, если бы я не получил роль – пара реплик всего, но… Хоть какую-то роль…
– …
– Наверное, я совсем непонятно объясняю, да?.. Несу какую-то чушь…
– …
– Ты молчишь… Прости, я…
– Нет!..
– Холм…
– Нет, это ты меня прости!.. Прости… Я все это сделал сам, своими руками… Не знаю, сможешь ли ты на самом деле, но пожалуйста… Пожалуйста!.. Пожалуйста, попытайся…
***
– Слушай, а ты вообще тут живешь?
– Ну, кажется… А что?
– Ничего, просто спрашиваю. Молоко я нашел, но в остальном… Знаешь, холодильник – это такая штука, в нее надо складывать еду, чтобы потом доставать и…
– Что ты пристал ко мне, я ел кукурузные хлопья для завтрака! И эти, как их… В них много витаминов и…
– И?..
– И… Знаешь, что?! Знаешь?!
– Что?
– Отъеб… Отстань от меня со своими хлопьями!.. Вот прицепился тоже… И хватит ржать!.. Понятно тебе?!
– Угу… Понятно. Как каша?
– Вот это вот – без соли и сахара, и на вид, как сопли?
– Угу.
– Редкая гадость, как я и предполагал.
– Такой молодой, а уже такой…
– Какой?
– Испорченный и неблагодарный.
– Не веришь? На, сам попробуй.
– Спасибо, я уже пробовал, когда делал. Но спасибо.
– Не знаю, что-то мне кажется, что до конца ты все же не распробовал… На.
– Спасибо, ешь ты, это тебе полез…. эмммнммм…
– Ну что, вкусно?..
– Ммм, ну… Ну совсем не так уж пло…
– А, ну тогда на еще одну ложку!
– Стой!..
– Ты жуй, Холм, не отвлекайся… В твоем возрасте пищу надо тщательнее пережевывать. Давай, еще одну.
– Нет, все! Все-все!
– Точно все?!
– Да… Ой, да – точно.
– Ладно. Тогда и я все. А чего ты на меня так смотришь?.. Все по-честному: ложку тебе, ложку мне. Что там, в этих соплях, в которых ты снимаешься? В горе и радости, в похмелье и трезвости?.. Чего ты улыбаешься?..
– Пока смерть не разлучит нас?..
– Кхм… Если ты будешь столько пиздеть, это произойдет гораздо раньше, чем я надеялся… Вы посмотрите на него – он опять ржет!.. И нечего хватать меня руками!.. Короче, ты будешь есть вместе со мной или нет? Вот эту дрянь, которую ты, с позволения сказать, приготовил – будешь или нет?!
– Подожди, у тебя вот тут капелька…
– Холм!..
– Вот здесь…
– Холм!.. Я тебя серьезно…
– Буду. Я буду с тобой – все, что ты скажешь. И просто – буду с тобой. Я люблю тебя. Я очень скучал…
– И я, Холм… Я скучал по тебе все время.
***
Потом мы спали.
А вечером он улетел обратно.
На столе в кухне, под еще теплой чашкой с собачьей мордой, осталась квитанция.
За три новых ключа.
Один от подъезда.
Один от квартиры.
И один от почтового ящика.
Комментарий к 23.
*Sparke bøtta, legge på røret, legge seg i pennalet, sjekke ut, fade ut, hamne i kista, kaste inn handkleet, legge inn årene, ta evig kveld, takke for seg, legge livet på hylla, vandre til dei evige polkøane, skifte kanal, dra ut kontakta, komme til rulleteksten, tørke av seg gliset, vandre, ta kvelden, slutte å røyke – (норв.) эвфемизмы глагола “умереть”
*spille på harpe, рarkere tøflene – (норв.) эвфемизмы глагола “умереть”
*You can’t always get what you want (пер. “Не всегда получаешь то, что хочешь”)– песня группы The Rolling Stones, выпущена в 1968.
========== Эпилог ==========
Помните, я говорил вам про вселенные? Кажется, с того момента прошла целая жизнь… А может, так и есть.
Но все же: вселенные. И как мы берем на себя единоличную ответственность за все, что происходит, просто потому, что чувствуем себя центром, первопричиной сущего.
Так и есть, не подумайте, что я отказываюсь от своих слов. Так и есть.
Но в то же самое время мы вдруг можем оказаться и первопричиной какой-нибудь другой вселенной, с лампочками или без – как получится. Или с занавесками – однотонными или с рисунком.
Вы представляете себя первопричиной другой вселенной?
Я раньше совсем не представлял. Это все же очень странное чувство… Тем более, первопричиной такой вселенной. В которую погружаешься с головой и паришь внутри, в невесомости, а вокруг только синяя вода и лучи света откуда-то сверху. Ну что мне вам рассказывать – вы только посмотрите на него.
В моей вселенной первопричина – он. В его – я. На двоих у нас две вселенные. Как два смежных гаража: в условиях нехватки места для строительства жилья эконом-класса для малоимущих слоев населения Норвегии (да, есть и такие) – непозволительная роскошь. Не всем так везет.
Он прилетает вечерним рейсом в пятницу. Проходит через зону Duty Free и обязательно берет мне какую-нибудь ерунду. Я уже сто раз говорил, что ничего не надо, но он все равно берет – то какое-то странное пиво, то лакрицу, или вот как недавно: килограммовую упаковку карамели Daim.
– Зачем, ради бога, зачем?!
Он пожимает плечами и смеется.
– Хотел сделать тебе сюрприз. Получилось?
– Да уж, – я машу рукой. – Как всегда.
И он смеется снова, хватает меня за воротник куртки, тянет к себе. Целует.
– Домой?
– Домой, – он смотрит на меня и не перестает улыбаться.
Мы доезжаем до квартиры, он открывает дверь своими ключами – ему нравится делать это, и каждый раз я намеренно делаю шаг в сторону: мне тоже это нравится.
Затем бросает рюкзак на пол в прихожей и протягивает ко мне руки. Я падаю в него и только теперь до конца понимаю, что вот он – вдруг рядом со мной, дома. А значит, дома и я – на эти два дня. В остальное время, пока его ботинки не валяются вразброс у порога, я живу в съемной квартире, все той же: коллега отца работает на своем Бора-Бора еще год.
В его вселенной – огни Копенгагена в десяти этажах внизу и звуки сирен. Скайп и телефонные звонки. Ключи.
В моей – его вещи. Разбросанные тут и там, они озорно юркают по квартире, с громким “бу!” выпрыгивают из шкафов и ящиков, только чтобы с хохотом шмыгнуть обратно, перешептываются, хихикают в ладошку, наполняют пространство его запахом, а по ночам заползают ко мне в кровать: устраиваются поудобнее под одеялом, сворачиваются калачиком, прижимаются к боку и тихонько тарахтят.
У него – залы прилета и вылета, взлетно-посадочные полосы, сэндвичи в индивидуальных упаковках на борту, съемки до позднего вечера, отработка контрактов и кофе, который ему приносят все время разные люди.
У меня – занятия, друзья, театр. Каждое второе воскресенье – обеды с родителями.
Мы ходим на них вместе. Отец рассказывает ему какие-то истории из моего детства, иногда они о чем-то спорят или обсуждают новости. Я смотрю на них украдкой, и мне кажется, что так было всегда. За обедом мама бесконечно подкладывает ему в тарелку, он смущенно смеется и бесконечно благодарит. Позже мы прощаемся в прихожей, ему в руки суют контейнеры с остатками. Он смеется и благодарит снова:
– Большое спасибо, это так приятно, я снова улетаю завтра, но все равно – спасибо большое. Вот Тарьяй все доест за неделю, правда?..
Все немедленно замолкают и смотрят на меня выжидающе. Я обвожу глазами их лица и на секунду задерживаюсь на отце. Он едва уловимо кивает и старательно прячет улыбку:
– Ничего он не доест – небось, так и простоит в холодильнике, пока не испортится. А мы старались, готовили. А он не ценит. Молодой еще… глупый.
– Вы знаете, – у Холма в голосе столько показательно-искреннего, столько проникновенного сожаления, что я почти готов ему врезать, – я ему все время то же самое говорю…
– Но, наверное, все без толку, да? – отец так же показательно вздыхает.
– Увы…
– Ты бы и правда, сынок… Послушал, что тебе взрослые говорят, – предсказуемо вступает мама.
И втроем они снова смотрят на меня, каждый – я вижу по глазам – прикладывая неимоверные усилия, чтобы не расхохотаться. Я качаю головой, демонстративно поворачиваюсь и открываю дверь.
– Я пошел. До свидания. Мне не о чем с вами разговаривать.
Первым не выдерживает Холм – фыркает и начинает смеяться, к нему присоединяется мама, последним теряет самообладание отец.
– Не надо быть таким обидчивым, это говорит о твоей незрелости! Сын! Вернись!..
– Тарьяй, застегнись! – кричит мама.
Я застегиваю куртку. Тяну вверх собачку и где-то на полпути замечаю, что улыбаюсь сам. Мне хорошо. Все хорошо. Он со мной, мы скоро будем дома. Все хорошо.
Конкретно сейчас он…
Сейчас он балансирует на одной ноге в проеме двери и, стараясь удержать контейнеры, тянет вверх задник ботинка.
– Долго тебя ждать?!
На самом деле, это довольно комичное зрелище. Комичное и одновременно… одновременно… Ну хорошо: милое. Милое. Он милый. Глупое слово, да?.. И тем не менее.
Впрочем, я не подаю виду.
– Быстрей давай!..
– Ишь ты, командир какой, – укоризненно замечает отец, не делая, впрочем, никаких попыток Холму помочь: его тоже забавляет это зрелище, и он не намерен отказывать себе в удовольствии.
– Вы даже себе не представляете…
Наконец с обувью покончено, и они пожимают друг другу руки.
– Спасибо большое, все было очень вкусно – как всегда. Спасибо.
– На здоровье, – привстав на цыпочки, мама обнимает его на прощание..
– Счастливого пути и хорошей недели, – говорит отец и хлопает его по плечу. – Скорей бы вышло это твое кино, мы уже и сами ждем не дождемся!
– Ой, да, – подхватывает он. – Пока нам особо материал не показывают, только некоторые сцены, но даже сейчас кажется, должно быть неплохо… Еще будут накладывать спецэффекты, и звук, и…
– Ну?! – кричу я с лужайки.
– Все, я пошел, – он смеется. – До свидания.
– До свидания, Хенрик… Тарьяй?!
Я оборачиваюсь, мама машет мне рукой.
– Звони почаще!
– Хорошо! Спасибо!
Они закрывают дверь, и мы снова вдвоем. Не доходя до машины, я чуть притормаживаю: мне хочется, чтобы он догнал меня и положил руку на плечо. Потом он нажимает на кнопку разблокировки замков, сгружает контейнеры на заднее сиденье. В салоне притягивает меня к себе.
– Домой? – спрашивает он и улыбается моей улыбкой.
– Домой, – я пристегиваюсь и кладу руку на его бедро: когда он нажимает на педаль, я чувствую, как под кожей напрягаются мышцы.
Мы едем домой.
От двери он проходит сразу в кухню, кладет контейнеры в холодильник. Потом возвращается в прихожую. Все еще одетый, я стою, прислонившись к стене: мне кажется, что на ботинки набегает теплая прибойная волна. Она накрывает ноги, поднимается до щиколоток, а затем с мягким шуршанием откатывается назад.
Он подходит ближе и осторожно разматывает мой шарф, закидывает его на вешалку. Потом тянет с моих плеч куртку – я поворачиваюсь к нему спиной, выскальзываю из рукавов. Раздевается сам. В квартире тихо.
– Я поставил все в холодильник, ты завтра съешь, ладно?…
В его голосе нотки практичной организованности напополам с плохо скрываемой тревогой: ему кажется, что, как только он уедет, я перестану есть, пить и непременно снова сяду на колеса.
– Поцелуй меня, – говорю я, и он сразу же склоняется к моим губам.
Его язык у меня во рту. Он ласкает меня сначала нежно и осторожно, выглаживая, словно пробуя, однако довольно скоро прикосновения становятся отрывистыми и резкими. Дыхание сбивается, и я чувствую, как двигаются по телу его руки. Они на своей территории – его руки, она принадлежит им, эта территория моего тела. На ней стоит его флаг.
Он кладет пальцы мне на горло, упирается в скулу, и я послушно откидываю голову. На какие-то мучительные секунды он замирает, словно примериваясь, а затем остро, дразняще водит вверх и вниз по коже самым кончиком языка. Тело выгибает в предвкушении, мне трудно сдержать стон, трудно ждать, трудно не просить, не умолять, не протягивать ему себя. Я подаюсь навстречу, но он легко толкает меня назад, и я снова замираю, погружаясь в мучительное и сладкое ожидание. Когда он решает, что я ждал достаточно долго, или он сам больше не в состоянии сдерживаться, он нападает.
Это происходит быстро: оскалившись и напоследок шумно вобрав воздух, он снова впивается в мой рот, руки набирают скорость, наливаются силой, я чувствую на себе его губы, зубы, его когти, я подставляю тело его укусам, его прикосновениям, его шершавому, как у большой кошки, горячему языку. Несколько секунд – или минут, или часов, – и он дотрагивается до меня, я выгибаюсь, его пальцы сжимаются вокруг моего члена, я не помню, как оказываюсь на полу, на мне нет одежды, вселенная кружится и мельтешит, он двигает ладонью, и я инстинктивно толкаюсь резче, сильнее, мне трудно дышать, трудно думать, в паху с шипением разворачивается раскаленная проволока, в какое-то мгновение он оказывается внизу, его рот, его сжатые плотным кольцом губы, язык, кровь бьет по ушам, по груди, распирает член… его пальцы внутри… внутри меня, и рот… и я готов кончить… прямо сейчас, еще до того… как он… как он войдет, как я… я не успею… не успею… пожалуйста…
У него синие глаза. Испарина на лбу и широко распахнутые синие глаза.
Я хватаю его голову обеими руками и прижимаюсь к нему ртом. Ртом, лбом, носом, ресницами. Мне хочется, чтобы он почувствовал меня всего: кожу, кости, нервы, ткани, поры, клетки – все. Мне хочется проникнуть в его костный мозг и раствориться там.
Постепенно он расслабляет локти, медленно укладывается рядом. На полу жестко. “Я спал бы рядом с тобой хоть на бетоне”, – сказал я ему однажды. Правда, спал бы.
Обнимая меня одной рукой, второй он нащупывает куртку. Накрывает нас, замыкает пальцы в замок поверх. Я лежу головой у него на груди, под виском отбивает ритм его сердце. Он все еще часто дышит, но это скоро пройдет.
Я глажу его под курткой раскрытой ладонью и жду.
Когда над ухом раздается глубокий, протяжный вдох, а следом за ним – низкий мычащий звук, я улыбаюсь.
– А до кровати нельзя было дойти?..
Я вытаскиваю руку и наощупь дотрагиваюсь пальцами до его лица. Он ловит их губами, прижимает меня крепче, подтыкает сбоку куртку.
– Я не успел, – говорит он, и я слышу его ответную улыбку. – Когда я с тобой, я не могу терять времени.
– Понятно. Ну что, спасибо тогда, что не завалил меня прямо у родителей.
– Я собирался, – он фыркает. – Но ужин был уже готов, невежливо было бы сказать что-то вроде: “Подождите, не накрывайте пока, я хотел бы сначала трахнуть вашего сына в его бывшей комнате, потому что у меня стоит на него весь вечер, с тех самых пор, как мы пришли, и вы так любезно предложили мне кофе, хотя, вы знаете, у меня вообще всегда на него стоит, с кофе или без, поэтому вы уж, пожалуйста, подождите немного, но если ждать никак нельзя, то садитесь без нас, мы выйдем сразу же, как он кончит во второй раз, тогда можно будет просто разогреть, пахнет очень вкусно, я бесконечно счастлив бывать в вашем доме, а теперь, пожалуйста, сделайте телевизор погромче”. Согласись, было бы невежливо?..
– Ты прав, – киваю я. – Мне отрадно слышать, с каким уважением ты относишься к моим родителям.
– А как же.
Потом он не выдерживает и хохочет.
Я люблю его.
***
– Расскажи мне что-нибудь…
– Что тебе рассказать?
Я сажусь в кровати и тру глаза рукой, прогоняя дремоту. Подношу ближе к лицу телефон. Из своего номера на десятом этаже он смотрит на меня радостно и одновременно очень устало: он рад видеть меня и устал засыпать один, устал быть далеко.
– Как прошел твой день?
– Хорошо. Я был в школе, потом на репетиции – в общем, ничего особенного. А твой?
– Хм, – он замолкает, сосредоточенно обводит глазами потолок, словно выбирая наиболее вдохновляющее событие. – Сегодня на завтрак были вафли.
– Как увлекательно.
– Да. Я знал, что тебя это заинтересует.
– Вафли. На завтрак.
– Да, – он фыркает.
– Ну и как, было вкусно?
– Так себе. Те, что делаешь ты – лучше.
– Ну разумеется, – я согласно киваю, и он снова фыркает. – Хочешь, я сделаю в субботу на завтрак?
– Хочу…
– Хорошо, – глаза так трудно держать открытыми, в голове пусто и тяжело, я зеваю – раз, другой. – Что-то еще?..
– Что-то еще – что? – переспрашивает он тише.
– Хочешь… Ты что-то еще хочешь?..
Веки слипаются, его лицо теряет очертания, отдаляется… я только на секунду… я не сплю, не сплю… конечно, не сплю… говори… я сделаю… что ты хочешь…
– … каждое утро… с тобой… на балконе…
***
Я вас не утомил?.. Уверены? Вы, наверное, хотели вздремнуть, а не слушать мою болтовню?.. Конечно, сейчас уже поздно говорить – я вам за весь полет и минуты передохнуть не дал… Извините, пожалуйста. У нас в Норвегии вообще не принято разговаривать с незнакомцами в транспорте – не знаю, чего это я вдруг так разболтался.
А вы в Лондон по делу или на выходные? По делу?..
Я?..
Я – нет. Только на выходные.
Смотрите: включили знак “Пристегните ремни”, начинаем снижаться. Спасибо вам за компанию, очень приятно было познакомиться. Хорошего уикэнда.
– Эй… – тыльной стороной ладони я осторожно погладил его по щеке. – Эй, просыпайся… Скоро садимся.
Он глубоко вздохнул, ссутулил плечи, округляя спину, c наслаждением потянулся. Расслабил пальцы, которыми весь полет сжимал мою руку.
Открыл один синий глаз. Улыбнулся, открыл другой.
– London, baby!*
И засмеялся.
