Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"

Автор книги: Spanish Steps

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Некоторое время мы молчали, каждый делая мелкие, осторожные глотки. Сигарету у него, разумеется, отобрали сразу, и вместе с ней, казалось, исчезла какая-то магия этого момента, какая-то недосказанность и одновременно глубина. Я мимолетно подумал, не начать ли мне курить: как знать, быть может, это сделало бы меня более интересным хотя бы в глазах окружающих, раз уж в его глазах никакого особого интереса я не представлял.

– Слушай, – внезапно нарушил тишину он, – а ты сам-то веришь в эту историю?

Я посмотрел на него.

– В нашу?

– Нет, в эту, – он кивнул в сторону съемочной бригады, – которую мы играем.

– Хм, ну… наверное, – ответил я. – Это хорошая история, разве нет?.. В том смысле, что любовь побеждает и все такое…

Он прищурился, чуть покачал головой, словно раздумывая, а потом вздохнул.

– У тебя случайно нет никотиновой жвачки?

– Нет… Кажется, есть обычная, надо?..

– Обычная не поможет, – он помотал головой и улыбнулся, – но спасибо. Черт, как-то я стал больше курить… Надо бы завязывать. А снюса* нет?..

Я непроизвольно рассмеялся.

– Юлие тебе голову оторвет, если увидит, как ты закладываешь за губу.

– О, это да, – он фыркнул. – Но блин, все равно надо что-то делать… Так никаких гонораров не напасешься**.

И мы снова замолчали. Напоследок он скользнул взглядом по моему лицу, потом посмотрел на стаканчик, потом вверх, на потолок, потом в окно. Ему было очевидно скучно.

– А ты?

Мой голос прозвучал неожиданно для меня самого: вообще-то я не собирался продолжать светскую беседу, а планировал сидеть тихо и исподволь его разглядывать, надеясь вновь увидеть те магические бирюзовые блики.

– Что я?

– Ты веришь в эту историю?

Он чуть свел брови, немного подумал, словно бы решая, стоит ли посвящать меня в свои размышления, а потом ответил:

– Скажем, до определенного момента.

– До какого? – предсказуемо поинтересовался я.

Он сделал глоток и продолжил:

– Ну, до той страницы в сценарии, где написано “час за часом, минута за минутой”. До нее все достаточно правдоподобно, ты так не считаешь?..

– Да… То есть нет. То есть… – я посмотрел на него с недоумением. – Что ты имеешь в виду? Что из этой истории… Что у них не получится? Что Исак не справится? Не выдержит?

– Не в этом дело… Вполне возможно, Исак выдержит. Наверное. Может быть, – он пожал плечами. – Но, мне кажется, Эвену все же следовало бы уйти.

– Но почему?!

– Потому что Исаку всего семнадцать, – скользнув взглядом по суетящимся рядом рабочим, пояснил он. – У него вся жизнь впереди. Несправедливо и довольно эгоистично взваливать на него эту ношу прямо так, сразу. Биполярное расстройство – это ведь не грипп в ноябре, правда?.. Покашлял, чаю попил – и здоров. Это тяжелые медикаменты, это лечение, помощь психолога… постоянный контроль.

– Ну и что? – возразил я. – Ведь их же двое теперь. Они будут вместе, и все будет хорошо. Если люди любят друг друга, то все будет…

Не успел я закончить фразу, как вдруг его взгляд изменился: теперь он смотрел на меня непривычно серьезно, глубоко, почти тяжело. Мне захотелось поежиться.

– Это пока. Пока вместе, пока хорошо. Пока все ново и кажется, что так будет всегда. Но Исаку все же только семнадцать, – он чуть наклонил голову, словно придавая больший вес словам. – Вот как тебе сейчас. Ты мог бы сейчас полностью изменить свою жизнь – и не ради себя, а ради благополучия другого человека? Всю свою жизнь, которая толком-то и не началась?

Я глянул в сторону, вверх, потом снова на него.

– Мне кажется, да.

– Тебе кажется? – он легко улыбнулся, а потом продолжил снова серьезно. – А что, если у тебя нет такой привилегии – на “кажется”? Что, если тебе надо знать точно и прямо сейчас: раз и навсегда?.. Представь на минуту: у тебя больше нет твоей жизни. Вся твоя жизнь – его жизнь, этого человека. Ты – это он, у вас одна жизнь на двоих. Все твои мотивы, любой твой выбор – все подчинено его состоянию, его нуждам. Ты готов к такому?.. А вдруг он устанет от тебя?.. Вдруг начнет лгать? Вдруг попытается покончить с собой? И что, если в этот момент тебя не будет рядом? Как ты будешь жить дальше?..

Беседа явно выходила за рамки светского общения на предмет погоды, сельских ярмарок и скаковых лошадей. Мне было некомфортно от этих слишком серьезных вопросов, но где-то глубоко внутри я был рад тому, что мы об этом говорим. Что говорим вообще: я и он – одни.

– И я не говорю, что такое невозможно… Что невозможно полностью посвятить себя другому человеку – конечно, возможно. У мамы есть подруга… Она неудачно упала, спускаясь по слалом-трассе – парализована теперь от шеи, грустная история…

Он коротко вздохнул и поджал губы, как бы говоря: “Случается же дерьмо в жизни”.

– Частные сиделки нынче дороги, а у них обычная семья, с обычным достатком. Ее могли бы поместить в клинику, но Стейнар, ее муж – они прожили двадцать лет – он уволился с работы, чтобы за ней ухаживать… И не просто с ложечки кормить и книжки читать – он ей кишечник прочищает раз в день, собственноручно.

Мне нечего было на это возразить, поэтому я по-прежнему слушал молча.

– Ну так они и прожили двадцать лет, и перед тем, как полностью посвятить себя ей, он кое-чего добился сам.

Он сделал паузу и снова мимолетно оглядел сет, собираясь с мыслями.

– Не знаю… Мне кажется, Эвену следовало бы дать Исаку шанс чего-то добиться тоже. Какого-то личного успеха, может быть… Не знаю… Семнадцать лет – да господи боже мой! – вдруг воскликнул он и рассмеялся. – Ему сейчас самое время оттягиваться на вечеринках и трахать все, что движется! Вот как тебе.

Меня резко бросило в жар.

– Вовсе я не… – начал я, но, хвала провидению, вовремя остановился.

– Да ладно, – он хитро глянул и подмигнул. – Я не настаиваю.

“А мог бы”, – подумал я.

– Ну что, отдохнули? Продолжим? – Юлие подошла к нам, держа в руках листы с покадровым описанием следующей сцены.

– Ага.

Он нагнулся и поставил стаканчик на пол, а потом, когда она отвлеклась, вдруг снова обратился ко мне, видимо, намереваясь закрыть тему:

– Хотя, справедливости ради, стоит признать, что на месте Эвена я поступил бы точно так же: старался бы удержать Исака любой ценой. Все мы, в какой-то степени, эгоисты. И никто не хочет быть один.

Это был знаменательный день. Его следовало обвести красным кружком в календаре, палить из пушек Акершхюсфестнинг*** в годовщину и сделать выходным.

В этот день я познакомился с настоящим Хенриком Холмом.

Собственно, почему он решил завести этот разговор, я так и не понял. С чего вдруг так разоткровенничался. Нас не связывали какие-то особенные отношения – помимо, конечно, тех случаев, когда перед камерой он засовывал свой язык мне в рот.

А вот так, чтобы поговорить по душам, да еще и признать, что не веришь ни на йоту в то, что так убедительно делаешь, ни вот на столечко… Это уже были новые, ранее неизведанные и недостижимые рубежи и территории, и я не совсем понимал, насколько осторожно мне следует по ним продвигаться – насвистывая и собирая придорожные незабудки или по-пластунски, нацепив на голову каску.

В конце концов, как знать – там, на его земле, может быть под завязку понатыкано противопехотных мин, замаскированных цветочными клумбами и зеленой рассадой улыбок и шуток; может быть расставлено капканов и ловушек, разлито той сверкающей, переливающейся синевы, которая безотказно притягивала к нему людей, словно дудочка стаи крыс… Этой волшебной, манящей, на первый взгляд нежной и мягкой, ласкающей синевы.

Но какой бы безобидной она ни казалась со стороны, я – лучше, чем кто-либо другой – знал, насколько скользкой она может быть на самом деле, насколько опасной, стоит залезть в нее нечаянно носком ботинка. Как ее прохладная свежесть может в мгновение обернуться зыбучими песками и тянуть вас на дно, с каждым движением все глубже и глубже. Мгновение, другое, третье – и вот уже вы завязли по горло, ваши руки и ноги скованы, вам не выбраться. А вы при этом еще и улыбаетесь, как полный идиот.

Мне казалось, что после того разговора что-то изменится между нами – ну или, по крайней мере, в его отношении ко мне, потому что мое-то отношение к нему… Вы сами понимаете.

Но нет, ничего не изменилось. Он ничем не показал, что жалеет о своей откровенности, но и шагов навстречу не делал, все так же лучезарно улыбаясь, так же похлопывая меня по плечу в перерывах между сценами, так же наклоняя голову при разговоре и с тем же искренне-дружелюбным и теплым выражением скользя взглядом по моему лицу.

Все как всегда. Как со всеми. Весь каст, вся съемочная группа были от него без ума, девочки таскали ему кофе, краснели и хихикали под его этим низким: “Ой, для меня? Спасибо, это так мило!”

Временами мне хотелось его ударить.

Это желание я с удивлением обнаружил в себе однажды утром: мы репетировали сцену того не слишком удачного разговора между Исаком и Эскилем. Я сидел на кровати и, избегая смотреть Карлу в глаза, повторял текст, а Карл изображал удивление из серии “ну кто бы мог подумать, что ты такой придурок, ну надо же”.

Все шло своим чередом, пока мы не добрались до той самой злополучной смс, где Эвен сообщает, что погорячился, не готов, и вообще, а Исак вдруг понимает, что не всегда стоит верить тому, чему очень хочется.

Он в это время сидел в наушниках и наблюдал за нами на операторском мониторе, видимо, стараясь определить, как Эвен поведет себя, в какую позу встанет и с каким выражением лица, когда в скором времени столкнется с Исаком в дверях школьной столовой. Когда мы закончили, он вдруг резко вскочил, стащил наушники – отчего волосы, в кои-то веки не скованные спреем и воском для укладки, буквально пролились на лицо мягкими пшеничными струями – и в два шага приблизился к кровати.

– Слушай, – воскликнул он, обращаясь ко мне, – да ты чертов гений!

Я непонимающе уставился на него.

– Ты считаешь?..

– Конечно! – радостно подтвердил он и тряхнул головой. – Ты не представляешь, как это смотрится на экране! Просто гениально!

Я не совсем понял, шутил ли он или говорил серьезно, и хотел уже на всякий случай двояко ухмыльнуться – мол, да, я такой – но тут он засмеялся и, неожиданно положив ладонь мне на шею, притянул меня к себе, а потом громко и сочно чмокнул. Прямо на виду у каста и всей съемочной группы. Юлие только хмыкнула.

От изумления я, кажется, совершенно потерял контроль, и вместе с ним равновесие, и едва не завалился вперед. Однако он среагировал быстро: уперся ладонями мне в плечи и удержал, помогая вернуться в исходную позицию.

– Гениально! – еще раз воскликнул он, а затем его взгляд поймал Карла, и все – в ту же секунду я, видимо, снова потерял для него интерес. – Карл, дружище!..

… Он что, был под кайфом?.. Пьян? Или это какая-то злая шутка?!

Кто дал ему право так себя вести?! Так явно демонстрировать, что он, Хенрик Холм, может подойти и поцеловать меня при всех – вот так, запросто, по-свойски, без какого бы то ни было отношения к роли?!

Никто не давал ему такого права – я не давал!..

Не потому, что мне не хотелось – хотелось, ещё и как!.. А потому, что отчетливо понимал, насколько легко это сломает мой с таким трудом возводимый забор напускного равнодушия и профессионального отношения, ударной волной снесет эту хлипкую преграду ко всем чертям, вместе с красивыми столбиками и почтовым ящиком на воротах.

А я, между прочим, прилагал усилия к возведению этого забора, каждое утро заново красил экологической краской и подправлял покореженные перекладины – о, да.

Потому что это снаружи я был уверенный в себе и успешный начинающий актер на съемках популярного сериала в паре с красавцем-бойфрендом. Снаружи – и только, а вот внутри… Внутри, по ту сторону, я был жалким, голым и одиноким, и трясся от холода и страха.

И являть того себя миру или, упаси господь, Хенрику Холму – ну уж нет!..

Вечерами, дождавшись, пока все вокруг уснут, и воровато озираясь, я доставал ключ, отмыкал скрипучий замок на потайной калитке и проходил внутрь. Гладил себя, дрожащего, по голове, держал за руку и уговаривал, что все будет хорошо.

Что когда-нибудь он либо заметит меня среди всех остальных, на кого распространяется его невыносимое дружелюбие, либо свалит на хуй из моей жизни – и я его непременно тут же забуду, прямо вот так сразу, по щелчку пальцев. И все снова будет хорошо.

Всхлипывая, один я постепенно засыпал, голый и нелепый, в то время как другой, успешный и лживый, крадучись, уходил, снова запирая калитку на замок.

И теперь этот поцелуй, я выбит из колеи и едва дышу… Мне жарко в этой одежде, на этой чертовой кровати, под прицельным светом чертовых ламп.

У меня на губах по-прежнему его вкус, а он…

Он уже далеко. В его орбите уже другие люди – и если он не целует их сейчас, то это просто… Только лишь не подходит моменту – вот и все. Ничего личного.

Да, именно тогда я впервые захотел его ударить.

Проводив Холма странным взглядом, почти сразу ко мне подошел Давид и уселся на край кровати.

– Что это было? – спросил он недоуменно.

С Давидом мы вместе учимся, и он тоже участвует в съемках. Он один из моих самых близких друзей, но даже он ничего не знает ни про забор, ни про замок, и уж точно голого меня ему видеть не приходилось.

Я сыграл на опережение:

– Понятия не имею, откуда мне знать?! Это же Холм, сам видишь…

И в подтверждение своих слов я кивнул подбородком туда, где он уже стоял, окруженный со всех сторон, и, судя по непрерывным вспышкам хохота, рассказывал нечто совершенно уморительное.

– Нет, я имел в виду, что это было с тобой? – неожиданно пояснил Давид и испытующе на меня уставился.

– В каком смысле?!

Я снова начал краснеть и задыхаться в этом чертовом худи – зачем вообще Исаку напяливать на себя столько одежды, почему нельзя сидеть в футболке, как все нормальные люди?!

– Ну, ты как-то странно отреагировал… как-то застыл, что ли. Все в порядке?

– Ничего я не застыл, – бросился отпираться я, – просто не ожидал такого поворота, вот и все. Глупый какой-то, эпатажный жест, и, разумеется, не к месту!.. Ну, ты же знаешь Холма…

Давид отрицательно мотнул головой и глянул на меня исподлобья.

– Нет, не знаю. Ну или, по крайней мере, не думаю, что знаю. Не так, как ты.

– Ой, я тебя умоляю! – воскликнул я со всей напускной скептичностью, которую только смог выжать в этот момент. – Давай мы не будем искать тут какие-то мотивы, которых нет… Усложнять не будем, ладно?!

– Ладно, – он пожал плечами. – Давай не будем.

Комментарий к 3.

* Снюс – измельчённый увлажнённый табак, который помещают между верхней губой и десной.

** Примерная стоимость пачки сигарет 100 крон, около 800 рублей

*** Военная крепость на Осло-фьорде

========== 4. ==========

А потом мы снимали сцену, когда Эвен внезапно появляется у Исака на пороге, и тем же благословенным вечером Исак получает свой первый в жизни качественный минет.

Я вас не слишком шокирую такими откровениями? Может быть, вам неудобно говорить на такие темы? Вы только скажите, если вам неудобно, и я сразу же перестану. Нет?.. Все нормально? Точно?.. Ну, хорошо.

Так вот, мы снимали ту сцену. Не могу сказать, что я стоял навытяжку, как солдат в карауле, когда красовался перед ним голым торсом и чувствовал, как его руки шарят по моему телу, а губы торопливо спускаются от шеи к плечам и ключицам.

Я мог бы, конечно, притвориться, что это так, но нет – это не так.

Вместо профессиональной невозмутимости я чувствовал нарастающее давление внизу живота, тягучие толчки и сладко-ноющие спазмы, и вот когда вы видите на экране, как Исак закатывает глаза и откидывает голову назад – не верьте: это никакой не Исак, а я, Тарьяй Сандвик Му – я откидываю голову, слепо таращусь в одну точку и исступленно молюсь Иисусу, Аллаху и всем богам Вархаммера одновременно: “Дорогие боженьки, я не могу светить стояком перед всеми, только не сейчас, только не… нет-нет-нет… не смей!..”

А боженьки в это время гнусно хихикают, наблюдая сверху, и делают ставки.

– Камера, стоп! Снято! – спасла меня Юлие.

Он тут же поднялся с корточек, цепляясь для равновесия за мои джинсы.

– Отлично, сняли с первого дубля, всем спасибо! Ребята, вы молодцы, – она оглядела нас, – пять минут отдохните и продолжаем!..

Конечно, молодцы. Конечно.

Особенно молодец Холм – прямо молодец-молодец, снова сияющий и довольный, как лиса в курятнике. Право слово, с каждым днем это раздражало все больше и больше.

Он вскинул ладонь, намекая на хай-файв, и я, еще не успев натянуть футболку и борясь с желанием ударить его поддых, тоже поднял руку в притворно-одобрительном жесте. Отличная работа, приятель!..

***

Я одевался в гримерке, когда туда заглянула помощник режиссера.

– Тарьяй, загляни на сет перед уходом, Юлие хочет вам что-то сказать.

– Вам – это кому?

– Тебе и Хенрику, кажется. Там еще ребята, ты просто приходи, когда будешь готов.

На площадке Юлие разговаривала с Йосефиной, рядом стояли Ульрикке и Карл.

Ну и он, конечно – куда же без него.

– У нас есть интервью в ток-шоу – пойдешь ты, Тарьяй,– без обиняков начала Юлие.

– Почему я? – удивился я.

– Выбирали по рейтингам, – она потерла лоб рукой. – По правде говоря, моя бы воля, я бы вас вообще заперла до окончания съемок и не пускала бы никуда… И рот бы не давала раскрыть лишний раз.

Тут она многозначительно покосилась на Холма. В ответ он наигранно-изумленно поднял брови и с выражением оскорбленной невинности округлил глаза и ткнул себя пальцем в грудь.

– Так вот, пойдешь ты, Тарьяй, и ты, Йосефина – вдвоем вы будете смотреться хорошо. Список вопросов нам пришлют заранее, мы на него посмотрим, обсудим, как лучше отвечать, но, в принципе, и сейчас можно представить, о чем вас будут спрашивать. Давайте-ка присядем, и вы, ребята, не уходите, – она обратилась к Карлу и Ульрикке, – вам тоже полезно будет послушать… И ты, Хенрик, сядь сюда и в кои-то веки послушай молча.

Юлие – она такая, ей, в принципе, не так уж много лет, но когда она вот так отдает распоряжения на площадке, никому даже не приходит в голову с ней спорить.

– Прежде всего вас, вероятно, будут спрашивать о самом проекте, о развитии сюжета и прочее – тут вы помните, что подписывали документы о неразглашении, не так ли?.. Отвечаете, что сами ничего не знаете, продюсеры держат все в секрете до последнего момента, вы узнаете все буквально в тот же день и так далее. Понятно? О своем личном опыте во время съемок можете рассказывать то, что считаете нужным, но, опять же – сильно в детали не вдавайтесь. Главное – воздержаться от любых заявлений, которые могут быть истолкованы двояко… Хорошо, – она повернулась ко мне. – Теперь ты.

– Что – я?

– Тебя явно спросят, что лично для тебя значит играть гея: трудно ли это, и что ты по этому поводу думаешь.

Юлие замолчала. Я тоже молчал и ждал продолжения.

– Ну?! – наконец не выдержала она.

– Что “ну”?

– И что ты по этому поводу думаешь?

Тут все выжидательно уставились на меня. Включая Хенрика, мать его, Холма.

– Что я думаю… Что играть на сцене – это примерять на себя маски и роли, которые совсем необязательно отражают… что актерское мастерство…

– Да, замечательно, – перебила меня Юлие. – Что ты ответишь, если тебя спросят, что конкретно для тебя означает играть гея?

Я не смотрел на него, но боковым зрением чувствовал его взгляд.

– Скажу… Скажу, что лично для меня это – божье благословение.

Над нами повисла тишина, а Карл, сидящий рядом с Юлие, приоткрыл рот.

– А можно поточнее? – слегка ошарашенно спросила она затем.

– Ну, – я пожал плечами,– скажу, что вполне возможно – раз бог сотворил человека по образу и подобию своему – то он и сам слегка гей – или, по крайней мере, би… И тогда – опять же – вполне возможно, что на самом деле неправильно говорить “amen”, а правильно – “ah, men!..” И, если подумать, с этой точки зрения играть гея и есть – божье благословение. По-моему, неплохо звучит, ты как думаешь?.. Мне кажется, продюсерам должно понравиться. Обращаемся сразу к разным целевым аудиториям и все такое…

Я и сам не ожидал от себя такой прыти, если честно, но чем больше я говорил, тем сложнее было остановиться. Юлие смотрела на меня с немалым удивлением, однако не перебивала. Другие тоже, видимо, находились под впечатлением, так что свою тираду я заканчивал в абсолютном молчании.

Пару секунд мы все недоуменно разглядывали друг на друга – или, вернее, они разглядывали меня, а потом он как-то полузадушенно то ли фыркнул, то ли хрюкнул, и сразу же громко рассмеялся. Да что там!.. Просто неприлично заржал, складываясь пополам и рискуя свалиться со стула.

Все так же молча, с нечитаемым выражением на лице, Юлие перевела взгляд на него, дождалась, пока он успокоится и вытрет слезы тыльной стороной ладони, а потом снова посмотрела на меня.

– Вот именно. Вот именно от таких заявлений нам определенно следует воздержаться.

Дальше хохотали уже все, и даже сама Юлие улыбнулась. Перед тем как уйти, она придержала меня за рукав и негромко спросила:

– Ты как, нормально? Все в порядке?

– Конечно, в порядке, – ответил я. – Устал немного, вот и все.

– Понимаю, – она ободряюще улыбнулась. – Ты молодец.

***

Я понял, что устал, где-то в ноябре.

Мы не закончили еще сезон, оставались две важные серии развязки, а у меня уже не было никаких сил. Помимо съемок у меня был театр, футбол, и школу тоже никто не отменял. Вечером я приходил домой, ел и падал на кровать: энергии не хватало даже на то, чтобы хотя бы глянуть, что нового вышло на Netflix, не говоря уже о чем-то большем.

Бывало так, что я включал телевизор и так и засыпал, с пультом управления в ладони. А бывало – даже не успевал включить.

В принципе, хороший, здоровый сон был бы мне на руку, прекрасно освежил бы перед новым трудовым днем и дал набраться сил. Но не тут-то было.

Я просыпался посреди ночи, словно от толчка, машинально, не глядя, выключал телевизор и переворачивался на бок.

– Привет, – слышал я тот самый голос, его голос, и открывал глаза.

И вот он лежал рядом со мной, голова на подушке, и улыбался – по крайней мере, именно так я себе и представлял.

– Привет, – говорил я и проводил подушечками пальцев по его лбу. – Как дела?

– Хорошо, – отвечал он тихо. – А у тебя?

– И у меня хорошо.

А дальше мы молчали и смотрели друг на друга. Я дотрагивался до жилки на шее и не замечал, как закрывал глаза. Через мгновение звонил будильник, и я снова оказывался один.

– Эй, приятель, ты в порядке? – спросил он меня как-то раз, когда мы в очередной раз вычитывали сценарий эпизода. Сцена предстояла трудная, многое необходимо было решить и проработать заранее.

– Разумеется. А что?..

– Ничего, – он на удивление быстро сдался, не стал расспрашивать, только посмотрел немного странно, слегка нахмурился. – Ну, если что… если что вдруг понадобится… я тут, рядом.

Ну надо же. Какая любезность. Какая утонченная вежливость, какое человеколюбие.

А не провалиться бы тебе на этом самом месте.

– Ага, – кивнул я. – Если что.

Последние дни я иногда ловил на себе его взгляд – новый, какой-то странный, необычный, определенно отличающийся от фирменного радушного и одновременно безликого. Однако каждый раз, как я смотрел в ответ, он снова ускользал – так неуловимо и так типично, что вскоре я бросил любые попытки увидеть и распознать что-то особенное. За какие-то пару месяцев я прошел нелепо длинный путь от обожания и поклонения до усталого оцепенения и отбил себе напрочь всю задницу с этими чертовыми листьями, так что вот эти его взгляды… да пошел он.

К концу дня ко мне подошел Марлон.

– Ты придешь на julebord*?

– Когда?

– Ну, сегодня.

– Слушай, совсем забыл, – я стал отнекиваться. – Наверное, нет. Устал за это время, посижу дома лучше. Предков давно не видел, и эссе мне надо сдать на следующей неделе, а то до экзамена не допустят.

Он молча смотрел на меня, не перебивая, – выжидая, судя по всему, когда у меня закончатся отговорки. Наконец, я замолчал тоже и, чтобы поставить точку, принялся заталкивать вещи в рюкзак.

– Мне кажется, тебе надо пойти, – сказал он затем. – Развеяться. А то ты странный какой-то последнее время. Как не в себе.

– Устал немного, вот и все, – я начал выдавать тот же самый текст с первой строчки, как заводная игрушка на ключике. – Экзамены, съемки, стресс…

– Ну да… – Марлон слегка склонил голову, отчего его невероятная прическа дрогнула и перевалилась на бок, а потом продолжил, как ни в чем ни бывало. – Посидим, выпьем, расслабимся. Я зайду за тобой в восемь, ладно?

У меня не было сил с ним спорить. К тому времени у меня, кажется, не было сил уже ни на что.

Поэтому я просто кивнул.

Как и обещал, он зашел за мной в восемь. В руках у него обнаружился пакет, в котором приятно позвякивало.

– Что у тебя там, Марлон? Пиво? – поинтересовалась мама, наблюдая, как я застегиваю куртку.

– Да, – Марлон не стал отпираться, – но там будет еще и кола – для тех, кто не пьет.

– Хорошо, – она удовлетворенно кивнула. – Веселитесь тогда… Ты взял ключи?

Я потряс связкой в воздухе.

– Мы с отцом пораньше ляжем, неделя была какая-то очень длинная, – мама устало улыбнулась и прикрыла рукой рот, зевая. – Постарайся не сильно шуметь, когда вернешься, ладно?..

– Конечно, – сказал я. – Пока.

– До свидания и хорошего вечера, – попрощался галантный Марлон.

– До свидания, мальчики. Смотри, – обратилась она ко мне, – никакого алкоголя.

– Ага… Только кола.

Напоследок я услышал, как в гостиной отец громко фыркнул, а потом закрыл за собой дверь.

Когда мы добрались до места, вечеринка была в полном разгаре. Технически, традиционным рождественским застольем назвать ее было сложно, поскольку, кроме снеков, никакой еды не подавалось. Зато спиртное – как это часто бывает в начале многообещающего вечера – присутствовало в избытке.

В зале была достаточно разношерстная публика – каст и съемочная группа вперемешку с совершенно незнакомыми мне людьми. Поверх голов держался ровный гул голосов, пока еще не перекрываемый музыкой – видимо, ди-джей выжидал, пока народ дойдет до нужной кондиции.

Ну и, конечно, был он – его трудно было не заметить. В белой рубашке и темных джинсах, он стоял неподалеку, окруженный, как всегда, толпой. Девчонки висли у него на руках, а сам он рассказывал что-то исключительно забавное – народ то и дело покатывался со смеху. Cтандартная картина “Пришествие Холма страждущим”. Проходим, не задерживаемся.

Не глядя, я протянул руку, и Марлон, пошуршав в пакете, вложил мне в ладонь банку Mack Arctic**.

– Спасибо, друг, – сказал я выразительно.

Мы одновременно щелкнули “ушком”, и тут же, как по мановению волшебной палочки, перед нами возникла Юлие – раскрасневшаяся и веселая.

– Это – что? – напустив на лицо строгости, она кивнула подбородком на мою банку.

– Это лимонад, – ответил Марлон, смотря честными глазами из-под своих фантасмагорических бровей.

– То есть Mack теперь производит и лимонад, надо же – а я и не знала…

– Пиво мы, разумеется, вылили, – авторитетно заявил Марлон. – А в банку налили колу – вот как на съемках делаем.

Несколько секунд она строго нас оглядывала, изо всех сил стараясь сохранить лицо, а потом, должно быть, не выдержала: прыснула и рассмеялась.

– Да тебе бы, Марлон, в рекламу!.. Ты все-таки очень… убедителен!

– Я как раз об этом думал, – тут же доверительно поведал Марлон о своих планах на будущее. – А Тарьяй пиво нельзя, он же несовершеннолетний еще, это все знают.

– Да я бы ни за что, – подтвердил я и помотал головой для пущей убедительности.

– Ладно, – Юлие снова засмеялась и сделала глоток, – в конце концов, я не актриса и не обязана делать хорошую мину при плохой игре. В конце концов, я режиссер. А потому говорю вам: идите и развлекайтесь, дети мои. Но… с умом, да?..

– Да, – сказали мы, – непременно с умом. Без ума – какое же развлечение.

Давид нашелся за одним столиком с Сашей и какими-то незнакомыми парнями в пафосных костюмах и при галстуках.

– Знакомьтесь, – сказал Давид и представил их всех по очереди.

Ребята оказались студентами отделения театральной критики, что отнюдь не извиняло их пижонский вид, если вы меня спросите.

– Очень приятно, – я пожал руку каждому и сразу же с облегчением забыл их имена.

Выяснилось, что, пока мы не пришли, один из “костюмов” вещал что-то по поводу искусства перевоплощения в традиции средневекового китайского театра или какую-то подобную галиматью – я почти сразу потерял нить разговора, да и, откровенно говоря, не особенно интересовался. Бездумно кивая и поддакивая, краем глаза я наблюдал за Холмом, за его передвижениями по залу, как он буквально вращался среди людей, тепло и сердечно улыбаясь, обнимая друзей, пожимая руки знакомым.

Как он…

Да пошел он.

Да.

Пошел.

Он.

– … и вот Тарьяй это может подтвердить, – вдруг услышал я голос Саши. – Да, Тарьяй?

Компания уставилась на меня выжидающе. Я не стал упрямиться.

– Конечно. А еще пиво есть?

Марлон протянул мне новую банку. Я щелкнул ушком, сделал глоток. В тот момент мне очень захотелось напиться – по-хорошему, с чувством, до зеленых чертей. Чтобы потом можно было занять себя чем-то по-настоящему интересным и волнующим, например, пойти блевать в туалет – знаете, вот это, когда мордой в унитаз и кишки наружу выворачивает. Тогда как-то сразу видишь ситуацию в перспективе – что важно в жизни, а что не очень.

И кто – кто важен… а на кого вам должно быть уже плевать с высокой колокольни. Причем давно.

Однако, увы – накидаться быстро не светило, а пива для этих целей было явно недостаточно. Я машинально глянул в привычном направлении и снова отхлебнул.

– Слушай, – вдруг наклонился ко мне Марлон, – хочешь, я ему морду набью?

От неожиданности я подавился и сразу же, со всхлипом забирая воздух, судорожно закашлялся. Марлон невозмутимо похлопал мне по спине.

– Кому? – прохрипел я.

– Ему, – Марлон кивнул подбородком в сторону зала.

Через несколько секунд приступ спал, и я смог наконец вытереть ладонью лицо и отдышаться.

– Ты это серьезно?!

– Конечно, – он пожал плечами и отпил из своей банки.

– Знаешь, – усмехнулся я и тоже сделал глоток, – это лучшее, что я слышал за последнее время. То есть это, конечно, полный бред…

Потом я протянул руку и потрепал его по плечу.

– … но все равно: спасибо.

– За что? – Давид услышал конец фразы и передвинулся ближе: должно быть, история театра его утомила.

– Да вот, – по-прежнему невозмутимо сообщил Марлон, – я предложил набить Холму морду.

– Давно пора, – тут же сказал свое веское слово невесть откуда взявшийся Саша. – Я давно предлагал, а ты все отказывался. Все говорил, что рано еще, что надо подождать и посмотреть.

– Чего тут смотреть-то, – запыхтел Давид.

Однако. Вот это было ново и свежо. Весьма неожиданно и бодрило. Такой поворот.