Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"

Автор книги: Spanish Steps

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Минуты шли, я раскачивался взад и вперед, все сильнее погружаясь в какое-то подобие транса, гипнотизируя сам себя этим размеренным движением, и уже было совсем потерял связь с реальностью, как вдруг, откуда ни возьмись, подоспела помощь. Сквозь чехарду пятен и точек я снова разглядел его лицо – ужас и отвращение на нем – и мое тело, мое чудесное тело, на которое я так долго не обращал никакого внимания, мгновенно протянуло мне дружескую руку, с силой вырывая из круговерти галлюцинаций. Мгновение – и я почувствовал резкий спазм и сразу за ним – болезненный ком, летящий от желудка к горлу. Едва успев вскочить на ноги и сделать пару шагов, я упал рядом с унитазом, и меня тут же вырвало.

“Спасибо тебе, тело, – подумал я, сплевывая затем остатки желчи в раковину и умываясь. – Спасибо, что я вернулся”.

Из зеркала на меня смотрело красное, помятое лицо с кругами под глазами, с обезумевшим взглядом, но это все же был я – знакомый я, настоящий. Живой и готовый действовать. Секунды вдруг защелкали в голове одна за другой, время стало осязаемым, ускорилось троекратно, полетело – и вместе с ним полетел и я.

Нет – разумеется, это не конец.

Да – конечно, все еще можно поправить.

Нет – это не театр и не кино, это реальная жизнь. Моя жизнь. И я отказываюсь представлять ее без него. Я просто отказываюсь.

И да – он будет в ней, в моей жизни, со всеми этими его тридцатью тысячами разных улыбок, с глупыми шутками, с идиотскими куклами Барби, с одноразовыми бамбуковыми палочками, с дымом сигареты, с пальцами на поверхности чашки, с его губами, приоткрывающимися навстречу моим, с большими ступнями, которыми он терся о пальцы моих ног, с пошлыми намеками не к месту и не ко времени, с его голосом и смехом – с этим его моим смехом.

Он будет в ней, и ни в каких других вселенных, занавешенных шторами каких угодно цветов, этого не изменить. Потому что я – я так решил.

И, кивая своему отражению, я понял: сейчас я оденусь и побегу.

Добегу до его квартиры и позвоню в домофон, и, если он впустит меня, рвану на себя дверь и взлечу на его этаж. И там будет неважно, один он или нет, сидит ли в тишине пустой квартиры или, повинуясь первой ответной реакции, вколачивает кого-то в постель – незнакомого ли мужчину или женщину, которых несколько часов назад, в слепом угаре ярости, нашел в первом попавшемся баре – все это будет совершенно неважно.

Я останусь – если он позволит;

я встану у стены и буду смотреть – если он прикажет;

или выйду и буду ждать у двери, слушая стоны и крики, – если он захочет.

Все что угодно, лишь бы он простил меня.

Лишь бы потом, после, он был со мной.

Но сейчас – бежать!.. Я выскочил из ванной, неловко запнувшись на пороге и едва не влетев носом в противоположную стену, только чудом удержав равновесие. Схватил футболку, натянул кроссовки на голые ноги, рванул с вешалки куртку, распахнул дверь и вылетел на площадку.

Он… Он сидел на ступенях, пролетом выше, прислонившись к стене. Я встретился с ним взглядом и тут же почувствовал, как сердце, стукнув на прощание коротким ударом, со всего размаху ухнуло вниз, к ногам. Я выдохнул, на мгновение прикрыл глаза и чуть потряс головой, опасаясь, как бы все это не было просто наваждением, иллюзией – одной из тех, что мелькали передо мной совсем недавно.

Но нет. Он был там, на ступенях. Сидел и молча смотрел на меня.

Прошла секунда, другая, третья. Он не менял положения, не делал никаких попыток подняться, просто смотрел, почти не дыша, словно марионетка, снятая с деревянного “креста”, лишенная какого-либо движения и брошенная в углу.

Я подумал, что, вероятно, он не встает навстречу из брезгливости и отвращения, и от этой мысли меня замутило снова, но я заставил себя сглотнуть и дышать ровнее, и спазм исчез почти так же быстро, как и появился. Затем я пристально оглядел его и тут понял, а скорее даже почувствовал: он не может. Не может встать, сделать шаг, что-то сказать. В этот момент, на моей лестничной площадке, перед дверью – не может жить дальше, может только ждать, пока случится что-то, что придаст ему сил. Пока кто-то даст ему знак, что готов вместе с ним поднимать опрокинутое, чинить сломанное, клеить разбитое.

Что он не один.

Задержав дыхание, словно его, как птицу, можно было спугнуть резким звуком или неосторожным шорохом, я сделал небольшой шаг, потом еще один, и еще, пока не оказался совсем рядом.

Затем я чуть наклонил голову, давая понять, что все хорошо, и он в безопасности, и протянул руку. Несколько секунд он смотрел на мою ладонь, словно раздумывая, сопоставляя ее очертания с тысячей других известных ему предметов, после чего медленно подал свою. Я поймал его пальцы и осторожно сжал.

Сначала он не делал никаких усилий, чтобы встать, и какое-то время я просто держал его руку на весу, но затем, когда я почувствовал, что он готов, то ободряюще кивнул и легко потянул ее на себя. Он тихо оттолкнулся от ступеней и медленно, тяжело поднялся.

Тогда я развернулся и, не отпуская его руки, повел домой.

Меня не покидало чувство цикличности происходящего, некое дежавю, но я гнал от себя образы, подернутые дымкой прошлых ощущений, стараясь концентрироваться на одной-единственной вещи: он был здесь, я держал его за руку, он шел за мной, а я вел его за собой.

Я закрыл дверь квартиры, стянул кроссовки и бросил на пол куртку. Он по-прежнему стоял молча, не двигаясь, словно ожидая, пока его нити, завязанные на “кресте” намокшими узлами, окрепнут, наберут силу, снова задрожат и завибрируют, сообщая движения и ощущения всему телу, а до тех пор – он просто стоял и ждал, и я слышал его слабое, поверхностное дыхание.

Тогда я взял этот “крест” и, слегка наклонив, заставил его переступить. Он сделал шаг. Затем я наклонил деревянную основу в другую сторону – и он сделал еще один, и новый, и еще раз, и снова – пока мы не оказались в спальне. Там я выпустил “крест” из рук, отчего нити снова безвольно опали, и бережно, стараясь не повредить тонкую тканевую кожу на груди и шее, хрупкие глиняные руки и оси шарниров, раздел его и уложил в постель.

Я обошел кровать с другой стороны, сбросил джинсы и футболку, облокотился спиной на изголовье, а потом осторожно подтянул его к себе на грудь. Натянул одеяло ему на спину и обнял поверх. Так мы лежали какое-то время, по-прежнему не говоря ни слова, постепенно его дыхание выровнялось, и он уснул.

Минуту или две спустя – я уже сам закрыл глаза и начал дремать – он вдруг резко вздрогнул, как бывает, когда мозг, замешкавшись, теряет связь с телом и, противясь этому ослаблению контроля, посылает вниз короткий и болезненный разряд: не спать!

К счастью, этот разряд проскакивает всего лишь мгновенной вспышкой, которая тут же забывается, и вы снова погружаетесь в сон, теперь уже окончательно: стрелки приборов медленно возвращаются к нулевым отметкам, индикаторы давления стабилизируются, гул мотора выравнивается, вы опять дышите ровно, и вселенная, как и раньше, легко и красиво скользит по воде.

Удаляясь все дальше от берега, в какой-то момент он расслабленно пробормотал: “Это неправда”, а затем я окончательно потерял его из виду.

========== 14. ==========

– Вы посмотрите на него!..

Мы только что закончили сцену дня рождения и теперь вчетвером сидели на складных стульях рядом с вагончиком реквизиторов, пока Юлие решала, оставить ли так или переснимать.

– Нет, вы посмотрите на его наглую рожу, – возмущенно продолжил Давид, тыча в меня пальцем, и Марлон с Сашей синхронно покачали головами.

Я важно кивнул, изо всех сил сдерживая смех.

– То есть я тебя правильно понял, да?!

– Угу, – кивнул я снова. – Правильно.

– То есть вот он, – картинно описывая круг в воздухе, Давид развернулся к благодарной публике, – то есть вот у него день рождения, а он нас прокатывает. Так что ли?!

– Угу… Так.

– Нет, ты подожди, – не унимался он. – То есть ты проставляться не собираешься?!

– Не-а. Не собираюсь.

– То есть вот так значит, да?! Значит, вместо того, чтобы провести день рождения с лучшими друзьями… поставить им выпивку и организовать вечеринку… ты сваливаешь, да?

Улыбка неумолимо лезла на лицо, просачиваясь через крошечные щели в углах губ, через ноздри, через глаза.

– Угу…

Марлон и Саша снова синхронно закачали головами, всем видом выражая горькое разочарование. Саша укоризненно поцокал языком.

– Все это время мы дружили с говнюком, – резюмировал Давид, откидываясь на спинку стула с видом “я сделал все, что мог, и теперь умываю руки”.

– Ага…

– И ради чего?! – не утерпев, он снова подался вперед. – Ты бросаешь своих друзей ради того, чтобы свалить за город – вот с этим?!

“Этот” стоял неподалеку и о чем-то разговаривал с Андреасом, помощником оператора. Марлон с Сашей как по команде повернули головы.

– Угу, – не стал отпираться я. – Именно.

– Это охренеть как возмутительно, – разочарованию Давида не было предела. – Эгоист.

– Предатель, – проговорил Марлон.

– Скотина, – заметил Саша.

– Угу.

– Нет у нас больше друга, – окончательно подытожил Давид. – А все ты виноват…

Последняя фраза была обращена к Холму – тот как раз подошел ближе.

– А поточнее?..

Давид напустил на себя оскорбленный вид.

– Вот этот наш бывший товарищ, – не глядя, он снова ткнул в меня пальцем, – вместо того, чтобы, как положено имениннику, проставиться и дать своим лучшим друзьям оттянуться на вечеринке с большим количеством приглашенных моделей… Вместо этого он нас кидает, этот наш бывший товарищ… И едет за город в компании коллеги по съемкам и хорошего приятеля, с которым у него, видите ли, “естественная связь”.

И он показал пальцами “уши” воображаемых кавычек.

У Холма моментально вытянулось лицо, он свел брови и укоризненно воззрился на меня.

– Это возмутительно.

– Ну, – вся троица усиленно закивала.

– Вот молодежь пошла, – продолжил он все так же серьезно, а в глубине глаз разгорались смешливые огонечки. – Беспринципная. Никакого уважения к традициям.

– Ну, – и все снова зацокали языками.

Тут самообладание мне изменило, я громко фыркнул и расхохотался.

– Какие же вы все идиоты!..

– Давайте обойдемся без оскорблений, – подал голос Марлон. – Мы культурные люди… по крайней мере, некоторые из нас.

– Действительно, – подтвердил Саша, а потом поинтересовался: – И что мы теперь будем делать?

– Вообще-то, – начал Холм, и они тут же уставились на него все трое, – я только что говорил с Андреасом, он считает, что пару кадров стоит переснять: что-то со светом.

– Да?..

– Ну, – он тряхнул головой. – Вы с Давидом посмотрите – там ваши эпизоды. А ты, Саша, – тебя Юлие искала. Сказала сразу к ней идти.

– А я? – спросил я, включаясь в работу. – Мне куда идти?

– А ты…

Огоньки подпрыгнули и заплясали.

– Ты пойдешь со мной.

Молниеносно выбросив вперед руку, он схватил меня за футболку, резко толкнул на себя и, смеясь, потащил на выход под наигранно-возмущенный возглас Давида:

– Нет, ну какой говнюк!..

***

Мы ехали в машине уже минут сорок, и даже если это были если не лучшие сорок минут моей жизни, то уж, по крайней мере, в топе лучших они занимали место в первой пятерке.

“Непозволительно быть таким счастливым”, – подумал я вдруг и непроизвольно улыбнулся.

– Ты чему так хитро улыбаешься? – спросил он, скосив глаза от дороги.

Я держал руку у него на колене и, когда он выжимал педаль сцепления, чувствовал, как, подрагивая, напрягаются его мышцы, словно у лошади перед забегом. Мне хотелось дотронуться до них щекой.

– Ничему, – я пожал плечами

– Врешь, – тут же фыркнул он, накрывая мою ладонь своей. – Говори быстро.

– Ну, – я глянул на него сбоку. – Все хорошо.

На секунду он чуть крепче сжал мои пальцы и коротко кивнул, соглашаясь, а потом вернулся в привычное насмешливое русло:

– Это ты погоди радоваться. Мне кажется, там целый год никто не был, не меньше… Остается надеяться, что хотя бы дом стоит на месте. Но если нет – не переживай, я палатку взял.

– Прекрасно, – поддержал я. – Просто чудесно. То есть на мой день рождения ты везешь меня черти-куда, да еще и нет никакой гарантии, что там у нас будет хотя бы нормальная крыша?..

– Именно, – он тряхнул головой и поменял передачу. – Я по-прежнему не оставляю надежды открыть тебе глаза на реальность. А то слишком ты привык к хорошей жизни.

– Ну надо же.

Я медленно передвинул ладонь вверх. Он длинно вдохнул и на секунду оторвал взгляд от дороги:

– Ну-ка, веди себя прилично.

– Конечно, – покладисто согласился я, накрывая его член и начиная массировать. – Очень прилично.

– Слушай, – он задышал резче, но пока еще говорил относительно ровно, – я вообще-то веду сейчас, если ты не заметил.

Я убрал руку, но только для того, чтобы сильнее оттянуть ремень безопасности и переместиться ближе. Затем снова скользнул ладонью у него между ног.

– Почему не заметил? Заметил.

– Что-то я не заметил, что ты заметил, – он все еще пытался держать нейтральный тон, но с каждой секундой это давалось ему все труднее.

– И тем не менее, я заметил, – продолжил я невозмутимо, одновременно вытаскивая из петли пуговицу, расстегивая молнию и запуская внутрь руку. – Так что ты…

Я достал член – уже почти совсем твердый, налитой, – и большим пальцем погладил головку. Он втянул сквозь зубы воздух и тяжело уперся взглядом в стекло.

– … держи руки на руле…

Когда на вершине показались первые капли, я начал медленно размазывать их круговыми движениями, одновременно продолжая увещевать его самым блядским голосом, на который только был способен:

– … помни про безопасность на дороге…

Он дернулся, когда я нарочито облизал палец и пунктирными точками стал дотрагиваться до влажно поблескивающего отверстия уретры, тут же снова очерчивая головку по кругу.

– … ты как водитель…

Я придвинулся ближе, взял в рот мочку уха и стал посасывать ее в унисон с движением руки.

– … несешь ответственность за безопасность пассажиров….

Затем прошелся самым кончиком языка по раковине, по всем завиткам и впадинкам, оставляя на тонкой алеющей коже мокрый след. Он инстинктивно наклонял голову, подставляясь под ласку, натужно таращился вперед, шумно дышал и сжимал руль так, что костяшки пальцев белели на глазах.

– … поэтому ты должен быть предельно…

Я резко толкнулся в слуховой проход и через мгновение так же резко вытащил язык – не сдержавшись, он застонал.

– … предельно…

Собрав немного слюны, я снова отрывисто вошел, на этот раз задерживаясь на доли секунды, словно ставя внутри него клеймо, и двинул ладонью вниз по стволу члена. Затем еще раз, в том же темпе – вверх, и снова – вниз, не забывая оглаживать сочащуюся щель на вершине.

– … осторожным…

– Не надо, – прохрипел он в какой-то момент.

Я улыбнулся, чуть притормаживая, но двигать рукой не прекратил.

– Ты уверен?

– Я не могу так, – надсадно дыша, он то и дело облизывал губы.

– Я в тебя верю…

Прямо у самого его уха я протяжно вздохнул, и от этого звука он застонал снова.

– Ты, главное…

Удерживая четыре пальца на стволе, поочередно перебирая ими, большим я, по-прежнему слегка надавливая, водил вокруг расщелины, постепенно переходя на уздечку, выласкивая напряженную, горячую головку, сладко потираясь о нее всей ладонью.

– … держи руки на руле…

И в тот самый момент, когда он немного расслабился и сосредоточился только на этих осторожных, нежных поглаживаниях, я снова резко вошел языком ему в ухо, а потом ритмично стал трахать, в такт двигая плотно сжатым кулаком по члену, благо что теперь он был совсем мокрый. Он мычал и, всхлипывая, забирал ртом воздух, инстинктивно, насколько позволял ремень безопасности, приподнимая бедра и толкаясь мне в ладонь. Довольно скоро его движения стали более отрывистыми, отчаянными.

Я наклонился ниже, чтобы он чувствовал на влажной коже горячую волну моего дыхания:

– Ну-ка тихо. Будешь себя плохо вести, придется оставить тебя… без сладкого…

Он дернулся и, шумно выпуская воздух через ноздри, до мгновенно вспыхнувшей красноты закусил губу. Я придвинулся еще на миллиметр и прошептал:

– Кончишь, когда я скажу. А до тех пор – смотри на дорогу и держи скорость в пределах допустимой.

И тут же, не давая ему времени прийти в себя, нырнул вниз и взял его в рот.

Он бился и пульсировал у меня на языке, я насаживался на него резко, всем телом, насколько позволяло короткое пространство у руля. Мне было неудобно, периодически я натыкался на зубцы молнии, мой собственный член уже почти разрывался от напряжения, но я не останавливался, продолжая забирать глубже, насколько мог, затем выпускать до половины и в том же ритме заталкивать его в себя снова – резко, до горла, чувствуя, как из глаз текут слезы, смешиваясь на подбородке со слюной и его смазкой.

Мне хотелось засунуть его в себя полностью, до конца, чтобы он каким-то образом проскочил внутрь – весь, от ног до головы, – и остался там.

Из-за шума дизеля я плохо слышал, что происходило наверху, но зато отлично представлял – как он сидел, судорожно сведенными пальцами вцепившись в руль, как из последних сил концентрировался на дороге, как откидывал голову, упирая дикий взгляд в лобовое стекло и отчаянно пытаясь сфокусироваться на пролетающих мимо знаках; как опасность, искушение поддаться наслаждению и на секунду прикрыть глаза накрывали его удушливыми волнами одна за другой, возбуждая еще больше.

Когда он был уже на пределе, я выпустил член и, вытирая рот тыльной стороной ладони, приказал:

– Тормози.

Шины мгновенно взвизгнули, оставляя на дорожном покрытии острый след, меня резко качнуло и отбросило на сиденье.

– Назад!..

– Там… в рюкзаке… на полу, – рвано выдыхал он.

– Назад! – зарычал я, дрожащими руками дергая молнию на джинсах.

Щелкнул замок ремня, он метнулся назад и тут же, изгибаясь, начал стаскивать обувь и джинсы. Я не стал ждать, пока он снимет и футболку тоже – перелез вслед за ним, выхватил из открытого рюкзака бутылку, с силой встряхнул и вылил, сколько выплеснулось, прямо на его член. И сразу же, без прелюдий и подготовки, вогнал его в себя.

Он заполнил меня мгновенно, до конца, словно пронизал до самого горла. От этого ощущения наполнения и от острой, режущей боли, я выгнулся назад и протяжно застонал сквозь сомкнутые губы.

Он сразу замер – задрожал от напряжения и мгновенно покрылся испариной, но не двинулся ни на миллиметр, только судорожно вцепился пальцами в мои бедра, а потом почти сразу расслабил их и переместил выше, к пояснице, поддерживая. Я коротко и поверхностно дышал, ожидая, пока исчезнут белые пятна перед глазами и вместе с ними утихнет боль. Через некоторое время, когда тело привыкло к распирающему ощущению внутри, я разомкнул веки и встретился с ним взглядом.

… И она была снова вокруг меня – везде, куда я доставал глазами – эта невозможная, нереальная, удивительная синева… Она заливала салон машины, билась волнами о стекла, норовя выплеснуться наружу, обволакивала с ног до головы, лаская виски и плечи, качая в руках, кружа в водовороте, и в ней – в самой глубине его глаз – я легко парил в невесомости.

Не в силах противиться этому почти магическому моменту, я наклонился и поцеловал его – нежно, бережно, стараясь вложить в этот поцелуй что-то большее, чем предполагала простая прелюдия перед сексом, что-то более глубокое, чем “Я сижу на твоем члене, трахни же меня, ради бога”, что-то важное, что-то…

Он ответил – так же нежно, с таким же чувством, и только я открыл рот, чтобы сказать, что люблю его, как он двинул бедрами, и мгновенно и машина, и вселенная вместе с ней завертелись с бешеной скоростью: удовольствие прорезало низ живота, кровь запульсировала по венам, мой собственный член, уже к тому времени влажный от смазки, дернулся и снова заныл. Я переместил вес, уперся коленями в сиденье и ухватился рукой за подголовник.

– Еще.

Он обхватил меня одной рукой за поясницу, другую просунул между нами, захватывая мой член в кулак, и подался вверх, отчего я запрокинул голову и, не сдерживаясь, застонал.

– Сильнее!..

Он выходил до середины, насколько позволяло расстояние, а потом резко вбивался – я периодически ударялся головой о потолок салона, беспомощно цепляясь за обивку, и каждый раз, как он врывался внутрь, протяжно стонал, прогибаясь в спине и до боли зажмуриваясь.

– Я скоро… уже почти, – в какой-то момент прохрипел он, машинально сжимая пальцы на моем бедре.

Как ни странно, это в какой-то степени привело меня в чувство: я сжал его внутри, обездвижил, зафиксировал бедрами. Загнанно дыша, упер руку в грудь и впился в кожу ногтями.

– Нет.. Не сейчас.

Он глянул на меня – дико, всклокоченно, глотая воздух и конвульсивно дрожа. Я уперся в подголовник, подтянулся на руках и встал с него, одновременно кивая подбородком на переднее сиденье. Он, кажется, плохо соображал, потому что продолжал смотреть на меня все так же слепо и безумно, так что мне пришлось самому нажать на рычаг и толкнуть спинку, чтобы дать ему больше пространства. Потом я подтолкнул его, и тогда он понял: переместился вперед и уперся рукой в панель приборов.

Он часто задышал, когда почувствовал мои пальцы внутри – я проверял, насколько он растянут, но скорее только для галочки, понимая, что он и так находится почти на краю и готов сорваться в любой момент. Поэтому я не стал медлить и, едва вынув пальцы и размазав по коже остатки смазки, одним слитным движением вошел, толкая его вперед и освобождая себе пространство для движения.

Я хотел дать ему время переждать, привыкнуть, как всегда делал он, но, должно быть, промедление было для него сейчас мучительнее, чем явный дискомфорт от вторжения: буквально через несколько секунд он шевельнулся, шире расставил ноги и прогнулся, давая мне знак двигаться.

Мне казалось, я рвал его изнутри… Воздух вылетал из его груди с надсадным хрипом, он рычал, запрокидывая голову и сводя лопатки, то и дело бился ребром о сиденье водителя. Он хотел дотронуться до себя, но я велел ему держать руки на приборной панели, и он бездумно и послушно уперся в нее, периодически соскальзывая то одной, то другой ладонью, царапая пластик и оставляя на нем влажные следы. С силой насаживая его на себя, удерживая руками бедра и не давая сняться, в какой-то момент я почувствовал, что перешел черту.

Тогда я просунул руку ему под живот, взял член и одновременно с короткими, яростными толчками, стал двигать по стволу. В то мгновение, когда он окаменел у меня в ладони и невыносимо сладко сжался внутри, сам уже измученный до предела, я выдохнул:

– Теперь… сейчас… Сейчас!..

И вместе со своим оргазмом, который забился у меня в голове, глазах и губах, я услышал, как он вскрикнул и протяжно застонал, выталкивая из себя теплую густую сперму.

***

Рассохшаяся дверь поддалась не сразу. Он крутил ключ, дергал ручку, толкал плечом, потом с досады пнул ее носком ботинка. Я стоял рядом и с интересом наблюдал за этими манипуляциями, пока он окончательно не запыхался.

– А ты чего стоишь, как в гостях? Помочь не хочешь?..

– Чем конкретно ты хочешь, чтобы я тебе помог? – я запрыгнул на перила крыльца и удобно устроился, как на насесте.

Он глянул на меня притворно-укоризненно и снова затряс ручку.

– Никакого от тебя толка…

– Ага, – согласно кивнул я. – То-то ты в машине так стонал, у меня чуть барабанные перепонки не лопнули.

Он фыркнул и вынужденно признал:

– Ну хорошо: какой-то толк от тебя все же есть.

Я самодовольно ухмыльнулся. Тут он еще раз толкнул плечом, и дверь наконец поддалась -правда, только наполовину. Он озадаченно подергал ее и, удостоверившись, что дальше дело не пойдет, махнул рукой:

– Придется оставить так. Проходи.

Внутри дом соответствовал ожиданиям: скрипучий пол, слегка рассохшиеся оконные рамы, кособокий стол в углу.

– Стесняюсь спросить, – начал я, оглядываясь, – есть ли здесь отопление. Май-то май, но ночи все еще прохладные…

– Ну ты даешь, – он посмотрел на меня, как на дурачка. – Это же дача. Нормальная норвежская хютта* – разумеется, здесь нет отопления. Печка вот только.

– И воды, наверное, нет?..

– И воды нет.

Он стоял посреди гостиной, с видимым удовольствием наблюдая за моим выражением лица.

– Но я взял с собой. Две канистры.

– И вайфая тоже нет, – констатировал я с видом девственницы, восходящей на жертвенный алтарь.

– И вайфая тоже нет, – подтвердил он, блестя от смеха глазами. – А зачем тебе вайфай?

Я пожал плечами.

– Ну… Когда ты мне надоешь, я бы хоть проверил, сколько мне на Grindr новых сообщений пришло.

– Тут я вынужден тебя разочаровать, – он развел руками. – На ближайшие два дня никакого Grindr тебе не будет. На ближайшие два дня у тебя из развлечений…

Подойдя к полке, заставленной коробками с настольными играми, он пробежался глазами по названиям.

– Так, есть “Карты против человечества”** – но тебе ее еще рано пока, она только для взрослых.

– Холм, я скучал по твоим идиотским шуткам… Продолжай.

– Еще “Бинго”… Шахматы – ты, наверное, не умеешь, но ничего: можем для начала хотя бы названия фигур… чтобы не слишком трудно, да?.. “Монополия”… “Монополия” тебе тоже, наверное… У вас экономика уже была в школе или еще нет?.. А, вот, как раз: “Лудо”*** Мы с мамой играли, когда я маленький был.

– Это многое объясняет, – я смерил его оценивающим взглядом.

– Вы посмотрите на него. Умный какой. А тебе, небось, с самого детства игровые приставки и айпады дарили?

– Ну да – я пожал плечами, мол, что здесь такого странного. – И абонемент в футбольный клуб.

Он укоризненно покачал головой.

– Ужас. Никакого воображения. И как же так получилось, что я с тобой встречаюсь?..

Делая вид, что раздумываю, я медленно обвел глазами потолок, часть комнаты за его спиной, и наконец встретился с его смеющимся взглядом. Подрагивая ноздрями и кусая губы, он ждал.

– Я сосу хорошо.

– Да, – фыркнув, он расхохотался. – Этого не отнять.

***

На кухне я открыл шкафчик над столом в поисках второй чашки – одна стояла на сушилке у импровизированной раковины, – однако обнаружил только поддон со столовыми приборами. Некоторое время я смотрел на него с недоумением, а потом, так и не найдя разумного объяснения увиденному, закрыл дверцу, налил себе кофе из термоса и вышел во двор.

Во дворе… вот это было неожиданно, скажу я вам…

Во дворе Холм колол дрова.

Я несколько опешил от этого зрелища и не нашел ничего лучше, чем присесть на ступени крыльца и наблюдать. До этого я видел его на съемках, за камерой рядом с оператором, у осветителей, на красной дорожке, в смокинге на сцене, в кресле гримера – словом, в тех ситуациях, что так или иначе имели отношение к кино или телевидению. Я и понятия не имел, что он может делать что-то руками, а уж колка дров на лоне природы и подавно не вписывалась в картину нашей привычной жизни – по крайней мере, той ее части, которую мы делили друг с другом.

Следующие пару минут, медленно отпивая по глотку, я смотрел, как он поднимал руки вверх – при этом на спине у него перекатывались мускулы, о существовании которых до сего момента я и не подозревал, – а потом с силой швырял вспыхивающее на солнце лезвие вниз, на полено, отчего то, вскрикнув, мгновенно разлеталось на части.

– Ты там так и будешь сидеть, – насмешливо спросил он, не оборачиваясь, – или все-таки принесешь мне кофе?

Я подошел ближе, демонстративно делая глоток.

– Это я себе налил.

Он засмеялся, глядя на меня сквозь упавшие на лоб влажные пряди.

– Эгоист!..

– Скажи, – продолжил я задумчиво, – а почему все приборы в кухне – вот совершенно все – разные? Ни одной пары нет, я проверял.

– Потому что, – он напряг руки, и под кожей извилистым лабиринтом тут же проступили крупные вены, потом размахнулся и снова ударил топором, – потому что это нормальная норвежская хютта. Так должно быть – у всех нормальных людей. Кроме тех, кто живет на Весткантен и повсюду таскает с собой полный набор Villeroy & Boch****. Понятно?..

Я закивал и сделал еще один глоток.

– Конечно, понятно, чего же непонятного. Пролетарии всех стран… Слушай, я, конечно, подозревал в тебе скрытые таланты… когда-то давно, – тут он громко фыркнул, а я продолжил, – но никогда и не думал, что среди них может быть профессиональная колка дров. С тобой прямо не страшно на необитаемый остров… посреди океана где-нибудь…

Он протянул руку, и я передал ему чашку. Прихлебнув кофе, он слегка повел шеей, растягивая мускулы, потом отдал мне чашку обратно.

– Отойди-ка.

Поставив новое полено на колоду, он примерился.

– Был у меня… приятель.

Потом размахнулся, через мгновение лезвие вошло в дерево, и две половинки сразу же упали по разным сторонам. Он взял другое полено, поставил его и опять примерился. Я ждал.

– Ну как приятель… – он вдруг усмехнулся. – Общались.

И снова ударил. Нагнулся, подобрал одну из половинок, поставил теперь ее, упер топор в середину и продолжил:

– Он мне как-то сказал, мол, красивая у тебя морда, Холм… Жаль, что больше ничего нет.

Еще один замах и удар. Я сделал глоток, как мог ровно и непринужденно.

– И вот тогда…

Бросив на меня короткий взгляд, он широко улыбнулся, как ни в чем не бывало, но теперь ему меня было не обмануть: теперь я знал все его улыбки и теперь мне не составило труда разглядеть, что именно скрывалось за ней, сколько настоящего, не показного разочарования и тоски. На мгновение оно буквально оглушило меня – это огромное, почти неподъемное одиночество, которое вдруг показалось в его глазах. Я и понятия не имел о том, что оно там было, что когда-либо он ощущал нечто подобное… Он – любимец публики и балагур, и вдруг… одиночество и разочарование?.. Из-за слов какого-то придурка?! Да перестаньте, люди только что не падали к его ногам, стоило им случайно поймать его взгляд!..

Тем временем он продолжил:

– Тогда я и решил научиться колоть дрова. Чтобы при случае отрубить ему нахрен ногу.

– Это было правильное решение, – сохраняя видимое спокойствие, заметил я. – Говно этот твой приятель. Сраное прошлогоднее говно.

– Это точно, – хмыкнул он и улыбнулся снова, но уже привычно и тепло – мне, а не напоказ.

Затем протянул руку за кофе. Я мотнул головой и отодвинулся, а потом, не спуская с него взгляда, демонстративно облизал край чашки.

– Что-то ты, Холм, разболтался. Пойдем-ка лучше я тебя трахну – может, хотя бы тогда ты заткнешься – хотя бы на пару минут – и дашь мне немного покоя…

– Черт!..

Он бросил топор в сторону, схватил меня за ворот футболки и, хохоча, потащил к дому.

***

Ночью меня разбудил шум дождя. Он барабанил по крыше и стучал пальцами в темные стекла.

– Холм?..

Однако никто не отозвался. Тогда я встал, натянул свитер и джинсы, снял с крючка дождевик и влез в стоящие у двери резиновые сапоги. У вешалки валялся старый складной зонт – от него, впрочем, толку было мало, это я понял сразу, как только раскрыл его на крыльце: спицы торчали в разные стороны, как иглы дикобраза, ткань задиралась вверх и собирающаяся во впадинах вода то и дело грозила пролиться за шиворот.