Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"
Автор книги: Spanish Steps
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
– Детективный сериал, небольшой, пять серий, совместное производство Дания – Исландия.
– Но у тебя же контракт?..
– Ну да, – он задумчиво почесал щеку. – Но там съемки в два этапа, с перерывом в два месяца – как раз в этот перерыв.
– Однако!.. – я покачал головой с восхищенным удивлением. – Это что: с тобой заключают контракт на параллельный проект, пока ты первый даже еще не начал?!
– Угу, – он снова ухмыльнулся.
Я засунул руку в карман и вытащил телефон.
– Напомни мне, как называется твое агентство? У них какой номер?.. Впрочем неважно: я сейчас в Гугл найду. Лене*… Лене… Как ее зовут, агента твоего?…
– Да конечно, ага! – он засмеялся в голос. – Перебьешься, приятель! Ты давай вон – еврейское гетто, где там – в Праге?..
– В Будапеште.
– Вот именно!
Я легко пожал плечами и убрал телефон.
– Ничего страшного. Ты сам мне все расскажешь ночью, как миленький. И сам для меня номер наберешь.
Он поднял брови и снова похабно ухмыльнулся.
– Тебе придется постараться, приятель. Я просто так явки и пароли не выдаю.
– Это ты зря, – возразил я. – Нынешнее поколение крайне изобретательно и прекрасно умеет пользоваться разнообразными новинками технического прогресса, заранее заказанными онлайн в тематических магазинах, что вам – динозаврам – совершенно недоступно.
Он только-только сделал глоток и теперь, не сдержавшись, громко хрюкнул прямо в чашку, подавился и закашлялся.
– Все нормально? – спросил я с поддельным участием, округляя глаза и протягивая ему салфетку.
– Угу, – промычал он, торопливо промокая нос, губы и подбородок.
– Ну что же ты так неаккуратно…
– Еще есть? – он вытянул вперед руку.
– Нет, больше нет, – с таким же наигранным сожалением я покачал головой, хотя диспенсер с салфетками стоял совсем рядом, на раздаточном столике у окна. – Если только дома… Домой пришлось купить целую пачку, уж больно много приходится после тебя… вытирать…
– Какой у тебя все же…
Не договорив, он сам поднялся к столику, там же окончательно вытер лицо и вернулся ко мне.
– Какой у меня что?..
– Какой у тебя… шикарно грязный рот, – он уставился на меня с восхищением.
– Да, – покладисто согласился я. – Я вообще многое им могу – вечером приезжай и удостоверься… снова.
И толкнул языком щеку. Он фыркнул и поиграл бровями:
– О, да, непременно.
А потом вдруг поморщился:
– Вот черт!.. Сегодня я не могу.
– Нет?
– Мы, – он начал и тут же осекся, – я… Мне надо быть на презентации какого-то музыкального альбома, кажется…
Я понимающе кивнул и отпил кофе – тот уже начал остывать. После чего заметил насмешливо, как ни в чем не бывало:
– Не знал, что ты так интересуешься музыкальными новинками.
– Там будет пресса, – коротко пояснил он и глянул исподлобья, словно извиняясь. – Лене говорит, это хороший пиар, есть смысл засветиться.
– Не бывает плохого пиара, – глубокомысленно изрек я и примиряюще улыбнулся. – Так что иди, светись.
Он кивнул, еще раз бросив на меня быстрый взгляд, а затем сказал:
– Кстати, про музыкальные новинки. Совсем скоро начнется фестиваль в Роскилле**, как раз когда мы закончим съемки. Я подумал… может, мы съездим с тобой?..
– Ты уверен, что это хорошая идея? – спросил я осторожно. – В том смысле, что там будет много народа… сам понимаешь…
– Ну а почему нет? – он беспечно пожал плечами. – Фестиваль есть фестиваль, меня туда не заявляли, я могу ехать как частное лицо… в компании приятеля и коллеги. Кроме того…
– Ммм?..
– Кроме того, можем кого-нибудь с собой взять – Марлона, например.
Я скептично фыркнул.
– Марлона?! Я тебя умоляю…
– А что?
– Ну… Он постоянно твердит, что мы так его достали за время съемок, что он с нами даже в автобус не сядет. А ты говоришь про фестиваль…
– Мы найдем, что ему предложить, – ухмыльнулся он. – По крайней мере недостатка восторженных девиц там точно не предвидится, так что, боюсь, к его компании привыкнуть мы не успеем. В конце концов, должен же быть от этого хоть какой-то толк…
И он демонстративно очертил в воздухе собственное лицо.
– “Это”, – выделил я голосом, – обеспечивает тебе контракты и работу.
– Угу, – он кивнул. – Но пора бы “этому” обеспечить мне и удовольствие от жизни.
Я хмыкнул и улыбнулся.
– Ну если так ставить вопрос, то – конечно.
Он поднес чашку ко рту, залпом допивая остатки, и я поймал себя на мысли, что хочу поймать в воздухе его ладонь и прижать к лицу согретые керамикой пальцы.
Два контракта параллельно, не считая интервью и фотосессий – это был успех, о котором до сих пор он не мог даже мечтать.
Успех… Он был вокруг нас – везде, куда бы мы ни посмотрели.
Успех окружал нас на площадке, где мы заканчивали последнюю серию. Успех клубился в кулисах театра – сезон закрывался, но зал был по-прежнему полон, каждый раз!.. Успех слышался в голосах наших агентов, в возгласах фанатов, в одобрительных замечаниях продюсеров.
Мы пили его, успех – большими глотками, из бумажных стаканчиков, которые хватали на бегу между встречами или интервью. Успех – ради него мы вставали в пять утра и, тряся головой в полудреме, ехали в аэропорт, чтобы сесть на ранний рейс в Трондхейм или Берген, или Тромсе, где нас ждали, встречали в зале прилета, пожимали руки, спрашивали о творческих планах, снова предлагали кофе… Ради успеха мы держались на ногах весь день, чтобы поздно вечером рухнуть на кровать, а утром бежать снова – на репетицию, на встречу, на фотосет, пока небо у самого горизонта было правильного цвета.
Успех, успех, успех… Все, что мы делали тогда – все превращалось в золото. Ну или, по крайней мере, обещало превратиться – в самом ближайшем будущем.
Впрочем, была определенная разница.
Мой успех выглядел клубком прочно связанных между собой финальных реплик, выходов на поклон, низкого гула аплодисментов и тяжелого движения занавеса. Когда я наклонял ладони и перекатывал его туда-сюда, он оставлял на коже вязкий след театрального грима, смешанного с пудрой для париков и пылью.
Его успех был совсем иного рода, похожим, скорее, на полную горсть стеклянных шариков – они мелодично звякали, соприкасаясь друг с другом, и искрились, ловя покатыми боками лучи света, бросая россыпи солнечных зайчиков на пальцы, перекатывались по фалангам, задерживаясь на нежных сгибах, взбирались к самым подушечкам, чтобы весело скатиться назад, в его раскрытые ладони.
Он держал их крепко и нежно, не упуская ни один из виду, не позволяя им вытечь за край и пролиться дождем вниз, прислушиваясь к едва различимому перестуку. Порой он наклонялся ближе, восхищенно рассматривая то и дело вспыхивающие разноцветные блики, и тогда его лицо освещалось особенным светом – это была улыбка человека, который о чем-то давно мечтал, ждал и надеялся – и вот теперь это долгожданное “что-то” дрожало и переливалось у него в руках.
Предложения, одно заманчивее другого, буквально лились на него сверху, брызгая в разные стороны вспышками фотокамер, журча интервью, играя, казалось, только для него самые завораживающие мелодии, и он, поначалу растерянно озираясь, словно не веря своим глазам и ушам, постепенно привыкал к этому вниманию, день за днем все увереннее двигаясь в такт мелодии, легко и естественно подстраиваясь под эти новые, такие вкрадчивые и завораживающие ноты.
Мало-помалу он перестал заслонять глаза от резкого технического света над камерой – он привык, привык вставать сразу в правильный ракурс, привык быть всегда на виду. Он больше не чувствовал себя неловко, не терялся, не медлил с ответами, не бубнил и не частил и, самое главное, не отводил взгляда от линзы, которой камера смотрела на него, словно разговаривал только с ней и с ней одной делился воспоминаниями и планами на будущее, доверял самые потаенные мысли и переживания.
Здесь и сейчас он был там, где хотел, и был тем, кем всегда хотел стать, и делал то, что мечтал делать. Не знаю, был бы я на его месте полностью доволен таким успехом – стопроцентно доволен, до пресыщения доволен… трудно сказать. В конце концов, я не был на его месте, я был на своем, а он… Порой на его лице явно читалось жадное нетерпение, словно яблоко, кусок которого он только что с хрустом откусил, было чуть менее сочным, совсем слегка менее упругим, едва-едва кислее, чем он представлял – чем должно быть идеальное яблоко. Тогда он сразу же протягивал пальцы за другим, и оно, другое, немедленно падало в его в ладони.
Впрочем, за него он платил тоже: улыбками, поклонами, плавными жестами, вкрадчивыми интонациями голоса… И временем – своим и моим. Нашим.
Все в мире имеет цену, все исчисляется в той или иной валюте, и эти имеющиеся в его распоряжении денежные знаки он тратил сейчас.
Тратил, тратил, тратил, тратил.
– Тебе нравится все это? – спросил я его.
Он подумал, прежде чем ответить.
– Мне кажется, да. Мне кажется, я этого ждал.
Я улыбнулся и положил ладони ему на лицо, погладил виски, протянул большими пальцами легкие линии от переносицы к скулам.
– Это хорошо, – сказал я. – Сейчас твое время.
Он приезжал – теперь еще реже, но, как и раньше, это по-прежнему не имело особого значения. Когда он был со мной, он был только со мной – и этого было достаточно.
Мы были заняты – мы оба. Мы спешили брать, спешили пробовать этот успех на вкус, с урчанием отгрызая от него большие, сочные куски, пока его у нас не отобрали, пока не решили, что кто-то другой достоин его больше; мы спешили насладиться им, спешили надышаться его запахом.
Это было запоминающееся время, но все же иногда, поздно вечером, когда я смотрел на себя в зеркало в ванной, привычными движениями перемещая во рту электрическую зубную щетку и попутно перечисляя в уме дела на завтра, у меня возникало странное ощущение, что весь этот успех, все внимание, которого я тоже хотел, эти роли и интервью – все было похоже на взятый напрокат вечерний костюм с хрустящей квитанцией из химчистки в кармане. Эта квитанция, неприметный клочок бумаги, исчерканный неразличимым почерком, была временным связующим звеном между мной и этим костюмом, до меня точно так же принадлежавшим череде незнакомых людей, многие из которых, быть может, были достойны его значительно больше: были более талантливы, красивы, схватывали быстрее или умели перемножать в голове трехзначные цифры. Я не мог отделаться от мысли, что и мне в какой-то момент предстоит положить во внутренний карман свою квитанцию, повесить костюм на вешалку, заботливо распрямляя малейшие складочки, закрыть дышащим чехлом и сдать в пункт приема, чтобы кто-то другой точно так же удивлялся бы потом, радостно и недоверчиво пробегая пальцами по его гладким лацканам.
А он не удивлялся. Или, по крайней мере, уже не удивлялся. Он ходил, улыбался, вставал, наклонял голову и говорил нужные фразы в нужных местах – и в этом не чувствовалось фальши, не было наигранности или притворства: он действительно верил во все, что делал, и я верил вместе с ним, в него. В него невозможно было не верить.
– Я не смогу сегодня, прости, – звонил он откуда-то, и я слышал, как, затягиваясь, он выпускал изо рта дым.
– Слава богу, – отвечал я, убирая один сет суши в холодильник. – Ты мне так надоел – просто не описать словами, хоть отдохну от тебя…
Он фыркал в трубку.
– Врешь.
– В чем конкретно? – интересовался я, прижимая телефон к уху и с треском отделяя друг от друга палочки.
– Что я тебе надоел.
– А между тем, – я брал какой-нибудь ролл, обмакивал его в соус и клал в рот, – это так и есть.
– Ты там что, жрешь?! – подозрительно вопрошал он, и я видел перед собой его улыбку.
– Угу, – с хрустом и чавканьем – чтобы ему было хорошо слышно – я жевал маринованный имбирь. – Мне, в отличие от звезд кино и телевидения, жрать по ночам не возбраняется.
– Вот блин, – завистливо вздыхал он.
– Угу… – я подцеплял новый ролл. – А ты сиди там. Тебя хоть кормили?..
Он фыркал и снова затягивался.
– А как же.
– Все как всегда – дикий рис с овощами на пару?
– О, господи, да, – смеялся он.
– Ну, – отвечал я с набитым ртом, – видишь, как хорошо: и вкусно, и полезно. А суши… ммм… нет, не вкусно. Прямо вот ем – и гадость!.. Что тут у нас, свежий тунец?.. И еще спринг-роллы?.. Жареные в масле?! Вот дрянь!..
Голос в телефоне приобретал наигранно обиженные ноты.
– Ну ты и…
– Угу, – немедленно соглашался я.
– А зато… – он снова делал затяжку и, когда выдыхал, я машинально выдыхал вместе с ним. – А зато я красивый.
Я держал паузу – секунду, другую, третью… Кусал губы, чтобы не рассмеяться в трубку, и видел перед собой, как точно так же ждет и кусает губы он. Потом облизывал палочки, поджимал под себя ноги и начинал – так снисходительно, как только мог:
– Вообще-то, Холм, я не хотел тебя расстраивать, но не такой уж ты и красавец.
– Да неужели?..
– Ты, конечно, ничего… но не так чтобы идеал. На любителя – ну вот объективно.
– Угу.
– Да, – продолжал я невозмутимо. – Я как-то даже собирался бросить тебя из-за этого, но все медлил: думал, может, у тебя хоть чувство юмора есть.
– И что потом – понял, что вытянул джек-пот?..
– Потом, – я трагично вздыхал, – потом привык и смирился.
Он с силой выпускал воздух сквозь сомкнутые губы и, больше не сдерживаясь, хохотал в голос.
– Как мне повезло, черт возьми!..
– Да. Это правда.
– Вот я приеду, – по-прежнему смеясь, продолжал он, – и ты у меня получишь.
– Это интригует, – я улыбался в трубку, а потом, помолчав, добавлял тихо: – Приезжай.
Веселье разом улетучивалось из него, словно напарывалось на какую-то преграду и разлеталось вдребезги. На том конце он вздыхал и тер лоб костяшкой большого пальца.
– Я приеду, завтра.
– Конечно, – соглашался я. – Завтра.
– Ой, нет… – он снова вздыхал. – Завтра у меня будут снимать “Дома у”, я уже и сам не знаю, зачем согласился.
– Да ладно тебе, – я поднимал глаза вверх, к потолку, стараясь звучать непринужденно. – Расставь по углам подсвечников, положи пару подушек на диван… и смазку убери, чтобы не валялась… Ну и вкладки с Рornhub закрой – на всякий случай. Или, по крайней мере, смотри, чтобы никакой гомосятины. Только старое доброе гетеро.
– Спасибо за совет, – он фыркал, а потом спрашивал, уже совсем другим голосом: – Ты не сердишься?.. Прости, что так все…
– Перестань, Холм, – торопливо обрывал я его. – Работай давай, не ной… Работа есть работа. Увидимся послезавтра.
– Хорошо, послезавтра. Тогда… пока?
– Пока, – я улыбался ему на прощание и первым клал трубку.
Временами мне казалось, что я наблюдал за ним сквозь металлическую сетку, какие стоят на вольерах с хищниками в старомодных зоопарках.
Он разгуливал по усыпанному опилками полу, мягко ступая бархатными лапами, красуясь перед зрителями, пришедшими в выходной поглазеть на дикого зверя. Или балансировал на ветке искусственного дерева, или точил когти о специальный чурбан. По часам ему выносили свежее парное мясо – еще теплое, источающее пряный запах страха, и он, подцепив кусок когтем, с рычанием вгрызался в него, изредка поворачивая к сетке морду, розовую от крови и слюны. А потом, щурясь и облизываясь, долго лежал в углу, вытянув длинные ноги и постукивая кончиком хвоста.
В этом вольере у него было все, что он только мог пожелать. Ему не нужно было догонять вечно ускользающую дичь, выслеживать отбившуюся от стада антилопу, улучая момент, чтобы вцепиться ей в круп и рискуя при этом получить крепкий удар копытами, у него не было необходимости пробегать десятки километров в поисках водопоя или хилой тени в полуденный зной. Ему приносили все, чего он желал, в его комфортабельной и просторной клетке всегда было сухо, тепло и чисто, дождь не лупил его по морде, и ветер больше не трепал кончики рваных ушей.
Я просовывал пальцы сквозь проволочные нити, стараясь дотянуться и погладить его по нагретой солнцем шерсти. Тогда он издавал низкий, вибрирующий звук и ластился к моей руке.
Комментарий к 15.
* Лене Сестед, основатель и управляющая Panorama Agency
**Роскилле – город в Дании, где проводится ежегодный рок-фестиваль
========== 16. ==========
Я чуть было не забыл, но в последний момент вспомнил: передача. Не то чтобы это было такое уж важное событие, скорее просто один из маленьких кусочков пазла, который аккуратно и тщательно собирало его агенство, но зато благодаря этому кусочку каждый желающий мог приобщиться к быту звезды. Припасть, так сказать. Чем не занятие на вечер?..
Лично мне это казалось забавным: смотреть на него в телевизоре, как он изображал из себя паиньку и домохозяина. Поэтому я достал из холодильника банку “Frydenlund” – светлое, нефильтрованное – сел на диван и щелкнул пультом.
Когда я добрался до NRK, Холм был уже там – уже смотрел на меня этим своим синим взглядом и уже улыбался. С другой стороны экрана, конечно же.
Я хмыкнул, поднял банку вверх, салютуя, и приготовился слушать. Про творческие планы, про свалившуюся, как снег на голову, известность, про милые хобби, про ресторан, про фильмы Кристофера Нолана, про любимую бабушку, про предпочитаемую марку зубной пасты, про гражданскую позицию в вопросах охраны окружающей среды – про все, что может заинтересовать каждого преданного поклонника. По заранее согласованному списку.
И – заметьте – в демократичных интерьерах Икея: звезда-то звезда, но все же своя, родная, такая же, как все, не оторвавшаяся от народа и не сиганувшая в недосягаемое космическое пространство. Ну, знаете, из тех, кого можно запросто встретить в овощной секции супермаркета.
Он сидел на диване, вполоборота к камере, разговаривал с ведущим и обнимал руками чашку.
Вы знаете, как снимают рекламу кофе?
Вот это – когда красивая девушка сжимает в ладонях фарфоровые бока, мечтательно смотрит куда-то вбок, улыбается своим мыслям и вдруг переводит теплый взгляд на вас? Раз, два, три – она медленно приоткрывает губы и едва уловимо тянется к чашке, откуда поднимается невесомый, ароматный пар – вверх, мимо ждущих губ, выше, к подрагивающим от тонкого запаха ноздрям… Влага оседает микроскопическими кристаллами на ресницах, от этого глаза кажутся удивленно распахнутыми, блестящими, подернутыми пленкой удовольствия от одного только предвкушения глотка (поэтому, а не из-за специальных увлажняющих капель, я вас умоляю, конечно, нет). И если от созерцания этого удовольствия у вас не перехватывает дыхание и не поджимаются пальцы на ногах, то, скорее всего, внутри вас все давным-давно мертво, и что тогда тратить на вас рекламный слот в прайм-тайм.
На самом деле никакого кофе в чашке нет. Для того, чтобы вверх шел такой плотный и красивый пар, напиток должен быть очень горячим, и тогда модель просто не сможет держать чашку в руках. Поэтому туда кладут влажный гигиенический тампон, хорошенько разогретый в микроволновке. И – вуаля. Пар поднимается правильными, красивыми завитками – очень достоверно. И никаких травм на производстве.
Конечно же, у него в чашке был обычный кофе. Он что-то отвечал на вопросы, смеялся каким-то шуткам или шутил сам, а я смотрел, как, просунув несколько пальцев в ручку, большим он осторожно и нежно поглаживает теплую керамическую поверхность у самого края, водит по кругу подушечкой, переходя на сгиб, растягивая движение почти по кадрам, а потом, ускоряясь, чуть пережимая кожу, резко надавливает и держит, пока кончик пальца не наливается кровью, чтобы через секунду отпустить его и снова медленными, успокаивающими движениями выглаживать тонкую белую кожу… чашка дрожит, звенит в его руках… рвется навстречу каждому прикосновению, каждой ласке… захлебывается, стонет, норовит упасть…
Я смотрел на экран и улыбался, вспоминая, как эти пальцы смотрятся на моей собственной коже. Как они перебегают по моему лицу, от век до скул, приоткрывают мне рот, проводят по нижней губе, собирают слюну. Как ныряют назад, к волосам, и прочно удерживают мою голову, не давая ей двинуться. Как большой палец размыкает сжатые зубы и скользит внутрь, дотрагивается до языка – сначала дразняще, только до кончика, едва уловимой пунктирной линией, а затем все увереннее, проходит чуть дальше по бокам, щекоча поверхность, забирается вниз, оглаживает уздечку – и выходит наружу, сжимаемый кольцом моих губ, чтобы тотчас войти снова, уже резче, потом еще раз и еще, сильнее, ритмичнее, пока наконец – и я никогда не успевал зацепиться сознанием за конкретный момент, когда это происходит – пока наконец вместо пальца я не чувствую его язык, его сильные движения, его изгибы, его скольжение по моим деснам, между губ, за зубами, по небу… Я содрогаюсь и инстинктивно двигаю руками, пытаясь высвободить запястья, которые он удерживает за моей спиной… Но он держит их крепко и, чувствуя сопротивление, заводит еще выше, двигая кожу и прижимая пальцами ниточку пульса.
Мне не хватает дыхания, его присутствие, его движения парализуют, и мозг щелкает невпопад, выбивается из ритма, теряется, забывает посылать сигналы в легкие… Я пропускаю вдох – один, за ним другой, и третий, пока голова не начинает слегка кружиться, и только тогда он разрешает мне вдохнуть, и сам в это время, отодвинувшись на миллиметр и обнажая клыки, шумно забирает воздух… Я стою, запрокинув голову, и пытаюсь унять отбойный стук в висках, слюна – моя и его – остывает на губах, воздух выходит из груди стеклянными пузырями, они лопаются у меня в горле… он дышит и смотрит на меня, впитывая каждую мою такую по-прежнему легко предсказуемую эмоцию, каждый болезненный отблеск удовольствия на моем лице, каждую искру нетерпеливого ожидания… только бы он дотронулся до меня еще раз… только бы скорее…
Я снова двигаю руками, запястья чуть саднит, а он все держит… улыбается и насмешливо-мучительно качает головой, прищелкивает языком, мол, нет, дружок, не соскочишь, не надейся… будешь делать, что скажу я… и так, как скажу я… и так долго, как будет нужно мне…
И я жду, жду… Закрываю глаза, размыкаю для него губы и жду…
Я уже рассказывал, как снимают рекламу кофе? Правда?.. Это увлекательная история, и мне кажется, я был бы не прочь поведать ее снова – просто чтобы восстановить дыхание. Или, может быть, вам хотелось бы еще раз прослушать таблицу умножения на семь?..
В какой-то момент в дверь позвонили, и я, хоть и с трудом, тяжело дыша, но все же вынырнул на поверхность.
Не в мою дверь позвонили, разумеется – в его дверь, там, по ту сторону линзы, где он сидел на диване в своей гостиной и со смехом рассказывал ведущему, как на самом-то деле терпеть не может кардамон.
Говорят, если в первом акте пьесы на стене висит ружье, то в последнем оно обязательно выстрелит. Не знаю, кто это сказал, но, должно быть, он тоже когда-то смотрел по телевизору, как его тайный бойфренд демонстрирует зрителям вечернего шоу, какое вино он предпочитает добавлять в соус при готовке и насколько обширная у него имеется коллекция банановых наклеек.
Так вот, про ружье. Если во время съемок телепередачи раздается звонок в дверь, значит, кто-то пришел.
Кто-то пришел, повинуясь сценарию, и стоит с той стороны, и ждет, пока операторская команда в полном составе переместится к двери, займет позиции и установит свет, чтобы дать сигнал основному действующему лицу – в данном случае хозяину этой двери, а заодно и всей квартиры: мы готовы, можете открывать. Осторожно – не заденьте ветровичок микрофона.
И вот хозяин с легкой улыбкой недоумения, мол, кто бы это мог быть в такой-то час, я же совсем никого не ждал, идет по коридору.
А вы словно бы следуете за ним, тоже недоумевая: ну, в самом деле, человек занят, кто же так приходит без предупреждения, в наше-то время, могли бы и сообщение прислать сначала – а может, он перечитывал по третьему кругу “Кукольный Дом” Ибсена или как раз сейчас смешивал что-то в колбах, изобретая лекарство от рака; может, был в душе, где некий известный актер театра насаживался ртом на его багровый от притока крови член, одновременно проверяя пальцами, насколько он растянут и сможет ли без дополнительной подготовки принять в себя то, чем природа наградила этого самого актера, потому что смазки осталось в бутылке на самом донышке. Или пицца у него подгорает в духовке, или не выключил он воду на кухне. Или спал вообще – мало ли. Всякие бывают обстоятельства.
Он открыл дверь, и кто бы вы думали стоял на пороге.
– Привет! – сказал он и посторонился, шире открывая проем.
– Привет! – сказала она и сделала шаг навстречу.
– Привет, – сказал я и медленно поставил банку пива на стол.
Конечно, я знал, что в какой-то момент она появится в кадре – она не могла там не появиться. Конечно же, я был готов увидеть ее рядом с ним, а вернее, его рядом с ней.
Да, скажем прямо: это было не самое долгожданное зрелище в моей жизни. Есть все же значительная разница между тем, чтобы смотреть на фотографии – на статичные позы, на взгляды и жесты, словно выхваченные из реальности, замороженные в пространстве, – на полароидные картинки, приколотые булавкой на стену, – на них и на видео, на живое изображение, где человек, который обнимает вас ночью, пережимая приток кислорода и заполняя собой, своим запахом каждую клетку вашего тела, который двигается внутри вас частыми отбойными рывками, собирая и нанизывая вспышки перед вашими глазами на одну раскаленную проволоку – изображение, где этот человек обнимает за талию свою собственную девушку в стенах своей собственной квартиры.
Да, я видел их вместе и раньше, и даже в коротких видео – на фотоколлах, на презентациях, на открытиях. Но все это было другое. Все это было – работа. А тому, на что я смотрел сейчас, я не находил… нет, не так: этому я не хотел находить названия.
Потом она прошла вперед, камера нырнула за ней, и я… Я снова дотянулся до банки, поднес к губам, сделал пару мелких глотков – пока она доставала из зеленого пакета Kiwi* молоко, хлеб, сыр, нарезку и пару авокадо в дышащей упаковке.
– Холм, – усмехнулся я, – ты же терпеть не можешь авокадо.
И снова поставил банку на стол.
Это правда: он терпеть не мог авокадо – брезгливо выковыривал его, если вдруг в сете суши, который я заказывал, попадались с ним роллы; кричал, что это извращение, и кто вообще может есть эту склизкую гадость… Тогда я молча слизывал мягкое пюре с его пальцев, сначала только с подушечек, потом забирая их в рот на всю длину. Пару секунд он смотрел на меня, а потом отшвыривал в сторону палочки, и вопрос целесообразности существования авокадо откладывался, по крайней мере, на ближайшие пару часов. Или даже до утра – но это если мне очень везло.
С другой стороны, если вы не любите авокадо, то это ровно никаким счетом не означает, что его не любит ваша девушка.
А в отношениях – в правильных отношениях – всем нам приходится чем-то жертвовать, причем это касается как отношений, в которых состоите вы сами, так и тех, в которых состоит ваш гетеросексуальный бойфренд, то есть, простите, хороший приятель.
И вот тогда-то, как раз в тот момент, я вдруг понял одну простую вещь, которая отчего-то до сих пор ни разу не приходила мне в голову. Ни разу – клянусь на упаковке лыжной мази Swix.
Какие бы крепкие ни были между вами узы, как бы красиво вы ни держали друг друга за руки и как бы сказочно счастливо ни выглядели при этом, вы не приходите к своему бойфренду домой с пакетом базовых продуктов. Не выгружаете их на стол, улыбаясь в камеру, и уж тем более не сортируете эти продукты по шкафам и ящикам, безошибочно угадывая правильный.
Вы так не делаете.
Если там не живете.
Если вы не живете в одной с ним квартире, то приносите картонные коробки из ближайшей пиццерии, одноразовые контейнеры из китайской закусочной на углу, пластиковые подложки с наборами суши – без авокадо! – и крохотные индивидуальные бутылочки соевого соуса – который менее соленый, потому что традиционный ему не нравится. И когда вы достаете это все из пакетов, то вокруг разноцветными бабочками разлетаются рекламные буклеты, листочки отрывных скидок и квитанции об оплате – все то, что валялось вокруг моей кровати, было забыто на моем ночном столике или по-прежнему лежало в моем холодильнике, потому что некому было это есть.
Но вы не приносите авокадо. Не приносите молока. Не приносите хлеба и таблетки для посудомоечной машины. Это странно. Так не делается. Разумеется, если вы не намерены чуть позже, после ухода съемочной группы, использовать эти самые таблетки по назначению: включить машину на щадящий эко-цикл, чтобы осторожно, не тратя лишнего электричества и драгоценной воды, прополоскать стоящие внутри чашки из-под хлопьев для завтрака. Который вы съели с утра. Вместе: хлопья для завтрака он любит.
А дальше они сидели на диване, как всегда красиво, рука в руке, и говорили обо всем: о погоде, о лете, снова о его творческих планах, об агентстве, о мире моды, о новых многообещающих проектах, раскрывать детали которых, конечно, невозможно – контракт, вы же понимаете, но, поверьте, все это очень интересно: немного подождите и увидите сами. О том, где они познакомились, и о съемках в сериале.
– Вам не мешал тот факт, что Хенрик играл гея и должен был целовать другого мужчину? – спросил ведущий.
Она мягко улыбнулась и мельком глянула на него, ласково погладила по руке:
– Ну, сначала было непривычно, конечно… Мне даже мама все время говорила, мол, как-то это все слишком современно, – тут она засмеялась, и вместе с ней улыбнулся ведущий. – Но я же понимаю: работа есть работа.
В этот момент он поднял глаза и посмотрел в камеру, и я прекрасно понял, кому этот взгляд предназначался.
К сожалению, ответить мне было нечем, никакой остроумной реплики в голову почему-то не пришло. Я нащупал пульт и выключил телевизор, снова дотянулся до банки и сделал большой, вкусный глоток. А потом еще один. И еще. Это был длинный день, и я заслужил.
Какое-то время в квартире было тихо, до меня доносилось лишь невнятное бубнение – похоже, соседи за стеной о чем-то спорили, да у самого окна чирикал воробей. Вскоре с улицы раздался требовательный гудок трамвая, потом еще один, и сразу же – ответный сигнал автомобильного клаксона. Судя по всему, у кого-то были проблемы поважнее, чем определить, кто в жизни Хенрика Холма является работой, а кто удовольствием. С другой стороны, зачем себя ограничивать, в наше-то время?.. Работа должна приносить удовольствие.
Резкие звуки вывели меня из оцепенения: я глубоко вздохнул, огляделся по сторонам, посмотрел на небо за окном – оно было чистым, безоблачным. Тогда я достал из шкафа спортивную футболку и беговые шорты.
Как раз когда у самой двери я уже натягивал кроссовки, телефон звякнул уведомлением о новом сообщении: Марлон вскользь интересовался, как у меня дела и какие новости.
Все в порядке, – ответил я. – Новостей никаких, у тебя как?
Нормально. Может, увидимся? Выпьем.
Видимо, он тоже только что смотрел про авокадо и банановые наклейки.
