Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"
Автор книги: Spanish Steps
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Наша с ним вечность.
Я скользнул ладонями по его плечам, безотчетно сжал их – цепко, со всей силы, до мгновенно вспыхнувших алым следов, а потом потянул на себя, то ли прижимаясь к нему сам, то ли прижимая его. Мне стало казаться, что его тело непостижимым образом вдруг теряет вес, становится прозрачным прямо в моих руках, каждую секунду грозит исчезнуть, раствориться утренним туманом на парковой дорожке. Я сжимал его все крепче, впиваясь пальцами в спину, в шею, толкая на себя затылок и снова переходя на плечи, и в этом не было ничего жаркого, привычно возбуждающего, я не чувствовал нарастающей тяжести в паху, как каждый раз, стоило ему оказаться рядом. Нежность – я чувствовал только лишь ее, только нежность, какую-то едва уловимую хрупкость, скоротечность момента и неясную тревогу – далекую, еле слышную, ноющую одинокой скрипичной нотой.
Наконец он словно понял меня, почувствовал – или, быть может, те метки, которые я оставлял на его теле – они вдруг дали о себе знать, стали саднить и дергать, или он ощутил что-то такое сам, что-то непривычное и странное. Отпуская мои губы, он напоследок прошел языком по контуру, а потом накрыл ладонью мое лицо и осторожно погладил подушечкой большого пальца висок.
– Я люблю тебя, – сказал он, и тут же, как по мановению волшебной палочки, тяжесть и тревога улетучились, испарились, как буквально минуту назад, мне казалось, мог испариться он. C невероятным, оглушающим облегчением я вытолкнул из себя воздух и прикрыл глаза, а он повторил: – Я люблю тебя. Тарьяй Сандвик Му. Всего тебя. Всегда – с тех самых пор, как увидел.
В груди гулко стукнуло, словно предупреждая о важном, давая знак, предвещая. Я сглотнул и непроизвольно затаил дыхание.
– С тех самых пор?
– Да, – он улыбнулся ласково, снова погладил кожу. – Я увидел тебя, и все было… со мной все было ясно: я знал уже тогда, что всегда буду тебя любить. Только тебя.
Он всегда… Он будет любить меня – всегда. Меня!..
Вот оно!.. Глухой, одиночный стук мгновенно усилился, перешел в гул: сердце застучало, зазвенело, запело: вот оно!.. Он остается!..
С каждой секундой горло пережимало все сильнее – я боялся, что если выдохну сейчас, пошевелюсь, выпущу наружу хотя бы один звук, то более уже не смогу сдерживаться: плотину прорвет, и я просто разревусь – от облегчения, от радости, от… от невыносимого облегчения…
Он остается со мной!.. Он не решил это спонтанно или под давлением, под воздействием обстоятельств или эйфории только что пережитого оргазма… Это не обещание изменить жизнь, перестать курить и заниматься спортом, которое вы даете себе утром первого января и которое, как правило, не держится позднее вечера того же дня – нет!…
Мы не виделись неделю, я не хватал его за руки, не напоминал о себе, ни на чем не настаивал: он решил это сам!.. Он знает, что я, быть может, не смогу дать ему всего, что он хочет, он понимает, что это решение, вероятно, повлияет на его карьеру, на мечты и планы – и все равно!..
Я просил его выбрать – и он сделал выбор!.. Он говорит мне об этом – сейчас, другими словами – да, но мне не нужно заставлять его сказать те самые!.. Нам это не нужно!.. Нам не нужны слова и объяснения, это все совсем не нужно, это такие мелочи, это не главное…
Он остается со мной.
Он остается.
Со мной.
И как только последний звук отзвучал у меня в голове, внутри словно что-то разорвалось – горячей, влажной волной окатило грудь и горло, и я больше не мог сдерживаться: тело бросилось к нему – снова, как совсем недавно у двери, будто к источнику воды после долгого и изнурительного перехода через пустыню, будто и не льнуло, не ласкалось к его рукам все это время, будто не дрожало и не захлебывалось его прикосновениями несколько минут назад.
Он почувствовал это – как неуправляемо меня захлестывает, и тут же ярко вспыхнул сам: навалился, опалил мои губы, завел колено между ног и раскрыл.
Каждый раз, как он делал это – это в общем-то бесхитростное, простое до банальности движение – каждый раз, как он разводил мне ноги или вдавливал в постель запястья, или фиксировал голову, обездвиживал, я чувствовал сладкую, ноющую, томящую беспомощность, в другое время, в других обстоятельствах не только не связанную с удовольствием, но даже скорее раздражающую, противоречащую моему существу: мне никогда не хотелось чувствовать себя беспомощным, ведомым, безропотным – слабым. Я не хотел быть таким и уж точно не собирался давать окружающим повода думать обо мне так.
Но он… Он – его руки, его голос, взгляд, жар его тела, воля… Его воля. Я не мог ей сопротивляться, не мог – не умел, не знал, как, не представлял, как это вообще возможно – сопротивляться ему. Он всегда был внутри меня, если не буквально, в тот момент, членом, пальцами или языком, то фигурально, улыбкой, голосом, запахом – всегда; он был частью меня, как рука, нога или почка – неотделимой частью. И как бы я смог сопротивляться самому себе?.. Как это вообще возможно?
Не знаю, что так возбуждало меня в этом – в том, как он обездвиживал меня, подчинял себе. Может, то самое удовольствие рабской принадлежности, которое я испытал, ощутив его руки на горле, или облегчение от того, что мне не нужно принимать никаких решений и можно просто отдать ему контроль, вручить себя и истекать потом в его ладонях – когда он сочтет это возможным, когда позволит мне, когда вид моего обессиленного, изломанного тела снова скажет ему лучше всяких слов, что я весь – его. А после плыть, плыть…
Я никогда не хотел никому принадлежать, быть ничьим рабом, всего лишь проводником чужой воли, начисто лишенным своей собственной. Мне претила покорность и безоглядное послушание.
Но когда дело касалось его, я, не моргнув глазом, вцепился бы в горло каждому, кто попытался бы вырвать ошейник из моих рук.
Быть может, это было неправильно. Вероятно, да: неправильно.
Быть может, недостойно. Или жалко. Или нездорово. Или как-то еще.
Быть может, любовь не должна была быть такой. Наверное. Скорее всего.
Но только… Только я любил его – как мог. Со всей силой, на которую был способен.
Моя любовь коленом раздвигала мне ноги и держала за горло, и ни на какую другую, более удобную и подходящую, я никогда бы ее не променял.
***
– А ты… Ты помнишь, что подумал, когда впервые увидел меня?
Не открывая глаз, я подтянул к лицу его ладонь и прижался к ней щекой.
– Угу…
– Что?
– Я подумал: до чего же самовлюбленная у этого типа физиономия.
– Врешь! – фыркнув куда-то за ухо, он шутливо толкнул меня сзади бедром.
Я повел плечами, плотнее притираясь к его груди.
– Ничего подобного.
– Конечно врешь! – он приподнялся и в напускном возмущении чуть прикусил мочку, а потом сразу же облизал. – Признавайся: врешь?!
– Ну хорошо…
Я сделал вид, что задумался.
– Хорошо – может быть, не самовлюбленная. Но… какое бы слово подобрать?..
– Подбирай скорее, – притворно-угрожающе произнес он, снова забирая мочку в рот и демонстративно потираясь о кожу резцами. – Ну?!
– Наглая… Наглая физиономия, – только и успел произнести я, как он, приводя угрозу в исполнение, сжал зубы.
И тут же толкнул меня в подушку, придавил собой к кровати и щекотно забегал пальцами по боку. Я дернулся и захохотал.
– Только не это! Не щекотать!.. Все, хватит!..
– Точно хватит? – поинтересовался он, не спеша, впрочем, выпускать меня из-под себя.
– Точно!
– Ты уверен?..
– Да! – смех все еще выпрыгивал наружу, теперь каким-то мелким хихиканьем, похожим на пузырьки. – Я точно уверен: хватит!..
– Ну хорошо, – он “сменил гнев на милость” и приподнялся, давая мне ровнее улечься на живот, а потом лег и сам – щекой на мое плечо. Прижался ближе, мягко погладил спину тыльной стороной пальцев, а потом заводил ладонью по кругу. – Тогда говори.
– Что тебе говорить?
– Говори, что ты подумал, когда впервые увидел меня.
Я улыбнулся в подушку.
– Холм…
– Давай.
– Я подумал…
В противовес шутливому, легкому тону он снова погладил меня по спине – ласково, тепло, успокаивающе, давая понять, что все же ждет ответа.
– Я подумал, что все изменилось.
– Правда? – пробормотал он, целуя плечо.
– Угу… правда. Все изменилось в один момент, и я… Я подумал, что теперь никогда не смогу тебя… развидеть.
Я почувствовал, как его губы растянулись в улыбке, и, как и всегда, не смог не улыбнуться в ответ. Он вздохнул, поводил носом по коже, а потом снова поцеловал у лопатки – один раз, другой…
– А ты?
– Что подумал я? – переспросил он, снова укладываясь и прижимаясь щекой.
– Угу.
– Знаешь, – он помедлил секунду, – я подумал тогда, что ты не для меня.
Это прозвучало так неожиданно, так странно, почти невпопад – так неправильно, – что я, будто разбуженный резким сигналом будильника, насильно вырванный из неги его тепла, судорожно подскочил и тут же попытался развернуться, чтобы оказаться к нему лицом. Он мягко удержал меня.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я, отчего-то понижая голос, и, подчиняясь его руке, снова лег.
Он помолчал немного, еще поводил ладонью, а потом обнял меня за плечо и остался так, изредка поглаживая кожу большим пальцем.
– Не для меня, – повторил он затем. – Не для таких, как я.
– Каких – таких?..
– Таких. Ни то, ни се. Ниоткуда и в никуда.
– Не говори так!..
Я схватил его кисть, подтянул ближе к лицу и прижался губами к пальцам.
– Пожалуйста, не говори так!..
– Почему?.. Так и было.
– Нет, не было! – поспешно воскликнул я, все еще крепко удерживая его запястье, словно бы он собирался вырваться. – Не было: мы с тобой были в совершенно одинаковом положении!..
– Неправда, – он усмехнулся. – На тот момент у меня была второстепенная роль в относительно известном сериале – и, тем не менее, моя персона никому особо… А вот ты.. Тебе было всего семнадцать, а режиссер популярного по всей стране проекта интересовалась твоим мнением.
– Она не интересовалась!..
Я снова попытался развернуться, но и в этот раз он мне не позволил.
– Она не интересовалась моим мнением, она всего лишь спросила, с кем мне будет комфортнее сниматься – вот и все!..
– Я был там, – в голосе послышалась улыбка с оттенком какой-то гордости, – я был и помню, что и на кастинге, и потом, на съемках, она хотела знать именно твое профессиональное мнение. И это…
Он чуть приподнялся и мягко прижался губами к шее, у самого плеча, потом чуть ниже, у лопатки. Закинул на меня ступню и обвил рукой.
– И это было только справедливо. Тебе было всего семнадцать, а ты уже столько всего успел…
– Я не…
– Но знаешь, что?..
– Что?
– Я помню, как ты поднялся на сцену, и мы поцеловались…
Голос потеплел, снова улыбнулся – и я снова, не задумываясь, отреагировал: улыбнулся сам, инстинктивно притерся к нему плотнее боком.
– Я подумал тогда: вот черт – это было так профессионально, по-деловому, ничего больше. Подумал – неужели это все?.. Неужели и правда – ничего больше?!
На несколько секунд он замолчал, и я молчал тоже – не торопил его, ждал, давал возможность выбрать те слова, которые казались ему наиболее подходящими. Затем, все так же тепло, он продолжил.
– Но потом… потом, когда ты поднял руку, чтобы прикрыть глаза от света, я вдруг заметил, что она дрожит… и что тебе, кажется, нужно время, чтобы выровнять дыхание.
– Так и было, Холм, – легко признался я. – Так и было.
– Это было, знаешь… поразительно, – проговорил он задумчиво. – Сознавать, что такой, как ты, мог так отреагировать на такого, как я, – поразительно.
– Ничего тут нет…
– И тогда я решил, что добьюсь. Во что бы то ни стало добьюсь, чтобы так ты реагировал только на меня. Так – только на меня.
На этот раз я не послушался: решительно развернулся и оказался с ним лицом к лицу, вровень. Он смотрел на меня и улыбался – нежно, ласково, с поблескивающей в глубине синевы хитринкой, и от уголков его глаз бежали легкие, невесомые лучики. Я протянул руку и бережно тронул их пальцами.
Все это время… все месяцы, что я смотрел на него издалека – любовался исподволь, украдкой, воруя мгновения его внимания… или загнанно дышал, оттягивая воротник, опаленный жаром его присутствия, злился, ревновал ко всему миру… Все это время он смотрел на меня?.. Только на меня?! Каждый раз, когда я представлял себе, каким могло бы быть наше время – те секунды, минуты и дни, которые принадлежали бы только нам, – представлял, а потом, раздражаясь на самого себя за безволие и слабость, комкал эти воображаемые картинки, словно лист бумаги с неловким рисунком, выполненным нетвердой детской рукой… Комкал и с досадой швырял в мусорную корзину, только чтобы через несколько минут достать его оттуда снова, с неясным, но от этого не менее острым чувством вины поспешно разгладить ладонью на коленке и пытаться исправить, дорисовать, заменить пунктир на ровную, сплошную, уверенную линию…
Все это время он делал то же самое?! Он смотрел на меня?! Он хотел быть со мной?..
– Не могу в это поверить, – пробормотал я.
– И тем не менее, это правда, – он потерся щекой о мою ладонь, а потом вдруг смешливо фыркнул. – Но тебя было трудно заполучить – о, да.
Я непонимающе нахмурился.
– Да-да, так и было! Ты ходил по площадке такой весь из себя невозможно деловой и профессиональный… Мы и говорили-то только о работе.
– Разумеется! – воскликнул я, все еще не в состоянии поверить до конца. – Разумеется! Ты себя помнишь вообще?! Ходил и лыбился всем подряд, весь такой Хренов Мистер Совершенство!..
Он засмеялся и подтянул мою подушку ближе к своей. Положил ладонь мне на затылок, почти соприкасаясь с кожей – господи, почему я, идиот, не додумался сбрить волосы раньше?! я мог бы чувствовать это тепло всегда!.. – и стал осторожно поглаживать.
Не помню, чтобы я когда-либо был счастливее, чем в тот момент.
– Смеется он…
– По-моему, это смешно…
– Ага, конечно – очень! – воскликнул я с показательным возмущением, на что он расхохотался снова. – Ты так со всеми кокетничал, так шутил и очаровывал, так всем улыбался, что в какой-то момент я стал приходить на площадку с одним-единственным желанием: вмазать тебе хорошенько и стереть эту улыбку с твоего лица.
– Но почему?!
– Почему…
Самыми подушечками я очертил изгиб его губ, мягко провел по нижней, и он тут же поймал мои пальцы, поцеловал, едва-едва забирая внутрь – один раз, другой, третий.
– Потому что так, – я многозначительно поднял брови, – так улыбаться ты должен был только мне.
Он издал низкий, довольный звук, кивнул, а потом, легко приподнявшись, стал коротко, почти невесомо, целовать мое лицо: подбородок, нос, желобок под ним, уголки губ, щеки. Я обнял его за плечи.
Бережно тронув веки, он спросил:
– Только тебе?..
– Угу, – не открывая глаз, пробормотал я, – только мне.
Кончики его волос, когда не склеенные средствами для укладки, переходили на концах в мягкие завитки – я пропустил их сквозь пальцы, намотал невесомую прядку на указательный.
– По крайней мере…
Он улыбался, глядя на меня, тепло и счастливо – так, словно бы вдруг разом сбылись все его мечты, и ему никогда не пришло бы в голову желать чего-то большего. Эта яркая, счастливая, МОЯ улыбка освещала его лицо изнутри, раскрашивала разноцветными, переливающимися бликами, и красивее этого зрелища не существовало ничего на свете.
– По крайней мере, я хотел, чтобы так было – чтобы ты смотрел так только на меня, чтобы видел меня среди всех. Чтобы улыбался только мне, потому что я… я…
Горло неожиданно перехватило, и тут же отказал голос – сломался и исчез, предательски оставив меня перед ним немого, никчемного, словно парализованного. Лоб, щеки, шея мгновенно вспыхнули, загорелись, запылали удушливо красным – то ли от того, с какой обезоруживающей нежностью он смотрел на меня сейчас, то ли от неловкости, которую я всегда испытывал в моменты острой с ним близости, когда, казалось, он буквально проникал внутрь, смотрел так глубоко, как я не мог и сам, ласково дотрагиваясь до меня в самых обнаженных и чувствительных местах. Или от того, насколько беззащитным, открытым, безропотно отданным ему себя чувствовал – и эту безропотность, покорность ему не было необходимости вырывать из меня силой: я хотел быть таким рядом с ним, хотел отдать ему себя, хотел протянуть в пальцах.
Я хотел быть рядом с ним тем, кем не хотел быть ни с кем другим, и от этого, от осознания исключительности этого момента, каждый раз непривычного и каждый раз отчаянно желанного, от того, как легко ему – ему одному!.. – удавалось вытащить из меня на свет то, о чем я и сам не подозревал – от этого я смущался и краснел.
– Потому что я… всегда…
Слова категорически не хотели проходить сквозь горло, сухо царапали его снова и снова. Я сглатывал вязкую, горячую слюну, но это не приносило никакого облегчения.
– Я знаю, – прошептал он, приходя мне на помощь. Легко, не углубляясь, поцеловал и потянул на себя. – Я знаю…
Я улегся ему на грудь, и он тотчас обвил меня руками – осторожно и бережно, как фигуру самого тонкого стекла.
“Неужели это правда? Неужели так теперь будет всегда? Он – здесь, со мной… Неужели так теперь будет всегда?..”
Мы помолчали немного. Изредка он расцеплял пальцы и принимался бродить по моей спине, а потом словно спохватывался: торопливо смыкал их замком, крепко прижимая меня к себе, чуть покачивая из стороны в сторону.
– Удивительно, – наконец сказал он, – мы ходили друг вокруг друга так долго…
– Угу…
– … и никому из нас не хватило ума просто…
– Сказать?..
– Да!.. Просто сказать. Кажется: человек тебе нравится, возьми и скажи – чего сложного?! Но нет…
– Ты же сам понимаешь, что все не так просто? – улыбнулся я. – Нужно собраться, подойти, заговорить… А что, если ты все неправильно понял? Все эти знаки… Что, если на самом деле никаких знаков нет, и ты все напридумывал… а вам еще вместе работать…
– Да, – согласился он, – ты прав: все непросто…
Потом подумал и добавил:
– На самом деле… Тогда, в самом начале: тебе не было нужды хотеть, чтобы я улыбался только тебе.
– Нет? – я приподнял голову, подложил под подбородок кулак и оперся на его грудь.
– Нет, – он скосил на меня глаза и улыбнулся. – Я и так улыбался только для тебя.
– Да ладно! – протянул я насмешливо. – Рассказывай мне!..
– Правда. Может быть, я не всегда улыбался именно тебе – все же, надо признать, необходимость нахождения на площадке, среди людей, немного отвлекала от того, чтобы флиртовать напропалую…
Я фыркнул.
– Но тем не менее, – посмеиваясь, он продолжил, – так все и было: я улыбался всем подряд именно для тебя. Чтобы ты вдруг разглядел, какой я на самом деле очаровательный парень и как ужасно всем нравлюсь, и тоже мной заинтересовался.
– Знаешь, – с притворным смирением я поджал губы, – услышь я это от кого-нибудь другого, подумал бы: что за бред человек несет?! Но в твоих устах, Холм… Бред становится настолько привычным и естественным, что больше не вызывает удивления…
Прыснув, он кокетливо стрельнул глазами вверх, словно я только что похвалил его за изобретательность.
– Улыбаться всем вокруг, чтобы привлечь внимание одного-единственного человека – как ты вообще додумался до такого?!
– Ну…
– Давай, Холм, – поддразнил я, – скажи, что это был гениальный стратегический маневр – идти в обход, и что никто, кроме тебя, никогда бы до такого не додумался, особенно я… Особенно я!.. Потому что, конечно, мой юный возраст…
– Я подумал, – он мягко прервал меня на полуслове, – что раз в моем распоряжении есть только “красивое лицо” и ничего больше, то хотя бы этот ресурс надо использовать по максимуму. Зачастую мы вынуждены работать с тем, что есть, ты согласен?..
Смех тут же оборвался внутри, безжизненно застыл, словно перегоревшая лампочка.
– Пожалуйста, не говори так. Почему ты всегда…
– В какой-то момент, – продолжил он, словно не слыша, – я понял, что и это у меня не получается. Даже это я не могу…
Затем вздохнул, чуть свел брови, задумчиво покусал губу.
– Мы работали вместе, виделись каждый день… Я мог целовать тебя, обнимать, и физически мы были очень близко, но в то же время день за днем у меня возникало все более четкое ощущение, что мы бесповоротно отдаляемся друг от друга – даже та минимальная близость, что у нас была… Даже она исчезает, словно просачивается сквозь пальцы…
– Что ты имеешь в виду?
– Как только заканчивалась сцена… – пояснил он, смотря на меня теперь серьезно, без тени прежней улыбки, – мне казалось, что, как только ты слышишь “Стоп! Снято!”, то тут же буквально отскакиваешь от меня…
– Неправда!
– Может быть, – задумчиво проговорил он. – Но мне так казалось… а за пределами сцены ты то шипел на меня и огрызался, то смотрел, знаешь… будто бы сквозь, мимо…
– Это потому, что к тому моменту я почти полностью потерял надежду, что ты когда-нибудь взглянешь на меня по-особенному… Не так, как ты смотрел на всех вокруг. Улыбнешься только мне, а не мне среди всех остальных… Понимаешь?..
– Понимаю, – он вздохнул. – Дураки мы с тобой были, да?..
– Да, – я усмехнулся и тут же с облегчением увидел, как он улыбнулся следом. – Особенно, конечно, ты, Холм…
Он фыркнул.
– Но и я тоже. Я тоже…
Его руки опять заходили по моей спине – я непроизвольно выгнулся, подставляя себя его прикосновениям, и снова улегся щекой ему на грудь. Поцеловал тонкую, обтягивающую ребро кожу и обнял.
– А кстати…
– Ммм?..
– Слушай, а как все же получилось, что ты оказался у меня во дворе тогда ночью?
– Ты удивился? – по-прежнему улыбаясь, спросил он.
– Удивился – это не то слово, – я покачал головой. – Сначала я подумал, что просто сплю или отравился чем-то, потому что… Ну этого просто не могло быть!.. Чтобы ты – такой вот ты, весь из себя… Я же был уверен, что ты меня в упор не видишь!..
Он негромко хмыкнул и, дотянувшись, тронул губами темечко.
– А потом я решил, что это просто такая шутка…
– Шутка?
– Угу, шутка… Твоя очередная несмешная шутка, над которой я буду вынужден неискренне посмеяться, и потом, на следующее утро, ты непременно растрепешь об этом на площадке!
Он снова хмыкнул.
– Вот так, значит, ты обо мне думал.
– Нет, но…
– Что это был либо бред, либо шутка?..
Я поднял голову и глянул на него. Он улыбчиво прикусил губу и молча ждал ответа.
– Откуда мне было знать? – стал виновато оправдываться я. – Сам посуди, откуда – ведь все это время я думал, что ничего для тебя не значу?.. И ты никогда не давал мне повода думать по-другому. Откуда же мне было знать, что…
– Что это ни то, ни другое?.. Что в этот раз все по-настоящему?
– Ну да.
Он выпустил кожу из-под клыка, облизал ее и легко вздохнул.
– Ты прав, – улыбаясь, он ласково провел кончиками пальцев у меня за ушами, снова тепло погладил затылок. – Конечно, ты прав.
И продолжил чуть задумчиво, словно мыслями далеко, много месяцев – целую жизнь – назад:
– Там, у тебя во дворе, я сидел и думал: вот я снова здесь, а между тем ничего не меняется, и надо что-то делать… Он все так же далеко, и с каждым днем все дальше… Надо что-то делать. Быстрее, пока он не отвернулся от меня совсем, потому что тогда…
– Подожди, Холм… Подожди, – торопливо прервал его я, – в каком смысле “снова”?..
Он скосил на меня глаза, глянул с привычной лукавой хитринкой, мол, а ты как думаешь?…
– Подожди, ты что же… Ты приходил туда и раньше?!
– Угу.
– Серьезно?!
– Трижды.
– Ты – что?! – я воззрился на него в искреннем изумлении.
Продолжая улыбаться, он накрыл ладонями мое лицо, как часто делал на съемках, погладил кожу под глазами и на скулах.
– Я приходил к твоему дому трижды, – повторил он, перебегая взглядом от моих глаз ко лбу, к носу, к подбородку, останавливаясь на мгновение то тут, то там, словно целуя. – Я же говорю: ты должен был меня заметить, увидеть… Хоть где-то. И раз уж на площадке все шло из рук вон плохо, а больше мы особо нигде не пересекались… Вот я и сидел. Ждал.
– Ты… не могу поверить… Ты ждал?!
– Угу. Пока я попадусь тебе на глаза, и мы сможем поговорить – только ты и я.
– Ты хотел поговорить?!
Он фыркнул и засмеялся.
– Вообще да. Изначально я хотел поговорить. Но, – толкнув мою голову к себе, он несколько раз звонко чмокнул меня в губы, – должен признать: то, чем мы занялись вместо разговоров было ничуть не хуже…
Я рассмеялся тоже и обнял его за шею.
– Ты думаешь?..
– Ага.
– У меня просто нет слов…
С выражением “а кто тут у нас самый умный и изобретательный” он поиграл бровями и тут же не сдержался: прыснул и снова рассмеялся.
– Знаешь, все же удивительно, что на меня никто не заявил в полицию… Сам подумай: приходит какой-то тип, сидит по ночам во дворе…
– Действительно.
– Очень понимающие соседи у твоих родителей…
– Угу, – кивнул я. – Это или просто слепые. Или им плевать… хоть Бен Ладен сиди – только чтобы не под их собственными окнами…
– Ты-то, наверное, заявил бы, – насмешливо констатировал он.
– Сразу же. И дважды бы не подумал.
– Я так и знал, – он притворно вздохнул. – Поэтому и не говорил ничего заранее: ждал, пока ты, может быть, увидишь меня в окно… Или выйдешь случайно – как и получилось…
– Да неужели?!
– Ну.
– Но потом, – вдруг вспомнил я, – если ты ждал, что я… что мы заметим друг друга – почему же ты не звонил?!
– Потом? На следующий день?..
– Да! Я ведь… не знал, что думать!.. Мне казалось, для тебя это было только развлечением… Откуда мне было знать?!
– Ты прав, – он опять вздохнул, сжал губы. – Ты снова прав, прости меня. Просто… мы ведь так ничего друг другу не сказали, я не знал, что ты по этому поводу думаешь… И решил не давить, не усложнять – дать тебе время, какое-то пространство…
– Какое пространство?! – я возмущенно дернулся. – Какое еще пространство – да я весь извелся за эти пару дней!.. Я думал, что это было все, чего ты хотел – только лишь переспать, а я, идиот, напридумывал себе!..
– Прости… Мне казалось, так будет лучше…
Он чуть склонил голову, глянул виновато исподлобья. Конечно, я не сердился – как я мог на него сердиться?! Вместо ответа я потянулся к его губам и поцеловал, а потом снова лег рядом, прижался спиной. Он спустился на подушке, обнял меня поперек груди, привычно закинул ногу.
– Хорошо, что ты там сидел, – пробормотал я, закрывая глаза и устраиваясь внутри него удобнее.
Он промычал что-то тихое и ласковое, плотнее притянул меня к себе, поцеловал открытый затылок.
– Да, это правда. С тех пор многое изменилось. И, кроме того…
В голосе опять затанцевала озорная смешинка.
– Кроме того, ночи-то холодали, я уж и не знал, сколько так продержусь.
Я фыркнул в подушку. Накрыл его ладонь своей, переплел пальцы и сжал.
– … И пока ты, эгоистичный паршивец, и в ус не дул – лежал себе в теплой постели, я прямо задницей к этому столу примерзал. Думал, может, он выйдет, хотя бы кофе вынесет… Но куда там!..
– Сейчас заплачу.
– Не лги себе, – притворно вздохнул он и окончательно улегся на подушку. – Кому не смешны мои шутки, тот не способен на чувства. Знаешь, почему?..
– Холм…
– И это еще не учитывая цинизма и холодности молодого поколения!
– О, господи…
– Знаешь?..
– Уверен, что пожалею, но… Почему, Холм?
– Потому что, – торжественно провозгласил он, и прямо перед собой, сквозь закрытые веки, я отчетливо увидел, как за моей спиной он счастливо улыбается, – потому что тот, кому не смешны мои шутки, тот просто мертв внутри.
И выжидательно затих. Я вздохнул – как мог тяжело и нарочито медленно развернулся. Как я и думал, он кусал в нетерпении губы и сверкал глазами.
– Знаешь, что?
– Что?
– Полезай-ка вниз и возьми его в рот.
– Что, вот прямо сразу так? – я видел, что он сдерживался уже из последних сил – смех буквально распирал его, булькал в горле, с секунды на секунду грозил перелиться через край.
Я пожал плечами.
– По-другому тебя все равно не заткнешь.
И откинул одеяло.
– Ого! – наконец он дал себе волю и расхохотался.
Я проследил за его взглядом.
– О, да.
***
– Скажи, – поинтересовался я, входя в кухню. – Почему, черт возьми, каждый раз после тебя ванная напоминает поле битвы?
Он стоял у плиты и следил за кофеваркой. Обернулся на звук моего голоса и фыркнул.
– Доброе утро.
– Это как посмотреть.
Господи, это был лучший день в моей жизни. Я проснулся первым, осторожно повернулся к нему лицом и лежал тихо. Он спал спокойно, безмятежно, расслабленно, и, наблюдая за тем, как подрагивают его веки, как расслабленно он лежит, как дышит – чуть прерывисто в преддверии скорого пробуждения, я снова и снова спрашивал себя: неужели это правда?.. Неужели так будет теперь всегда?..
Спрашивал, только чтобы со щекочущим торжеством отвечать: да! Так будет всегда – он сам сказал: “всегда”. И это “всегда” начнется сегодня.
Сегодня – тот самый день. Лучший день моей жизни. День, когда он вернется вечером. Он вернется, скинет футляр той другой кожи и просто и безыскусно, не торопясь, расскажет – расскажет все, что произошло с нем сегодня: что он видел, с кем говорил, чем занимался.
Он вернется сюда, ко мне, и все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.
И сейчас, украдкой оглядывая залитую солнечной синевой кухню, я был бесконечно, невероятно, просто до неприличия счастлив.
– Ты мне просто скажи – вот просто скажи, мне интересно: зачем цементировать все вокруг зубной пастой – буквально все? Зеркало, стены вокруг… У тебя какой-то фетиш, я не пойму?.. А я еще думаю: почему я ее покупаю раз в неделю?!
“Да, кстати: надо купить зубную пасту. Сразу два тюбика. Colgate, ему нравится. Или сразу три – пусть он мажет ею все подряд, всю ванную, пусть… Да хоть всю квартиру! Всю вселенную. Пусть моя вселенная будет измазана зубной пастой… Если это залог его присутствия – по утрам и вечерам – пусть!.. Я готов покупать ее в промышленных масштабах.
И полотенца! Нам понадобятся новые полотенца. Теперь, когда он будет часто принимать душ… Такие большие, как в гостинице, чтобы можно было завернуться… Он будет шлепать мокрыми ногами по полу, оставляя следы… Его следы в моей квартире. Или даже… в нашей – но не рано ли еще так думать?.. Нет, не рано. Не рано! У него есть ключи, он может приходить, когда хочет, в любое время – туда, где я живу… Где живу я, там живет и он. “Всегда” – он сказал “всегда”. Поэтому… полотенца! И больше кофе!.. И еще… полку в шкафу. Сегодня вечером – да! Он вернется, мы поужинаем… надо заказать что-то… что-нибудь поинтереснее лапши или пиццы… мы поужинаем, я открою шкаф, и… он засмеется и обнимет меня…”
– Ты неправильную выбрал для себя карьеру, – вернул меня к действительности его голос.
– Да неужели?
– Ну, – подтвердил он нарочито серьезно, поднимая крышку кофеварки и обозревая содержимое. – Тебе бы в секс по телефону.
– О, – я уселся за стол и сложил руки. – И снова у нас время несмешных шуток. Я весь внимание.
– Какое уж тут, – он быстро глянул на меня, а потом, кусая губы и раздувая ноздри от смеха, стал доставать чашки. – Я совершенно серьезно: я бы платил, чтобы ты вот так со мной разговаривал про зубную пасту.
