Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"

Автор книги: Spanish Steps

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

– Посмотри на меня!

Безотчетно повинуясь этому напору, я открыл глаза.

Передо мной было небо – синее, глубокое, невероятное ночное небо, какое бывает только на картинках в детских книжках или в туристических буклетах.

– Говори со мной! – потребовал голос. – Говори!

– Как ты здесь оказался? – пробормотал я, силясь сфокусировать взгляд. – В моем сне?.. Почему ты здесь?..

Самыми кончиками пальцев он погладил меня по лицу, а потом наклонился ниже и прижался губами.

– Я приехал сказать, что никогда не верну тебе ключи, слышишь? – теперь голос дрожал и крошился, словно яичная скорлупа под ногами. – Ты слышишь меня?.. Я никогда не отдам тебе их!.. Ты не получишь их обратно – мои ключи… Я хочу быть с тобой… Только с тобой… Я люблю тебя…

Вселенная мерно вращалась по своей орбите, и впервые за долгое время – быть может, даже за всю жизнь – я вдруг увидел, как много над нами звезд.

– Не закрывай глаза! Не закрывай глаза… Пожалуйста, не закрывай глаза!..

Комментарий к 22.

*Sedix – успокоительное средство

*Е6 – название главной дороги, идущей от южной оконечности Швеции в Треллеборге по западному побережью Швеции, а затем через всю Норвегию на север до границы с Россией в фюльке Финнмарк. Длина дороги – 3140 км.

*Alsof er een engeltje over je tong piest – буквально: “Как если ангел помочился на язык”. Значение идиомы: “Очень вкусно”

Произношение на 0:32 сек: https://www.youtube.com/watch?v=RLM76QzW_78

========== 23. ==========

Деревья были огромными. Крепко уцепившись за землю узловатыми корнями, похожими на щупальца древних морских гадов, они упирались в небо невообразимыми кронами и держали на весу мироздание.

Деревья разговаривали.

– Он возвращается, – сказало одно дерево, и соседнее, рядом с ним, встревоженно зашумело.

– Он нас слышит?

– Нет, – ответило первое. – Пока нет.

Я хотел крикнуть им туда, в вышину, что я все прекрасно слышу и понимаю, но, как назло, не смог издать ни звука, только немо открывал рот и напряженно вытягивал шею. Деревья о чем-то шелестели друг с другом, при этом внимательно за мной наблюдая.

Наконец с пятой или шестой попытки у меня получилось исторгнуть из себя невнятное и нечленораздельное, будто пьяное, мычание.

– Кажется, сейчас, – проговорило первое, более старое дерево. – Отойдем, ему нужно больше воздуха.

На ровном голубом небе вдруг вспыхнул белый луч. Глаза немедленно ослепило, я попытался заслониться, но сумел только немного пошевелить пальцами.

– Проснулись? – солнце закрыла гигантская тень. – Как вас зовут?

Я медленно моргнул, потом еще раз, постепенно приходя в себя и фокусируя взгляд. Вместо лесного свода надо мной висел белый потолок с пятнами ламп дневного света, ярко пахло каким-то лекарством или антисептиком.

– Как вас зовут?

Мужчина лет сорока, одетый в голубой медицинский костюм, аккуратно оттянул мне веко и посветил офтальмологическим фонариком.

– Вы помните свое имя?

– Та… – совершенно сухим языком я чиркнул по небу. – Тарьяй.

– Хорошо, – он удовлетворенно кивнул. – Сколько вам лет, Тарьяй?

– Восемнадцать.

– Отлично. Какое сегодня число?

Я подумал.

– Двадцать шестое.

– Седьмое, – мужчина улыбнулся. – У нас уже двадцать седьмое. Как вы? Что-нибудь болит?

– Кажется, нет…

– Это замечательно. Очень… замечательно…

Договаривая, он нажал кнопку на мониторе капельницы, к которой я оказался пристегнут тонкой и гибкой трубкой. Прибор согласно пикнул, поморгал цифрами и отключился.

– Ну что же… Давление у вас в норме, сердце в порядке, гемоглобин, сахар – все неплохо… По крайней мере, значительно лучше чем было, – врач отлепил лейкопластырь с внутренней стороны локтя и аккуратно вынул из вены катетер.

Ну что же… Судя по всему, я не умер.

Не откинулся с ведра, не положил трубку, не улегся в пенал, не выбросил полотенце, не поблагодарил за все, не закинул жизнь на полку, не встал в вечную очередь перед Vinmonopolet, не переключил канал, не вытащил контакты, не добрался до титров, не отошел, не попрощался на ночь, не бросил курить*.

Не сбацал на арфе и не припарковал тапочки*.

Если вдуматься, весьма неплохой расклад, не так ли?..

Чтобы это отпраздновать, я попробовал пошевелить сначала одной рукой, потом другой, потом ногами – получалось свободно. Со зрением проблем не было, со слухом тоже, говорить я не разучился, тело слушалось приказов, как раньше. Немного затекла шея на жесткой подушке, но и только.

Оглядев помещение – судя по всему, обычную палату для осмотров – я вернулся взглядом к врачу. Тот сидел за компьютером и что-то печатал.

– А где я?

– В приемном покое скорой помощи, Стурьгата, 40, – бодро отозвался врач, не переставая стучать по клавишам. – Вас доставили с небольшой травмой головы, общим истощением и обезвоживанием. Мы вас… – он слегка свел брови и подался к монитору, должно быть, исправляя ошибку. – Мы вас покапали и немножко подштопали. Так что теперь… теперь все… в порядке.

С последними словами он отрывисто поставил точку, еще раз пробежал глазами по строчкам, слегка кивая по ходу чтения, а потом вернулся взглядом ко мне.

– В каком смысле – подштопали? – спросил я.

– Вот здесь, – он протянул руку и, не дотрагиваясь, очертил висок. – Здесь мы наложили несколько швов, потом будет совсем незаметно.

– А что произошло?

– Вы упали и неудачно ударились о бордюр. Кожу прилично рассекло, но, к счастью, не более. Сотрясения у вас нет, гематомы нет, томография чистая.

– Мне кажется, меня сбила машина…

А еще перед этим у меня были галлюцинации – уж это я точно помню.

– Насчет этого не знаю, – врач сверился с монитором, – полицейского отчета не прилагается.

– И тем не менее, – я непроизвольно нахмурился, – я прекрасно помню: фары и все такое.

– Вполне возможно, так совпало, – он развел руками, как бы говоря: “Ну уж извините, что не успели придумать ничего поинтереснее”. – Следов удара нет, внутреннего кровотечения и повреждений тоже. У вас был достаточно низкий гемоглобин и явное обезвоживание – вкупе со стрессом это может давать такую неприятную реакцию. Вы нервничали?.. Стрессовали?…

– Не знаю, наверное… Может быть – у меня сегодня была премьера в театре, а потом… Потом я, кажется…

– А сейчас вы хорошо себя чувствуете?

Это зависит от того, насколько происходящее имеет хоть какой-то смысл. Вполне возможно, я сошел с ума, и, сами посудите, о каком тогда хорошем самочувствии может идти речь?..

Так я подумал, а вслух сказал:

– Голова немного кружится.

– Это нормально, – врач кивнул. – Когда вы в последний раз ели?

Я задумался.

– Не помню.

– Попробуйте вспомнить. Утром?

– Нет, утром я не успел… Почему-то проспал сегодня и не успел.

– Хорошо, а вчера вечером?

– Нет, кажется, нет, – я машинально почесал висок и попал пальцем на шероховатый пластырь, под которым выпукло проступал шов.

– Мы вам пока обезболили, – врач мягко улыбнулся, – но первые пару дней может быть немного неприятно… Постарайтесь особо не беспокоить, хорошо?..

Я согласно кивнул, и он продолжил:

– Итак – вчера вечером?

– Нет, вчера я поздно вернулся, устал… Сразу лег спать.

– Тогда днем?..

– Днем?.. Днем я… Днем я пил кофе – это я помню!

– Вопреки распространенному мнению, – врач посмотрел на меня скептически, в эту секунду чем-то неуловимо напоминая Арнфинна, – кофе – это не еда. Вчера утром – вы завтракали?

– Да, – я отчего-то обрадовался. – Да, утром я завтракал, точно!

– Отлично. Чем?

Он поставил на кровать небольшой тонометр, приглашающе вытянул руку, и я подал свою.

– Кажется… Я ел хлопья для завтрака.

– С молоком?

– Нет, просто так… Я спешил.

– Хорошо, – кивнул он, застегивая манжету и нажимая на кнопку. – Что еще?

Манжета сжалась, и я почувствовал свой пульс.

– Больше… Кажется, все.

– Все?

– Все.

– Понятно, – он снял прибор. – Что-то принимали?

– В смысле?

“Ты мне дурачка-то тут не валяй”, – явно отразилось на его лице.

– Какие-то препараты принимали? Лекарства? Марихуана?.. Что-то потяжелее?..

– Нет, ничего такого, – я помотал головой и добавил тихо: – Уже давно.

– Давно – это сколько?

– Почти три месяца.

– Хорошо, – врач глянул на меня со значением, но более ничего не сказал. Вернулся к монитору и снова застучал по клавишам. – Теперь… Рецепт на обезболивающее, успокаивающее и витамины я отправляю в аптеку – далеко ходить не надо, она у нас внизу. Сделаю пометку, что забирает… вас как зовут?

С этими словами он глянул куда-то за изголовье. Я хотел было задрать голову и посмотреть, с кем он разговаривает, но не успел.

– Хенрик, – раздалось сверху, и в ту же секунду он шагнул вперед и оказался передо мной. – Хенрик Холм.

– … Холм, – повторил врач, в отличие от меня, не потерявший дара речи. – Удостоверение личности у вас с собой?

Он скользнул по мне взглядом, ни на мгновение не задерживаясь, словно по идеально гладкой, обтекаемой капсуле, и кивнул.

– Водительские права.

– Отлично. В аптеке вам объяснят, как принимать. Там же возьмете питательную смесь, ее можно выпить сразу, и часа через два – что-нибудь теплое и не слишком густое: суп подойдет, например, или овсяные хлопья. Хлопья сможете сварить?

– Да, – сказал он.

– Тогда все.

– Подождите, – вдруг вырвалось у меня. Врач повернулся, а он снова неопределенно мазнул по мне взглядом и, избегая глаз, остановился где-то у подбородка, – подождите, а вы уверены, что у меня нет сотрясения мозга?

– Уверен, – подтвердил врач, но на всякий случай придвинулся ближе. – А что? Шум в ушах? Сильное головокружение? Тошнит?.. Темно в глазах?..

– Нет, но…

Но, кажется, я вижу призраков.

Он вдруг сглотнул так, что кадык дернулся на открытой шее, и заметно покраснел, будто услышал, что я подумал, но вслух ничего не сказал.

– Анализы у вас хорошие, – повторил врач, вставая. – Должно быть, последствия стресса – не более. Полежите немного, а потом можете одеваться.

– Спасибо, – пробормотал я.

– Не за что, выздоравливайте. Дома покой – сегодня много спать, нормально питаться и пить воду. Всего доброго.

Дверь захлопнулась с мягким щелчком, и в палате наступила тишина. Несколько секунд он стоял ко мне спиной – должно быть, обдумывая, что говорить и как вести себя дальше. Потом медленно повернулся.

– Привет.

– Привет.

Я… Мне показалось, он постарел. За эти несколько месяцев – постарел.

Сейчас на меня смотрел… В это трудно было поверить, но сейчас на меня смотрел Ферко – изможденный старик, с сутулыми плечами и слабыми, усталыми руками, со вспоротым морщинами лицом и тусклыми глазами, в которых больше не было ни тени, ни отблеска, ни даже намека на улыбку.

– Как ты? – слова неприятно царапнули горло.

Он чуть помотал головой и ничего не ответил. Подкатил к кровати стул на колесиках и сел, сложив руки на коленях.

Сейчас его лицо напоминало маску – грубо скроенную, состаренную театральную маску, где в трещины давно высохшей синевы набилась пыль и грязная земля, и эта маска… Эта маска, эта его поза, его сложенные на коленях руки – все было неживым, каким-то безличным и пустым… Он держался скованно и холодно – неловко, будто случайно попавший на похороны дальний родственник, только и думающий о том, как бы поскорее покончить с неприятной обязанностью. Будто незнакомец, будто…

… будто никто.

Будто чужой.

Чужой – теперь я видел это явно.

В этой залитой белым светом комнате для осмотров он сидел на стуле и, скользя взглядом, осматривал меня – нейтрально и безлико, как учебный манекен, на предмет повреждений, кровотечения, разрывов, переломов… Он был здесь, на расстоянии вытянутой руки, как я иногда разрешал себе мечтать, но было совершенно очевидно, что он больше не принадлежит моему настоящему, что его запах, ласка, тепло – все это существует только в моей голове и уже не имеет никакого отношения к реальности.

Сидящий на стуле на колесиках, в нескольких сантиметрах от кровати, он был всего лишь плодом моего воображения, выдуманным персонажем не слишком удачной повести, которую вряд ли кто-то согласился бы читать, не говоря уже о том, чтобы экранизировать, и отчего-то теперь это ощущалось особенно остро.

Гораздо острее, чем когда я представлял его голову на подушке.

Прошло время, все изменилось, и в моей вселенной он возник и задерживался теперь совершенно случайно, в этом не могло быть никаких сомнений. Это его волшебное и мелодраматичное появление перед театром, как раз когда я вертел в руках телефон, решая, могу ли я, имею ли право… Совсем как в кино. Как в глупом сериале.

Должно быть, он хотел сказать мне что-то напоследок, расставить все точки над “i”, окончательно попрощаться… Извиниться, как это принято, “за все”… пожелать счастья в личной жизни и профессиональных успехов… на вопрос “как дела?” легко пожать плечами и улыбнуться… ответить: “все хорошо, приезжай как-нибудь – посмотришь”… передать привет родителям, отдать ключи…

Он говорил что-то про ключи… Все кружилось, и небо кружилось так быстро, отдалялось, будто всасывалось в воронку… Но ключи – что-то про ключи врезалось мне в память.

Да, вероятно… Скорее всего, точно!.. Теперь, когда его новая жизнь вошла в колею – зачем они ему?.. Старые ключи, которыми, к тому же, уже ничего не открыть.

Совершенно незачем, только мешаются под рукой. И он как раз собрался мне их отдать, когда я так по-идиотски свалился ему под ноги…

Конечно, он испугался. Любой испугается, если перед ним упадет человек, любой станет переживать, любой вызовет скорую – конечно, разумеется… Он остался со мной до того момента, как я пришел в себя – и это больше, чем стал бы делать просто сочувствующий незнакомец… Но мы все же не чужие… Мы все же были когда-то не чужие друг другу люди, так что…

Так что он остался.

До этого момента.

И сейчас наконец отдаст их мне… старые ключи. Он не знает еще, что замки поменяли… В двери и внутри нас – поменяли. Пришел дружелюбный человек в рабочем комбинезоне и – раз-два, получите-распишитесь.

Или знает?.. Я успел сказать ему? Не помню…

Но неважно: он отдаст их мне, и я стану носить их с собой, его ключи от моей вселенной… Буду притворяться, что только что открыл ими дверь – старыми ключами открыл дверь в старую жизнь. Где он был, где смотрел на меня сине-сине и крепко держал за руку, словно и правда боялся потерять. Где я не мог представить его таким… как сейчас.

Ту дверь в ту жизнь… Теми ключами. И стану класть их на ночь на столик у кровати.

Какая это все же глупость. Глупость!..

А он… Ему пора.

Сейчас я скажу ему об этом.

Скажу, что ему пора возвращаться туда, откуда он пришел – к себе, к своей новой жизни.

Буквально совсем недавно я так много хотел сказать ему, но, к счастью, не успел. К счастью, отключился раньше и, кажется, вовремя прикусил язык, так что теперь ничто не кольнет его совесть. Не повиснет кандалами на ногах, когда он встанет с этого стула, подаст мне напоследок руку и закроет за собой дверь.

Ему пора. В конце концов, уже очень поздно, он и так провозился со мной бог знает сколько времени, а теперь еще и вынужден сидеть у моего изголовья, будто я какой-то умирающий, что за чушь…

Нет-нет, сейчас мы попрощаемся, пообещаем звонить и даже при случае пропустить по стаканчику, прекрасно зная, что не станем делать ни того, ни другого, пожмем друг другу руки и вернемся: я – к себе, а он… Может быть, он приехал навестить мать с Матиасом и останется у них, или поедет в свою квартиру.

Где, может быть, его кто-то ждет… Кто-то открыл его дверь своими ключами и теперь ждет и не ложится, хотя уже очень поздно и этот “кто-то” уже давно устал… И он тоже… Устал и хочет спать.

Белые лампы, острый медицинский запах, чуть стягивающее ощущение у виска и шуршащий пластырь… холодок по коже у локтя, где разрезали рубашку, чтобы поставить капельницу… гулкие голоса за дверью и неловкая тишина между нами – вот что было реально, вот что была моя жизнь “здесь и сейчас”. А остальное… Остальное я себе придумал, только и всего.

Давай.

Ну же.

Я облизал губы – их сильно сушило, должно быть, от лекарств, и в горле словно насыпало мелкого песку. Он заметил, что я стараюсь сглотнуть, протянул руку и взял с подставки у изголовья пластиковый стаканчик.

– Хочешь воды?

Воды?.. Воды…

Да, я хочу воды… Как я хочу воды!.. Я, кажется, совсем высох, и мои листья рассыпались пустой пергаментной трухой по ветру… Я хочу воды…

Воды! Но не этой, осужденной за какие-то страшные преступления и заключенной в пластик, отрезанной от мира, лишенной свободного течения – нет… Нет, я хочу другой воды!..

Хочу, чтобы вдруг поднялся ураган, чтобы заорал ветер… чтобы небо рычало… чтобы дождь лупил наотмашь по лицу, чтобы кипели лужи, а по земле неслись прочь грязь, кровь и пустые слова… прочь, вон!.. чтобы ты держал меня мокрой рукой, и мы бежали вперед, к стоянке… чтобы ты смеялся… невозможно счастливо и сине, как раньше… хохотал в голос… чтобы вода текла по твоим волосам, по лицу, заползала в рот… чтобы ты громко фыркал, и капли веером разлетались от губ… чтобы у машины ты чертыхался и искал ключи в кармане…. и чертыхался снова, потому что вода попадала бы тебе за шиворот… тонкими холодными струйками стекала бы по шее на спину… в салоне я пил бы ее с твоего тела… большими глотками, жадно, скоро, теряя голову… капли барабанили бы в крышу, прозрачное струящееся покрывало на ветровом стекле… твои волосы, они приклеивались бы к моим рукам, ласкались бы к ним… запах влаги, резиновых ковриков, отдушки… и твой запах… твой…

– … или тебе взять что-то в автомате?

Я покачал головой и улыбнулся.

– Нет, не надо. Воды достаточно.

Под его пристальным, словно проверяющим, взглядом я сделал пару глотков и отдал стаканчик. Он поставил его на место и снова сложил ладони на коленях. На большом пальце правой руки у него воспалился заусенец, время от времени он теребил его ногтем.

Я осторожно приподнялся и сел, облокотившись плечом на стену. Он машинально качнулся вперед, чтобы помочь, но я жестом удержал его и улыбнулся – дал понять, что прекрасно справлюсь и сам, один.

– Ты давно приехал? – спросил я.

– Сегодня, – он прочистил горло и уточнил: – То есть уже вчера, вечерним рейсом.

– Понятно.

Несколько долгих секунд затем мы молчали, оба в тщетном поиске подходящей темы для светского разговора.

– И когда тебе обратно?

– Мне нужно быть на площадке в понедельник с утра, так что самолет…

– … сегодня вечером, – кивнул я.

– Да.

Он чуть двинулся, повел плечами, поменял позу: наверное, у него уже порядком затекла спина.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе не больно?

Скажи ему.

Что больно – скажи!.. Ну же!.. Скажи правду, он должен знать!.. Что тебе больно, скажи!.. И давно, всегда – с тех самых пор, как все закончилось. Что ты перепробовал все таблетки, все мыслимые и немыслимые средства, что были в твоем распоряжении, но тебе все равно – больно…

Ты же хотел сказать ему это, хотел позвонить – помнишь?!

Ну?!

– Нет, все в порядке, – я ободряюще улыбнулся, и тревога, было показавшаяся в его глазах, тенью пролетела мимо. – Голова не болит, все в порядке.

– Хорошо, – он улыбнулся тоже – осторожно, самыми уголками губ. – Послушай…

– Послушай, – одновременно с ним начал я и тут же остановился: – Извини. Сначала ты.

– Нет, говори, – повторил он с какой-то неуловимо просительной интонацией и подался вперед, – пожалуйста, ты первый. Что ты хотел сказать?..

– Я хотел извиниться, – сказал я.

– Извиниться?

– Да… В тот раз я наговорил тебе всего… Дома, когда мы в последний раз…

Он вдруг снова покраснел, задышал чаще – понял, что я имею в виду, вспомнил то утро и все, что я швырял в него, не давая ни опомниться, ни оправдаться.

– Мне не следовало… Я не имел в виду и половины того, что сказал, и… ты извини меня, пожалуйста…

Он порывисто открыл рот – вероятно, чтобы что-то возразить, но я замотал головой, прося дать мне закончить.

– Все это было глупо с моей стороны, я просто… Как-то меня захлестнуло и понесло. Знаешь, как это бывает…

Я сделал над собой усилие и сглотнул – напряг все мышцы, которые смог, и вытолкнул сердце из горла обратно вниз, в грудную клетку. Оно заколотилось там о ребра, но уже беззвучно, для него неприметно: пусть себе колотится.

– В любом случае, ты всегда был со мной честен, ты сразу дал мне понять, как обстоят дела, и ты не виноват, что я себе… напридумывал всякого…

Он закусил губу, впился в кожу клыком, словно хотел проткнуть насквозь.

– В общем, это моя вина, – поспешно подытожил я. – Что все именно так закончилось… Эгоистично было с моей стороны возлагать на тебя всю ответственность. Прости, мне не следовало говорить тебе всего этого. И вчера – тоже…

– Вчера?

– Да, вчера…

Смотреть на него почему-то стало больно, и я опустил взгляд. На разрезанном рукаве висела нитка, и, чтобы занять руки, я стал тянуть за нее, постепенно наматывая на палец.

– Я не очень помню, но, кажется, вчера я тоже наговорил тебе… чего не стоило. Ты не обращай внимания, ладно?

– Что ты имеешь в виду? – он нахмурился.

Я заставил себя снова поднять глаза и улыбнуться, растянуть уголки губ и придать лицу беззаботное выражение. Вышло, наверное, кривовато, но ничего. Ничего, спишем на так и не состоявшуюся черепно-мозговую травму.

– Я вчера и правда, наверное, устал и перенервничал… премьера все-таки… Уже и сам не помню, что нес… Всякую ерунду, должно быть – ты не обращай внимания.

И, предупреждая возможные возражения, улыбнулся еще шире.

– Но теперь со мной все хорошо. Честное слово! И тебе вовсе не надо со мной сидеть, правда!..

В ответ он только молча сжал зубы и прикрыл глаза, словно в голове у него безостановочно гудело.

– Серьезно, Холм, со мной все в порядке! – воскликнул я тут же и в доказательство помахал рукой, подвигал ногами. – Смотри, видишь?.. Ничего же не случилось!..

Он снова посмотрел на меня этим неразличимым взглядом – вероятно, таким теперь был его-мой взгляд… серо-голубым, прозрачным, с легкими, едва различимыми синими крапинками… его-мой новый взгляд… ничего… пусть так… я запомню его тоже…

– Ну что ты прямо!.. – я рассмеялся, даже почти легко. – Ничего со мной не будет, что ты еще придумал?! Я сейчас оденусь и поеду домой, вызову такси… Кстати, ты не видел мой мобильный?..

Все так же молча он вытащил его из кармана и протянул мне на ладони.

– Спасибо. Ну вот… Так что ты не жди, не надо. Уже очень поздно, да и тебе еще, наверное, много всего надо успеть до самолета…

Он помотал головой.

– Нет?.. Ну все равно. Огромное спасибо, что ты помог…

Пора уже было закругляться, но, как назло, слова наоборот ускорились, запрыгали с губ, как горох:

– Как-то неудобно получилось, глупо… Шел-шел и свалился… Я сам виноват, надо было… Под ноги надо было смотреть. Я не хотел, чтобы ты беспокоился – да тут и беспокоиться не о чем!.. Ты езжай тогда домой, я позвоню… потом. Позвоню, правда!.. Спасибо еще раз.

И я протянул ему руку.

Он перевел на нее взгляд – медленно, опасливо, как на змею, а потом, так и не двинувшись навстречу, спросил:

– Ты правда этого хочешь? Именно этого?

Я опустил руку – держать ее в пустом ожидании ответного жеста было невыносимо. И улыбнулся снова.

– You can’t always get what you want*, Холм. Это старая песня, но ты должен ее помнить – она примерно одного с тобой возраста.

Без тени ответной улыбки он кивнул.

И я кивнул вслед за ним, мысленно ставя точку.

Я хорошо держался. Очень хорошо: Арнфинн, увидь он меня сейчас, остался бы доволен. Сказал бы что-нибудь вроде: “Посмотрите на Сандвика – не совсем уж он полный идиот! Что-то в нем все же есть – там, на самом дне. Поначалу-то, конечно, хуй разглядишь, но потом… Потом – да…”

Я держался хорошо, оставалось совсем немного: дождаться, пока он уйдет, надеть ботинки и куртку, открыть дверь, оставив за собой белизну стен и запах антисептика. Пройти по коридору, оказаться на улице, а потом…

Потом будет еще одно новое начало моей новой жизни. И я постараюсь сделать ее другой. Постараюсь, чтобы она наконец перестала напоминать опустевший диван, все еще хранящий вмятины от его тела, сплющенные под его локтем подушки и оставленную на подлокотнике его чашку. Нет, это будет совершенно новая жизнь – теперь уже точно. Теперь я действительно постараюсь ее начать.

И старые ключи… Они мне больше не нужны. Все, что я думал буквально несколько секунд назад – нет, я перечеркиваю это. Я не стану хранить их, смотреть на них, вспоминать, как они лежали в его ладони. Не стану!.. Я справлюсь и без них, без этих бесполезных отрезков металла, болтающихся на кольце. Мне вообще не нужны ключи, я поставлю кодовый замок – да, точно!.. Кодовый замок. Закажу сегодня же!..

Осталось немного.

… Он рассматривал меня. Пока я думал, решал, приходил к выводам и тут же их опровергал – все это время он рассматривал меня. Вглядывался, плотно сжав губы, сведя брови, скользя взглядом вверх и вниз ото лба до подбородка, словно сосредоточенно выискивая что-то, просеивая тонны песка, чтобы найти одну-единственную ценную крупинку.

“Не найдешь, – подумал я, четко держа дружелюбно-приветливое выражение. – Не найдешь, я спрятал ее глубоко, ты не найдешь. А я ничем себя не выдам.”

Он вдруг подобрался и без какого-либо предупреждения, по-прежнему молча и ничего не объясняя, оттолкнулся от стула и пересел ко мне на кровать. Я подвинулся, инстинктивно стараясь избежать прикосновения.

– У тебя вот здесь, – он поднял глаза вверх, куда-то мне на лоб и, игнорируя намеренное расстояние между нами, подался ближе.

От его внезапной близости кровь хлестко ударила по щекам, опалила влажным жаром грудь и плечи.

– Что? – спросил я отчего-то шепотом.

– Здесь…

Медленно, растягивая движение почти по кадрам, плавно и осторожно, как накрывают рукой сидящую на земле птицу, он накрыл мое лицо…

– Здесь у тебя осталось…

… и где-то у виска осторожно потер большим пальцем.

– … немного грима.

Такой простой и легкий жест, такой его… Такой привычный, такой знакомый, такой… мой…

Что произошло потом, в какой последовательности, я вряд ли смог бы объяснить. Сначала ли в меня ударил его запах – прямо в центр, в солнечное сплетение, и оттуда, сметая преграды и заслоны, выстроенные дамбы и сигнальные вышки, ворвался во вселенную и затопил ее сразу всю, каждый самый темный угол, каждую потайную комнату, подвалы и чердаки, сорвал засовы и приколоченные к окнам крест-накрест доски, с легкостью выкорчевывая арматуру защитных сооружений?..

Или это прикосновение – сначала я ощутил его, кожа к коже, и там, где он коснулся меня, закоротило и зашипело, взорвалось и хлынуло дождем ослепительных искр… Или его взгляд в этот момент – глубокий, цепкий и внимательный – им он, как прежде, видел меня насквозь…

Или все вместе, сразу, будто кто-то одним движением вырвал из меня позвоночник: ухватил покрепче у шеи, с невероятной силой дернул и, вспарывая кожу, разрывая мышцы и сухожилия, с кровью и слизью вырвал, а вместе с ними – любые мысли, все притворство, всю ложь и браваду… Напрочь, начисто!..

И прежде, чем я смог что-либо понять, прежде, чем придумал ответ или очередную реплику в унисон с теми, что уже произнес, прежде, чем успел вообще о чем-либо подумать, тело решило за меня: я схватил его ладонь, вцепился изо всех сил, обеими руками, как если бы тонул или висел над пропастью – схватил и прижал к лицу, глотая ртом скудный воздух, будто рыба с вырванными жабрами, плотно перебирая пальцами по тыльной стороне, вдавливая нос в ямочку в центре – внутрь, вглубь, до мяса, до костей… с силой вдыхая, потираясь о кожу, собирая на себя его запах – весь, до самой крохотной синей капли, до самой украдкой ноты… обнюхивая каждую тоненькую складочку, каждую морщинку, сгибы, подушечки… лихорадочно целуя… целуя…

В висках стучало, под веками исступленно метались какие-то точки, а я все прижимал к себе его ладонь, и мне хотелось выть… по-звериному выть… и умолять его не слушать всей той ерунды, что я только что говорил… не слушать… и не бросать меня, пожалуйста, не бросать… и никогда не отнимать руки… никогда… пусть будет, как будет… как угодно, пусть будет, как он захочет… пусть он никогда не будет моим днем, неважно… только потом, ночью, пусть он возвращается ко мне…

Мгновение – и я уже обнимал его, впиваясь пальцами в шею, комкая свитер на спине, вдавливаясь как можно глубже. Внутри бесновалась надежда – я потратил столько времени, чтобы уничтожить ее, выжечь, вытравить крысиным ядом, а эта тварь оказалась живой!.. Живее всех живых, и теперь орала и царапалась когтями, билась в ребра, как обезумевшая от яркого света летучая мышь.

И под ее истошный визг я тащил его – со всей силой, на которую был способен, упираясь ногами в жесткую землю больничной кушетки, где, может быть, до меня кто-то тоже корчился от боли, кто-то умолял помочь, размазывая по лицу кровь и колючую асфальтовую крошку, где, быть может, кто-то умирал. Я тащил его вверх, в небо, обратно в свою жизнь, по миллиметру, кусок за куском, вцепившись намертво руками, зубами, когтями, щупальцами, наматывая на него слой за слоем, петлю за петлей свои волосы, свои вены и жилы – тащил к себе… его улыбку, его взгляд, его смех, его сонное мычание, его запах, его наклон головы, его синеву… его уши и его перепонки между пальцами… его спину, склоненную над одноразовым контейнером службы доставки, его скрещенные по-турецки ноги на кровати… его спутанные волосы… его, жующего бутерброд… его, устраивающего потоп в ванной… его, прихлебывающего кофе… его, ищущего ключи от машины… его усталого… его радостного… его раздраженного… его любого… его…

Его, его, его…

Меня лихорадило, тело бросало поочередно то в жар, то в холод, колотило в нервном припадке, но я только сжимал зубы, только упорнее замыкал руки на его спине, только сильнее вклинивался между его ребер, не давая отодвинуться ни на мгновение.

И он не пытался – отодвинуться или высвободиться, он позволял мне терзать его, дергать, толкать, захватывать в кулак волосы, до бордовых полос тянуть пальцами тонкую кожу на шее. Ждал, пока меня отпустит, пока руки и плечи ослабнут, сбросят с себя каменную тяжесть судороги.

Шли минуты, за дверями неслась дальше жизнь – кто-то пробежал по коридору, сильно топая ботинками, раздался плач ребенка, озабоченные восклицания матери… Мало-помалу ко мне возвращались внешние ощущения: запах лекарств, холодок остывающей испарины, шуршание пластыря, пощипывание на коже у локтя, где стоял катетер.

Наконец я смог вздохнуть – глубоко, расправляя грудную клетку, – а потом длинно выдохнуть. Он успокаивающе погладил меня по спине, по плечам, подержал немного, чуть покачивая из стороны в сторону. Мягко отстранился.

У него снова были синие глаза. Синие-синие, и светлые искорки в глубине. И морщинки у уголков.

– Поедем домой…

– Ко мне? – зачем-то спросил я.

– Да, – он кивнул. – Давай я помогу тебе одеться.