Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"

Автор книги: Spanish Steps

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Конечно. Завтра и увидимся.

Может, сегодня, попозже?

Надо же, как кто-то по мне соскучился.

Извини, старик. Сегодня устал, и завтра очень длинный день – лягу спать пораньше, увидимся завтра, будет здорово.

Хорошо, – нехотя согласился он. – До завтра тогда. Если что – звони.

Потом я повторил все то же самое последовательно для Румена, Саши и Давида. Просто копировал свои ответы и пересылал им. В самом деле, не писать же одно и то же четыре раза: это как минимум непродуктивно, а по сути – идиотизм.

Видимо, удостоверившись, что у меня действительно все в порядке, что я не слушаю Lithium*** в бесконечном повторе и вообще полон сил и творческих планов, они оставили меня наконец в покое, и я смог окончательно одеться.

Оставалось только взять ключи, и тут телефон завибрировал снова, на этот раз входящим звонком. Я помедлил только лишь секунду, а потом сдвинул зеленую кнопку.

– Привет, – сказал я, играя на опережение.

– Привет, – ответил он, и я услышал щелканье зажигалки. – Послушай…

Он глубоко затянулся.

– Я слушаю.

Такая странная штука, подумалось мне… Я стоял у себя коридоре, одетый и готовый к выходу – готовый бежать, хотя, по сути, если смотреть глобально – по-прежнему оставался на месте. А он висел на другом конце моей вселенной, выдыхал в трубку дым и одновременно бежал, бежал, бежал… Бежал со всех ног. Прямо ни дать, ни взять – дуализм явлений и состояний, где-то я про такое слышал.

– Это неправда.

– Что неправда?

– То, что она сказала, – он снова затянулся. – Неправда.

Оглядывая поверхность комода в поисках ключей, я заметил:

– Холм, тебе надо бросать. Серьезно, уже давно пора.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился он.

– Что сказал, – на виду ключей не наблюдалось, и я стал ощупывать карманы курток на вешалке. – Что тебе пора бросать курить.

– Ах, это, – он выдохнул. – Хорошо. Ты меня слышишь?..

Наконец в одной из ветровок знакомо зазвенело.

– Слышу, – я вытащил связку. – Ты сказал: “То, что она сказала – это неправда”.

Он длинно вдохнул, а потом торопливо заговорил на выдохе:

– Послушай меня, я понятия не имел, как это прозвучало, когда снимали. Это была просто шутка, просто глупая реплика для камеры. Ты же знаешь, как это бывает…

– Конечно, знаю, – согласился я. – Разумеется. Так оно и прозвучало: как шутка, как что-то, что ты говоришь в интервью, я так и понял.

Дождавшись, пока я закончу, он продолжил:

– Я не знал, как это прозвучало, я только сейчас увидел запись… как это смонтировано… Я не думал, что это выглядело так. Это ничего не значило, просто реплика для камеры – не более…

Продев большой палец в кольцо брелка, я сжал ключи в ладони, и они как-то жалобно звякнули. “А у тебя без брелка, просто связка – три ключа от моего дома”, – подумал я, а вслух сказал:

– Я понимаю: ты не думал, так не было на самом деле, так просто выглядело. Все по плану, по сценарию, как мы договаривались. Я понимаю.

– Ты меня слышишь? – отчего-то снова переспросил он.

– Слышу.

– Это неправда, слышишь?.. Ты – не работа, все как раз наоборот: это она. Она.

– Угу, – согласился я и, вопреки намерению выходить, отчего-то прислонился к стене.

Несколько секунд мы молчали, а потом я спросил:

– А она об этом знает?

– О чем – о том, что…

– Да, – перебил я, – о том, что она для тебя – всего лишь работа. Она знает?

– Мы говорили об этом, – он бросился объяснять. – Что нам не следует торопиться, что все эти съемки и прочее – это выгодно нам обоим, что нам надо чаще появляться на людях вместе, что для работы так будет лучше – и мне, и ей – и что…

– Понятно, – я снова перебил его. – Но ты не ответил: она знает, что она – это и есть работа? Только работа – и ничего больше? Ты сказал ей об этом?..

Он резко замолчал.

– Как я могу такое сказать? – тихо спросил он затем. – Она же не виновата…

– Конечно, не виновата, – я поднял глаза к потолку. – Никто не виноват, так получилось.

Он опять ничего не ответил, и тогда я продолжил:

– А кстати: когда ты собирался сказать мне, что вы съехались?

– Мы не съехались, – он набрал воздуха в грудь, и я не услышал, чтобы он его выпустил. – Мы не съехались, она оставалась пару… несколько раз, но и только. Было поздно, я не смог выставить ее за дверь.

– Да, конечно, – сказал я.

– Так получилось…

– Я понимаю.

– Послушай, – он сделал еще одну затяжку.

– Что?

– Давай поговорим обо всем этом, пожалуйста. Не по телефону, а нормально. Мне нужно видеть тебя, я хочу объяснить… Можно я приеду?

– Ты знаешь, – сказал я, отходя от стены и наконец засовывая ключи в карман жилета, – уже поздно. Завтра длинный день, хочу лечь спать пораньше. Я, в общем-то, уже почти в постели. Давай поговорим завтра, хорошо?

– Хорошо, – сразу же согласился он. – Во сколько это все начинается?

– В шесть.

– Хорошо, тогда до шести – я приеду до шести, и мы поговорим.

– Конечно.

– Спокойной ночи, – сказал он.

– Спокойной ночи, – сказал я и положил трубку.

Потом пристегнул айфон, надел наушники, открыл дверь и спустился по ступеням. На улице было тепло.

*****

Часы на дисплее телефона показывали без десяти, и он все ещё не появился. Каст потихоньку собирали в зале перед сценой, разносили закуски и бокалы с игристым: в шесть начиналась полуофициальная часть, на которой присутствовала только съемочная группа и продюсеры, а затем, с семи – пресс-конференция и фотоколл с трансляцией NRK. Завершить планировалось грандиозной вечеринкой по случаю окончания проекта.

– Это точно кава, – Саша отпил и с напускным видом ценителя осмотрел бокал.

– Ты смотри-ка, – насмешливо протянул Марлон. – И давно ли?

– Давно что?

– Давно ли мы научились различать на вкус игристые вина?..

Саша претенциозно поднял брови.

– Еще до того, как с вами связался. Вы же кроме пива ничего и не видели, что с вас взять…

– Я тебе морду набью, – сказал Давид дружелюбно. – Вот только допью сначала.

– Руки коротки, – хмыкнул тот.

– Зато у меня, – включился Марлон, – достаточно длинные.

– Вот ты мне поэтому всегда и нравился, дружище, – Саша дипломатично прогнулся. – Прямо вся твоя личность. Skål****!

И он поднял бокал, салютуя. Марлон засмеялся.

– А ты чего молчишь, – обратился он затем ко мне. – Как тебе моя личность?

Я нарочито оглядел его с головы до ног.

– Ничего так. Бывает, конечно, и краше, но для такого, как ты – сойдет.

– И тебе я тоже морду набью, – степенно пообещал он, кивая.

Я хмыкнул.

– Кстати, о птичках. А где Холм?..

– Опаздывает.

Я сделал глоток и тут же с удивлением заметил, что бокал почти опустел.

– Какие-то у них тут бокалы микроскопические.

– Это правда, – немедленно отозвался Давид. – Как навариваться на молодых дарованиях – так они первые, а как выпивку нормальную поставить, так нет никого.

– На вечеринке будет открытый бар, – заметил Саша.

– Да? – Давид заметно повеселел. – Ну что же, это как-то примиряет меня с действительностью.

Запрокинув голову, он допил остатки и тут же заозирался в поисках официанта с подносом.

– Слушай, – вскользь поинтересовался Марлон, – а ты кого пригласил на вечеринку?

– Не твое дело.

– Нет, ты скажи, – Марлон ухмыльнулся. – Ты скажи, и мы все вместе позавидуем. Ну так кого?.. Моделей каких или, может, крутых приятелей из Hell’s Angels?

Давид молчал, по-прежнему преувеличенно старательно высматривая в толпе официанта.

– Ну что, я заинтригован, – сказал я. – Колись: кого?

– Кого надо.

– Я вам скажу, кого, – Марлон заговорщицки нас оглядел. – Маму.

– Маму?!

– Ага, маму.

– Ну и что тут такого?! – буркнул Давид. – Вы своих тоже пригласили – и ты, и ты.

И он ткнул пальцем поочередно в Марлона и Сашу.

– Ну ты сравнил! – присвистнул Саша. – Есть большая разница: пригласить друзей и родителей или только родителей. Большущая такая разница.

– А идите вы, – Давид насупился.

– Ладно, приятель, не злись, – Марлон примирительно похлопал его по плечу. – Ничего страшного, что у тебя друзей-то только трое, и все они здесь. Зато мама тебя любит…

Мы захихикали.

– В задницу. Идите вы все в задницу, – закончил Давид предыдущую реплику, выразительно посматривая исподлобья.

– Давайте я расскажу… – вызвался я.

– Нет! – одновременно крикнули все трое и предостерегающим жестом вскинули руки в моем направлении.

Я расхохотался.

– Какие же вы идиоты!.. Смотрю на вас каждый раз и понять не могу: как меня угораздило с вами связаться?!

– Конечно, а сам в белой манишке, – саркастически фыркнул Марлон, а потом снова поинтересовался: – Так Холм-то скоро будет?

– Да, должен, – я наконец поймал проходящего мимо официанта, и мы взяли по новому бокалу. – Должен скоро быть.

Некоторое время затем мы отпивали по глоточку, сосредоточенно делая вид, что хоть что-то понимаем во вкусе. Я уже понадеялся, что на этом какое-либо обсуждение, касающееся моей личной жизни, закрыто или хотя бы отложено на неопределенный срок, но не тут-то было: у Марлона, судя по всему, зудело.

– Так что там по поводу вчерашнего?

– А что по поводу вчерашнего? – переспросил я.

– Ну вот эта вся история о том, что работа есть работа, и прочее.

Все трое уставились на меня выжидательно. Я пожал плечами.

– Ну и?

– Ну, – Марлон переглянулся с Давидом, – и что ты об этом думаешь?

– Я думаю, – я выдержал паузу и посмотрел на него со значением, – что это правда. Все так и есть.

– Да, но нам показалось… – начал Давид.

– Не знаю, что вам показалось, – тут же прервал его я, – но, на мой взгляд, все предельно просто: работа есть работа. И не будем усложнять.

И, чтобы закрепить эту мысль, четко довести ее до их сведения, обвел взглядом каждого по очереди. Марлон с Сашей коротко кивнули, а Давид отвел глаза.

– Ладно. А твои-то сегодня будут?

– Я Румена позвал, – ответил я, с облегчением переходя на другую тему. – Отец в командировке, а мама, в отличие от ваших…

Тут я картинно засунул руки в карманы и покачался на носках.

– … понимает, что на вечеринке по случаю окончания сезона ей делать нечего, вот объективно. И уж тем более – присматривать за мной.

– Бедный мальчик, – пропел Давид елейным голосом. – Совсем его родители не любят… Не интересуются успехами… Вот так и вырастают дети с травмами – работают потом исключительно на психиатра.

Марлон с Сашей сочувственно покачали головами.

– Ну, ничего, – продолжил он и ободряюще мне улыбнулся. – Ты не переживай, приятель: мы за тобой присмотрим.

– Есть за мной кому присматривать, – хмыкнул я и снова глянул на время. – Если, конечно, он вообще сегодня появится.

– А сейчас сколько?

– Четверть седьмого.

– А мы разве не должны были в шесть начать? – поинтересовался Саша.

– Такие вещи никогда вовремя не начинаются, – Марлон пожал плечами и тут же кивнул в сторону входа. – А вот и Холм.

Я оглянулся и помахал ему рукой, привлекая внимание. Он заметил и двинулся к нам – слегка запыхавшийся и раскрасневшийся, словно только что быстро шел или с кем-то спорил.

– Привет, – поздоровался он со всеми сразу, а затем, не делая паузы, вытащил у меня из руки бокал и одним глотком осушил его. – Как здесь жарко!.. Никто не знает, почему так жарко?..

– Так ты бы, – Марлон скептично покосился на него сбоку, – куртку-то бы снял…

– Думаешь, мне самому эта мысль в голову не приходила? – Холм раздраженно повел плечами, пытаясь высвободить запястья.

– И что? – Давид округлил глаза, свел брови и напустил на лицо сочувственное выражение. – Никак? Что, совсем?.. Так и будешь ходить? Вдруг снег пойдет, да?..

Холм оглядел нас, тяжело вздохнул, потом вытащил из кармана телефон и открыл таймер.

– Значит так: у вас есть ровно две минуты на подъебы по поводу куртки. Поехали.

– Тогда не будем терять времени, – тотчас оживился Марлон. – Слушайте, как вы думаете, чего он в куртке приперся и не снимает?

“Он” сделал вращающее движение рукой, мол, давайте-давайте, больше драйва, время идет.

– Холодно? – быстро среагировал Давид.

– Вряд ли, – Марлон отверг явную банальность. – Только что сказал, что жарко.

– Пиздит? – продолжил настаивать Давид. – Говорит, что жарко, а на самом деле холодно? Я слышал, костлявым всегда холодно.

– Хорошо, как вариант, – Марлон кивнул. – Еще какие версии?

– У него антидиотофобия – боязнь перестать выглядеть идиотом? – предложил я.

– Подходит.

– Террористы взяли в заложники его нормальную одежду?..

– Так у него не было никогда нормальной одежды!

– Минута, – фыркнул Холм, глянув на секундомер.

– Я знаю, почему, – вдруг авторитетно заявил Саша.

Как по команде мы повернулись к нему, и Холм тоже.

– Почему? – предсказуемо поинтересовался Марлон.

– Он не может. Скрывает что-то.

– Что? – оживился Давид.

– Не знаю, надо подумать, – Саша наморщил лоб.

– Сорок секунд!..

– Синяки? – предположил Марлон.

– Точно! – воскликнул Давид. – Синяки! Страшные раны!.. А где?..

– А ты посмотри – он на запястья спустил, видишь? – Саша снова выдал порцию дедуктивного анализа.

– Точно…

– Вот, я же говорю!.. У него там страшные раны. От железа.

И тут вдруг все синхронно вылупились на меня. Холм при этом как-то сдавленно хрюкнул и поспешно прикусил губу.

– Это в каком это смысле?!

– Посмотрите на него, – Саша нахмурился и осуждающе покачал головой. – Строит из себя невинность, а сам!..

– В каком смысле?!

– В таком, – немедленно подключился Давид, прямо таки сочась ехидством. – Ты когда человеку наручники надеваешь, ты как-то поосторожнее, не знаю… понежнее. Или в больничку играйте, что ли… Чтобы вот так не получалось.

И обвел Холма рукой в воздухе, словно экспонат в музее. Тот уже не мог сдерживаться и расхохотался.

– Я не понял, – возмутился я, когда снова обрел дар речи. – Было дано две минуты на подъеб его – его и его дурацкой куртки, при чем здесь я?!

– Одно другому не мешает, – удовлетворенно сказал Давид, и все остальные, включая Холма, согласно закивали.

– Сволочи, – констатировал я очевидное. – Одно радует: сейчас пройдет вечеринка, и я сразу вычеркну вас всех из жизни. Сразу.

Все еще посмеиваясь, он картинно прижал руку к груди.

– И меня?.. Я-то тут причем?!

– А тебя, – я взглянул на него и не смог сдержать улыбки, – тебя – в первую очередь. В моей прекрасной жизни не место всяким уродливым курткам и показушному эпатажу. Так что прости-прощай. И наручники мои верни, да.

Он фыркнул и уже открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут в зале приглушили свет, пошла музыка, и на сцену стали подниматься люди из продюсерской группы.

В темноте он сделал шаг ближе и взял меня за руку, ласково и крепко сжал пальцы. Я встретился с ним взглядом – в этом освещении у него как-то особенно блестели глаза – и подумал, что больше всего на свете мне хотелось бы сейчас потянуть на себя его ладонь, выйти из зала и вывести его – как было раньше, когда он следовал за мной, ни о чем не спрашивая и ничем более не интересуясь. И все эти видео со съемок, куски наших интервью с прослушиваний, блуперсы… весь этот задокументированный успех – все это там и тогда вдруг потеряло почему-то всякий смысл…

Он так и держал мою руку все время, пока не зажегся свет, изредка чуть потирая кожу большим пальцем. Потом, когда мы снова оказались на виду, неохотно отпустил ее, чуть покачав в воздухе на прощание, сделал шаг назад:

– Нам надо поговорить.

– Да, конечно, – я кивнул. – Но давай позже: нас ждут на фотоколл внизу, а сразу за этим – репортеры, ты же знаешь…

Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– Это важно.

– Да, я знаю, – кивнул я снова. – Но ты же понимаешь: сейчас неподходящий момент. Закончим с официальной частью и тогда поговорим. Хорошо?

Он колебался, медлил с ответом, кусал губы, и я отчетливо видел, что ему нужно было выговориться прямо там, сразу, не откладывая. В другой момент я, вероятно, хотел бы того же самого: расставить все точки над “i” как можно быстрее, разобраться со всеми недомолвками и поскорее оставить позади возникшее после передачи тягостное ощущение.

Но теперь… Теперь я не был уверен, что после этого разговора, какую бы форму он ни принял, смогу по-прежнему ровно держаться перед камерой и, как ни в чем не бывало, улыбаться фотографам бок о бок с коллегами по съемкам, включая одного хорошего приятеля. Кроме того, нам предстояли интервью: я должен был говорить о будущих театральных ролях, о новых интересных проектах, о своей кипучей творческой энергии и обо всем прочем, что способно заинтересовать потенциальных инвесторов в мое профессиональное будущее.

В тот момент – и я понимал это очень четко – мне нельзя было думать о чем-то другом, и меньше всего о том, что я имел неосторожность наблюдать вчера вечером. Меньше всего об этом!.. Все же, как ни крути, окончание проекта, тем более такого нашумевшего – это было важное, крайне важное мероприятие, и отработать его я должен был на отлично. Обязан был – в первую очередь самому себе. Правда, мне хотелось бы, как остальным, получить от этого еще и удовольствие, но, как поется в известной песне, you can’t always get what you want.*****

В самом конце фотоколла нас разобрали репортеры – по одному или маленькими группами. Издалека я видел Марлона и девочек, они смеялись и то и дело наклонялись к микрофону.

Он стоял поодаль, беседуя по очереди то с одним, то с другим журналистом, доверительно рассказывая им что-то, привычным жестом поднося к груди руку, заглядывая камере в глаза, словно бы поверяя ей самые искренние переживания. Иногда он переводил взгляд на зал и сразу же находил меня, словно чувствовал, где я находился в каждый отрезок времени.

Он смотрел на меня и улыбался – только мне, в эту секунду только лишь мне одному, – и я чувствовал, что просто не в состоянии ни сердиться на него, ни обижаться. Как я мог обижаться, если вся моя вселенная болталась у него на связке вместе с ключами от дома – своего и моего, от машины, от почтового ящика, от каких-нибудь тайных комнат, где были заперты его детские страхи, от чердаков со сваленными в кучу подшивками старых журналов и газет, от подвалов, где было сыро и пахло плесенью?..

Все моя вселенная, весь я.

И невозможно обижаться на человека, который держит вас в ладони, совершенно невозможно. Это ровным счетом то же самое, что обижаться на себя самого.

Поэтому в какой-то момент я улыбнулся ему в ответ – с легким сердцем, как обычно – и с того момента интервью пошли легче, проще. Мне снова было нетрудно изображать благодарность публике, восторг и нетерпение перед будущими проектами и ролями, нетрудно пожимать руки и ловить на лицах одобрение, нетрудно смотреть в камеру, нетрудно быть тем, кем я должен был быть.

В какой-то момент, как раз когда я закончил разговаривать с TV2, телефон в кармане завибрировал. Я удостоверился, что интервью закончилось, и сделал шаг в сторону. На дисплее светился номер Румена, который вместе с приглашенными гостями коротал время в общем зале, дожидаясь, пока мы закончим с прессой.

Я сбросил звонок, открыл чат и написал:

Не надо так нервничать, бар скоро откроют

Он отозвался сразу:

Поскорей бы, а то тут уныло как-то. Долго вам еще?

Подождешь, – усмехнулся я.

И уже собрался выйти, как вдруг увидел, что “пузырьки” в поле статуса прыгают снова.

А Холм там рядом?

Да, недалеко. Как всегда, очаровывает на полную катушку – уже двоих репортерш пришлось выносить на руках. Они, бедняжки, не выдерживают – программное обеспечение не справляется.

И поставил плачущих смайликов.

Ясно, – коротко прокомментировал он, а затем спросил: – А это вы так договорились?

В смысле?

В смысле что втроем будете.

Я немо уставился на экран.

Здесь Леа, я только что с ней поздоровался.

Дальше он замолчал, видимо, ожидая моей реакции.

Я и сам, положа руку на сердце, ее ждал – своей реакции. Ждал и ждал, а она все никак не наступала: в голове было тихо и пусто, сердце билось ровно, я дышал без затруднений.

И ничего не чувствовал.

В какой-то момент вдруг нахлынула слюна. Я сглотнул, но она собралась снова, и я снова сглотнул, и третий раз – я и не знал, что в организме столько слюны, и что она может вырабатываться так быстро. Гиперсаливация это, кажется, называется, где-то было про такое… Это когда ее выделение значительно возрастает в течение пяти минут, и тогда человек вынужден ее постоянно сглатывать или сплевывать. А еще от этого может быть тошнота и рвота – когда очень много слюны, и резко…

… Причем здесь слюна, что за глупость?!. Румен, я должен что-то ответить Румену, пока он не начал задавать вопросы или – только не это!.. – утешать меня, придумывая те или иные аргументы, логически оправдывающие ее присутствие.

Все в порядке, – написал я.

И скорее нажал на кнопку отправки.

Все в порядке. Ничего сверхъестественного. Никакой драмы.

Никакой драмы, и не надо усложнять. Надо смотреть на вещи проще.

Все в порядке. Все в полном порядке.

Вдыхаем на раз-два-три, задерживаем дыхание – четыре-пять-шесть, выдыхаем – семь-восемь-девять. Очень просто.

Раз-два-три. Четыре-пять-шесть. Семь-восемь-девять. Все системы работают нормально, люки задраены, вселенная выровнена для самого полного хода, давление, кислород – все в пределах допустимого.

– … А сейчас мы поговорим с Тарьяй Сандвиком Му, исполнителем роли Исака – добрый вечер, Тарьяй!

Я круто развернулся, сразу же уперевшись взглядом в камеру, и едва не отпрянув от неожиданности. Журналистка засмеялась, направляя на меня микрофон, я подобрался и буквально через какие-то доли секунды улыбнулся вместе с ней.

– Прости, не хотела тебя пугать!

– Ничего страшного, я просто не ожидал.

– Можно задать тебе несколько вопросов?

– Ну, конечно же, – я улыбнулся еще шире. – Буду только рад.

– “Скам” обрел практически мировую популярность во многом благодаря твоему персонажу, Исаку…

Я утвердительно кивнул, мол, а как же, конечно, это все он, Исак, отличный он все же парень, а я что, я тут вообще ни при чем, я в это время отсасывал коллеге по съемкам, пока его девушка делала ему на ужин дип для начос без авокадо, потому что, понимаете, он авокадо не любит, а Исак – да, Исак молодец, простите, не могли бы вы повторить вопрос.

– А что говорят твои родители по этому поводу? – микрофон снова оказался у меня под носом.

Пару секунд я натужно соображал, а потом вдруг пробормотал:

– Не знаю, мы с ним не успели поговорить.

Черт!.. Это было плохо. Это было совсем не то, что я собирался… что должен был сказать!.. На этот очень простой вопрос у меня имелся заранее заготовленный ответ, вызубренный наизусть, отскакивающий от зубов: родители относятся хорошо, поддерживают меня во всем и рады моему успеху. Все отлично, все хорошо, все замечательно, я счастлив, счастлив, счастлив, приходите на мой спектакль. Вот что я должен был сказать. И вместо этого – какая-то ерунда невпопад?!

– С кем – с ним? – спросила девушка чуть недоуменно.

– С ним… с отцом. С моим отцом.

– Ты не говорил с ним о шоу? – она улыбнулась в камеру, словно приглашая зрителей принять участие в комедийном диалоге.

– Нет, мы говорили, конечно, – поспешно поправился я, – но давно. Не сегодня.

Она снова улыбнулась, слегка приподняв брови, и на ее лице отчетливо высветилось: “Это он пьян или под кайфом?”

– Понимаю. Но если бы вы поговорили сейчас, – явно мне подсказывая, она выделила голосом последнее слово, – то, как ты думаешь, что бы он тебе сказал?

В голове у меня начинало звенеть, я только и мог, что улыбаться, как заведенный.

– Наверное, что это все временное.

“Под кайфом”, – мелькнуло у нее в глазах, и тогда я поспешно продолжил – с середины, плохо подгоняя слова под смысл, словно пластинка, которая до определенного мгновения заедала, жевала звук, а теперь вдруг пустилась вскачь:

– В том смысле, что это очень здорово, и он мной гордится, но надо двигаться дальше, развиваться, не останавливаться, смотреть в будущее, новые роли, театр, “Скам” – это замечательная площадка для роста, но я надеюсь, что дальше будет много интересных проектов, прямо сейчас у меня очень интересная роль, мы ставим очень интересный спектакль в новом сезоне, приходите непременно – не пожалеете.

Закончив эту тираду, я перевел дух и уставился в камеру, словно приглашая ее и всех, кто находился по ту сторону экрана, немедленно бежать и искать свободное место на театральной парковке.

– Отлично, – сказала репортер, явно закругляя беседу. – Тогда мы желаем тебе творческих успехов и надеемся в скором времени увидеть тебя в новых постановках.

– Спасибо, – и я улыбнулся еще шире, насколько позволяли мышцы.

В этот момент стало очевидно, что мне крайне необходимо взять паузу и привести себя в рабочее состояние – как можно скорее. Лучше не давать никаких интервью вообще, чем выглядеть перед камерой упоротым наркоманом и нести подобную чушь.

Выход в коридор и к туалетам находился с противоположной стороны, мне необходимо было пересечь весь зал, проложить себе дорогу сквозь плотно набитое людьми помещение, нечаянно не зацепив кабели осветительных приборов. Миновать журналистов, преодолеть все это расстояние так, чтобы не попасть в расставленные камерами сети и не биться там, как рыба в силках.

И – самое главное: ровно и прямо, естественно лавируя, пройти мимо него – он стоял у самого выхода в окружении очередной съемочной группы.

Два-три, – сказал я себе и сделал шаг.

Четыре-пять – и обогнул первого журналиста.

Шесть-семь – не запнулся у стойки, где Иман перебирала какие-то картинки.

Восемь-девять – успешно миновал камеру на напольном штативе.

Десять-одиннадцать – нырнул под плывущий мне наперерез микрофон, не забывая улыбаться репортеру, и жестом показал, что иду туда, вот туда, меня там ждут, там я уже обещал появиться, но как только закончу, то немедленно и сразу я весь – ваш.

Двенадцать-тринадцать – оказался от него на расстоянии нескольких шагов.

Четырнадцать-пятнадцать – он глянул на меня вскользь, улыбнулся глазами, и синие прохладные брызги привычно упали на мое лицо.

Шестнадцать-семнадцать – я прошел мимо, не останавливаясь.

Восемнадцать-девятнадцать – оказался в коридоре и толкнул дверь туалета поблизости.

Двадцать. Дверь закрылась.

После шума, стоящего в зале, тишина обрушилась на меня сразу и тяжело, словно ком ваты, через который едва-едва доносился теперь уже далекий гул голосов. Я зашел в кабинку, закрыл за собой дверь и прислонился к стене. На одной из плиток черного кафеля напротив был видимый скол – неровное серое пятно на в остальном идеально гладкой поверхности – я цеплялся за него взглядом, стараясь придумать, что оно мне напоминает, но, как назло, ничего особенного в голову не приходило.

От созерцания плитки меня отвлек звук открываемой двери и сразу за ним – голос Давида.

– Ты здесь?

– Да, кхм, – я кашлянул. – Сейчас выйду.

– Давай, там уже почти закончили, все сворачиваются.

– Отлично, – я спустил воду в унитазе, подождал, пока она исчезнет в стоке, и на три-четыре вышел.

Давид стоял у раковины и сосредоточенно намыливал руки. Бросив на меня быстрый взгляд в отражении зеркала, он вдруг спросил:

– Что-то случилось?

– Нет, – ответил я ровно, поднося ладонь сначала к диспенсеру с мылом, а потом к сенсору крана. – Все в порядке, почему ты спрашиваешь?

– Ты как-то странно выглядишь, – он слегка нахмурился. – Ты как, нормально?

– Конечно, нормально, – я подставил руки под струю. – А ты?

– Да, я…

– Вот и хорошо.

Повисла пауза, нарушаемая только звуком льющейся воды. Наконец он, видимо, опомнился, опустил глаза и стряхнул с рук капли. Вытянул несколько бумажных полотенец.

– Пойдем тогда? – предложил он затем, старательно делая вид, что ничего особенного не происходит. – Работа закончена, начинается веселье.

– Это точно, – согласился я и пригладил в зеркале волосы.

И действительно: когда мы вернулись в зал, пресс-конференция была уже закончена, операторы сматывали шнуры и убирали оборудование, гасили осветительные приборы. Из съемочной группы почти никого не осталось – видимо, все переместились в зал для вечеринки, откуда доносились первые раскаты музыки.

Он не ушел – ждал меня, подперев плечом стену, и то ли для вида, то ли взаправду копался в телефоне. Мы посмотрели друг на друга, и по его лицу я понял, что он понял: понял, что я знал, о чем именно он спешил поговорить со мной весь вечер. Сглотнув, он слегка наклонил голову и шагнул вперед. Я остался на месте.

– Так получилось, – начал он сразу, без вступлений, едва поравнявшись со мной. – Так получилось, она настаивала, я не собирался этого делать.

Я молчал – прежде всего потому, что меня никто ни о чем не спрашивал. Но даже если бы и спросил, ответить мне было нечего.

– Поэтому я и опоздал, я до последнего старался от нее отделаться… Но она настаивала, мы даже поругались немного… Я не собирался приводить ее сюда.

Слева от нас раздался резкий шум – неожиданно завалилась вбок и упала какая-то тяжелая лампа. Тут же прибежали техники и, чертыхаясь, стали ее поднимать.

– Пожалуйста, не молчи, – он старался заглянуть мне в глаза. – О чем ты думаешь?

– Я думаю, – помедлив, я наконец перевел взгляд от лампы, – что нам лучше не входить одновременно. Ты иди, а я через минуту за тобой.

Он нахмурился и резко помотал головой:

– Нет, нам надо поговорить. Сейчас.

– Сейчас, – я пожал плечами, – это не самая лучшая идея. Сейчас нам нужно войти в зал – порознь. А поговорим мы потом.

Какое-то время он пристально меня разглядывал, все так же нахмурившись, словно выискивая на моем лице какие-то знаки, потом выдохнул и вынужденно кивнул.

– Хорошо. Сразу после.

– Сразу после, – повторил я. – Иди.

По-прежнему не спуская с меня глаз, он сделал пару шагов назад, снова кивнул, развернулся и исчез за дверями. Как только он скрылся, я услышал рядом голос Давида – тот, оказывается, никуда не ушел, а стоял поодаль, выжидая.

– Все в порядке?

– Ты знаешь, что я думаю? – ответил я вопросом на вопрос.

– Что?

– Что нам пора выпить – вот что. Очень давно уже пора. Пойдем-ка, – я закинул руку ему на плечо. – Там самое веселье.

***

– А где здесь бар? – вопросил я со всем энтузиазмом, на который только был способен.

Все четверо переглянулись между собой.

– Там, – показал Румен пальцем.

– Отлично! И чего мы стоим тогда?! Вперед!

Никак не реагируя на мой задор, они не двинулись с места, по-прежнему исподлобья посматривая то друг на друга, то на меня.

– Ну?! – я начал терять терпение. – Что?! В чем дело?

– Слушай, – начал Марлон, – а что вообще происходит?

– А нельзя ли поконкретнее? – поинтересовался я. – И, если можно, побыстрее: я не чувствую в себе хорошей дозы алкоголя, и меня это расстраивает.

– Ну… – Марлон по-прежнему мешкал, – просто мы не знаем… Холм не один, и ты… Что происходит?

– Ничего не происходит, все идет, как должно. А что?.. В чем дело, кто-то может мне сказать?!

– Не знаю, просто мы подумали…

Я остановил его жестом.

– Не надо. Не надо думать, здесь не о чем думать. Все в порядке, мы договорились, все идет по плану.