Текст книги "Не будем усложнять (СИ)"
Автор книги: Spanish Steps
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
– В смысле?
– В прямом, – так же елейно продолжил он. – Холм тебя перед камерами только что не облизал с ног до головы, не разложил прямо там на дорожке и не…
Тут он вдруг резко осекся, зажмурился, замахал перед лицом рукой и поспешно забормотал:
– Ой, нет… Нет-нет-нет, вот этого не надо!.. Я не хочу!.. Ой, мои глаза!..
– Что ты несешь? – я все еще не до конца понимал, что происходит.
– Вот это. И это. И вот тут. И сейчас.
Он щелкал мышью по линии воспроизведения, удерживая паузу, так что видео распадалось на кадры, и когда я посмотрел внимательнее… Когда я постарался разглядеть, что именно он мне показывал… эти кадры вдруг начали вспыхивать у меня перед глазами. Вот это, знаете – когда старомодный фотограф держит в руке стойку с магниевым порошком и раз – свет! – кадр, два – вспышка! – второй, три – хлопок! – третий.
Я вдруг увидел нас со стороны, и да – это было не совсем то впечатление, которое мы стремились произвести. На этих встающих перед глазами картинках Холм смотрел на меня так, как он всегда на меня смотрел – наедине, в спальне, перед тем, как сорвать с меня одежду, или перед тем, как я запускал руку ему в брюки, или когда мы кусали друг другу загривки, не зная, как еще выразить нужду обладания. Перед тем, как я брал его член в рот, и он выгибался мне навстречу, запрокидывая голову и сжимая мои волосы в кулаке, или в тот момент, когда он входил в меня, и я, распластанный и распятый перед ним, захлебывался от заполненности, близости, долгожданной осмысленности существования.
Таким взглядом. А не так, как вы смотрите на коллегу по съемкам и хорошего приятеля в эфире национального телевидения.
– Да уж, – сказал я, не представляя, что еще можно сказать в подобной ситуации.
– Да уж, – передразнили они хором и снова заржали, как идиоты.
Вспотевшей ладонью я медленно провел по лбу.
– Это не смешно.
– А вот тут ты не прав, – Марлон безуспешно пытался сделать серьезную мину, но лишь натужно сипел от смеха, с каждой секундой краснея все больше. – По-моему, очень даже…иронично. Так держать лицо все это время, чтобы за полчаса так все… проебать нахрен…
С последними словами он совершенно потерял контроль и повалился на бок, буквально рыдая в подушку, а вслед за ним и Давид с Сашей.
Я смотрел, как они покатывались со смеха, и чувствовал, что окончательно трезвею. И чем быстрее это происходило, чем четче я начинал соображать, тем больше меня одолевало беспокойство – я не представлял, что это все значит для нас, как на это реагировать, и реагировать ли вообще. Пролистав поле для комментариев под роликами, еще даже не заходя в Инстаграм, я понял одно: не реагировать на это невозможно. На это придется реагировать.
Перед тем, как разблокировать экран телефона, я сказал:
– Мне надо выпить. Я не могу иметь с этим дело на трезвую голову…
В минибаре, как ни странно, обнаружилась вполне себе правильного размера бутылка Black Label – то ли комплимент от отеля, то ли у них там в Бергене предлагать гостям спиртное в кукольной таре считается дурным тоном.
– Оп-па! – сказал Давид, как зайца из шляпы выуживая бутылку на свет.
– Не крутовато ли? – засомневался Марлон. – Мы же пили весь вечер.
– Что скажешь? – Давид вопросительно глянул на меня.
– Чуть-чуть, – сказал я. – Мне и надо-то чуть-чуть.
Когда бутылка опустела на треть, я собрался с духом, слез с кровати – с удивлением обнаружив, что все еще достаточно крепко стою на ногах, – потом закрылся в ванной и сел на крышку унитаза. Набрал его номер и приложил телефон к уху.
Он не ответил. Тогда я сбросил и набрал еще раз. И снова никакого ответа. Тогда я подождал минуту и набрал снова. Тот же результат.
Тогда я отправил сообщение.
“Ты где?”
И, как ни странно, на этот раз ответ пришел почти сразу.
“Я внизу, в баре, но еще не освободился”
“Уже поздно”
Некоторое время он молчал, должно быть, соображая, что ответить на такое блестящее умозаключение.
“Я закончу и поднимусь. Ребята ушли?”
“Нет, мы еще у тебя”
“Понятно. Я скоро закончу и поднимусь”
Я вдруг подумал, что не видел и не слышал его уже так давно.
“Возьми трубку”
“Я не могу, я разговариваю сейчас”
“Ты же пишешь сообщения, это уже невежливо”
“Вот именно. Я закончу, поднимусь, и мы поговорим”
Вот это мне совершенно не понравилось. Мы были в другом городе, в гостинице, в одной и той же гостинице, на расстоянии нескольких этажей друг от друга, мы не виделись почти неделю, и в моих планах на эту ночь не значились разговоры по душам – вообще никакие разговоры не значились. В моих планах значились наручники и все то, чем он без зазрения совести изводил меня на террасе несколькими часами назад.
Вот что значилось в моих планах. А не разговоры разговаривать.
Поэтому я написал:
“Я спускаюсь за тобой”
“Это не самая лучшая идея”, – ответил он сразу.
“Вполне возможно”, – согласился я. “Но я выпил и устал, и другие мне в голову не приходят”.
“Может, тогда ты пойдешь к себе и отдохнешь, а я поднимусь, когда закончу?”
“Я это уже слышал, Холм. Я спускаюсь за тобой”.
Я вышел из ванной и встал на пороге, пытаясь неловкими пальцами засунуть телефон в карман, куда он отчего-то никак не лез.
– Ну и? – Саша поднял голову.
– Я спущусь вниз, заберу его из бара. А вы, – я оглядел их, – давайте-ка выметайтесь отсюда.
Бутылка стояла на полу рядом с кроватью, я подхватил ее, сделал большой глоток из горлышка, потом вытер рот тыльной стороной ладони. С кровати тотчас взметнулась чья-то рука, я вложил в нее бутылку и повторил:
– Забирайте это с собой и выметайтесь, ясно?! Когда мы вернемся… в общем, в ваших же интересах быть отсюда подальше…
Под улюлюканье и насмешливые возгласы я закрыл за собой дверь и направился к лестнице, для верности придерживаясь рукой за стену – воспользоваться лифтом мне почему-то в голову не пришло. Ступеньки немного шевелились под ногами и норовили убежать вперед, но в целом я шел достаточно уверенно, лишь только слегка загибая по кривой на поворотах.
У выхода в лобби я на секунду остановился, наощупь приглаживая ладонями волосы и мятые полы пиджака. Что-то мне подсказывало, что вид у меня был не так чтобы очень – подозреваю, не первой свежести был у меня вид, – но, с другой стороны, я уже стоял сегодня на сцене весь из себя невозможный красавец – хватит миру пока.
Бар, к счастью, находился в самой глубине фойе, так что мне не пришлось проходить мимо стойки регистрации, выписывая затейливые зигзаги на глазах ночного портье. Внутри была включена только подсветка стойки, да на пару сдвинутых вместе столиков в центре падал сверху точечный свет.
Судя по всему, разговор шел оживленный и непринужденный: пиджаки на спинках стульев, расслабленные узлы галстуков, смех и периодическое похлопывание по плечам. И чего, собственно, я так разволновался?.. Все же в порядке: вот они сидят – он и еще трое, выпивают, смеются, хорошо проводят время.
Все хорошо.
Сейчас я заберу его, мы поднимемся в номер, и… Все хорошо.
Я уже приготовился сделать шаг, как вдруг Холм, резко поднял взгляд и посмотрел на меня. Я знал все их, его взгляды: влево, вправо, вверх, искоса – все до одного, каждое движение зрачков, каждый оттенок радужки, отвечающий за определенное настроение, каждый прищур. Этот конкретный взгляд отчетливо говорил, что подходить не надо.
Он все так же смеялся и болтал, а глаза все так же предупреждали: не сейчас.
В какой-то момент он, видимо, в очередной раз пошутил – тишину снова прорезал приглушенный взрыв хохота, – затем встал и, все еще посмеиваясь, вышел из-за столика. Судя по тому, что пиджак остался висеть на спинке стула, прощаться с компанией он пока не намеревался. Я шагнул назад и, не дожидаясь, пока он поравняется со мной, толкнул дверь туалета. Облокотился на один из умывальников и стал ждать
Через несколько секунд он стоял напротив, не делая попытки дотронуться, не подходя ближе, чем требовалось. Некоторое время мы просто смотрели друг на друга, потом он сказал:
– Я скоро закончу и поднимусь.
– Я это уже слышал, – кивнул я. – И даже не раз.
Он чуть наклонил голову и окинул меня цепким взглядом.
– Мне кажется, ты перебрал.
– Есть немного, – я не стал отпираться. – Мы сидели в номере все это время, что еще нам было делать?..
– Понятно, – продолжил он по-прежнему ровным и терпеливым тоном, каким разговаривают с непослушным ребенком. – Тогда ты, может, поднимешься к себе и немного отдохнешь, а я скоро приду?..
Медленно приблизившись, он положил руку мне на плечо и участливо заглянул в глаза – и вот этот жест… Я и сам не понял, по какой причине – может быть, это говорил алкоголь, или я просто устал, но вот этот заботливый жест и взгляд мгновенно подняли во мне волну раздражения. Ни с того ни с сего я вдруг почувствовал себя не просто ребенком, который проснулся посреди ночи и отказывается возвращаться в постель – нет: я почувствовал себя ребенком, который вышел в гостиную, потирая подслеповатые от темноты глаза, и помешал взрослым дядям и тетям играть в покер на раздевание. Или в триктрак. Или в шахматы.
Ключевое слово – “помешал”.
– Я поднимусь к тебе, как только освобожусь.
В ответ я слегка повел плечом, и он тут же убрал руку.
– Ты глухой, Холм?.. Я же сказал, что слышал это уже. И, кстати, что вообще происходит?..
– Ничего особенного, – он качнул головой и снова отошел.
– Брось…
Мне вдруг стало смешно. Так это было все… Этот пустой туалет, и ночь, и он – уговаривает меня взять себя в руки и успокоиться… Так театрально и мелодраматично, что губы сами невольно стали разъезжаться в стороны. Я попытался совладать с собой, но не тут-то было: улыбка, а скорее какая-то ухмылка, так и лезла на лицо.
– Брось, Холм, я тебя знаю, все вот эти твои очаровательные трюки, – продолжая ухмыляться, я погрозил ему пальцем – может быть, вышло немного пьяно, ну и что. – Все твои фокусы. Так что оставь это вот свое… вот это вот…
Я фыркнул – все же это было ужасно смешно – и обвел его пальцем в воздухе.
– И просто скажи мне, что, блять, происходит… Кто эти люди? Давай, говори.
На секунду он прикрыл глаза, затем глубоко вздохнул.
– Скажем, я не вполне себе представлял, как мы, – он осекся и тут же поправился, – как я… Я выглядел сегодня днем.
– Надо же, – протянул я, – какая жалость. Это ты имеешь в виду те кадры, когда ты только что не выебал меня на виду у всех?.. Это тебя беспокоит? Да не переживай ты так, чего ты?.. Не выебал же, сдержался!..
Он отпрянул и изумленно уставился на меня, да и я сам – не успело последнее слово соскочить с губ – я сам замер в ужасе, совершенно без понятия, почему я это сказал и почему так грубо: он явно не заслужил такого обращения, он, в общем-то, не сделал ничего дурного. Это я был виноват, я был пьян и не держал себя в руках, и это из меня непонятно по какой причине лезло всякое дерьмо.
– Прости меня… Я несу всякую хуйню, прости, – я торопливо шагнул к нему, обхватил руками и уткнулся в грудь. – Прости…
– Ничего страшного, – он обнял меня за плечи и слегка покачал из стороны в сторону.
– Пойдем, пожалуйста, наверх, – пробормотал я через какое-то время. – Пожалуйста, пойдем… Я так устал.
– Мне осталось совсем немного…
Все еще покачивая, он поцеловал меня куда-то в волосы.
– Я не могу сейчас уйти с тобой… но я совсем скоро приду, обещаю… Ты поднимайся, а я следом за тобой, ммм?..
Я медленно поднял голову.
– Подожди… Как говорится, для публики на задних рядах: ты не можешь уйти – вообще не можешь… Или ты не можешь уйти со мной?..
Несколько секунд он молчал, видимо, взвешивая варианты.
– И то, и другое, – наконец сказал он.
– Ага, – я окончательно отстранился и снова оперся на мойку, – тогда вернемся к предыдущему вопросу: а кто, собственно, все эти очаровательные люди?
– Один из продюсерского центра, с которым работает мое агентство. Они ищут кого-то сейчас на новые проекты, работать с ними было бы большой удачей. Второй – просто знакомый. Третий – журналист.
– Ну, хорошо, – я непонимающе нахмурился, – а что им нужно от тебя посреди ночи?.. Вот, журналисту, например? Разве ты не все еще сказал, что от тебя требовалось?..
Он снова замолчал, снова взвешивая, потом глубоко вдохнул, словно перед прыжком в воду, и ответил:
– Он пишет для Kinomagasinet**. И, – он опять помедлил, а затем твердо продолжил, – и еще он дядя Леа, это она просила его приехать и взять интервью для разворота.
Какое-то время я смотрел на него, и в голову вдруг снова ударило осознание того, насколько все это выглядит гротескно, банально… убого…. нелепо. И я тут – я, посреди этой клоунады, и… Господи, как это все же… смешно…
Я смотрел на него секунду, другую, третью, а потом смех вырвался из меня, словно из брандспойта, сквозь сжатые губы, вместе со слюной, отскочил от пола и мраморной стойки с умывальниками, тут же ударив в лицо возвратной волной – я сложился пополам и захохотал. Периодически я старался взять себя в руки и успокоиться, но, поднимая на него взгляд, снова срывался в новый приступ.
Не знаю, почему я находил это таким забавным. Должно быть, алкоголь брал свое – я и сам хотел бы уже остановиться, но почему-то не мог, и с каждым вдохом меня распирало еще больше, смех буквально разрывал меня изнутри, до боли накачивая воздухом, словно того и гляди грозящий лопнуть воздушный шарик.
Это было сродни тому, как на уроке в начальной школе вы вдруг ловите смешинку, начиная хохотать над совершенной ерундой, и чем сильнее стараетесь себя одернуть, тем хуже вам это удается, тем прочнее смех овладевает вами. Вы все стараетесь и стараетесь – вон уже учитель поглядывает в вашу сторону – но тщетно: смех проникает глубоко в ваши легкие, в сердце, голову, руки и ноги, и вот вы весь красный и потный, зажимаете ладонью рот, икаете и давитесь воздухом. На самом деле вам уже больно, но остановиться вы все равно не можете. И в итоге все заканчивается предсказуемо: вас пересаживают за отдельную парту в самом конце класса, а родителям отправляют подробное описание ваших подвигов.
Меня, конечно, за отдельную парту никто не пересадил. Он смотрел на меня спокойно, выжидая, только один раз оглянулся на дверь.
– Да я смотрю, Холм… у тебя все… под контролем, – задыхался я, утирая невольные слезы. – Столько людей работает над воплощением твоей мечты – это же уму непостижимо…
В какой-то момент я почувствовал, что, кажется, смех наконец начинает понемногу отпускать… кажется… вот сейчас… почти…
– То есть… то есть Леа… увидела все это… вот это блядство… и позвонила дяде… Чтобы, значит, он… исправлял ущерб, нанесенный твоей репутации брутального натурала?! Я правильно понимаю, Холм?!
На секунду он разжал губы.
– Нет.
– Нет?!
От неожиданности я резко замер, словно напоролся на невидимое препятствие.
– Нет?! Холм, не разочаровывай меня!.. Скажи, что все именно так и было, это так чертовски смешно… Это просто… Я давно такого не слышал!..
Он прикусил губу и с усилием выпустил ее – я поймал себя на мысли, что завороженно смотрю, как розовая влажная плоть, выползая из-под острого клыка, мгновенно наливается красным.
– Нет, все было не так… Мне позвонила агент и сказала, что видео с трансляции и после нее… – бросив мимолетный взгляд куда-то в сторону, он продолжил, – что оно не совсем соответствует тому курсу, который мы выбрали. И что если у меня есть идеи, как это можно исправить, то делать это нужно быстро. И я тогда вспомнил про этого ее дядю и позвонил ей сам. У нее есть контакты.
– Контакты, – кивнул я машинально, повернулся к зеркалу, поднял на него взгляд в отражении. – Знаешь, Холм… Я когда-то думал, что нифига ты не смешной. Вот когда люди бились в истерике от твоих шуток, а ты хлопал их по плечу и хохотал вместе с ними… Я думал, что нет – ни хрена ты шутить не умеешь. Но похоже, это ты был прав тогда, раньше, когда сказал, что у меня просто нет чувства юмора.
Затем вытащил из диспенсера пару салфеток и стал промокать вспотевшее лицо.
– То есть Леа, с которой ты, вроде как, состоишь в отношениях, помогает тебе залатать пробоины на репутации, потому что в эфире национального телевидения ты чуть не трахнул своего коллегу по съемкам и отличного приятеля. Я все правильно понял?..
Я вопросительно глянул на него, но он смотрел окаменело и бесстрастно, словно из-под маски.
– Ты знаешь, – я скомкал салфетки и бросил в урну, – это все же лучшее, что я слышал в своей жизни. Луч-ше-е. Тебе надо жениться на ней, Холм. Вот честно: я бы так и сделал. Хочешь, я буду твоим шафером?..
Он сделал шаг вперед, осторожно дотронулся до моего плеча – сначала одной рукой, потом другой, плавно притянул меня к себе – как ни странно, мне даже не пришло в голову сопротивляться, – и обнял:
– Ты устал.
– Да, – выдохнул я, опираясь на него всем телом. – Устал…
– Мы поговорим обо всем этом.
– Хорошо, – я сцепил руки за его спиной. – Давай поговорим.
– Я закончу скоро, обещаю, – чуть покачивая, он мягко поглаживал меня одной рукой по голове. – Закончу и приду, хорошо?..
– Хорошо…
– А ты пока отдохни, – кончиками пальцев он убрал влажную прядь с моего лица, заправил за ухо. – Хорошо?
Я потерся о его ладонь.
– Да. Хорошо.
Поцеловав меня напоследок, нежно и умиротворяюще, он затем вышел и тихо притворил за собой дверь.
Добравшись до номера, я снова подумал, что для такой фееричной, для такой триумфальной, такой незабываемой ночи я как-то непозволительно трезв. Опять.
Дверь мне открыл Давид.
– Я так и знал, что никуда вы не свалили – констатировал я, оглядывая его в проеме.
– Мы подумали, вы пойдете к тебе, – он ухмыльнулся. – А выдвигаться куда-то было лень. Вот мы и остались.
– Это вы отлично подумали, – сказал я. – Отлично!
Бросив пиджак у двери, я прошел в комнату. Саша с Марлоном по-прежнему валялись на кровати, каждый уткнувшись в своей телефон.
– Вылезайте из виртуальной реальности, гнусные вы рожи, – сказал я, радостно щерясь.
Я и в самом деле был чертовски рад их видеть. Так охуительно рад, что чуть не бросился на шею каждому.
– А ты чего вернулся? – Марлон отвлекся от экрана и глянул на меня поверх. – А Холм где?
– Он занят, – сообщил я ему доверительно. – Но он скоро придет. Скоро закончит и придет.
– Чем он занят-то в такое время? – поинтересовался Саша.
– А у него, – я присел на корточки перед баром и доставал оттуда содержимое, – у него собеседование.
– Чего? Какое собеседование?..
– Ну какое-какое, – я сделал многозначительную мину, – на роль прекрасного принца, какое ж еще?!
– И чего, – Давид не понял шутку, но на всякий случай хохотнул, – как он, справляется?
Я укоризненно воззрился на него через плечо.
– Обижаешь. Чтобы Холм-то и не справился?! Тоже скажешь. Но… пока он там справляется, нам велели идти и отдыхать. Вы как, устали?..
И я высыпал перед ними на кровать все, что выгреб из минибара.
– О, да! – в один голос сказали все трое.
– Господи! – я с ужасом смотрел в прайс-лист. – Это вот это трехзначное число – это за чипсы?! Как они спят-то по ночам после этого…
Не договорив, я открыл упаковку, взял, сколько уместилось в пальцах, засунул в рот и, роняя крошки, зажевал. Потом кинул пакет на кровать.
– Слушайте, а вы жрать не хотите?..
– Очень! – с энтузиазмом откликнулся Давид, и Марлон с Сашей его радостно поддержали.
– Как негостеприимно, – я поморщился, словно от собственной нерасторопности, но тут же спохватился: – Хотя подождите, это же не мой номер!.. Чего это я, собственно…
У прикроватной тумбочки обнаружилась кнопка связи с ночным портье.
– Добрый вечер, – сказал я таким медовым голосом, что у меня самого едва не свело скулы. – Это номер…
Тут я зажал трубку ладонью и поинтересовался:
– Какой это номер?
– 412, – Давид по-быстрому смотался наружу.
– Это номер 412, – продолжил я. – Да, это мы. Вы смотрели церемонию? Как приятно!.. Вам понравилось? Здорово. Ой, спасибо большое! Угу… Все сезоны просмотрели? Отлично! Да вы что, третий самый любимый?..
Я скосил глаза на Марлона и победоносно поднял брови, на что он немедленно показал мне средний палец.
– Как замечательно! – я вернулся к разговору. – Да, мы немножко празднуем тут – вы не принесете нам бутылку какого-нибудь игристого… Что-нибудь подороже, мы, понимаете, празднуем… Только шампанское?.. Ну, что же – пусть будет шампанское, почему нет?.. Прекрасно! Бутылку тогда и еще…
– … две! – крикнул Давид.
– … две бутылки, две. Или, знаете… давайте три. Три, а там посмотрим. И что-то еще, я забыл…
Я потер пальцем висок.
– Ах, да! И что-нибудь из еды. Кухня закрыта? Только сэндвичи?..
Я оглядел свои войска, при слове “сэндвичи” кавалерия согласно закивала головами.
– Отлично, сендвичи подойдут! И чипсы какие-нибудь, вот как в минибаре у вас – побольше… Спасибо огромное, мы ждем.
Минут через пятнадцать в дверь постучали и слегка заспанный, но очень вежливый официант вкатил в номер тележку, уставленную тарелками. Между ними высились четыре запотевшие бутылки с красными печатями на золотой фольге горловины.
– Мне показалось или я заказывал три?.. – я озадаченно оглянулся.
Официант улыбнулся.
– Одна – комплимент от отеля. Поздравляем еще раз.
– Как это приятно, – протянул я, улыбаясь в ответ. – Когда я стану мировой знаменитостью, то в Бергене буду останавливаться исключительно у вас.
– Премного благодарны, – ответил он, глазами показывая, что видал он нас всех известно где и известно в какой обуви.
– Ну что, – я потер руки, и в ту же секунду Марлон хлопнул первой пробкой.
***
В следующий раз я проснулся оттого, что мне было тяжело дышать. Рядом храпел Давид, сверху были в беспорядке навалены руки и ноги. Я раскидал чужие конечности, под аккомпанемент сонного мычания выбрался из-под завала и оглядел комнату. Левая прикроватная лампа свисала на шнуре с тумбочки, вокруг кровати виднелись грязные тарелки, на полу валялись пустые бутылки, но в целом, разрушения хотя и были заметными, однако же на фатальные не тянули.
– Твою мать! – я задел мизинцем одну из бутылок.
На звук моего голоса Марлон приподнял голову и открыл один глаз.
– Спи, спи – громко прошептал я.
– Ты куда? – также прошептал Марлон, отпихивая от себя руку Давида, которую тот немедленно закинул ему на грудь.
– Пойду к себе.
– А, ладно… Пока тогда.
– Пока, – сказал я и, подхватив валяющийся у двери пиджак, тихо вышел.
Было четыре часа утра, и на моем телефоне не высвечивался ни один пропущенный звонок, ни одно новое сообщение. Я добрался до своего номера, снял рубашку и брюки и вместе с пиджаком затолкал в сумку.
Потом принял короткий душ и переоделся, достал из рюкзака лэптоп, открыл крышку и перебронировал билет. Мой рейс вылетал в Осло в 6:30, у меня была пара часов в запасе, и я успевал еще взять кофе в аэропорту.
Только добравшись до квартиры, я почувствовал, как на самом деле устал. Не разбирая, бросил сумку у двери, стащил свитер и джинсы и подошел к кровати.
Мне хотелось упасть на нее и растянуться по всей ширине морской звездой, но вместо этого я аккуратно откинул одеяло и лег слева, оставив ему его сторону.
Комментарий к 11.
* Язык Тролля – каменный выступ на горе Скьеггедаль на высоте 700 метров
** Kinomagasinet – популярный журнал, посвященный киноиндустрии
========== 12. ==========
Я проснулся ближе к вечеру оттого, что за окном кто-то кричал.
В тишине четко различались два голоса – женский, постарше, и мужской, более высокий, молодой. Вероятно, ссорились мать и сын. Оба кричали на арабском, сын едва-едва не срывался в слезы, его голос, неровно карабкаясь вверх, в какой-то момент срывался и словно осыпался на землю острыми каплями. Он захлебывался, сдавленно замолкал, и несколько последующих секунд воздух резал только голос матери – голос человека, который уверен в том, что знает лучше, и давным-давно потерял терпение, доказывая это. Затем сын набирал воздух в грудь, и все повторялось снова до тех пор, пока крики резко не оборвались: похоже, кто-то из них, махнув рукой, зашагал в противоположном направлении.
Пошарив у подушки, я нащупал телефон. Было около пяти, и на дисплее высвечивалось новое сообщение: Марлон интересовался, что случилось, где я и все ли в порядке. Я написал ему, что у меня внеплановая репетиция в театре и поэтому пришлось улететь рано утром.
Потом снова закрыл глаза. Голова не болела – вообще, удивительным образом, похмелья я почти не чувствовал, просто слегка сдавливало виски, и веки, несмотря на довольно продолжительный сон, были тяжелыми, словно присыпанными песком.
Положа руку на сердце, я предпочел бы, чтобы все было наоборот. Я предпочел бы оказаться сейчас в ванной, согнувшись в три погибели над унитазом, чтобы меня выворачивало до кишок. И чтобы все эти спецэффекты и долбисерраунд: чтобы слезы выползали наружу горячей проволокой, чтобы раздирало горло и чтобы спазмы, едва-едва отпустив, неконтролируемо возвращались снова, отзываясь на резко ударяющий в нос запах рвоты. Потом я обессиленно валился бы на пол и лежал бы так, не двигаясь, бездумно улыбаясь в потолок, а в голове – светлой и легкой – чистым церковным экстазом звучало бы: “Господи, спасибо Тебе! Да славится во веки веков и все такое!..”
Но – нет. Ничто не падает сверху, просто так, и счастье хорошенько проблеваться надо еще заслужить.
Поэтому я делал что мог: лежал в постели, закутавшись в одеяло и не открывая глаз.
Вся круговерть вчерашней ночи, которая теперь вставала передо мной разрозненными кадрами, постепенно сменяющими друг друга, мелькающими быстрее и быстрее, отчетливо походила на странное немое кино, в котором я не был больше участником, но которое смотрел будто бы со стороны, из зрительного зала.
Направленный луч света бил у меня из-за спины в плохо натянутое полотно экрана, и я видел: вот садится самолет, подают трап, и камера моими глазами обозревает сначала взлетное поле, потом серо-коричневое небо, облака у горизонта, улыбающуюся на прощание стюардессу в старомодной форме и белых перчатках.
Секундный провал в темноту – и новый кадр: Марлон с Давидом стоят в фойе отеля и машут мне рукой. Следующий кадр – сидя в кресле, он смотрит на меня и улыбается.
Кадр – он спускается по эскалатору из номера в фойе, уже одетый для церемонии, камера вдруг вздрагивает, неловко кренится – вместе с ней тут же заваливаются вбок и он, и открытое лобби отеля, и все люди вокруг… Через секунду она выпрямляется снова, оказывается на столе, стабилизируется… захватывает нас обоих… я появляюсь сбоку, из неосвещенного ее глазом угла, подхожу к нему, мы стоим рядом, смотрим вглубь линзы и смеемся.
Следующий кадр – кулисы, сумрачно, он быстро приближается, неотрывно смотрит, приоткрывает губы, камера подрагивает, снимает неровно, нечетко… Новый кадр – аплодисменты и залитый светом зал, мгновенно за ним еще один – мы на сцене, он рядом, справа, держит приз и, судя по движущимся губам, что-то говорит.
Еще кадр – интервью, дальше – Марлон и Саша, хохоча, тащат по коридору металлические ведерки, откуда торчат бутылки, дальше – он открывает дверь своего номера.
Кадр – поднятые вверх бокалы;
кадр – Саша валится на кровать, задыхаясь от смеха;
кадр – Давид переворачивает лампу;
кадр – дисплей телефона;
кадр – текст сообщения;
кадр – ступени;
кадр – лобби;
кадр – бар;
кадр – глянцевый пол туалета;
кадр – смятая салфетка;
кадр – закрывающаяся дверь;
кадр – иллюминатор самолета;
кадр – тележка с кофе в проходе;
кадр – ключ;
кадр – подушка;
кадр – темнота.
И все это под треск кинопроектора, и тапер оголтело стучит по клавишам пианино.
Что я наделал?!
Я задавал себе этот вопрос снова и снова, с каждым разом все крепче зажмуриваясь и хватаясь за подушку холодеющими пальцами. Что я наделал?!
Все было хорошо, все было в порядке, все шло так, как должно – в какой момент я перестал трезво оценивать ситуацию?..
Когда первый шот врезался мне в голову, вливаясь по пути в адреналиновую волну? Или когда его догнал второй – догнал и поднял мутную пену и холодные брызги, осевшие на моем берегу странными смс-сообщениями? Или третий, обнаживший поднятый со дна песок, куски разбухшей древесины и ошметки скользких водорослей?
В какой момент я почувствовал это в себе? В какой момент занес руку и, размахнувшись, швырнул это ему в лицо? И почему?!
Почему – это был хороший вопрос.
Что случилось со мной? Отчего я вдруг словно сошел с ума?!
Он не сделал ничего, что могло бы спровоцировать такую реакцию, ничего экстраординарного. Ничего, что унижало бы мое достоинство, что вытолкнуло бы меня, голого, на потеху улюлюкающей толпе – ничего подобного. Наоборот, он был корректен, вежлив, спокоен – терпеливо ждал, пока я, как подросток пубертатного периода, бился в истерике и не желал внимать доводам рассудка. Он пытался объяснить мне мотивы, а я не слушал – затыкал уши пальцами и не слушал!.. И в итоге не нашел ничего лучше, чем задрать подбородок и выйти со сцены, громко хлопнув дверью театральной декорации.
Это было так глупо… Это был такой гротеск.
И отчего, почему?!
Да, он не мог подняться в номер тогда, когда этого просил я. – Ну и что?! Он работал.
Да, я ждал, что он уйдет со мной, а он остался. – Ну и что?! Это не повод топать ногой и обижаться, что он не бежит по первому зову.
Да, он не хотел, чтобы все произошедшее отразилось на его только-только набирающей обороты карьере. – Ну и что?! Он долго шел к этому, и если условием успеха являлся безупречный образ Джеймса Бонда… ну и что?! Я знал всю эту кухню, знал, как именно обстоят дела.
Да, одним из журналистов оказался ее близкий родственник. – Ну и что?! У нее был этот контакт, эта ниточка, и если интервью на развороте самого читаемого журнала о новинках киноиндустрии могло чем-то помочь, сгладить ситуацию и придать правильное направление – ну и что?! Ему нужна была эта ниточка, и какая разница, кто ее дернул?!
Да – Леа, очевидно, участвовала в его карьере. Да – она принимала какие-то решения, да – она что-то “считала” целесообразным, правильным или необходимым – и действовала, руководствуясь этими соображениями. – Ну и что?!
Да, она не была марионеткой, не была всего лишь бумажным платьицем для картонной куклы. – Ну и что?!
Да, она существовала в его жизни. И в моей.
Ну и что?!
Ничего из перечисленного не было для меня сюрпризом, шоком, катастрофической новостью, репортаж о которой вы с ужасом смотрите по телевизору, забыв опустить поднесенную ко рту чашку кофе. Я все это знал заранее, мы обо всем этом говорили – как раз для того, чтобы подобных ситуаций не возникало. Я сам – сам! – согласился играть эту роль, меня никто не заставлял.
И все шло нормально, все шло хорошо, все катилось по рельсам с ветерком. Почему же сейчас, щурясь и кашляя, прикрывая ладонями разбитые локти и прихрамывая, я отхожу в сторону от лежащего на боку вагона поезда, вокруг которого поднимаются клубы пыли и дыма, а вдали уже слышен вой сирен?.. Когда и почему случилась эта катастрофа?!
