Текст книги "Мое побережье (СИ)"

Автор книги: Luft_waffe

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

И вдруг – так отчаянно и так беспомощно всхлипнула, крепко зажмуриваясь и отворачиваясь, прижимая дрожащую ладонь к искусанным губам.

Так банально и избито, но порой чужая боль – сильнее собственной.

Все проблемы этого идиотского, несправедливого мира разом показались мне пустыми и мелочными. Как воздушный шар, который резко проткнули иглой, и который не оставил после себя ничего, кроме жалкого огрызка на земле – резиновый, рваный кусок мнимого объема.

– Пеппер! – щелчок пальцев перед носом.

Я подскочила на месте, пролив горячий кофе из бумажного стаканчика себе на руку. Чертыхнувшись, украла с подноса Роджерса салфетку, забыв спросить разрешения, и принялась хаотично мотать ладонью, стряхивая с пальцев обжигающие темные капли.

– Ты точно здорова? – Стив смотрел на меня так, как если бы сомневался, разучилась ли я понимать английскую речь. – Я могу проводить тебя до…

– Нет-нет, все в порядке, я, я задумалась. Извини.

– Но есть же… какие-то лекарства от этого?

Она качает головой, и, кажется, задерживает дыхание.

За нашим столиком воцаряется тишина, пока я не решаюсь перевести тему.

– У тебя, э, – все-таки продумывать речь заранее – не самая худшая идея, – новый одеколон? Пахнешь чем-то сладким, – пояснение в ответ на недоуменный взгляд. – Приятным, – на всякий случай, чтобы не возникло ненужных мыслей.

– А. Наверное, женским гелем для душа. Я ночевал у Наташи.

Что-то в желудке словно обрывается.

Я стараюсь придать лицу максимально беспечное выражение, но голос все равно вздрагивает:

– Как у нее дела?

Лицо Стивена разом мрачнеет.

– Трубку не берет. В школу сегодня не ходила, – его взгляд бесцельно скользит по толпе, среди которой ученики весело переговариваются друг с другом, смеются и что-то громко восклицают. – Если не ответит, заеду вечером. Спасибо, что сходила с ней, – добавляет после непродолжительного молчания.

Не знаю, что меня смущает больше: его странная благодарность или факт, что он обо всем знает.

«Конечно, знает», – тут же насмешливо ехидничает рассудок. – «Они ведь друзья, тебя это удивляет?»

«Нет», – хочу ответить, да вовремя спохватываюсь: окружающие могут не так понять. Нет, не удивляет. Кажется, в этом мире осталось слишком мало вещей, которые в состоянии меня эпатировать.

Этот учебный год слишком разительно отличался от мирного уклада, комфортного и привычного, когда мы были детьми и не заботились ни о чем, кроме собственных мелочных капризов. Кем мы становились сейчас? Кто бы ответил. Уже не дети, но еще не взрослые.

Сумасшедший баланс где-то посередине, бросающий из крайности в крайности.

Разные люди, начиная от Майка и заканчивая Роудсом, часто спрашивали меня, все ли в порядке. Очевидно, мое лицо выражало обратное.

Я лишь улыбалась и твердила: «Все хорошо», как если бы могла внушить это себе, и им тоже.

Кажется, они верили.

А я – нет.

========== 17. ==========

«Я научился скучать, мое побережье».

Я наконец-то купила шляпу.

Так и не найдя ответа на вопрос: «зачем она мне нужна?», а потом нервно и немножко невесело смеясь над тем, как порыв ветра в одночасье сдувает ее с головы и чуть ли не несет в лужу, говоря кричащей: «Лови ее!» Наташе: «Вот и вся жизнь у меня, как эта шляпа».

Неладную фетровую шляпу с широкими полями.

Возможно, она была мне самую малость велика – в конце концов, подобного типа головных уборов, чтобы выводить четкие умозаключения на сей счет, я никогда не носила, не считая парочки соломенных шляпок в недалекой юности, на отдыхе, которые всегда забирало в свои пенящиеся волны море; и, возможно, я в ней была похожа на гриб, однако Наташа задумчиво кивнула и вымолвила: «Знаешь, неплохо», и мой кошелек несколько опустел.

К слову упомянуть, мальчишкам она тоже пришлась по нраву. Тони даже попросил эксцентричную покупку «погонять»; а мы с Хоганом хохотнули и попросили его в скором порядке снять с головы дамскую деталь гардероба, ибо Старк напоминал мужчину далекой эпохи корсетов и запряженных лошадьми повозок, переодетого на манер леди и оттого наводящего на весьма своеобразные мысли.

Из-за дышащих в затылок, тем самым вызывающих нездоровую, нервную дрожь поджилок, экзаменов, времени на досуг не оставалось совершенно, но в те редкие дни, когда подготовка изводила меня настолько, что хотелось вышвырнуть учебник в окно, а мозг плавился от переизбытка информации, я посылала к черту все, что только можно было послать, и выбиралась с Наташей в город.

Раньше мне думалось, что близкое общение с девушками – это явление непостижимое для моего разума и несвойственное для моей жизни, как таковой, одолевала тревога, что с потенциальной приятельницей мне будет совершенно не о чем поговорить, ибо «типичная женская дружба» возникала в моем воображении как образ чего-то ванильного, розового и пушистого, где вы сидите в пижамах на девичнике, обсуждаете парней и новые туфли, нежничаете всеми допустимыми рамками приличия способами, придумываете друг другу «милые» прозвища, делитесь помадой и целуетесь в щеки на прощание, покуда с парнями, как правило, я всегда была своей в доску, не боялась «ранить» крепкой шуткой, болтала буквально о каждой вещи, окружающей нас, однако с Наташей того самого, ключевого «неловкого момента», связанного с вклиниванием в тему пресловутой «высокой моды», кою я не смогла бы поддержать, или клеймением ласковыми эпитетами при встрече, не произошло. С ней всего приходилось в меру. Она не оказалась тем «рюшевым шаблоном», который не интересовало ничего, кроме проблемы, что надеть завтра, не поправляла макияж каждые полчаса, но и не присаживалась на ближайшую лавочку с жестяной банкой пива, широко расставив ноги и зажав зубами сигарету. Наташа не представала изнеженной куколкой – в ней присутствовала глубокая, манящая и сильная женственность, которая била фонтаном в походке, во взгляде, в игривой улыбке или жесте, с которым она поправляла волосы. Манкость, харизма, энергетика – это восхищало. Завораживало. Даже если она была одета в простые джинсы и футболку за пять долларов.

Мне казалось, что мы слишком разные, чтобы найти общие точки соприкосновения, а, некоторое время спустя, я ловила себя на мысли, что у нас достаточно родственных черт для поддержания искренней, душевной беседы. Пусть от первых прогулок в груди ворочалось, не находя себе места, волнение, когда ты осознаешь, что не являешься той самой болтушкой и душой компании, которая смогла бы развернуть дискуссию о сыре так, что ты уйдешь домой с ощущением минувшего самого лучшего разговора в твоей жизни. Пусть было сложно заставить себя заполнить тишину хоть какой-нибудь ерундой, в то время как я предпочитала позицию молчаливого слушателя. Пусть. Постепенно я начала к ней привыкать.

К ощущению чужого плеча, прислонившегося к моему в очереди за пиццей, – небольшого, совсем не сравнимого с мужским, – к новому запаху духов, низкому голосу, внимательным зеленым глазам и сигаретному дыму, преследовавшему мои волосы до конца вечера.

Она никогда не красила ресницы в несколько слоев, чем столь часто грешили наши ровесницы, любила собак и ходила в увеселительные заведения в длинных гольфах поверх капрона, коротких платьях и вязаных кофтах на несколько размеров больше положенного. У нее был персиковый блеск для губ и белая болонка Салли. Ее отец говорил на ломаном английском, а книжные шкафы в гостиной – сплошь обставлены литературой русских классиков. В ее комнате с желтыми, испещренными мелкими розовыми цветочками, обоями, и большой, двуспальной, застеленной кружевным покрывалом да разномастными очаровательными подушками, кроватью, висел на стене рисунок – портрет Наташи, вышедший из-под руки Роджерса.

Мы ходили в бар, где играла какая-то местная группа, и по окончании вечера я переобувалась в ее туфли на высоком каблуке, делясь собственными балетками, ибо она передвигалась с видимым трудом, натерев ноги. Обувь жала, а мои тапочки болтались на ее маленькой стопе и с шаркающим звуком плелись по асфальту, но происходящее почему-то вызывало глупую улыбку.

Она избегала разговоров о своей проблеме. Я не настаивала; только старалась не совсем умело забалтывать ее, тем самым не позволяя слишком часто прикладываться к яркому коктейлю со спиртным.

Мне с ней было… комфортно? Сидя под тусклым светом ламп и листая пестрящее на напитки и обделенное разнообразием съестного составляющего меню, я не могла не принимать во внимание, что наслаждаюсь ее компанией и совсем не претворяюсь, не прячусь в скорлупу и выставляю всю себя, как на ладони. Следствием чего это можно считать? Не знаю. Да и нужны ли какие-то объяснения, если ты понимаешь, что встретил человека, не имеющего ничего против тебя настоящего? У Наташи имелась собственная линия поведения: она никогда никого не осуждала и придерживалась позиции, что каждый вправе жить в соответствии с теми установками и предпочтениями, кои ему близки, и нормально все: начиная от вкусов по отношению к одежде и заканчивая вопросами интимного характера, если человеку в создаваемых им условиях комфортно, и если что-либо происходит с обоюдного согласия – касаемо связей с окружающими. Не злословить о чьем-то выборе – вот это истинная феноменальность.

А еще именно с ней я совершила одну из самых, как принято считать, важных в жизни девушки покупок. В середине апреля мы выбирались в Беллингхем – присматривать платья к выпускному.

Выманить у Майка деньги было несложно – сложным оказалось уложиться в эту сумму, когда в глазах рябило от разномастных нарядов, сидящих на заманивающих в двери очередного магазина манекенах.

Впрочем, долго мы пороги бутиков не оббивали: Наташа уже в третьем отделе купила себе короткое платье нежно-персикового цвета с «летящей» юбкой и небольшими узорами из бисера на лифе. В жару, что обещают синоптики в начале июня, с ее слов, выряжаться в многослойные тяжелые юбки – сущий акт мазохизма. Я же в коротких моделях напоминала себе угловатого подростка: мало оголенных худых плеч, так еще и острые коленки да расстояние между ног резали глаз. И если с первым я давно смирилась, то со вторым, на фоне едва прикрывающей зад длины и потенциальных каблуков – увольте.

Платья в пол при ближайшем рассмотрении оказывались либо пошивами с расчетом на пышность форм в области груди, либо – слишком простыми и скучными, либо – полнейшей пестрой безвкусицей. В том же магазине, где отоварилась Наташа, мне понравилось только одно, из синего атласа, но обилие открытого тела смутило, и наряд отложился в голове с пометкой «на крайний случай».

А потом я вытянула вешалку с одной из распродаваемых моделей самого маленького размера – видимо, никому не подошедшего – и проронила короткое: «О», обернувшись в примерочной к зеркалу.

Это не было тем, в чем я себя представляла на главном школьном вечере. Это вообще с трудом можно было назвать платьем, о котором мечтала бы каждая девчонка, и уж подавно оно не кичилось лоском и вычурностью, но…

– Это – твое, – Наташа оглядывала меня со всех сторон, периодически заставляя повернуться боком, спиной или передом.

Оно было бледно-сиреневым. Как робкие мазки на лепестках белых лилий. С тоненькими бретелями, завышенной талией, подвязанной таким же маленьким шелковым шнурком. И легким, спадающим вниз, шифоном, из-за чего едва не просвечивались ноги.

– Оно мне нравится, – я водила ладонями по животу, там, где, как правило, располагался какой-нибудь подчеркивающий формы пояс. – Но оно… оно слишком простое. – От безнадежности положения хотелось взвыть: меня раздирало желанием как можно скорее купить его, и в то же время – скребущей неудовлетворенностью. – Я растворюсь в толпе, – удрученно вздохнула, теребя пальцами ткань, которую так и подмывало завернуть в пакет и унести домой. А потом – разреветься, увидев Нору Уэшвилл.

Увидев, как на нее посмотрит Тони.

Как посмотрит на любую разодетую (вернее выразиться: полураздетую) девчонку, и как никогда не посмотрит на меня.

– Ты, – Наташе удалось вложить в одно маленькое слово столько экспрессивности, что я моментально вынырнула из гнетущей воронки мыслей. Очевидно, ей многое хотелось мне поведать, да совесть не позволяла. Светлые глаза недобро блеснули. – Ты выделишься из толпы, где все будут выглядеть одинаково. Тебе идет это платье, Пеппер. Не говори глупостей.

Я покупала его, одновременно скрепя сердце и ликуя. Такое вообще возможно? В тот день я подумала, что у меня едет крыша, и придерживалась подобного мнения до сих пор.

Я влюбилась в эту конфигурацию легкости и нежности, покуда разум подсказывал, что я рискую сильно пожалеть, окажись на выпускном среди броских, пусть и под копирку, на конвейерный манер, и все же считающихся эталоном красоты девчонок. Впрочем, не в моем ли это было стиле? И я сейчас не только о платьях.

– Если ты начнешь грустить, то я – следом. Хочешь, чтобы я расстроилась? – Наташа пыталась поймать мой взгляд; ловя боковым зрением ее улыбку, я ценой самых упертых усилий не могла воспротивиться ее настроению.

Да и возразить мне было решительно нечего.

***

Порывы теплого, но сильного ввиду места нашего расположения ветра трепали короткие каштановые пряди. Просить Тони слезть с самого края крыши было бесполезно – у этого человека наблюдалась патологическая, нездоровая привязанность к взгромождению на любого рода возвышенности. Меня подобные обманные проникновения в полную офисов высотку на пересечении центральных улиц никогда не смущали: я любила фотографировать закаты, розовые облака и янтарно-рыжее солнце, царапающее шпили зданий. Даже Хэппи, опасливо озирающийся по сторонам и никогда не глядящий через невысокий бортик вниз, не без удовольствия шел за нами на очередную крышу.

Здесь всегда было по-особенному спокойно. Своеобразное уединение от будничной суеты и людей.

Стоит оторваться от земли на несколько метров, как стрелки на часах будто бы замирают и утрачивают собственную значимость.

– Вы тоже замечаете, как быстро стало лететь время? – он, казалось, устремил взор вниз, на машины, виднеющиеся с такой высоты буквально крошечными, мелкими точками, передвигающимися по узким линиям-улочкам, однако, заглянув через плечо, я обнаружила, что в руках Тони держал телефон.

На экране застыла фотография – Роудс и Хоган расположились в просторной гостиной перед широким экраном плазменного телевизора. Я помнила тот день; фактически – бывший давно, по ощущениям – словно с неделю назад.

Зачастивший ливень. По широким лестницам в холле Старков играют тени стремительно бьющихся о стекла капель, ретивыми дорожками стекающих вниз. Белые оконные рамы в человеческий рост дрожат от хлесткого ветра; за спиной раздаются приглушенные голоса Роуди и Хэппи – где-то там, внизу, в гостиной, они играют в приставку. Тишина и умиротворенность в доме кажутся неестественными, картонными на фоне разыгравшейся на улице стихии – живой и настоящей. Глядя на то, как беспощадно, со свистом рвет с идеально стриженых кустов листья, становится поистине жаль Джарвиса, которого к утру наверняка будет ожидать много садовых работ.

Желание потянуть тонкую позолоченную ручку велико, но я сдерживаюсь и просто смотрю на то, как вымощенные тропинки раскалывают появляющиеся лужи.

– Впервые такой сильный в этом году, – говорю, едва удается заслышать медленную, вальяжную поступь.

Тони отвечает не сразу – только поравнявшись со мной.

– А еще будто вчера праздновали Рождество.

Чужие пальцы мелькнули перед лицом, и в следующий момент раздался щелчок. Секунда – створки распахиваются с такой стремительностью, что я едва успеваю ретироваться назад, дабы избежать судьбоносного столкновения оных с собственным лицом. Тони мягко ловит меня за плечи, однако не отпускает – так и остается стоять в одном положении, позволяя спине прижиматься к его груди, а мне не особенно хочется отстраняться.

Я давно перестала понимать, что за греховный беспредел творился между нами, но в какой-то момент поймала себя на мысли, что нахожу мазохистскую угоду в этом диком чувстве, и почти не хочу пресекать, сродни данному, странные моменты. Почти. Лишь иногда я подолгу не могла уснуть, ворочалась на простынях и думала о том, что подобная неопределенность и политика негласности – не есть «нормальность», пыталась понять, какая ему от такого балансирующего на гранях «общения» выгода, и приходила к выводам, что пора с этим поканчивать, а утром он случайно касался пальцами моей ладони, потянувшись за ластиком, и все летело к чертям.

Никаких крайностей да выходок из ряда вон со дня рождения Брюса не случалось. Но и то, что происходило, нельзя было окрестить «ничем».

Теплые руки ненавязчиво обвивали мою талию.

Коль гореть, так уж гореть, сгорая?

Мы стояли в такой позе слишком долго, чтобы быть просто друзьями.

На волосах оседала мелкая морось, губы подрагивали от холода. Я вытянула руку и принялась наблюдать за тем, как крупные капли бьют о ладонь, да слабо подсвечиваются желтыми бликами – так отливала пара фонарей у въезда на территорию особняка. Затяжной – как летом; холодный – как осенью. Крючки, держащие тонкий дорогой тюль, периодически поскрипывали, едва ткань начинала истово метаться под завывающий аккомпанемент буйства природы.

– Люблю дождь, – прошептала, боясь то ли спугнуть момент, когда его губы уперлись в мой затылок, то ли – капли, стекавшиеся в углубление ладони и норовящие нырнуть навстречу аккуратному газону сквозь пальцы.

– Знаю, – прядь над ухом слабо колыхнулась от его дыхания.

Я вздохнула, гоня призраков воспоминаний, и плотнее закуталась в джинсовую куртку Тони, висевшую на мне, подобно мешку. Несмотря на то, что погода слишком скоро начала радовать весенним теплом, выходить на улицу в одном платье, не прихватив про запас плащ, оказалось затеей крайне неразумной.

– Наверное, из-за экзаменов. – Он обернулся, и я пожала плечами: – Учеба-дом, учеба-дом. Даже выходные у нас теперь заняты домашней работой. Перестаешь замечать, как проходит жизнь.

– Может, – Старк обратился к далеким улицам. – Но каждый год все равно становится все короче и короче. Вспомни, как долго тянулись дни лет пять назад.

– Хочешь сказать, что мы стареем?

Он хмыкнул, не поворачивая головы.

– Отчасти так и есть. Эй! – от того, как неожиданно громко прозвучал голос, я вздрогнула. – Я надеюсь, ты не съел все сандвичи по дороге сюда?

Хэппи, к которому обращались, задетым не выглядел; он потянулся за своим рюкзаком и выудил три прозрачных упаковки, купленных в первом подвернувшемся супермаркете.

– Обижаешь.

От вида еды разгулявшийся на свежем воздухе аппетит дал о себе знать, и живот предвкушающе заныл.

– Как думаете, – заговорил Хоган, когда солнце начало клониться к закату, а мы сидели плечом к плечу, теребя в пальцах опустошенные жестяные баночки от газировки, – сколько человеку нужно времени, чтобы влюбиться?

С уст Старка слетела дружеская усмешка:

– А ты решил удостовериться, разыгралась ли в тебе симпатия, или это – банальный зов природы?

– Я серьезно, вообще-то.

Рукава, прежде закатанные до локтей, пришлось опустить – воздух становился все прохладней, – и теперь тыльную сторону ладоней скрывала плотная джинсовая ткань. Я нервно теребила пуговицу.

– Не знаю, – проронила, нарушая неловкое молчание, логически предположив, что Тони на подобную тему распространяться не станет, в то время как Хэппи очевидно терзали любопытство и запал, не позволявшие так просто бросить предмет дискуссии. – Может, некие исследователи писали размышления на сей счет и проводили эксперименты, посмотри в интернете.

– У меня нет компьютера под рукой, – вот же настырный.

Я вздохнула с показным недовольством, однако Хоган предпочел его проигнорировать.

– Не думаю, что существует некий определенный «щелчок», когда ты это осознаешь. Даже если попытаться анализировать каждый прожитый день и трансформирующееся отношение к человеку, к которому, предполагаемо, у тебя зарождаются чувства, как бы внимательно ты за собой не следил, все равно упустишь «тот» момент, когда «это» произойдет. Ты понимаешь, что он или она тебе небезразличен, но уже поздно.

– Попахивает какой-то обреченностью, – он приложился к бутылке с минералкой.

– Хэппи, я не считаю, что уместно в принципе выделять такое определение, как «я влюбился», – от философских проблем, в дебри которых Хоган меня утягивал, начинал незатейливо плавиться мозг. – Это вопрос отношения к человеку. Знаешь: тебя либо тянет к новому знакомому, либо – нет. Здесь ситуация аналогичная. Только с кем-то из числа лиц, к коим ты испытываешь определенного типа симпатию, у тебя завязываются приятельские отношения, а к кому-то начинает тянуть еще сильнее.

Хэппи обратился ко мне корпусом в пол-оборота.

– Да это понятно. Но почему тебя тянет именно к кому-то так, как не тянет к другим?

Глупая мысль о том, что обсуждать с мальчишками предмет чувств – событие крайне редкое и отчасти уникальное, едва не вызвала неуместную улыбку.

– Это внутренние процессы, связанные с комплексом физических, химических и биологических аспектов, я часто натыкалась на статьи на подобную тему, но никогда не вчитывалась в них настолько детально, чтобы запомнить каждую мелочь и воспроизвести сейчас это тебе в лекционном формате.

– Фенилэтамин, – неожиданно заговорил Тони, привлекая наше внимание. – Химический процесс, о котором ты говоришь, связан с синтезом фенилэтамина в мозгу и его распределением по всей нервной системе. Сложное соединение, по сути – что-то вроде «естественного наркотика», – Старк рассеянно пожал плечами, – недаром его производные – психоактивные вещества и стимуляторы. Быстро расщепляется, ресурсы в организме ограничены. На этом все «чувства» и заканчиваются: еще вчера клявшиеся друг другу в «любви» до потери пульса индивиды остывают так, что всем физикам мира впору смело переписывать теории относительно абсолютного нуля, страдают некоторое время, а затем берут себя в руки и, не почерпнув абсолютно ничего из случившейся истории, высунув язык, мчатся вприпрыжку навстречу очередным граблям.

Тишину, воцарившуюся на несколько секунд после его сочащейся скепсисом тирады, нарушил щелчок зажигалки да раздавшийся где-то внизу гудок клаксона.

Какая бескомпромиссная хлесткость.

Я не нашлась со словами. Только на душе отчего-то начали драть кошки.

Зато Хоган очень некстати решился развязать язык:

– В каждом цинике живет разочаровавшийся романтик.

Я не успела пихнуть Хэппи локтем; мол, с огнем играешь. Тони обернулся к нему, чуть ли не глядя сквозь меня.

– Не путай цинизм и реализм. Я предпочитаю видеть мир таким, какой он есть.

«И поэтому смотришь на него через призму чистой физиологии», – едва не сорвалось с вовремя прикушенного языка. Видит бог: кому-кому, но точно не мне будет уместно перечить ему в отношении таких вещей.

– Но пару раз ты влюблялся, – с самоубийственной настойчивостью продолжал Хоган, – даже не отрицай. Каждый человек хоть единожды в жизни это испытывает.

Недокуренная сигарета была злобно отброшена и, завертевшись в воздухе, стремительно полетела вниз.

– Не отрицаю, – малость передразнив Хэппи, он фыркнул. – Все люди совершают ошибки.

В миг ставший растерянным взгляд карих глаз, в которых сверкали не успевшие потухнуть искорки разгоревшегося недовольства, обращенный к моей спине, я решительно проигнорировала.

– Ноги затекли, – придумала оправдание своему нелепому побегу от двух огней лишь тогда, когда Хэппи нахмурился и поинтересовался: «Ты куда?».

Впрочем, с крыши от этой парочки далеко не уйдешь.

Только если вниз.

***

Что не говори, а иной раз выбираться с Хэппи в город было очень даже здорово.

Мы никуда не торопились, гуляя по большому торговому центру и заглядывая по очереди в выборочные магазины. Не обошли стороной маленькое уютное кафе, где взяли вкусные блинчики: он – с ветчиной, я – с бананом и шоколадом; успели беззлобно обсудить парочку у незатейливой цветочной клумбы, где девушка выглядела откровенно скучающей, подпирая щеку то одним, то другим кулачком, а несчастный парень, нервно поправляя сползающие с переносицы очки, явственно не знал, куда девать себя от стыда и осознания с треском провалившегося свидания.

Он недовольно ворчал и с мученическим видом слонялся вдоль вешалок с женской одеждой, с интервалом меньшим, чем в минуту, театрально вопрошая, когда же мы, наконец, отсюда уйдем, за что мне немножечко хотелось склонить наше общение к членовредительству – я успела повертеть в руках и разглядеть ценники всего-навсего трех платьев, а он картинничал так, словно стер все ноги, шатаясь по дамским магазинам битые часы напролет. Я даже не собиралась ничего примерять – знала, что он не даст. Мог бы хоть для приличия потерпеть. Я ведь не закатывала глаза до уровня видимости серого вещества, когда он с маниакально горящими глазами разглядывал спортивный инвентарь в соседнем отделе.

А выбраться в первые выходные мая за покупками нас заставил один-единственный, но порядка весомый повод: грядущий день рождения Тони.

Выбор подарка для этого человека – всегда мучение чистой воды, ибо дарить Старку что-либо материальное являлось затеей в большинстве своем бессмысленной: за сумму, в кою выходили его часы, Майк мог купить новый автомобиль, а о каких-нибудь бриллиантовых запонках я даже не заикаюсь.

На самом деле, до двадцать девятого числа оставалась добрая куча дней, но Хэппи настоял приобрести подарок как можно раньше, оперируя тем, что после поток учебы унесет нас настолько далеко в свои темные воды, что не заметишь, как пролетит время, которого, в конечном счете, не останется.

В определенной мере я была с ним солидарна. Кажется, в те редкие часы, не бывшие занятые подготовкой к экзаменам, я только спала и изредка ела.

Или плакала от бессилия, не имея ни малейшего представления, как пережить эту пору и случайно не шагнуть под мчащийся на всех парах поезд, будучи совершенно изнуренной как морально, так и физически.

Кажется, однажды Майк услышал мои ночные рыдания – даже с успокоительными я не справлялась с объемом информации по литературе; по крайней мере, он приоткрыл дверь и, не заходя вовнутрь, просунул в образовавшуюся щель маленькую тарелочку с пирожным.

Я бесконечно и бессмысленно жаловалась на полнейшее отсутствие времени, отводящееся на такие незначительные для системы образование понятия, как «жизнь» и «отдых», ничего не успевала и ничего не хотела делать. Только расправиться со всем этим как можно скорее. И сжечь. Сжечь, наконец, все эти проклятые тетради, выбросить на помойку или разорвать на кусочки, которые затем сбросить в лоток Снежку в качестве нового вида кошачьего туалета.

Думаю, по этой причине наша вылазка стала чем-то почти особенным – пусть и ненадолго, но отвлечься и выкинуть из тяжелой головы все мысли об учебе.

Мы зашли в магазин с оптическими приборами «Планетарий»: Хэппи решил купить Тони новые линзы для телескопа, над которым тот частенько изрядно трясся. Пока он оперировал с продавцом-консультантом терминологией, далекой от моего понимания, я осматривала предназначенную для привлечения покупателей часть зала и расположенные в ней мудреные предметы, движущиеся по велениям законов физики, да думала о каждом третьем: хочу. Здесь был глобус, будто крутящийся в воздухе (на самом деле, под воздействием магнита), и причудливой формы лампы, переливающиеся яркими неоновыми цветами, и тикающие/дергающиеся/раскачивающиеся маятником шарики, от приобретения которых моя жизнь точно не наполнилась бы смыслом, но такие завораживающие. И все же я сорвалась: купила недорогую игрушку черепашки, голова которой была плюшевой, а панцирь – сплошь в отверстиях в форме звездочек, при включении начинавший светиться, отчего потолок и стены усыпала «домашняя» имитация звездного неба. Не для Старка, разумеется – себе.

С каждым годом склонность к фантазии истачивалась, и придумывать именинный презент становилось все сложнее.

Начистоту, истошно терзать рассудок я начала еще в марте, однако после благополучно оставила вопрос открытым «до лучших времен», чем сейчас и поплатилась. Импровизировать приходилось на ходу: проходя мимо кондитерской, я поинтересовалась у Хогана, насколько нелепо будет выглядеть собственноручно испеченный торт, и, пусть он и ответил, что затея ему очень даже по душе, ворочающеюся под ребрами неуверенность его одобрение не укротило. Идею закрепило лишь отсутствие альтернатив.

Мы заглянули в книжный, прошествовали вдоль полок с научно-популярной литературой. Я долго разрывалась между «Миром в ореховой скорлупке» и «Черными дырами и молодыми Вселенными» Хокинга, в конечном счете, отдав предпочтение второй. Стоит ли упоминания, как глупо я себя чувствовала, останавливаясь на такого сомнительного уровня оригинальности подарке, пытаясь из последних сил хоть что-нибудь подобрать для человека, у которого есть все?

– Да брось, – неловко подбадривал меня Хэппи, несший в пакете замечательные, прекрасные, полезные линзы, – хороший подарок. И с тортом ты классно придумала.

– Хороший, – бурчала себе под нос и морщила оный при виде ларька с мороженым, за которое считанные полчаса назад отдала бы душу. – Особенно на восемнадцатилетие. Тривиальней не сыщешь.

И чушь собачья – все эти высказывания о мнимой значимости самого факта внимания, куда более важного, нежели предмет дарения.

– Он, кстати, не говорил, как праздновать будет? – посетила мысль, когда мы подошли к просторному холлу с изящным фонтанчиком, вокруг которого стояли лавочки, едва ли не поголовно занятые мужчинами с сумками, наверняка ожидающими своих девушек или жен.

Я была готова к чему угодно: поездке в Вегас с марихуаной и жирафом в багажнике, вечеринке на личном самолете Говарда с виски и распутными девицами, аренде лучшего клуба в Нью-Йорке на всю ночь, но определенно не к тому, что прозвучало в следующий момент:

– Скромно, – Хэппи пожал плечами. – По его меркам – так вообще. На берегу, – так он говорил о «летнем доме» Старков, – с самыми близкими друзьями.

Мое фырканье вышло столь эмоциональным, что отросшая челка у виска шевельнулась.

– Это что, шутка?

– Он так сказал. О, и, кстати, он спрашивал, сможем ли мы помочь Джарвису прибраться в доме. Это то, что я хотел сказать тебе утром, но забыл.

– Помочь-то мы поможем, но с чего такая аскетичность торжества?

– Говорит, уйдет в большой отрыв после экзаменов. Вот тогда нагуляется и за день рождения, и за всю жизнь.

– А, – только и осталось проронить мне. Что ж, зато это все объясняло. «Отрываться» со вкусом Тони Старк умел, как никто другой. – А что насчет дома? – обратилась Хэппи, когда мы успели покинуть пределы торгового центра. – У нас же экзамены вот-вот начнутся.