Текст книги "Мое побережье (СИ)"

Автор книги: Luft_waffe

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Как бы ни хотелось, из памяти события не выдернешь; мы не журналисты, а жизнь – не слова именитых деятелей, чтобы их тщательно исковеркать и преподнести в нужном публике контексте.

И взаимоотношения – не безделушки в гараже Старка, которые можно починить или собрать заново.

Нет, мы не игнорировали друг друга: обедам в столовой не пришел конец, я не бежала в противоположную часть школы, замечая его в обществе Хэппи. Мы могли перекинуться парой слов из серии «передай, пожалуйста…» или озвучить касающийся учебы вопрос; только обращались, не глядя в глаза. А если вдруг и встречались взглядами, то быстро разрывали контакт. Ладно, я разрывала. Не потому, что стыдно, обидно за былое и прочие однотипные отговорки – все просто изменилось.

Однажды у него был урок информатики, а у меня – литературы, но мы столкнулись у туалета в одно время. Первой реакцией тела был ступор, однако мне удалось сдержаться и не затормозить посреди прохода, подобно пеньку с глазами. Шли друг другу навстречу. Сердце колотилось, как ненормальное, но в тот момент всяческая «важность» физиологических неудобств оттеснилась на второй план – я только задерживала дыхание, чтобы не пыхтеть, как паровоз, и старалась не топать, как слон. Не смотреть на него – держать голову прямо, как обычно.

Не выдержала – проходя мимо, вперила взор в пол.

Мы миновали друг друга, не сказав ни слова. Словно чужие. Весь оставшийся день мы не пересекались.

А сутки за сутками почему-то летели слишком быстро. И слишком глупо. Утро: встать с третьего звона будильника, наполнить миску рыжего проглота новой порцией корма, есть изо дня в день одни и те же хлопья и пить один и тот же чай, наплевав на все в моменты особо скверного расположения духа, завязать на затылке незатейливый хвост и влезть в первый попавшийся свитер; день: минуты, которые я считала, косясь на красный ремешок наручных часиков, сидя за партой с что-то рисующим в тетради Хэппи, утрированная шумиха с экзаменами, становящимися все ближе и ближе, а вы по-прежнему лоботрясы и разгильдяи; вечер: запереться в комнате, зарыться с носом в одеяле и время от времени листать страницы учебников, занимающих своими габаритами добрую часть кровати – такими бы, право слово, убивать; сон, утро. Все.

Новое расписание выжимало достаточно соков, чтобы, оказавшись дома, не думать ни о чем, кроме долгожданного сна.

Разбавлял мой рутинный досуг Хэппи – он был единственным, кто не чурался мне позвонить первым и поболтать ни о чем, пригласить к себе на испеченный миссис Хоган пирог, тщетно попытаться научить играть в приставку или позвать гулять: в пиццерию, кино, просто так – пройтись по парку.

На рождественских каникулах он дважды вытягивал меня из цепких лап внутреннего мирка, в который я с каждым днем погружалась все глубже. Мы ели различные вредности быстрого приготовления в излюбленном кафе, и я почти выглядела жизнерадостной.

Вот так сидишь, улыбаешься. А глаза все равно грустные.

В другие дни он заглядывал в гости; согласился посмотреть «Искупление» и «Игру в имитацию», дружески подтрунивал, что у кого-то в этой комнате, определенно, наблюдается явственный бзик (очевидно, памятуя, как мы не давали ему покоя после Хэллоуина, при каждом удобном случае припоминая «одеяло»-серапе), а после мы пытались разгадывать кроссворды Алана Тьюринга на сайте.

Но каким бы учтивым не был Хэппи, замечавший, что мы с Тони перестали видеться, только ничего не говорящий по злополучному поводу, заполнить эту пустоту он не мог.

После недели нашего «молчания» я начала считать «потерянные дни». Не вылезала с «Фейсбука», на который прежде практически не заходила, словно бы ожидала сообщений, которые он и раньше-то мне здесь редко писал. Потом вспомнила его слова о фотографиях, вывешенных на стенде с рождественского бала. Отыскав контакт парня, Фреда, который весь вечер носился по залу с камерой, попросила его прислать снимки: он фотографировал нас с Роджерсом, поймав в толпе и заставив улыбнуться в объектив; а затем поддалась минутной слабости и загрузила фото на страницу. Все равно Стив не был тут зарегистрирован – ворчать не станет. Да и фотография вышла достаточно милой.

Первый комментарий: «Наконец-то» был от Хэппи. Который, как оказалось позже, был многими воспринят в несколько ином контексте.

Я не обращала внимания на косые взгляды за спиной; лишними несожженные нервные клетки не окажутся. В отличие от пресловутого Хогана – он-то мне однажды и шепнул, дескать, только ленивый не пропустил через себя сплетню о наших «отношениях». Я в ответ прыснула: мы с Роджерсом, серьезно? Мне думалось, эта шутка потеряла актуальность еще пару месяцев назад. Однако Хэппи стушевался и честно признался, что и сам начал об этом подумывать. Впрочем, заявление, что подобное может произойти лишь в параллельной вселенной, его убедило в достаточной для моего ментального удовлетворения мере.

Куда больше волновала вторая неделя с «событий переломных дней» – мы с Тони перестали разговаривать.

Даже не виделись толком, помимо совместных занятий. Я была уверена в том, что он и не замечает этого молчания; меня же оно душило: не давало нормально мыслить, находясь у себя в спальне или проходя в классе мимо, чувствуя запах его геля для душа и задерживая дыхание, насколько это было возможно. Но потом все равно приходилось делать вдох, и Старк оказывался внутри, глубоко в легких, разносясь по сосудам и перекрывая доступ кислорода к сердечной мышце.

Я была на нервах: примечая в коридоре знакомую спину, прожигала ее взглядами с таким упорством, что впору удивиться, как он еще не воспламенился.

Глупый, глупый максимализм и глупая я.

Хэппи, видя мое настроение, прекратил о нем говорить – так я обнаружила себя отрезанной от последнего источника информации о его жизни. Лишь однажды Хоган вынужденно обмолвился в ответ на мое раздраженное: «Почему бы тебе не сходить в кино с ним?», что тот последнее время практически не вылезает из гаража, занимаясь делами, одному ему известными, и почти ни с кем не разговаривает; кажется, крайний раз он выходил на контакт с Брюсом пятью днями раннее.

…мы сидели в столовой вдвоем.

– Слушай, – голос вклинился в сознание, когда я успела решить, что обсуждению незыблемой персоны «сэра Энтони» пришел конец, и успела углубиться в собственные мысли. – Из-за чего ты так злишься на Тони?

– Он – Старк, этого хватает за глаза, чтобы ответить на многие вопросы.

– Я серьезно, вообще-то.

– Я тоже, – я подняла на него многозначительный взгляд.

– Нет, в этот раз все по-другому. Вы никогда так долго не… не разговаривали.

Я раздраженно фыркнула, отвернулась и уставилась в сторону столпившейся в очереди за обедом цепочки людей.

– Извини, я не такой умный, как вы, чтобы бросаться мудреными словечками, – он пытался заглянуть мне в лицо. – В чем дело, ну? Я никому не расскажу, честно.

– Так же, как и про Киллиана? – не удержалась – настроение было ни к черту, и, ко всему прочему, я страшно не выспалась.

– Эй, – всегда искренний Хэппи выглядел задетым; я возвратилась к прежнему занятию сомнительной степени увлекательности, чувствуя укол совести. – Да, я облажался, но мы уже сто раз это обсуждали, и это было давно. А меня волнует твое настроение сейчас.

– Любопытно, с каких пор, – не хотела раздражаться и грубить ему – так получалось само.

– Вообще-то, всегда. И Тони – тоже.

Опасаясь вылить очередную порцию недовольства на ни в чем, действительно, не виноватого Хогана, я прикусила язык.

– А еще мы остаемся твоими друзьями, хоть вы и в ссоре.

Я ничего не ответила, продолжая кружить трубочкой лед в стакане, не глядя по сторонам. Хэппи не злил меня. Я злилась сама на себя и на воспоминания – апофеоз упаднического духа, птицами мечущиеся в сознании и долбящие своими эфемерными клювами в кору головного мозга, стремясь, кажется, раздробить череп изнутри. Хуже, пожалуй, были только непрошенные образы – призраки прошлого, идущие вразрез с моим воспитанием настолько, что становилось стыдно, совестно и тошно от собственной головы; жаль, не оторвешь.

На то, что забывала, какой он – Энтони Эдвард Старк.

– Он смотрит на тебя, когда ты не видишь, – после продолжительной паузы выдал Хэппи и скрипнул стулом, подхватывая поднос и всем видом показывая, что унесет пояснения в могилу, но сохранит «многозначительную интригу» в тайне.

Впрочем, какая там интрига – Старк страдал привычкой откровенно пялиться на всех, что являлось для него естественным ходом вещей.

Больше мы к данной теме не возвращались.

Злость смешалась с гнетущей тоской; в конечном итоге, было уже сложно определить, какая из эмоций преобладала.

Я не понимала, какими словестными формами можно выразить собственное состояние, но я была полна чего-то неопределенного: будто накатывало все сразу – и совершенно пусто одновременно. Из-за него.

Из-за линии своего поведения.

«Неблагодарная эгоистка».

К концу третьей недели я заснула со справочником по физике и пальцем, зажатым между страницами о квантовых постулатах Бора. Он пылился у меня на полке года два, не меньше, пока взгляд однажды случайно не упал на цветные изображения атомов на корешке, сильно выделяющиеся на общем фоне строгих переплетов классической литературы. Я прочитала первую главу о механическом движении и, вдруг поймав себя на мысли, что воспринимаю напечатанное достаточно адекватно и даже относительно понимаю, о чем идет речь, спустилась вниз за большой кружкой чая, думая о том, что нашла себе новое занятие на грядущий вечер. И тем внимательнее после я вчитывалась в каждую страницу, памятуя о своей слабости в отношении точных наук.

Мне до чертиков не хватало друга. Того самого идиота, который бы потащил меня на кладбище или выдумал какую-нибудь дурацкую псевдодокументалистическую страшилку про черные дыры, впутывая в повествование хитростные термины. И неладного длинноволосого рока, от которого дрожали стекла в машине.

А еще появились подавляющие грозовые тучи мыслей. Тех самых, что были хуже дотошного самоанализа – мыслей-попыток вытянуть из самых неизведанных глубин подсознания объяснение каждому его поступку.

Ужасные и слишком тяжелые, готовые разразиться бурей над головой.

Я так раздражалась, когда кто-то начинал осуждать Старка, ничего не зная о жизни человека за дверьми дома и маской раздолбая, но на деле, кажется, оказалась ничем не лучше остальных, рассуждающих поверхностно и стереотипно.

Он всегда был сложным мальчишкой. Не таким, как все; фраза до жути избитая, однако иначе выразиться нельзя.

Когда все вокруг твердили, какой он своевольный мудак, считающий, что заслуживает хорошее отношение и расположение людей, несмотря на то, что относится к окружающим, как к дерьму, я устало вздыхала и качала головой. Он не сволочь. С ним просто… не все в порядке.

Так многозначительно говорил Джарвис, который, кажется, был единственным, кто не наплевал на этого ребенка в коротком комбинезоне посреди песочницы окончательно.

Я никогда не углублялась в подобные вопросы, ибо они казались мне слишком сложными и, чего греха таить, не моего ума и дела, но о его проблемах я была осведомлена еще в пору детства, на том интуитивном уровне, когда ты просто смотришь и понимаешь: что-то не так, но пока не догадываешься, с какой интенсивностью из года в год закручиваются гайки в неокрепшем рассудке. Да, ему свойственен банальный нарциссизм, однако клеймить его одним пороком, не ведая подоплеки, – дело далеко не великой морали.

Я снова и снова, под разными углами вертела в голове мысли о том, как он относится к людям и как взаимодействует с обществом, попутно накладывая на образы все доступные мне на данный момент знания. Тони никогда не имел близких отношений с кем-либо в детстве – имею в виду, из родственников. У него нет ни сестер, ни братьев, и едва ли уместно говорить о львиной доле внимания к растущему чаду со стороны родителей – нет, я отнюдь не хочу крестить Говарда и Марию виновными во всех вселенских грехах, и плохими, невнимательными отцом и матерью их называть нельзя, но я не исключаю того эффекта, который могла оказать увлеченность в большей степени светской стороной жизни, нежели бытовой, миссис Старк, и гениальность мистера Старка, явившаяся палкой о двух концах, на его социализацию.

Череда бессмысленных тусовок, ярко выраженная склонность к алкоголизму, одноразовые связи с девушками, к которым он и близко не питал никоего подобия эмоциональной привязанности, и, его любимое: дни да ночи в домашней лаборатории на пару с железной развалиной, в перспективе – примитивным роботом, с коим он носился, точно с живым существом, утверждая, что однажды непременно доведет начатое до ума, и «Дубина оживет», тем самым неуклюже демонстрируя свою нерастраченную любовь – единственную, к вещам. Каким же «нормальным» сформируется парень в подобной среде, если ему элементарно сложно понять, как общаться с людьми на более теплом, задушевном, интимном уровне – настоящими, из плоти и крови, а не работающих на батарейках?

Как может понять человек, что такое «дружба», если его представления о мире с самого детства были искореженными? Да, он грубит и задевает, но это и есть его та самая система взглядов на отношения, с придерживанием которой он вырос. Он прекрасно осознает, когда ведет себя не так, и, господи, если бы кто-нибудь знал, как он честно пытается работать над собой, ломая укоренившиеся клише, так же, как знали мы с Роуди. Если бы кто-нибудь осознавал всю ценность этих усилий.

Я помню, как нашему трио было тяжело на порах лет пятнадцати – в эти годы ему рвало крышу особенно сильно. Они с Хэппи даже прекратили контактировать: Хоган говорил, что «просто не может больше это терпеть». Я пыталась их помирить, однако бестолку; лишь время расставило все по местам. И только Тони, кажется, до сих пор с трудом вспоминает те дни, возможно, так до конца и не оправившись от осознания реальной шаткости отношений и мира вокруг – демонстрировать слабости не в его стиле, но факт, что он стал более замкнутым, бросался в глаза тем, кто видел его каждый день.

Почему кто-то считает, что имеет право судить, будто он не заслуживает такого же количества любви, верности или дружбы с другими людьми так же, как любой человек на Земле? Он социопатичен, но не бессердечный эгоист. Ему свойственен ряд расстройств, но он не козел, для которого не существует ничего святого.

Да, у Тони есть некоторые проблемы с взаимодействием с окружающими. Я не понаслышке знаю, как это сложно понять, но причин, по которым для него проблематично поддержание дружеских отношений или придерживание некоторых элементарных неписаных социальных норм, хватало; среди подобного были как трудности в банальном представлении альтернативных результатов ситуаций и предсказывании, что в дальнейшем может произойти, несущие в себе осложнения, сродни затруднениям в моделировании последствий неловко упущенного слова в адрес близкого человека, так и в интерпретации мыслей, чувств и действий других людей – едва заметные послания, которые передаются через мимику и язык тела, часто оказывались им упущены.

Грустный парадокс привычного для других образа и насущного.

А еще печальней становилось от того, что я сама, бывало, так зацикливалась на собственных обидах и уязвленности, что примыкала к лагерю «мнения большинства».

На осознание этого ушло, к сожалению, слишком много дней.

Февраль вступал в свои права.

Я поворочалась на кровати и перевернулась на другой бок, подтянув к груди колени и прижав справочник по физике поближе.

Шел двадцать восьмой день нашего «молчания». Или двадцать девятый – я прекратила считать сутки на семнадцатом.

Интересно, как долго можно врать самой себе о всяких мелочах, связанных с определенным человеком? Регулярно саму себя убеждать, что это – отлично, что все, бывшее между нами, постепенно тлеет, подобно уголькам в костре на том пляже, где меня «поймал» на берегу Киллиан.

В горло толкнулся колючий ком, который никак не удалось проглотить. Я плотно зажмурилась, пытаясь не замечать фотографию на книжной полке и не думать о том, какой процент моей вины был в том, что все так вышло.

Не думаю, что в жизни уместно четко дифференцировать людей на праведных и грешных.

Взаимное непонимание – самый страшный камень преткновения, на который только могут наткнуться те, кто по-настоящему дорожит друг другом.

***

Показавшееся было солнце не радовало. Предпоследние парты оказались занятыми; мне пришлось занять первую, на первом ряду, и для верности заткнуть уши наушниками – если и быть раком-отшельником, то по полной программе.

Забавно разнятся представления о подростковых годах, впитываемые нами из многочисленных фильмов, и реальность: мы ждем, что вокруг нас всегда будет кружиться толпа друзей, с которыми никогда не заскучаешь, воображаем себе тайные побеги из дома под покровом ночи, первый поцелуй с крутым парнем из футбольной команды, поездки за город, вечеринки, беззаботность и шуточки, понимаемые только самыми близкими. На деле все оказывается куда прозаичней: изоляция от общества в минуты грусти, бесконечная меланхолия, попытки сбежать от реальности в собственный мир грез, отсутствие мотивации к учебе, упадок сил, ранние подъемы, заключение в городе, от которого тошнит, держание затапливающих с головой эмоций внутри и уткнутые в телефон носы, ибо все, что нам остается – зависать в интернете в ожидании наступления лучших годов жизни. Которые почему-то упрямо не дают знать о своем приближении.

Ей-богу, я бы не заметила появления Роджерса, если бы он не тронул меня за плечо:

– Привет. Не сильно отвлекаю?

– А, нет, нет, – постаралась вытащить наушники быстро, но в итоге запуталась пальцами в проводах. Как обычно. – Извини, все нормально, я не занята.

Только сейчас я увидела в его руках большую желтую папку, из которой торчали слегка потрепанные уголки листов. Роджерс мерно постукивал по ней пальцами.

– Хотел спросить, ты по истории будешь доклад писать?

Вопрос застал врасплох, и в мою голову не сразу пришло осознание предмета, поднятого им на прения. Честно говоря, я думала над сим типом работы – кто знает, как сложится триместр; лучше, если возможности позволяют, конечно, подстраховаться с дополнительной хорошей оценкой, но моя лень грозила достичь тех размахов, при которых руки до самостоятельной работы, как правило, доходят редко.

– М-м-м, – двадцатый век всегда увлекал мой ум и сердце; я рассматривала перспективу выбрать что-то, вроде становления хиппи-культуры или обзора величайших рок-групп второй половины столетия, но всерьез задуматься об этом не успела, – да, возможно, а что?

Уголки желтой папки стукнулись о мою парту.

– Просто ты единственный человек из всех моих знакомых, кто, насколько я знаю, увлекается этим. Остальные, кого не спрошу, говорят: времени жалко, не интересно, – он рассеянно пожал плечами. – Вот и подумал, может, ты захочешь поработать с кем-то, – замялся, словно бы чуть смутившись, – в паре?

– Здорово! – видимо, искреннего энтузиазма в ответственной реплике Стив не ожидал, а то и вовсе принял сказанное за сарказм – лицо его выражало оторопь и сомнение. – Тебе какие темы нравятся? – постаралась увлечь его актуальными вопросами.

– Ну, недавно… я присяду? – он кивнул в сторону стула.

– Конечно, я все равно одна сижу.

Увесистая папка разместилась на середине стола, а от оказавшегося в непосредственной близости Роджерса пахнуло приятным свежим ароматом.

Не сравнить с тем, от которого буквально выносит мозги.

– Недавно я читал «В дороге» Керуака, – он достал несколько листов, испещренных мелким шрифтом, похожих на статью, – и подумал написать что-нибудь о битниках…

– Пятидесятые? – далеко ушел; я не удержалась: – Ты предал свои любимые свингующие двадцатые?

– Эй, – он постарался состроить хмурую мину, но вдруг рассмеялся и едва не подавился сосательной конфетой, – я попросил бы.

Я забрала у него листы, чудом сдержав порыв похлопать по спине – он все же не Хэппи, рядом с которым можно быть «своим парнем», сидя с раздвинутыми ногами или слизывая с руки соус от пиццы, тем самым теряя лицо леди.

Эпиграф венчала цитата Амири Барака:

«Так называемое поколение битников представляла группка людей разных национальностей, которые пришли к выводу, что современное общество – отстой».

Отлично. Значит, займемся этим в симбиозе: он начнет с битников, а я логически перейду к хиппи.

– Где ты нашел эти статьи?

Удивительный человек: ему хватило одного взгляда, чтобы я поняла, насколько очевидным и глупым оказался вопрос.

– В библиотеке, конечно.

«Папа, это – Стив, мы будем наверху», – я не думала о том, как звучат мои слова, хватая Роджерса за рукав, едва он успел снять куртку, и таща наверх.

Опрометчиво, разумеется, но все то время по пути к дому, трясясь в школьном автобусе, мы с ним так нешуточно увлеклись обсуждением грядущей работы, что успели несерьезно, но горячо поспорить, и ныне я спешила зайти в интернет и убедиться в собственной правоте. К сожалению, взяла ничья – мы оба ошиблись в обозначении исторического деятеля, кому принадлежала ставшая камнем преткновения цитата.

Роджерс выглядел откровенно сметенным. По сторонам не зарился, но осматривался медленно и внимательно; прохаживался вдоль книжных полок, скрестив руки на груди, из-за чего казался еще шире, чем обычно, изредка чуть склонял голову, очевидно, вглядываясь в названия.

– «Гедель, Эшер, Бах» – первые его слова после затянувшегося неловкого молчания. – Читаешь о математике?

– Читаю «Ридерз Дайджест», это – маскировка, – я бегло прибирала лежащие не на своих местах вещи, стремясь создать иллюзию порядка, пока он был отвлечен.

– Ты загадочный человек, Пеппер Поттс, – не успела поймать его улыбку – Стивен отвернулся, возвращаясь к созерцанию полок. Лишь когда включала ноутбук, мысленно подбирая слова и переваривая в голове никому не нужную цепочку потенциальных грядущих событий, он снова заговорил: – А Старк не такой уж и плохой, как о нем говорят.

Оборачиваясь, я увидела Стива, обращенного к стоящей в рамке фотографии.

– Он хороший, – пожала плечами, забывая, что он моих движений видеть не может. – Нужно просто узнать его получше и хотя бы попытаться понять.

Испытующий вопросительный взгляд я предпочла проигнорировать.

Работа с Роджерсом, оказавшимся по натуре еще большим занудой, чем я, и, к тому же, жутким «ботаником» во всех его типичных проявлениях: с гладко причесанными волосами да в клетчатой рубашке, застегнутой без одной пуговицы под горло, отвлекала, пусть и ненадолго. Он, как выяснилось, был совершенно не приспособлен к библиотечной системе в режиме онлайн – мне же, в свою очередь, не составляло труда продемонстрировать, что это не только удобно, но и достаточно просто, а также способствует экономии значительной доли времени. Мы порядка двух часов просидели на сайтах Канзасского университета, где было сосредоточено множество разнообразных документов, начиная от песни про Мэрилин Монро и заканчивая событиями времен Вьетнамской войны, и залезли в раздел «культуры и искусства» «Истории США на рубеже XX-XXI веков», где в качестве релаксационной разгрузки мозга от обилия фактических изречений и записей листали статьи о Джеймсе Кэмероне, «Южном парке», музыкальной революции 90-х годов да просматривали видео-ролики под легендарным заголовком «Nirvana».

В компании Стивена было спокойно.

Погода за окном портилась.

***

– О, привет, Пеппер. Хорошее настроение?

Я грохнула о лавку в раздевалке тяжелой сумкой с учебниками и бросила рядом мешок с физкультурной формой, прилагая все усилия, чтобы не бросить на Аманду Грейсмит уничтожающий взгляд; в конце концов, она была одной из немногих, кто был доброжелателен со всеми знакомыми ей мальчиками и девочками на потоке, и явно не имела цели задеть легкой иронией.

Хорошее настроение. Ну, разумеется; каким оно еще будет, когда ты надеваешь пуховик, а на улице внезапно идет дождь?

– Наверное, – потянула за торчащий рукав широкую белую футболку на пару добрых размеров больше носимого мною, домашнюю, – все нормальные оказались в стирке, а собраться к занятиям я решила не ранее, чем утром, перед самым выходом из дома. На груди был изображен большой дельфин; у Хэппи была такая же, только черная – мы покупали их прошлым летом, в каникулярный период, когда в аквапарке устраивалось грандиозное представление, которое мы решили не пропускать ни при каких обстоятельствах.

Разговоры, кои уместней называть сплетнями, свергались масштабней, чем стихийные потоки с водопада Анхель. С годами я выработала хорошую привычку не вслушиваться в их содержание, однако знакомое имя всегда резало слух, против всяческой сильнейшей воли привлекая внимание.

– …значит, пора действовать и устраивать вечеринку, – самоуверенности в Габриэль Сальгадо было больше, чем в цифре, которую показывала стрелка на весах каждый раз, стоило ей на них встать. Нет, я не называла ее за спиной пончиком на ножках – злословить не в моем стиле, да и девушкой, имеющей проблемы с лишним весом, ее именовать было несколько неуместно. Но о том, что она явлалась особой «боевой выправки» и с размахом плеч, раза в полтора превышающим мой, умалчивать глупо.

– Действовать? Старк спит только с фотомоделями, остынь.

– А я вообще слышала, что у него кто-то появился. Она из Сиэтла, не местная.

Как и я, к огромному сожалению. Не люблю вникать в витающие в воздухе россказни, но когда слух наслаивается на слух и подкрепляется слухом, получается некая суть.

Даже видела – Хэппи упорно тыкал мне в нос телефоном с открытым профилем «Инстаграм» Старка, сбивчиво и риторически вопрошая: «Где он таких находит, а?». Я же ничего особенного в ней не приметила – не из чувства ущемленного достоинства, женскую красоту, от кого бы она ни исходила, я признавать умею. Но в этой все было типично: в свои семнадцать она выглядела, как Моника Белуччи в двадцать семь. Тот же пышный бюст, природное происхождение которого ставилось под сомнение, та же тонна косметики в однотипном стиле ее использования и те же пухлые губы, опять-таки, едва ли созданные Большим Братом, а не мастером в салоне.

Та же статность, грациозность и ухоженность. Стройность ног от ушей и белоснежность улыбки во все тридцать два.

Таким, как она, известна сотня случайных удачных поз для фотографий, а каждый шаг на высоких каблуках сопровождает шлейф целого ансамбля ароматов: начиная от дорого парфюма и примеси каких-то масел для рук и заканчивая запахом новой кожаной куртки.

Всегда одно и то же.

Хоть он и обнимал ее за талию перед зеркалом какого-то, судя по освещению и обстановке, клуба, а она позировала с его телефоном в руках, удушливой волны ревности я не испытала – лишь неприязнь вперемешку со старательно глушимой обидой. Конечно, ему было по карману купить такой, как выражался Хоган, «бриллиант». Но купить ей душу, которая не находила отражения во взгляде, он не в состоянии.

Страшно сомневаюсь, что он вдруг «изменится» и начнет строить «серьезные отношения» с данной особой, какой бы фантастически красивой она ни была. Слишком хорошо я знаю Тони.

В раздевалке началась шумиха: Габриэль, славившаяся своим горячим темпераментом, встряла в словестную перепалку с одной из девочек. Впрочем, в ее стиле было бы перевести дело в русло физических увечий – тот же Хэппи мне рассказывал, что у нее дома не все гладко: отец ушел к какой-то студентке, а мать, мол, пристрастилась к алкоголю и проводила ночи с сантехником; воистину, мальчишки – сплетники, хуже девочек. Меня сии подробности интересовали мало, и я особенно не вслушивалась. Держаться подальше от греха – главное уяснила.

У зеркала я предпочла не задерживаться – со своим телосложением и этой великоватой футболкой отражение демонстрировало ни больше ни меньше пародию на персонажей из «Трупа невесты».

Я возилась с волосами, собирая их по бокам и планируя заколоть на затылке, преодолевая короткое расстояние от раздевалки до зала и глядя под ноги. И потому, наверное, тихо ойкнула, не заметив выходящего из-за угла человека.

Заколка выпала из пальцев, а нос уперся в белый логотип «Led Zeppelin».

От неожиданности Старк, по всей видимости, даже не успел затормозить; по инерции схватил меня за плечи, не позволяя врезаться всем телом, отстраняя. Мгновение – и пальцы разжимаются, съезжают ниже, к предплечьям. В темных глазах, стоит поднять голову, мелькает осознание. Взгляд смягчается.

А я вдруг задерживаю дыхание, не имея ни малейшего понятия, как следует вести себя в подобных ситуациях дальше.

Не оформившиеся вопросы так и сыпались один за другим в эти почти черные радужки. Язык во рту шевельнулся, будто бы произнося имя с такими же вопрошающими интонациями, как в тот раз, за несколько секунд до спуска на тормозах, пока еще можно было остановиться. У него красивое имя. Наверное, так же думает и его нынешняя кукла, когда он…

Стыд, когда мозг подкинул самые неуместные, откровенные и предательские образы, на какие только был способен, вырвав яркие картинки из воспоминаний, задушил. Сердце сделало лишний удар, стоило взгляду скользнуть к сжатым губам, и я ощутила, почти с ужасом, как низ живота начинает тянуть.

Этот безумный, горячий рот. Ощущение его скользящего языка.

О, господи. Щеки тут же вспыхнули румянцем.

– Прости, – я слабо дернула кистями, и руки моментально разжались. Пока я нервно заправляла рассыпавшиеся пряди за уши и переваривала мысль о заколке, упавшей где-то рядом, Тони успел нагнуться и поднять ее. – Спасибо.

– Не стоит, – на автомате.

Таким жаром к коже и таким холодом в голосе. Этот контраст сводил с ума – заставлял съезжать с катушек по-настоящему, огорашивая осознанием незыблемой потребности. Пусть не рядом. Пусть до бесконечности воспроизводясь в воспоминаниях. Разъедал мозг, выжигал внутренности. Зачем?

Нужно. Он нужен.

Я успела отойти на несколько шагов. За спиной уже раздавались голоса других девчонок, шествующих к залу. Развернулась на полпути, открывая рот, да так и замирая в нелепой позе, прижимая заколку к груди.

– Слушай… – Тони обернулся на звук голоса. Не дождавшись продолжения, демонстративно вздернул бровь, тем самым выражая свой немой вопрос. – А, в общем, не важно, – сбежать и застрелиться – именно в таком порядке, как можно скорей. – Ай!

Какая за дурацкая мания – хватать людей за локти?

– Что?

– Где Хэппи?

Фраза явно сбила его с хода мыслей; Старк растерянно моргнул, и я практически с садистским наслаждением скопировала его выражение лица несколькими секундами раннее.

– В зале, на лавке сидел.

– Спасибо, – с нажимом, настойчиво дергая рукой, на которой расцвели белые следы от его пальцев, тут же, правда, исчезая, сменяясь легким покраснением.