Текст книги "Мое побережье (СИ)"

Автор книги: Luft_waffe

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Я же испытывала глупое желание подольше походить в столь полюбившемся и уже менее стесняющем после опустошенной половины бутылки пива платье. Хочу побыть Золушкой хотя бы до полуночи.

Хэппи уткнулся страдальческим взором в вазу с фруктами перед собой. Надо отметить, интерьер здесь был потрясающий.

– В смысле? – я отправила в рот виноградину, слегка вскидывая бровь.

– Кристи, что же еще!

– Снова поссорились?

– Мы не ссоримся, – с обидой и укором в слегка хмельных глазах. – Почти. Но она опять взялась за старое: сначала все было прекрасно, затем ни с того ни с сего сбрасывает звонки. Обиделась, потому что я не сидел на вечере за столиком с ее подружками! – речь его была немного несвязной, и сдвинувший брови Джеймс, подошедший к нам и укравший из вазы апельсин, был тому живым свидетельством. – В гробу я их всех видал. «Ты видела платье Аманды? Клэр, кстати, рассталась с Сэмом. О да, он тот еще козел! Бывшей своей постоянно изменял, я предупреждала, а она не верила» – заблеял Хэппи и приложился к пиву.

– Клэр рассталась с Сэмом? – вдруг воодушевился Роуди, встречая на себе злой взгляд Хогана.

– Да. И у меня нет ни малейшего желания слушать об этом в десятый раз, – огрызнулся он. – А теперь ее не устраивает то, что я уехал на всю ночь к Тони.

– Но ты ведь предупреждал? – в голове всплыли жалобы Хэппи двумя днями раннее.

– Ты думаешь, это кого-то волнует? – с истеричными нотками провозгласил он, чем привлек внимание даже Брюса, обернувшегося на секунду через плечо. – Главное, что я уехал. И не прочитал ее мысли о том, что мне надо было остаться дома и развлекать ее смс-ками до десяти вечера.

– Эй! Как насчет того, чтобы сыграть в «правду или действие»? – голос Тони, как всегда, огласил все помещение и не дал ни одному говорящему закончить свою реплику.

Я отклонилась на стуле, вздыхая настолько тяжело, насколько могла:

– Ты затеваешь эту игру каждый…

– Нет, не так, – он прервал меня на полуслове, резко подрываясь с дивана, слегка покачиваясь на некрепких ногах, и схватил пульт от стереосистемы. – Давайте играть в «правду или танец». Или в «правду или песню»! – он сделал музыку значительно громче, и я была готова поклясться, что услышала стон Хэппи. – Все в круг, на диван! Все идите сюда, эй, Беннер!

Мы с Джеймсом многозначительно переглянулись. Нет; пора бы уже кого-нибудь приставлять к нему и устанавливать слежку за количеством поглощаемого спиртного.

Немного подумав, вернулась к стойке и захватила бутылку с недопитым пивом. Этот вечер определенно обещает длиться долго, и проводить его в трезвом состоянии, окруженной компанией пьяных парней – не лучшая прерогатива для и без того истрепанных нерв.

Мои прогнозы сбылись: игра заведомо не имела долгосрочных перспектив, ибо вызывала интерес, по большей части, только у одного человека. После нескольких довольно двусмысленных вопросов из уст Старка в адрес Наташи, та стала выбирать «действие» и, как итог, успела дважды станцевать и единожды – спеть.

Ничего криминального не спросили у Роуди; Стив попросился в качестве альтернативы продекламировать стихи; больше всего повезло Клинту – этот человек умудрился весь вечер просидеть в массивном кожаном кресле, у горшка с пальмой, попивая свою темную порцию из граненого стакана, избегая «музыкальной расправы» и время от времени отпуская безобидные, но меткие фразочки по поводу несчастных «выступающих».

Тони, кажется, только и ждал момента, когда придет его черед, чтобы исполнить неизменный репертуар «не позже восьмидесятых».

Я, можно сказать, тоже не сильно страдала. Страх выбрать «правду» не оправдался – вопрос задавал Брюс, и он поинтересовался, каких авторов я предпочитаю к прочтению. Свезло и на втором круге: Стив спросил, какие дисциплины в школе для меня наиболее интересны.

Ничего смущающего. Компрометирующего.

Однако на третьем кругу Тони, едва не подавившийся чем-то, похожим на коньяк, перебил меня и Наташу, приготовившуюся вытянуть маленькую долю «правды»:

– Баста! Новое правило: нельзя повторять одно и то же дважды. Действие! – он подхватил с близстоящего кресла черную шляпу с широкими полями (честно, не имею никакого представления, откуда она взялась – сей момент оказался мною беспечно упущен) и отправил в полет по направлению ко мне – едва словила.

Я хотела возразить, но мозг не подкинул ни одного действенного контраргумента: виновник этому – вторая бутылка, опустошенная на треть – стоял возле ножки круглого пуфа, на коем я удобно примостилась.

– Только не песню, пожалуйста, – я не смогла сдержать улыбки, надевая глупую шляпу. Зачем? Не знаю. Просто так.

– Не-ет, – он нетвердой поступью приблизился к стереосистеме, и на несколько секунд в гостиной стало почти тихо. – Сейчас… вот, – щелчок техники; колонки разразились знакомой каждому ребенку песней, а Клинтон и Джеймс одобрительно загудели – звук смешался с воодушевленным Наташиным: «Это же та самая, из фильма!..».

В свете одного лишь электрического камина и под действием выпитого пива лицо Тони разглядеть в деталях было проблематично, однако я была готова поклясться, что он улыбался, игриво протягивая повернутую вверх ладонь.

– Проваливай, Джек, и больше не возвращайся, не возвращайся, не возвращайся!* – в один голос пропели Клинт с Наташей, хлопающей в ладоши, когда я вложила свою руку в его и не удержалась от смеха, притягиваемая легким рывком.

Он держал мои ладони на уровне груди и «вел», забавно подергиваясь не совсем в такт музыке. Я закусила губу, пытаясь подавить очередную широкую улыбку; кажется, мы снова немножко перебрали.

Все истории повторяются: по спирали, в разное время и в иных местах, но сюжет – один и тот же.

Ты думаешь, что они поголовно однотипны и банальны, пока не сталкиваешься с одной из них лично.

«Воу, женщина, о, женщина, не будь ко мне так жестока!»

Тони поднял руку и позволил мне прокрутиться под ней пару раз, пока я не поссорилась с вестибулярным аппаратом и не пошатнулась. Ловко поймав за талию, он притянул меня к себе и занял позицию, схожую с той, в которой мы танцевали вальс.

Только в более расслабленной манере. Более близко.

Более…

– Женщина, твоя голая спина сводит меня с ума, – шепотом на ухо.

…интимно.

Густое пространство в сознании слегка покачнулось, когда я почувствовала его теплое дыхание на шее.

Всколыхнувшиеся на задворках остатки разума сообщили о том, что мы все еще находимся к гостиной, полной людей. Оторваться от Старка было сложно почти физически, но я даже умудрилась словно бы в танце увернуться и нараспев протянуть:

– Проваливай с дороги, Джек!

Тони, подтащивший к своему стремительно опускающемуся вниз заду пуфик, хмыкнул совершенно по-доброму.

– И больше не возвращайся, не возвращайся, не возвращайся, – я не хотела думать, как выгляжу со стороны, хватаясь за подол и, приподнимая его так, что обнажались колени, вырисовывая бедрами подобия «восьмерок», но улыбка Тони стала шире, не несущая в себе никакой насмешки. – Проваливай, Джек, и больше не возвращайся…

Веселье постепенно гасло, потому что глаза Тони принялись скользить вдоль моего тела почти так же, как и на балу.

Фраза вырвалась машинально:

– Что? – я отогнула поля шляпы и прижала их ладонями к лицу по обеим сторонам настолько, насколько позволял материал.

Взгляд Старка обратился к моим глазам.

– Что? – он передразнил, приподняв брови, и попытался скрыть легкую улыбку, все равно различавшуюся в дрогнувших уголках губ.

Где-то там, за спиной, раздавались голоса подпевающих ребят.

– Просто ты так смотришь, – тихо, одними губами – не дай бог, кто-нибудь услышит. – На меня.

Тони не ответил.

Мы сидели в компании неиссякаемого количества алкоголя слишком долго – это я поняла по тому, как Брюс начал судорожным потоком бессвязной речи изъясняться Клинту о своей критической нужде в «рабочем» блокноте, беспрестанно тарахтя о каких-то гамма-лучах, а тот, в свою очередь, крутил бутылку в руках со страдальчески-угнетенным лицом и явно думал о несовершенстве бытия. Хэппи… Хэппи смеялся. Хихикал, закрывая лицо ладонями, а потом и вовсе переходил на хохот, откидывал голову назад и разливался соловьем, утыкался в локтевой сгиб и разражался весельем еще сильнее, если стукался вдруг о поверхность барной стойки. Роуди либо смотрел телевизор на кухне, либо дремал с открытыми глазами.

Держали себя в руках, пожалуй, только Стив с Наташей (хотя насчет последней, периодически отставляющей на журнальный столик постепенно пустеющий стакан с виски, закрадывались сомнения) – по крайней мере, взгляд Роджерса был самым осмысленным. Он сидел на диване и рассматривал камин, пока она, поджав ноги, рассеянно теребила пуговицы на его рубашке.

– А помнишь тот прикол, про внутреннего еврея? – донесся до меня ее приглушенный голос и смешок Стивена.

– Я не еврей.

– Ты положил в салфетку недоеденный сырный шарик. – На ее словах Стив тихо рассмеялся, откидывая голову на спинку дивана. – Один шарик, Роджерс! По-твоему, это не по-еврейски?

– Я знал, что проголодаюсь вечером и буду жалеть, что оставил его там. И лучше быть евреем, чем: «эй, что уставился».

Судя по улыбке Наташи, это была еще одна «их шуточка», понятная только двоим.

Друзья. Кто такой друг? Трудно объяснить. В моем представлении, это человек, которому ты не боишься признаться, что скучаешь; это тот, кто знает, что ты не идеален, но все равно любит тебя, смеющегося или плачущего, жалующегося или подбадривающего, кричащего или разбитого. Кто хочет иметь возможность обнять тебя, когда ты один, и единственный, кто может заставить тебя улыбаться. Кто может говорить с тобой о чем угодно. Друг всегда поймет твои проблемы.

Ты доверяешь этому человеку, как самому себе, а он, зная про тебя все, продолжает хранить каждую тайну. Друг счастлив, когда счастлив ты, и ты всегда желаешь ему того же – самого лучшего. Лучшего, чем себе. Ведь разве это не прекрасно – видеть, как мечты твоего самого близкого человека претворяются в явь?

Друг всегда найдет время, чтобы оказаться рядом.

– Как настроение? – Тони подкрался незаметно, когда я доедала вкуснейший кусок теплой пиццы и отвлеченно раздумывала, стоит ли доводить себя до того состояния, когда в момент наполнения рюмки новой порцией алкоголь почему-то заливает всю поверхность стола, но упрямо не попадает в предназначенную для него емкость, или же оставить все, как есть – на уровне возросшей словоохотливости и раскрывшейся для откровений души.

Судя по бодрому голосу, он значительно протрезвел. Ну, как протрезвел – этот человек либо отдавал себе отчет во всех действиях, заливая в желудок литры нездорового поила, либо блевал над унитазом.

Во всяком случае, походка его стала намного тверже, чем до игры в «правду или танец».

Я пожала плечами.

– Пока вполне пристойно. Думаю, буду пить дальше или нет.

Тони улыбнулся половиной рта.

– Придержи коней, предлагаю подняться наверх и, – он на секунду замялся, – поболтать.

– Поболтать? – от внимания короткая пауза не ускользнула; я скептически приподняла бровь.

Старк с выдохом сдался:

– Курить хочу, одному скучно.

Без лишних слов я отложила недоеденный кусок на тарелку, думая о том, что обязательно вернусь к нему позже.

Не в том ли счастье, чтобы следовать за своим другом хоть на край света, даже если вам не очень-то и по пути?

Широкая деревянная лестница с крутыми ступенями тихо поскрипывала под нашими шагами. Тонкий капрон легко скользил по гладкому паркету.

Тони толкнул белую дверь «моей» комнаты – той, в которой я всегда ночевала, оставаясь в горячо любимом «летнем доме» Старков.

– О, – удивление – первая реакция, выразившаяся в коротком и «многозначительном» звуке, стоило переступить порог. – Вы сделали ремонт?

Тони за моей спиной лишь хмыкнул:

– Ремонт? Нет, ты просто давно здесь не была. Парочка новых вещей, конечно, есть, но это незначительно – Джарвис к твоему приезду обставил. Сама знаешь, он был бы куда более счастлив, если б у Говарда родилась девчонка, – он между делом дернул кружевной подол у расположившейся на полке красивой фарфоровой куклы и задумчиво повел пальцами вдоль резного платяного шкафа.

Если в комнате Тони стены были обвешаны какими-то чертежами, горизонтальные поверхности – обложены мелкими инструментами, листами, наградами за спортивные соревнования, а под потолком висело несколько фигурок самолетов, то здесь каждая деталь располагалась на своем месте. Комната цвета слоновой кости, где всегда спокойно и чисто.

Здесь была пара красивых картин, изображающих сельскую местность наподобие английских деревушек – недаром Эдвин служил летчиком Британских воздушных сил. Было резное трюмо с аккуратным пуфиком на загнутых ножках, и большая двуспальная кровать.

За дверным проемом располагалась «рабочая зона» с компьютерным столом, диванчиком, парой кресел и торшером, испещренным мелким орнаментом цветочков, но там, по правде говоря, я появлялась значительно реже, предпочитая валяться на просторном ложе с ноутбуком. Саму «переходную арку» огораживали два небольших книжных шкафа, полных классической («чисто девчачьей», – как выразился бы Старк) литературы.

Я присела на край постели и, пользуясь моментом, пока Тони скрылся во второй части спальни, наверняка направляясь к окну, спешно стянула колготки.

– Ты идешь? – проговорил он, едва я собралась открыть рот и сообщить, что хочу переодеться.

– Иду, – какой там «переодеться» – оставалось закатить глаза и покорно прошествовать следом. – Обязательно курить именно в этой комнате? – недовольно вопросила, наблюдая, как он открывает окно.

– В моей окно – возле кровати, да и взрывоопасных веществ хоть отбавляй, – как всегда сразил своей железной аргументацией.

Черт с тобой. Я погасила по пути торшер, лишив отсек основного источника освещения, и забралась с ногами в кресло. Немного подумав, начала медленно вытаскивать шпильки из прически.

Он прислонился поясницей к подоконнику.

– Будешь?

Я с сомнением покосилась на протянутую пачку. Не то чтобы меня тормозили какие бы то ни было рамки… а, собственно, в чем проблема? Я всегда относилась к подобным вещам равнодушно. Пожав плечами, вытянула одну штуку и подцепила зажигалку.

– Чем больше с тобой общаюсь, тем ниже падаю.

– Запоздалый вывод, – он щелкнул зажигалкой и небрежно бросил пачку на подоконник, делая первую затяжку, – для восемнадцати лет.

Я вспомнила его первую громкую попойку в четырнадцать и против воли улыбнулась. Сигареты оказались довольно… приятными на вкус. Если по отношению к ним в принципе уместно сие определение.

По стеклу хлестала метель, и мелкий снег, отдаленно похожий на дождь, припорашивал подоконник.

– Ты так и не ответила на мой вопрос, – произнес он после недолгой паузы.

Я поспешно выпустила дым.

– Какой именно?

– Откуда такое платье.

– Тебя интересует дизайнер и магазин? – я не сдержала смешка, откровенно не понимая, зачем ему спрашивать меня о таких вещах. Не припомню, чтобы Энтони Старк за свои семнадцать лет жизни хоть раз проявлял любопытство в области женской одеждой. Только если не снимал ее с пресловутых девушек.

– Скорее, факт, что ты решилась его надеть.

Я закурила с таким раздражением, что забылась и кашлянула.

Злого смешка даже не постаралась скрыть:

– То есть, по-твоему, мой максимум – это бабушкин сарафан с пуговицами под горло?

– Нет, я не это имел в виду, я, – он вздохнул, явно собираясь разразиться длинной тирадой на одном духе, однако резко словно бы растерял все мысли, да так и замер с приоткрытым ртом. – Не важно, – нервно облизнул губы и отвернулся к окну. – Я выпил лишнее.

Несмотря на то, что отмазка вышла так себе, я почему-то смягчилась. Продолжать эту тему, в любом случае, не было желания.

Давно между нами не возникало таких моментов – когда хочется поговорить, а о чем – не знаешь.

Некстати в голове, словно нарезка из фильма, замелькали вспышками эпизоды с последнего «диалога» после вальса.

Да уж. Кто-то определенно выпил лишнего.

То-то ты так бодро волочишь языком и крепко стоишь на ногах.

А кто-то опьянен отнюдь не алкоголем.

– Мы могли бы посмотреть «Леона» или «Малышку на миллион», – предложил после воцарившегося молчания он, когда сигареты были потушены, а окно – закрыто, отчего-то потирая собственное запястье и бесцельно озираясь по сторонам.

Я обернулась, не понимая тона, сквозящего в его голосе. Что-то не так. Но…

Я смотрела в глаза, которые давно научилась «читать» без слов, и не брала за ум, что они хотят «сказать» сейчас. Так много намешанных эмоций. В чем дело?

– Тони?

Взгляд, кричащий и молчащий одновременно. Это не он. Не мой лучший друг Тони, с которым я познакомилась на детской площадке.

Там, на самом дне, нечто настолько бьющее откровением по нервам; хочется отвернуться, но не можешь – слишком сильно любопытство, так хочется узнать, что это.

– С тобой… – я не договорила – он сделал шаг вперед, внезапный, удививший нас обоих, и отчего-то замер, а я буквально в одночасье осознала смысл фразы «искрится воздух».

Что-то случилось.

«Нельзя», – и это было последней разумной мыслью.

Прикосновение холодных ладоней к лицу – впервые так. Ненормально, почти дико – до того непривычно.

Нет. Сейчас он остановится. Этого не может быть по-настоящему.

Его губы, плотно сомкнутые, прижались к моим губам и застыли.

Весь мир вокруг застыл. Кажется, даже круглые настенные часы прекратили отбивать свой монотонный ритм. Я перестала дышать, глядя на него и не в силах захлопнуть веки, ощущая, как чужие пальцы неуверенно скользят по линии челюсти, ниже, к шее, посылая по коже неровный строй мурашек, и тормозят на голых плечах, заставляя тяжело вздохнуть.

Теряясь, не зная, куда деть ставшие неожиданно очень лишними руки, я раскрытыми ладонями прижала их к груди напротив, улавливая бесконтрольную дрожь собственных пальцев. Так быстро грохочет сердце. Такой горячий.

…и утратила связь с реальностью окончательно, потому что рот словно бы сам приоткрылся, и осторожное прикосновение чужого влажного языка к губам напрочь уничтожило все оставшиеся мысли.

Шаг назад. Удивленно распахнутые глаза и пустота под ладошками. Пустота внутри.

– Извини, – чей-то чужой, совершенно незнакомый, глубокий голос. Просачивается в мозг и ядерным взрывом разрывает каждую клетку. – Не знаю, что на меня нашло.

Вернись.

– Не страшно, – я не помнила, как долго смотрела в карие радужки, где медленно, набирая силу, закипало что-то…

Один миг – открыться и заглянуть настолько глубоко, что уже не тонешь – с камнем на шее идешь на дно. Миг, которого ему хватило, чтобы понять.

Стрелки настенных часов снова ожили. Агрессивный рывок вперед – почти впился в губы и навалился телом так, что я едва удержала равновесие, покачнувшись, в последнюю секунду успев схватиться за его плечи.

Его невозможный, выносящий мозги, опьяняющий хуже самого крепкого шота мужской запах делал ноги ватными. Парфюм, сигареты и горечь коньяка на языке. Губы скользят слишком беспорядочно – то сверху, то снизу… хочу больше. Приподнялась выше, подаваясь навстречу, привставая на цыпочки, и Тони снова обхватил лицо ладонями – сильно, жестко, вминаясь своим горячим, прерывисто дышащим ртом в самое сердце.

Его глухой стон вломился в сознание, стоило на секунду оторваться и скользнуть губами к шее, где бешено бился о кожу пульс.

Мозг плавился – окончательно и бесповоротно, и было неважно, как сильно я об этом пожалею, когда все закончится, и разум снова встанет на место, неважно, какой бес в него внезапно вселился, неважно до такой степени, которую я даже вообразить себе не могла. Был только его язык у меня во рту. Врывающийся, ненормальный, твердый, – господи, нет, так не бывает, – его бедра, почти грубо подающиеся вперед.

Руки выпустили лицо, скользнули вниз, не разрывая контакта с кожей. Ведомая глупым, но фактически болезненным желанием прикоснуться, я оторвалась от его футболки и осторожно обхватила напряженные запястья, ловя застывшие на ключицах ладони. Медленно провела по предплечьям вниз, к локтям. В голове не укладывалась мысль, что он замер, позволяя исследовать эти прекрасные, боже, Старк, руки, очерчивая пальцами тонкие венки, выступающие под кожей.

Сбивчиво дышит в паре сантиметрах от моих губ.

А затем, не понимая до конца, что делаю, потянула его на себя, вынудив руки Тони соскользнуть дальше, за спину. За эту проклятую голую спину.

От его прикосновений хотелось сбежать и одновременно податься навстречу, а где-то там, внизу, все еще играли «Pink Floyd» с его любимой «Hey you», изредка раздавались голоса ребят…

– …подними.

– Что? – натужное гудение в голове, нарушаемое лишь дыханием и ужасными-прекрасными влажными звуками, мешало воспринять факт, что ко мне обращаются.

Вместо ответа Тони грубо прижался к приоткрытым губам и опустил руки ниже, подхватывая под ягодицы, так, что носки оторвались от пола – едва успеваешь схватиться за крепкие плечи. Мои ноги явно мешали передвижению, но расстояние до кровати было невелико.

Он почти падает сверху, упираясь в матрас коленом, только в самый последний момент придерживая меня и опуская на покрывало настолько медленно, насколько позволила дрогнувшая под опорой и тяжестью двоих рука. Обхватывает талию и без видимых усилий резко дергает вверх, головой к подушкам.

…нет, не так.

– Не так, – очевидно, я все-таки шепчу это вслух, потому что Тони хмурится, но в следующую секунду сметенный взгляд сменяется осознанностью.

Он помогает стянуть с себя футболку и не глядя отбрасывает ее куда-то в сторону, а я не могу сдержать шумного вздоха, проводя, наконец, ладонями по обнаженной спине. Такая широкая, господи. Намного больше, чем казалась во все те многочисленные разы, что доводилось видеть ее на расстоянии.

Прижаться еще ближе, чувствуя его пылающую кожу своей грудью; с неохотой оторвать пальцы от выступающих лопаток и потянуть вверх подол платья, наконец-то высвобождая стянутые тканью колени.

Кажется, он матерится – я не особенно вслушиваюсь, пытаясь развести ноги по обе стороны от его бедер и устроиться удобно настолько, насколько получится. Кажется, он сказал, что убьет меня прямо сейчас. Какая к черту разница? Пусть. Пусть…

– Что ты делаешь… – его шепот. Глухой и низкий. Посылающий бешеную дрожь по спине и животу, вниз.

Откуда-то издали, будто эхом, ненужным, лишним: это ведь Тони. Человек, которого я знаю со времен песочницы, человек, без мысли о котором я не могу прожить и одного гребаного дня, мой лучший друг, мой…

Мой.

Что я делаю? Ничего. Ничего не делаю, просто поцелуй меня, пожалуйста-пожалуйста…

Так люблю. Так сильно, черт возьми, люблю тебя.

А потом – определенно, не принадлежащий мне, быть не может – тихий стон, когда он с силой толкается вперед. Чувствую, знаю: отчаянный румянец заливает щеки, и я невольно отворачиваюсь, стыдливо пряча взгляд, закусывая губу.

Скользящие, кусающие поцелуи перемещаются на шею, одна рука теряется в волосах на затылке, другая – по-хозяйски перемещается на грудь.

Неловко настолько, что голова от смущения идет кругом.

И так, черт подери, хорошо.

– Нарываешься, – глухо, выдохом, когда я не сдерживаюсь – не хочу себя сдерживать – и с трудом протискиваю руки между нами, касаясь пальцами разом напрягшегося горячего живота.

Абсолютное помешательство рассудком – я вдруг коротко смеюсь, прижимаясь губами к подставленному виску.

Хочется ответить что-нибудь вразумительное, но все, что остается в голове – это мысли о том, что я сейчас лопну, как… яйцо. Или какой-то вонючий французский сыр, который растекается, когда режешь его…

Он снова резко двигается, и на этот раз каменный стояк упирается отнюдь не в живот. От неожиданности меня передергивает, ноги с силой сжимают обтянутые джинсами бедра, а чужие губы жестко втягивают тонкую кожу шеи.

Ощущение горячего члена, вжимающегося в промежность, прошибло с головы до пят. Так сильно. Так жарко.

Дыши, Вирджиния. Дыши.

Тони неожиданно перекатился на спину, не отпуская меня и тем самым взваливая поверх себя. Я рассеянно мазнула его губами по щеке, теряясь и не понимая, чего от меня хотят.

Боже. Я ведь совершенно не знаю, что делать. Единственное, чего хотелось больше всего на свете – касаться его. Так, как не мечталось даже в самых смелых фантазиях.

Поразительно, сколь легко теряется человек, внезапно получая то, на что не мог и надеяться.

Я оперлась на локоть возле его головы и попробовала поцеловать сама, чуть не дурея от покорности, с которой он приподнял подбородок.

Ладонь на груди. Пальцы слегка подрагивают от ударов его сердца.

– Так быстро бьется.

Он не отвечает, прикрывает глаза и тянется вперед, наощупь ловя мою нижнюю губу. Стало невозможно жарко от мысли, внезапно закравшейся в сознание, но укрепившейся там настолько прочно, что откинуть затею представилось невозможным.

Я осторожно повела ладонью ниже, чувствуя, как напрягаются под рукой мышцы.

Ниже. К ремню и вздрогнувшей под прикосновением коже живота.

– Можно? – тихо, на грани слышимости.

Тони без слов едва уловимо кивнул и мягко подвинул мою руку – лишь на пару секунд, – быстро расправляясь с пряжкой, пуговицей и молнией.

Кончики пальцев коснулись резинки нижнего белья. Отключенные мозги. Хочется оттянуть, но, господи, так до глупости боязно…

Горячо и твердо. Шумным выдохом в губы. Слишком тесно и неудобно – кисть не помещается; я отчего-то не решалась посмотреть вниз и наощупь пыталась стянуть джинсы ниже, пока он, видимо, осознав тщетность моих попыток, не помог.

Не удержалась.

Это…

Пальцы дрожали, осторожно прикасаясь к головке.

Далеко не так просто, как показывают в порно.

Целоваться и одновременно думать о каждом движении рукой кажется чем-то из ряда вон. Мне хочется провалиться сквозь землю, когда он тихо шепчет: «Нежнее», хочется попросить, чтобы показал, как это нужно делать и как нравится ему, но жарко дышащий рот прижался к шее, чуть ниже уха, и все мысли разом выбило из черепной коробки.

Толчок – снова опрокидывает на лопатки, занимает ту же позицию, что и я секундами раннее. Тяжесть в ладони в новинку, но – боже, как стыдно – до одури приятная. И тем сильнее разочарование, когда приходится его выпустить, в испуге перехватывая руку, в несколько быстрых движений задравшую юбку и успевшую прижаться к внутренней стороне бедра.

– Тише, – чужое колено не дает ногам плотно сжаться. – Расслабься, – не могу. Мягкий поцелуй. – Пожалуйста.

Не могу, пожалуйста, не… по голове точно мешком огревают, и все плывет, когда он с нажимом ведет пальцами вверх и вниз.

Снова, сильнее.

Щеки горели, а в мозгах – патока и ни одной связной мысли. Его руки, его тело. Все это так близко. Лицо, каждую черточку которого я, кажется, знала наизусть, в нескольких сантиметрах от собственного. Вздымающаяся грудь. Ребра, мышцы, натягивающие кожу, когда он делает эти… невероятные движения, которым вдруг захотелось вторить. Подаваться навстречу, чтобы было больше.

Кажется, я безостановочно дрожала, неразборчиво шепча всякую чушь о том, чтобы он не останавливался. Не сдерживаюсь – тихо вскрикиваю, когда тонкая ткань нижнего белья отодвигается в сторону, и один палец медленно проникает внутрь.

– Тихо-тихо, – невозможно разобрать, что он хочет до меня донести. Сердце заходится, как ошалелое, а я забываю, что на поцелуи нужно отвечать. Задыхаюсь и не слышу, что он шепчет, скользя губами по линии челюсти к подбородку.

Пожалуйста…

Он о чем-то просит? Или прошу я?

– Скажи мне, – где-то на задворках воспаленного рассудка.

– Что?.. – ни черта не соображаю.

– …как ты хочешь? – начало фразы смешивается со всхлипом, когда он входит двумя. Туго, неприятно; толчок – стон. Господи, сделай так еще раз.

– Не останавливайся, – язык с трудом двигается. Странный звук, похожий на всхлип. – Сильнее.

Вибрацией по губам от громкого стона – глубокого, сильного, не женского. Я уткнулась в горячее напряженное плечо. Одержимость – такая кристально чистая, сияющая… я не знала, что делаю. Просто вытянула руку вдоль корпуса и, нащупав, сжала пальцы, обхватывая его, чувствуя твердую пульсацию прямо в своей руке, размеренно поглаживая, почти не дыша – поверхностно и прерывисто – в отличие от него.

Тони уткнулся лбом в шею, коротко прикусил ключицу.

– Пеп… черт, – дрожь по телу.

Ужасно пошлый влажный звук и дикое чувство пустоты.

Неожиданно твердая рука резко перехватила мою ладонь и отстранила. Долгий взгляд горящих глаз, в которых, кажется, полыхал самый настоящий пожар, приковался к лицу и не дал возможности отвернуться.

Щеки моментально вспыхнули – он всматривался так глубоко, что мне захотелось сжаться до размеров атома, лишь бы не быть настолько открытой перед ним.

А потом весь радужный калейдоскоп с треском разлетелся, словно по дорогой хрустальной вазе варварски ударили огромным молотком:

– Твою мать, теперь я понимаю Киллиана.

Тишина.

Я замерла с приоткрытым ртом и все тем же прерывистым дыханием.

– Слезь, – голос ломается – невесомо и тихо. Кажется, до него даже не сразу дошел смысл этого пустого звука, пока я не дернулась под ним, выворачиваясь и отталкивая его локтями.

От шума, с которым гудит кровь в черепной коробке, можно сойти с ума. Где-то задним фоном мелькает звук застегивающейся ширинки, пока я дрожащими руками стыдливо поправляю платье и запускаю пятерню в волосы, крепко зажмуриваясь.

Нет. Он не может быть таким.

Злые слезы обжигают глаза, и, кажется, я в этот момент совсем не думаю о том, как буду выглядеть с потекшей тушью.

Дышать. Дышать через нос и на всякий случай сжать губы, как бы не ляпнуть какую-нибудь гадость.

– Выйди из комнаты, – задыхаюсь.

– Что, прости? – ровный тон, который такой исполинской яростью бьет по нервам, что хочется вскочить и голыми руками оторвать ему голову. – Не хочу показаться занудой, но если взять во внимание факт, что этот дом…

– Выйди из этой чертовой комнаты! – собственный крик оглушает – дрожащий, полный невыносимой горечи и глухой, камнем оседающей на самом искалеченном дне души боли, – а затем громкое молчание сражает нокаутом.

Слезы крупные, горячие. Дрожь настолько пробирающая, что хочется выброситься в окно и перестать, наконец, чувствовать.

И за секунду до того, как захлопнулась дверь, из груди вырвался отчаянный и разрывающий на клочки всхлип.

Комментарий к 11.2.

«Ray Charles – Hit the road, Jack!»

========== 12. ==========

«Я потерял тебя, мое побережье».

Ладно. В конце концов, это не так уж и в новинку – пытаться улыбаться, когда хочется, простите за откровенность, сдохнуть.

Вежливо растягивать губы, чувствуя себя настолько несчастной, что впору зарыться в землю и сидеть там до выпускных экзаменов.

После бессонной ночи так болела голова, что череп, казалось, вот-вот разорвется на части, а собирающиеся на небе тучи, гуще вчерашнего, только усугубляли ментальное и физическое состояние.