Текст книги "Мое побережье (СИ)"

Автор книги: Luft_waffe

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Брюс крутанул пальцем стрелочку на маленьком специальном игральном круге от конфет «Джелли Белли», и та указала на изображение цветной сладости в форме боба.

– Итак, у меня: фруктовая или вонючие носки, а у тебя: шоколадный пудинг или собачий корм.

Особенность этой игры заключалась в том, что никогда не знаешь, «дрянная конфетка» тебе попадется или съедобная – бобы-близнецы имели совершенно одинаковую наружность. Вопрос удачи. Хотя она последнее время явно не была на моей стороне – начиная от ночного инцидента и заканчивая раскрывающимися вкусами детских салфеток во рту.

Мы прожигали время на кухне в тишине спящего дома, а за окном брезжило серое утро.

– М-м, – Брюс на секунду задумался, определяя вкус. – Повезло, фруктовая. Как жвачка.

Безжизненное серое небо, серые клубы предрассветного тумана у моря, серый воздух, серый песок под серым снегом.

Он сидел, как порядочный человек, на стуле, покуда я, сама не зная, зачем, взгромоздилась на край стола – отчего-то хотелось беседовать с Беннером лицом к лицу, и, по возможности, чувствуя хоть какое-то тепло в этом промозглом окружении. Голая по длину коротких домашних шорт нога касалась обтянутого джинсовой тканью бедра, и это странным образом успокаивало.

Я покрутила в руках коричневый боб и со вздохом закинула конфетку. Скривилась. Потянувшись к прозрачному пакетику, немедля выплюнула гадость, успевшую отравить ротовую полость.

– Собачий корм, – наши с Брюсом голоса прозвучали в унисон. – Сегодня явно не твой день.

Ты даже не представляешь, насколько прав.

– Это похоже на… собачий корм, – о, в самом деле? – В смысле, такой же запах, как когда я открываю новую упаковку для своего кота или протухшие консервы. И все это – у меня во рту, – жалкая попытка словесной реабилитации.

– Мерзко, – Брюс скривился, подал «рулетку неудачи».

– Н-да, – запоздало протянула на его реплику и спешно закрутила стрелочку. – Зато хоть какое-то развлечение.

Беннер подозрительно сощурился, но фразу оставил без комментария. Это я в нем любила. Ненавязчивость.

Сама, правда, не могла похвастаться подобным качеством.

– Как, кстати, дела с Наташей? У тебя лайм или трава, – ответ на немой вопрос в карих глазах, обращенных к картинкам с бобами.

– Ну, – он прожевал конфету и поморщился. Вот же счастливчик, блин; один раз попалась подлянка, да и то приемлемая. Без удушливого привкуса вонючих носков. – Нормально.

– Красноречиво, – я достала оранжевую конфетку. Персик или рвота.

– Мы, – он воровато оглянулся, словно проверяя, не слышит ли нас Бартон, увлеченный каким-то утренним шоу. Еще одна ранняя пташка. – Мы в основном тут сидели, разговаривали, – голос его все равно зазвучал тише.

– Просто разговаривали?

То ли это была игра теней, то ли Брюс, в самом деле, чуть зардел и уставился в столешницу. Моя челюсть так и замерла в сомкнутом положении, расчленяя мерзкий боб.

– Ну, пару раз целовались.

Рвотный рефлекс вызвал страшный спазм. Забывая о «специальном пакетике», я в мгновение ока спрыгнула со стола и добежала до раковины, откручивая кран и выплевывая разжеванную конфету. Сложив ладони лодочкой, на несколько раз прополоскала рот и до мурашек скривилась от крепкого послевкусия. Лишь в последний момент отказалась от идеи пустить в арсенал средство для мытья посуды, памятуя о не самых глобальных, но каких-никаких знаний, вынесенных из уроков химии.

– Извини, это…

– Не персик. Я догадался, – в голосе звучала легкая ирония.

– И не реакция на твои слова, – вернувшись к исходной позиции, я поздно осознала, что слишком сместилась в сторону Беннера, и теперь лодыжка не просто упиралась в его стул – загибалась крайне неудобно, однако двигаться не стала. Подтолкнув игральный круг к нему, поерзала и пристроила болтающуюся ногу между его двух – многим удобней. Брюс на сии махинации даже не обратил внимания. Только откинулся на спинке стула да шире развел колени в стороны. – Как это было?

– Что, поцелуй? Нормально, – он постарался как можно беспечней пожать плечами, однако я заметила его нервозность. – Зубная паста или черника. Опять.

«Нормально». Явления рождения и смерти он по аналогии окрестит этим словом?

Мальчишки. Обескураживающее отсутствие желания обсуждать подобные темы. Понимая, что подробности, полные красочных эпитетов, выпытывать бесполезно, я посмотрела на картинку, что указывала стрелочка.

Груша или сопли. Фу.

В районе лестницы послышались голоса. Вернее, голос – один единственный, громкий, хриплый спросонья, заведомо исключающий возможность не узнать его владельца. Которого я была бы рада выкинуть из своей головы и запереть воображаемую дверь в сознании на засов и десяток замков.

– Джарвис! Где бы ты ни был, отзовись и скажи, что у нас на завтрак.

Он свернул в противоположную от кухни сторону, где виднелись высокие книжные шкафы и часть громоздкого дубового рабочего стола, и откуда, точно по волшебству, – я была уверена, что там никого нет! – показался Эдвин в неизменном, идеально выглаженном костюме-тройке. Из переднего кармана на груди показывалась, поблескивая, цепочка золотых карманных часов.

– Жрать хочу, умираю, – тем временем отвлеченно продолжал он, уткнувшись в экран телефона и принимаясь что-то быстро печатать.

– Доброе утро, сэр, – размеренный, приятный голос с едва улавливаемым британским акцентом.– Сделать вам омлет и тосты с горячим шоколадом?

– Мне бы мяса.

– Поджарю с беконом, – на лице Джарвиса фактически не дрогнул ни один мускул, но я с трудом сдержала смешок, ликуя, что хоть кто-то может безнаказанно подшучивать и ставить на место этого остолопа.

Даже забавно, как один человек может ускорить твое сердцебиение до бешеных пределов, – измеряйся они на спидометре, стрелка давно бы пробила стекло, – а потом – заставить его остановиться.

Было… стыдно.

Начистоту, я не склонна к самоубийству и не думаю, что когда-нибудь смогла бы наложить на себя руки (дело не только в осознании эгоистичности акта по отношению к Майку), но, скажу искренне, после сегодняшней ночи, в ситуации, когда бы автомобиль ехал прямо мне навстречу, я не уверена, что отошла бы в сторону.

Утром мне не хотелось смотреться в зеркало. Не только потому, что я уснула с размазанным по всему лицу макияжем – странное отвращение к самой себе, какого раньше не замечалось, отталкивало, стоило только увидеть в отражении, вспомнить, что эти самые губы…

Меня передернуло, и я запоздало спохватилась, слезая со стола. Джарвис наклонился за сковородой.

– Всем… доброе утро.

Пришлось опереться на плечи Брюса, дабы перекинуть ногу через его колено и не упасть. Одно неловкое движение, и навалюсь сверху. О, вот об этом хотелось думать в последнюю очередь.

Беннер поздоровался с ним, как и подошедший Клинтон. У меня же не повернулся язык.

– Что это, конфеты? – Старк подцепил один боб из коробочки и забросил в рот.

– Стой, тебе может… – договорить Брюс не успел – этот тип начал жевать. Недолго, правда: скривившись, Старк развернулся и в спешке ринулся по направлению к уборной, забывая обругать кресло, в которое случайно по пути врезался коленом.

– Что это было? – Клинт, явно не понимавший смысла происходящего, переводил взгляд с меня на Беннера.

– Судя по цвету, либо сыр с плесенью, либо тухлое яйцо. Я без очков не успел разглядеть.

– Поделом ему, – да, я не удержалась. Брюс просочившуюся сквозь стены морали злорадную реплику проигнорировал, однако Бартон вопросительно свел брови.

– У вас с ним, – он выставил два указательных пальца перед носом и потер ими друг о друга. Очевидно, заметив наши недоуменные лица, пояснил: – Ну, терки?

«Терки». Смешно.

Воображение вдруг подкинуло образ Майка, сидящего в гостиной и ворующего моих мармеладных червяков из пачки.

Между нами, типа, вообще ничего больше нет.

– Типа того.

И, не дожидаясь ответной реакции да кого-нибудь, вернувшегося из туалета, я поспешила юркнуть в гостиную. Дурацкое утро.

Дурацкое каждодневное влачение существования.

Прибрежная черта почти скрылась за густым туманом.

***

Я думаю, у каждого из нас в жизни происходили такие моменты, после которых ты уже понимаешь, что таким, как прежде, не будешь. Что ничего вокруг тебя не будет прежним. Мир никогда уже не изменится и не станет таким, каким был «тогда», до этого «эпизода», «события». Мы еще называем их «переломными» моментами; иногда они меняют твою жизнь к лучшему – в таких случаях ты даже не думаешь об этом. Ты просто наслаждаешься. В иных случаях они тебя ломают. Тебя и твою жизнь.

Я сыпала в блог короткими разгневанными записями, чередующимися с депрессивными, впервые за очень долгое время «выливая» в пределы социальной сети себя, а не безликие красивые картинки, позаимствованные в иных интернет источниках, да музыку, до утра. Затем удаляла. Одна из причин, связанная с эмоциональным состоянием, так в конечном итоге и не была мною четко обозначена; другая заключалась в воспоминании, что Хэппи тоже зарегистрирован на сайте, и следит за каждым моим обновлением. Этот человек вообще живет виртуальностью. Вспомнить только, как он уговаривал меня завести профиль в «Инстаграме», чтобы «лайкать» его собаку, запечатленную в разных ракурсах. Или как заставлял загрузить на «Фейсбук» хоть одну фотографию – треплет нервы до сих пор при каждом удобном случае. А я ведь загрузила. Сидящего на стуле Снежка.

И пару снимков с того утеса, который встречается по дороге к дому Киллиана – я все-таки вернулась туда с фотоаппаратом в конце осени. Тони, разумеется, сии фотографии вниманием обделил. И показательно вместо этого оставил комментарий под фото Снежка: «Жирдяй». Смотри, мол, какой я, все видел, а оценивать не собираюсь.

Детский сад.

Когда-то настоящие страсти кипели в испанских сериалах, а теперь достаточно выйти в Интернет.

Меня даже посетила мысль сделать какой-нибудь типично-девчачий снимок, но отпала она моментально, стоило взглянуть в зеркало. Нет, я еще не настолько отчаялась. К тому же, опухшее от слез и словно на пару лет «постаревшее» лицо не спас бы ни один фото-редактор. Существуют красивые девушки с персиковыми щечками, есть смуглые и загорелые, а еще существую я, с таким цветом кожи, будто умерла вчера. Впрочем, сравнение недалеко от сути.

Куда мне до тех куриц, чьи профили он просматривает ежедневно.

И уж как до Луны пешком – до невероятно красивых, профессиональных фотографий Наташи.

Увлекшись, умудрилась зайти к нему на страницу и с трудом подавила желание щелкнуть по иконке и удалить из друзей. Бегло пролистала фотографии. Их не много, на самом деле; есть пара-тройка со мной – одна из них стоит у меня на полке в «реальном мире». Несколько видео. Не успев мысленно шлепнуть себя по рукам, открыла то, где он шлет нам с Хэппи привет из Майами и поздравляет с наступающим Рождеством. Веселый. Улыбающийся.

Пошел вон.

В шесть утра было поздно идти спать, но самое время – делать не очень любимый кофе да надеяться, что доживу до конца школьного дня. Пусть издерганная, пусть не выспавшаяся. А потом – точно в постель. Подальше от мыслей об этом болване.

Я упорно доказывала себе, что «наряжаюсь» не для него, когда вытащила из шкафа то самое платье, на котором он зациклил внимание во время первого визита к Брюсу, после безумного путешествия на заброшенный склад, – и плевать, что это было просто поводом завязать со мной диалог после размолвки, и что он едва ли помнит детально хоть одну вещь из моего гардероба, на все плевать. Я так устала оправдываться перед самой собой.

Причина каждой глупости столь примитивно типична: люблю его. Люблю, и все тут.

Дура. Полная.

И черта с два ему будет дело до накрашенных ресниц и красивой заколки – он же парень.

Это же я.

Если бы я только знала, что моя жизнь не может быть похожа ни на что, кроме непрерывного кошмара, я бы наверняка ни за какие уговоры не переступила порог дома.

Мы не разговаривали.

Вернее, наше общение сводилось к недо-гляделкам, через край переполненным смущением, неразумению Хэппи и короткому: «Извини», когда он, не глядя, потянулся за карандашом, к которому уже успела прикоснуться я.

Осторожно неся поднос с едой, я приглядывала свободное место за столиком в столовой, но он молча отодвинул стул рядом с собой. В полу-джентельменской манере, не вставая, как сделал бы какой-нибудь мистер Дарси, придвинул его обратно, едва я начала присаживаться, и пожелал приятного аппетита.

Террор в виде взгляда Хэппи в весьма навязчивой манере намекал, что он потребует подробностей происходящему безумию при первой возможности. Я бы и рада рассказать, какая муха Старка укусила. Знать бы сперва самой.

В голове случайно всплыли слова девчонок в раздевалке, перед очередным уроком физкультуры, любящих трещать на единственно излюбленную тему. Уверена, по обыкновению не обратила бы на них никакого внимания, завязывая шнурки и будучи самой себе предоставленной, если бы в оборот не пустили, хоть и неосознанно, типичные ораторские приемы для привлечения внимания: «Запомни главное правило: если он целует тебя в губы при всех, значит, он твой парень. Если нет – забудь».

Я честно попробовала представить, как оно будет выглядеть, если Тони вдруг… нет. Даже нарисовать в воображении не получалось – это из области фантастики.

То, что произошло в доме у моря, осталось в доме у моря. Нечего фантазировать.

Я ожесточенно воткнула вилку в салат, боковым зрением уловив настороженный взгляд Хогана. Расслабься, тебе глаз точно не выткну.

Визг, больше напоминающий скрип по стеклу, на секунду оглушил наше трио. Я не успела отодвинуться, как меня нахально поместило чужое плечо и почти стукнула по лицу сумочка (уместней выразиться, чемодан) Уэшвилл, внезапно атаковавшей Старка со спины.

– Привет! Я ищу тебя все утро, – она чмокнула его в щеку.

Она… что?

Благо, совершенно растерянной чувствовала себя не я одна: Хэппи перестал есть свой любимый чикенбургер, с которого методично, на поднос, капал соус. Я была не в силах отвернуться от лица Тони, то ли молчаливо требуя объяснений, то ли пытаясь увидеть… хоть что-нибудь, проясняющее ситуацию.

Но он лишь рассеянно хлопал ресницами и теребил салфетку.

– Зачем? – наконец, повернулся к ней, справившись с первым подобием потрясения.

– Идем! Это надо показывать, – пальцы с ярко-оранжевым лаком мертвой хваткой вцепились в его плечи.

Тони недовольно поджал губы, покосившись на поднос с нетронутой едой, но встал. Уэшвилл уже что-то верещала, не отпуская его запястья – господи, будто он сможет сбежать от такой, как ты.

Я поспешно отвернулась, встретившись с ним взглядом, но Тони успел заметить. Он вдруг мягко коснулся моего плеча, наклонился и быстро шепнул:

– Скоро буду.

Обычная формальность вдруг приобрела некий особенный оттенок. По крайней мере, для меня; на Хэппи привычная махинация не произвела никакого впечатления. Он дождался, когда Уэшвилл отдалится на приличное расстояние, и с наслаждением впился в свой бургер.

– Прилипала.

– Прожуй сначала, – морщилась я картинно. На деле к кусочкам салата, не торчащим, разве что, из штанов Хогана, я давно привыкла.

– Куда она его так поволокла?

– Почем мне знать, – волна раздражения начала ворочаться где-то внутри, с боку на бок, просыпаясь медленно, но уверенно. Я поспешила приложиться к стакану с колой. – Он твой лучший друг, вот у него и спрашивай.

– И ты мой лучший друг, – фраза прозвучала с таким искренним негодованием, что, вопреки сворачивающемуся тугим комком в груди недовольству, захотелось чуточку улыбнуться.

– Не важно, – демонстративно закрывая тему, я уткнулась в экран телефона. Через некоторое время бессмысленной череды умозаключений скрипнула стулом, вновь привлекая внимание Хэппи: – Я в туалет пока схожу.

А приду домой, обязательно задамся вопросом, на что теперь похоже наше общение, и, главное, как вести себя дальше.

Кто-то скажет, что разумней было бы спросить, поговорить и прочее, но этот кто-то явно не будет хорошим знатоком натуры Энтони Старка. Для него «серьезный» разговор – сродни ладану для черта. Отшутится, спрячется в скорлупе из иронии и сарказма. Спасибо, опозориться я всегда успею. Оставалось купаться в тленном море догадок.

Сомневаюсь, что с тем инцидентом все изменилось, но… а что, собственно, «но»? Мы не пара – сражающий своей очевидностью факт. Не удивлюсь, если он вообще взял курс на политику «замалчивания проблем»; его любимая тактика – притворяться, что ничего не происходит.

Мы все еще друзья? Этот вопрос, как ни странно, волновал куда больше.

Либо я пока не доросла до того состояния, когда дружбе предпочитают любовь, либо не встретила такого человека, ради которого можно начихать на все, делая лишь его центром собственной вселенной, на коем замыкается круг, но на сегодняшний день для меня нет ничего яснее, чем то, что дружба по степени важности стоит на одной ступени с семьей. Я не кичусь великим опытом романтических переживаний, однако я не знаю, что бы со мной сталось, если бы не друзья. Те самые, которые не отвернутся, узнав о тебе нечто плохое или неприличное, примут со всеми недостатками и заступятся горой, ежели кто-то или что-то вознамерится причинить тебе боль. Друг не устроит драматический концерт на почве ревности или в порыве дурного настроения. Друг окажется рядом, когда иные покинут.

Можно любить до боли и каждый день медленно умирать после расставания, но держу пари, меня бы в одночасье швырнуло о невидимые скалы и размозжило, если бы пришел конец дружбе.

Я боялась потерять нашу связь. Боялась лишиться человека, кроме которого меня никто не поймет столь же кристально чисто и просто.

Терять того, кто видел твою душу – это страшно.

Я толкнула дверь туалета и первым делом приблизилась к зеркалу, тут же расслабляясь. Лицо не измазано кетчупом, и волосы в порядке. Редкий успех.

Рука застыла, так и не дотянувшись до крана.

Стон.

Девчоночий, в реальном времени и пространстве, стон из закрытой кабинки.

Прерывистые вздохи и влажные звуки поцелуев. Я замерла, бездумно глядя в отражении на уголок большой кожаной сумки и не решаясь произнести пустого разоблачающего звука, покуда перед глазами мелькнул ее призрак, стукающий меня по носу за столом.

Кажется, «любить» – это добровольно дать человеку нож и попросить покопаться им в твоих внутренностях.

Я не беспокоилась о производимом шуме, врезаясь в дверь и затем неосознанно ею же хлопая. Миновать снующую толпу – дело плевое; если вы хотите узреть наглядный пример выражению «абсолютное игнорирование», просто загляните в стены старшей школы. И плевать, что сердце вот-вот остановится, потому что через считанные секунды нас уже разделяет коридор, мои быстрые шаги и что-то гораздо, гораздо более огромное, нежели банальная обида.

Разочарование. Пропитавшее настолько, хоть выжимай.

Я почти приблизилась к столовой, когда почувствовала чьи-то пальцы на собственном плече.

– Ты где была? – Злость чуть не сшибла с ног. – Там, кстати, фотки на стенде вывесили с танцев, – он умудрялся выглядеть таким беспечным, что хотелось врезать, не беспокоясь о последствиях. – Вид… ты плачешь?

Я вырвалась, пытаясь отвернуться и одновременно вытереть со щек слезы.

Хватит. Хватит, черт побери, каждый раз так легко из-за него раскисать.

– А тебя это волнует?

Тебе есть дело хоть до кого-то, кроме тебя самого?

Это так дико, так неправильно. Мысли кричали, отчаянно, громко, а он молчал. Я все утро была взвинчена, всю ночь, и оставалось лишь удивляться, как эта поганая беспомощность не высушила меня без остатка.

Уйди. Просто исчезни, вернись в туалет, выметайся из моей головы. Я так больше не могу.

Тони шел следом, но не догонял.

– Что опять не так? – о, раздражение; наконец, хоть какие-то эмоции в мой адрес.

– Что не так? – глупо было разворачиваться на полном ходу спиной – умудрилась врезаться в какого-то зеваку; благо, в его руках не оказалось подноса с едой. – Все прекрасно. У тебя и подавно.

– Ребят, сегодня… – Хэппи начал говорить сразу, едва мы оказались у стола, но вынужденно замолчал, становясь невольным свидетелем очередной сцены. – Вы чего?

– В смысле?

О, не строй из себя дурака, пожалуйста. У тебя это получается хуже всего.

Схватившиеся за сумку руки слушались плохо, а пальцы едва не выронили летящий со столешницы в тканевый плен на замке телефон.

– Слушай, хоть мне-то можешь не врать, а? – я любовалась выражением растерянности на его лице не больше секунды, пока не осознала, что снова готова зареветь, и не двинулась обратно к дверям.

Его прорывает.

– Эй, Пеппер! Пеп, стой!

Таки умудрился поймать за локоть в проходе.

– Отстань.

– Что произошло? – рявкнул, чуть не сорвался на ор.

– Не притворяйся идиотом.

– Что?!

– Да то! – вдруг; теперь мы кричим оба. Вырвать руку из его пальцев и прижать к себе. Горло рвется от искрящей ярости. – То, что было в туалете! У тебя с Норой, сейчас.

Разоряюсь, как ребенок, и слезы хлынули из глаз, как у ребенка. Это не я. Не та Вирджиния Поттс, которой была еще в конце августа, кто-то совсем другой, раненный, обиженный до кровоточащей дыры в самом сердце.

Что ты со мной сделал?

Не отвечает.

Он не мой. Не мой, господи, никогда им не был и не будет, Поттс, прекрати.

– Скажешь, что это не так? – что в твоих глазах? Я смотрю, молчаливо спрашиваю, почти молю, но не нахожу ответа.

Взгляни на меня и скажи это – я увижу, пойму. Почувствую.

Опровергни. Пожалуйста.

Или найди смелость признать.

Так глупо и неумолимо теряем друг друга: шире пропасть, клубы пыли непонимания все сильнее застилают обзор. Почему ты не останавливаешь? Почему не подашь руку?

– Может, и так.

Глаза в глаза, не отрываясь. Так близко, что в его, карих, темных и ярких, можно разглядеть собственные дрожащие ресницы.

Сердце человека – могила многих чувств. Я мысленно копала яму глубже с каждым его движением: руки в карманы, стиснутые челюсти, шаг назад.

Хочется сказать: отлично, с этого и надо было начинать, но язык не поворачивается; нет больше сил находиться здесь. Видит бог, я бы не удивилась, если бы за моей спиной сейчас внезапно выросло дерево высотой в тридцать футов – такой опустошенной я ощущала себя.

– Теперь довольна?

– Более чем.

Он кивает, роняя почти раздраженное: «М-м».

Если не удается сойтись поближе, люди расходятся подальше. Интересно, с каких пор это стало нормальным?

Я ничего не сказала. Он не окликнул, когда я поправила на плече сумку и молча скрылась за поворотом.

Только за спиной раздался звук удара по локерам.

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

***

Я сидела за столом и обжигала ладони о горячую кружку, пока Майк нарезал полумесяцы у кухонного гарнитура, возясь с обедом – своими фирменными спагетти и жареной с фасолью колбасой в томатном соусе. Кажется, кроме маловразумительного и неотчетливого «угу» я не выдала ни одного внятного комментария на его слова.

«Ты не будешь против, если Ли встретит Рождество с нами?»

Угу.

«Вчера был ложный вызов. Женщина думала, что в ее дом пробрались грабители, но это оказались муж с… ну, ты понимаешь».

Угу.

«Какой пирог лучше заказать: лаймовый или персиковый?»

Угу.

«Туалет усатого воняет, надо бы поменять».

Угу.

Чай был безвкусным.

Он не навязывался с вопросами, не докучал, как у меня дела в школе, чем в определенном смысле радовал; даже совершенно нейтральное «пойдет» в отношении вечера танцев и поездки к морю его устроило – во всяком случае, подробностей он не требовал.

К своему же счастью.

Толкнув дверь в спальню, я по привычке первым делом включила колокольчики гирлянды.

Не заправлять кровать становилось дурной привычкой. С другой стороны, я где-то читала, что это почти полезно – так, солнечные лучи убивают постельных клещей, здравствующих и наслаждающихся жизнью под покрывалом, а свежий воздух их уходу в мир иной благоприятно способствует.

Я превращалась в кроватного монстра; такая же угрюмая и не вылезающая из-под одеяла.

Хочу спать без сновидений. Отключиться, уйти от жуткой реальности, хотя бы образно не существовать длительные промежутки времени. Проваляться все рождественские каникулы, что может быть прекрасней?

Наушники не совсем приятно давили на ушные раковины, но даже подобный мелкий дискомфорт не отвлекал от гложущих мыслей.

Мне писал Хэппи.

Я не стала любопытствовать, знает он что-нибудь или нет; более чем уверена, максимум – догадывается. Тони не из тех парней, кто станет трепаться о подобных вещах, даже лучшему другу. Это мне молчать было критически сложно и хотелось хоть с кем-нибудь поделиться, но… нельзя. Я смотрела в светящийся экран, читая и не берясь за ответ.

Судя по контексту входящих, решил, что поссорились из-за очередной мелочи. Наверное, к лучшему.

«Конечно, человеку, который остался инвалидом или встретился с Бибером, эти слова не помогут», – я улыбнулась сквозь опять подступившие слезы, – «но все же. Я не хочу, чтобы ты плакала, потому что ты хорошая и не заслуживаешь всего этого».

Хэппи, Хэппи. Ты не имеешь представления, в какой органике мы по уши зависли, и все равно умудряешься говорить именно то, что мне так нужно услышать.

Он прислал аудиозапись «Linkin Park – Leave Out All The Rest»; на мгновение стало немного стыдно, что я так редко их слушаю, крутя, точно пластинку заевшую, свои устаревшие композиции.

«Меня она успокаивает, когда грустно».

«Помнишь, мы ее пели в машине?»

Пальцы напечатали короткий согласный ответ. Сейчас все-таки не до новой музыки.

Он писал долго. То прекращая, то начиная заново.

«Рано или поздно все станет понятно, все встанет на свои места и выстроится в одну красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все будет правильно».

Я собралась с мыслями, берясь печатать благодарственные тексты и заодно уверяя, что все якобы в порядке, нет поводов для беспокойства, немножко поссорились, с кем не бывает, но Хэппи прислал еще одну песню. Меломан, господи.

«Что бы ни случилось, ничего не принимай близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным».

Сдалась, нажимая на кнопку проигрывания.

Уснуть получилось не сразу, а когда вышло, я не заметила.

Почему мое счастье зависит от одного гребаного человека?

Или нет, не так.

Зависело.

========== 13. ==========

Тренировочный зал старой танцевальной студии искал новых арендаторов – каких-то мелких предпринимателей, расплодившихся нынче настолько, что умудрились добраться и до нашей глуши.

Снег на улице валил крупными хлопьями, пушистой невесомостью оседал на шарфе, медленно тая и разрушая неповторимые узоры снежинок, а те, чей полет еще не ознаменовался концом, кружили в свете высоких мрачных фонарей.

Я уперлась в заколоченную дверь. За пыльными окнами сгущалась вязкая темнота. Пальцы медленно соскользнули с ручки, дергать которую представлялось затеей бессмысленной.

За спиной раздавались голоса редких прохожих. Люди сновали по белоснежным улочкам, говорили о наступающем празднике: одни смеялись, поздравляя близких с Рождеством, другие ворчали в телефонные трубки и, «сдаваясь», обещали заглянуть в магазин. Рядом билась о каменную стену, расшатываемая порывами ветра, вывеска рыбной лавки.

В стекле едва представлялось возможным разглядеть собственное отражение; пальцы с тихим стуком встретились с холодной хрупкой поверхностью.

Там, куда устремлялся рассредоточенный взор, было гнетуще тихо.

Не загибались пожелтевшие страницы партитуры на зубастом пианино, не скрипели паркетные доски, замолкло призрачное эхо Антонио Вивальди. Погасли громоздкие, пыльные, старинные хрустальные люстры на бронзовых цепях под резными потолками. И этот тусклый, словно бы болезненный, но чем-то упрямо манящий желтый свет уже не окрасит выбеленные в попытке «освежить» помещение стены.

За старыми окнами поселилась смертельная пустота, находящая отражение в силуэте напротив.

Я прислонилась спиной к холодному камню и прикрыла глаза, позволяя белому пуху с бескрайнего темного неба замирать на ресницах.

Как давно они сдали помещение? Да и правда ли это так важно, чтобы позволить себе крепко задуматься, подпирая двери, вместо осуществления рациональной затеи пойти домой, где меня ждал с неладной замороженной курицей Майк?

Ответ всплыл моментально: да. Я обернулась в поисках лавочки и, заметив таковую через дорогу, у парка, напротив, в тени голых колючих деревьев, двинулась к светофору.

Протоптанные дорожки вяло поскрипывали под подошвой, а пальцы искали в музыкальном листе композицию под настроение. Что-нибудь из репертуара порывчатого и мятежного Брамса, или заслушанную на столько раз, что успела въесться под корку и свободно воспроизводилась в памяти с любой секунды, вторую часть сонаты Бетховена №2 для фортепиано. Даже Хэппи оценил в свое время.

Тони не слушал.

Это было ожидаемо, но все равно зацепило.

Я смахнула успевшие припорошить дерево сияющие кристаллики с лавочки.

Когда-то здесь висели кремовые шторы, по ночам наглухо закрывающие студию от уличного сумрака. Огни в изогнутых бра. Часов никогда не было слышно из-за музыки. Подоконник венчал свежий букет тепличных роз, а из огражденной «каморки» охранника виднелись граненый графин, кажется, никогда и никем не используемый, но все равно полный воды, лафитные рюмки, яблоки в тускло поблескивающих изломах ваз. В скрипучем кресле – измятая газета недельной давности. И вот как будто бы потрескивает патефон, играя Ноктюрн в ми миноре Шопена, и в зеркалах виднеются грациозные движения напряженных тел, вызывая невольные ассоциации с летящими птицами, а заботливые материнские руки завязывают крепкую «шишку» на маленькой голове за стенами раздевалки, покуда в окна стучатся ветки цветущих кустов, и высокое майское солнце играет золотистыми переливами на бурной листве ухоженного парка, дающего умаявшимся от жары горожанам приют в тени…

…черней слепоты за пыльными стеклами был только стройный столб фонаря.

Больше некуда украдкой пробраться, дабы предаться в тишине и своеобразной временной изолированности, где стрелки на часах словно замирали, мыслям.

Можно ли считать, что так кончается детство?

Все, что нас окружает, до непозволительности зыбко. Земли выкупают, отношения рушат одним необдуманным словом или поступком. А еще может вмешаться случай, и обыкновенный среднестатистический человек, вышедший в магазин за молоком, не вернется домой. Разве это не страшно, что любой разговор с кем-либо может стать последним? Моя воля, вбивала бы в голову каждому: никогда об этом не забывайте.

Полупрозрачные облачка, образующиеся в процессе дыхания, таяли в воздухе почти мгновенно.

Шел снег.

***

Все остается внутри. Оно не забывается, как говорят многие, не выветривается, не исчезает. Наше прошлое, далекое и не очень, лежит на дне – на глубоком дне нашей души. Это как осадок от кофе на стенках кружки, и его так просто не вымоешь – первое время фарфор будет резать глаз коричневыми разводами.